Читать книгу Сахалинский ноктюрн. Рассказы - Сергей Сергеевич Перминов - Страница 4

Вот и получилось «не разбери-поймёшь»! Рост и шерсть от мамы-овчарки. Уши и всё остальное от спаниеля Женьки. А Женька, надо сказать, был из ряда вон. Покрупней своих собратьев. Потому у них с Альмой и получился роман.

Поскольку Саня Молчанов и Женька были неразделимы, то Молчан и получил двух щенков от приплода. А уж если природа захочет сделать сюрприз, то не всегда смесь пород бывает неудачной. Это собачники закомплексованные! Им подай чистую породу и всё. А вот, поди ж ты! Альма была белой. Редкость! Женькиной же черноте любой негр позавидовал бы. А щенки получились один другого краше! Девочка белая, с чёрной манишкой и хвостиком, а на чистейше-белом листике спинки латинская буковка «S». Плюс чёрненькие гольфики с белыми разводами.

Мальчик вообще заказной: антрацитнейшей расцветки, с белым галстучком, в белых носочках и белой капелькой на кончике хвостика. Сидим с Саней, любуемся…

– Нравится? Кто?

– Да оба, Сань! Это ж надо! Вот природа художница! Смотри, что натворила, а?

– Угу! – Молчанов разливает по второй. – Ты хотел щенка от Женьки? Бери! Для кореша не жалко. Только пацана. Девку себе оставлю. Ну и красивая же, стерва! Если Женькины гены сильны, то на охоте будут академиками.

– Сань! Если разобраться, то тебе Нобелевскую должны. За новую породу – спановчары!

– Ты ржи, не ржи, а медаль я точно заслужил. Короче я вывожу Женьку. Ты хватаешь пацана и валишь до хаты. А то он не выпустит. Мне и то только на второй день погладить разрешил. Папашка! Чуешь?

Я кивнул.

– Давай, выводи!

Молчан поднялся.

– Жень, а Жень! Пойдём-ка у протоки бурундуков погоняем. А то они от жиру совсем спортивную форму потеряли!

Женька взвизгнул, закрутился и, бросившись к двери, оглянулся, говоря мне глазами как старому другу: «Мы скоренько! Посмотри тут!» И пулей вылетел в открытую дверь.

Забрав своё сокровище, сунув его за пазуху, бегу домой изнывая от смеха. Щенок под рубахой своим шершавым язычком старательно укладывал мою трёхволосую растительность на груди. Щекотно – это очень слабое слово, отражающее то, что происходило. Решение было мгновенным – член семьи! Тем паче, наслушавшись спецов по этому вопросу, я морально был готов полгода убирать за ним какашки. Поскольку любая уважающая себя псина поначалу метит территорию, где живёт. Да и держать такую красоту на улице – нонсенс. Но дома имярек Евгеньевич сел у двери и начал подвывать. Мысль: «К Женьке, папочке рвётся! А, будь что будет! Если побежит к Санькиному дому – не судьба!» Но это, пока ещё безымянное чудо, поджав хвостик и оббежав мою сорок восьмую будку, или балок по-другому, сделав свои дела вернулось, село на порог и сладко зевнуло.

– Ты посмотри, умница какая!

Радостная улыбка, подхват на руки, чмок в мокрый носик и его ответное облизывание моего лба – достаточное доказательство взаимного доверия. И любви.

– Всё! Ты мой пёс, понял?

И эта фраза была твёрдой и жирной точкой утвердившей наши взаимоотношения.

Всё схватывал на лету! Играя притащил мне тапок. Получил печенюшку. Съел. Внимательно посмотрел мне в глаза, побежал и уже сознательно притащил второй! Заодно напомнив мне, что надо разуваться у порога.

– Ух ты, соплё умнющее! – и вторая печенюшка стала наградой за сообразительность. – Как же назвать-то тебя? Такому записюшному профессору имя должно быть соответствующее. Ладушки! Приедет Валюха с вахты через пару дней, тогда и решим. А пока будем изучать твои способности.

Не знаю бывает ли такое у других, но мой четвероногий за эти два дня удивил так, как не удивляет никто. Вот пожалте вам: на Сахалине, на средних волнах, Японию слышно так, как в коммунальной квартире слышно соседский магнитофон. Я любил слушать японскую современную музыку. А что? Красиво играют, черти! Кое-какие рифы у них и слямзить можно. Псёнок, вначале никак не реагировавший на неё, сразил наповал! Играли какой-то японский рок, где в паузах лаяли ихние псы. Этот вундеркинд, бросив гонять шарик от пинг-понга, свою любимую игрушку, вдруг рванулся к «Сириусу», прислушался и начал доказывать тем забугровым псам, что они полнейшие профаны в современной музыке. А и правда возмутительно! Если гавкаешь под музыку, то гавкай в такт! Я валялся от смеха. Нет, щеня явно претендовала на «Грэми».

Эта капля живого существа, у которой ещё зад заносило на бегу, понимал такое, что другие собаки, породистые вусмерть, начинали понимать после длительных тренировок. Картина Репина: ко мне заходит знакомая. Или знакомый. Не суть важно! Если человек мне приятен и я иду к нему с лёгким сердцем навстречу, пёс шариком катился к нему и начинал игриво таскать его брюки, за… ну в общем за всё, за что позволял ему маленький рост. Но если в моей интонации он улавливал неприязнь или что-то в этом роде, то маленькая «варежка» с острыми зубками вставала впереди меня, грозно дыбила загривок и, как ему наверное казалось, ужасающе рычал. Хотя до настоящего рыка было как от Филиппин до Тмутаракани.

Дитё оно и в Африке дитё. А дитю нужны игрушки. И они покупались. Страшно не любил резиновые со свистком. Вначале пугался. Потом рвал их в лохмотья. Обожал шарики от пинг-понга, мячики и всё круглое, что могло во время игры резко менять траекторию. Это ему доставляло такое удовольствие, что набегавшись мог часами лежать влёжку.

Он спал умаявшись погоней за бабочками на огороде. Отцовские гены явно прослеживались. Погоня для него была кайфом. Но, чтобы не беспокоили потом, забирался под кровать. Позднее это доставляло ему большие проблемы. И ему пришлось отказаться.

Валюха вошла, бросила у порога свою «боевую» сумку, и рухнув на кровать попросила:

– Дай морсу, ради Бога! Растрясло в вездеходе – мрак! Да ещё на седьмую буровую заезжали. Люську в роддом забирать будут.

Морс у нас не переводился и целая эмалированная выварка была отведена под него. Брусники за посёлком – гребмя греби. И пока я наливал морс Валюхе, это безымянное существо разбуженное шевелением над ним, вышло. Вопросительно поглядело на меня и, развернувшись, осторожно подошло к кровати. Понюхав воздух оглянулось ещё раз, село рядом и нерешительно тявкнуло. Видно было, что пытается срастить ситуацию: если я не реагирую на лежащее тело – значит так надо. Если так надо – это кто-то близкий. Если это кто-то близкий, значит имеет ко мне прямое отношение. Дальше неоспоримая щенячья логика: это второй главный в доме двуногий. И к нему надо относиться по-дружески. На милой собачьей мордяшке это было написано. Уже, обращая на себя внимание, щеня тявкнуло ещё раз. Но уже извинительно. Валя села на кровати. Они помолчали, изучая друг друга.

– Господи! Какая прелесть! А красавчик какой!

Она легко взяла его на руки, не встретив ни малейшего сопротивления. И устроили возню. Подружились влёт и сразу. А имя ему пришло на следующий вечер.

Саня Молчанов забежал посмотреть, как живёт у нас Женькин потомок. Втроём уселись за ужин. Щенок, как и положено члену семьи, питался с нашего стола. Мы обсуждали последнюю Сашкину охоту. В чём-чём, а в этом Молчанов был спец. Особенно по водоплавающим. И рисовали нашему подопечному великолепную охотничью перспективу.

Япошки по радио вели передачу на русском языке. Как сейчас помню, о сталелитейных компаниях совместных с америкосами. О том, что президент Никсон ратует за общие технологии, которые могут поднять данное производство на недосягаемую высоту. В конце, соответственно, прозвучали два гимна. Псёнок увлечённо грыз баранье рёбрышко абсолютно не реагируя на японский. Но когда зазвучал американский, бросил свой титанический труд и неподвижно просидел у приёмника до конца. Большого значения этому не придали. Ну, посмеялись слегка… Мало ли! Но только стоило мне машинально просвистеть его снова, щеня мигом село рядом и просидело не шевелясь.

– Ой, братцы! – засмеялся Санька. – Видимо в прошлой жизни он американцем был!

Вот так и появилось имя у щенка – Никсон. Поскольку тогда Америкой правил этот бывший киноактёр.

Никсон рос. И в характере совместились две составляющих – охотничья и бойцовая. Возраст его подкатывал уже близко-близко к первой из пятнадцати вех собачьей жизни. Никсон становился большим, весёлым, умным псом который без всяких тренировок знал на кого рявкнуть, а кого ласково за штанину или за рукав куртки вести в гости. Стало удобно зимой ходить на подлёдный лов нашего залива. Нет, была конечно и дежурная машина отвозившая рыбаков нашей нефтеразведки туда в семь утра от диспетчерской, но Никсон гордился тем, что выполняет важную миссию, идя рядом. Я соорудил ему сбрую из ремней, на детские лёгкие санки приторочил ящик… Дальше понятно: все рыбацкие прибамбасы укладывались в него и мы шествовали. Не шли, шествовали. Никсона распирало от гордости. И встречные собаки воспринимались им, как что-то несущественное. Кошки – кошки!!! – не принимались в расчёт вообще. Но однажды на дороге попался заклятый враг его и нашего Алиса. Более того! Тот выгнул спину и начал шипеть! Этого Никсон спустить не мог! Мощный рывок и дикая погоня в упряжке, где лежал ледобур, удочки, рюкзак с перекусом, ром… Поиски моего богатства заняли остаток дня, а рюкзак стойко пропитался запахом рома «Негро». Челябинские воензаводы не подвели. У термоса была стальная колба.

Как? Я не познакомил вас с Алисом? Ну, знаете ли… Что ж, прошу прощения. Сейчас исправим этот «косяк». Это были два закадычнейших друга, Алис и Никсон. В те дни, когда я ездил на вахту без своего любимчика, он оставался дома с Валюхой. Соответственно, если наши вахты совпадали, Никсон ездил со мной. Для него что поезд, что вездеход, что вертолёт, что трактор – по барабану! Я рядом и это главное! Но в тот кон он был дома. Спрыгнув с вахтового «Урала» иду к своему жилищу, насвистывая – правильно! – «Янки Дудль», а навстречу летит мой красавец улыбаясь во всю морду. Тут главное вовремя увернуться от его прыжка на грудь. Ладно летом. Или зимой. А весной или осенью? Представляете? То-то и оно! Стойкие отметины его безграничной любви приходилось отстирывать. Значица идём мы домой весёлые, довольные… Весна, тепло, солнце… И вдруг в переулке кошачий визг… Кино и немцы – три больших шавки рвут в лохмотья маленького котёнка! Никсон туда. Я следом, дабы помочь пострадавшему и удержать своего от непотребства. Мой «американец» ворвавшись в свару бросился на… собак! И понеслась! Это надо было видеть! Не ожидавшие такого свинства шавки вначале опешили. И, бросив котёнка, решили проучить наглеца. Но их атаки разбивались о Никсона. Он стоял как утёс, выдавая «люлей» подвернувшимся неудачникам. Как он был красив в своей псиной ярости! Котёнок уже был у меня на руках, а я ждал, чем всё закончится. Ну, кто скажет, что у собак только инстинкты! Он вычислил «пахана»! Великолепнейший прыжок вверх, и атака с воздуха повергла противника наземь. Схватив его за горло Никсон начал сжимать челюсти не обращая внимания на остальных. Те пытались его как-то ещё образумить, но… «пахан» захрипел. Шавки, повизгивая, замерли рядом. Ни одна собака не загрызёт другую насмерть, если в этом нет необходимости. Никсон отпустил врага продемонстрировав, что власть сменилась. А котя весь обессиленный, в кровище, но живой, чем-то булькая у себя внутри, лежал в моих ладонях. Мы помчались с ним домой. А сзади снова свара! Бывшие «соратники» набросились на главаря. Судьба!

Три дня котя лежал пластом… Три дня я поил его молоком и куриным бульоном. А когда на время оставлял его, занимаясь домашними делами, Никсон укладывался рядом и, облизывая тихонько, размалывал зубищами сгустки крови на его шерсти. Три дня котёнок был на грани… Кто сказал, что кошки и собаки вечные враги? Бросьте в него камень!

На четвёртый день, проводив Валентину на работу и вернувшись, я увидел… Ох, как жаль, что у меня тогда не было знакомого художника! Ну, не было! Никсон, почти не дыша и не шевелясь, лежал вытянув вперёд свои лапы. А в ложбинке его сложенных лап дремал… наш спасённый! Гамму чувств на морде моего пса описать одним словом? Не смешите меня! Там было всё: гордость, сознание исполненного долга, радость за оказанное ему доверие, готовность порвать любого, кто тронет эту спящую живую каплю, и не собачья нежность в глазах. К приезду Валентины, а прошло пять дней, они уже играли. Никсон обычно лежал закрыв морду лапами, а котя, вздыбив шерсть, подкрадывался к нему как-то боком, нападал и отскакивал. Умора!

Котёнок оказался яркой бело—рыжей масти. И пушистым. Очень. Даже наша ошибка в определении его пола и та доставила несколько приятных и весёлых минут. Мы посчитали, что это кошечка. И дали соответствующее имя. Алиса. Но, когда высветился наш промах, было уже поздно. ОН привык. Пришлось срочно убирать одну букву. И Алиса стала Алисом. По отчеству Алисович. И по фамилии Никсон. Вот так! С тех пор мой пёс вообще перестал обращать внимание на котов и кошек. Пусть шипят, гнут спины… только не на Алиса! В противном случае – кто не спрятался я не виноват! Вот с этой ноты и начнём повествование про их общего врага. Под раздачу попадает молодой, но уже здоровый кот.

Откуда он пришёл в наш переулок неизвестно. Наглый донельзя. Какой-то, как говорят в народе, серо-буро-малиновой масти с продрисью. Мелким шавкам не было от него пощады. Коты и кошки в округе приняли смиренно его превосходительство. Но… и зачем ему надо было отбирать у Алиса воробья, первую его настоящую охотничью добычу? Тем более удачливый охотник тогда имел меньшую весовую категорию. Не спорю, где-нибудь, когда-нибудь эта атака агрессора и принесла бы успех. Но здесь, у своего порога Алис, как последний защитник Ла-Рошели, стоял насмерть! Я уже было бросился к нему на помощь, но мимо пролетела чёрно-белая торпеда, попавшая без промаха в цель! Когда осело пылевое облако, то сравнивая с увиденным картину «Атака французов на Багратионовы флеши», можно было считать лубком, нарисованным неизвестным народным живописцем в неизвестной деревне. Агрессор с поломанным по серёдке хвостом, которому уже никогда не стоять в боевой стойке, с выдранным клоком кожи на боку, весь какой-то пожамкакный и пожеванный, удирал во все четыре «копыта»! С тех пор появление его в нашем переулке наглецу не светило. Через год Алис заматерел сам. Стал уважаемым членом «дворянского собрания» переулка. И тот, который раньше претендовал на эту роль, теперь обходил переулок по касательной. И как можно было такое забыть, чтобы снова нарваться на Никсона?

Алис спокойно дремал на крышке «Сириуса», когда сквозь сон услышал яростный лай своего побратима. Так Никсон лаял только в самом экстренном случае. Кот – представляете моё состояние, видевшего всё это? Почему тогда кинокамеры были страшным дефицитом? – метнулся к двери, упёршись лбом открыл её, и побежал к своему псу. Минута на дружеское обнюхивание, минута потереться о Никсоновы лапы и снова лай, задрав морду к вершине столба. Алис поднял голову посмотреть на кого лает друган, а там… его старый обидчик перешедший границу их владений! Но теперь весовые категории были равны. Алис стал подниматься наверх. Он не спешил. Давал противнику осознать неминуемость возмездия. Последний метр до врага он пролетел пулей. Агрессор рухнул вниз. И как только Никсон промахнулся – уму не постижимо! Серая тень старого обидчика взлетела на забор, оттуда на Молчановскую крышу, и дальше – «огородами и к Котовскому»! Больше он в наших краях не появлялся.

Так мы и жили вчетвером – два гомо сапиенса, Алис и Никсон. Потихоньку песочные часы моей жизни пересыпали в нижнюю колбу почти треть отпущенного мне срока. А поскольку по жизни я всегда ходил с музыкой под ручку, то и там, на Нижнем Валу, у меня была команда под названием «Си-бемоль». Не для рекламы сказано. А для того, что эта команда имела прямое отношение к судьбе моих четвероногих.

Алис был равнодушен к музыке. Я уже говорил про это. А Никсон всегда бегал со мной на репетиции. Но в клуб его не пускали. И он укладывался под окном, где мы занимались и ждал. В любую погоду. В любое время года. И все «Си-бемольцы» считали его своим. Общим нашим достоянием. Пёс тоже любил и знал всех.

Валентина собралась рожать. Кто ж от этого застрахован? И по нашей общей договорённости улетала на материк. К матери. А чтобы скучно не было я пригласил к себе из общаги ритм-гитариста Игоря Глебова. Он же по совместительству тракторист. А что? Очень даже удобно. Бас-гитарист Колька жил в «будке» напротив. Так, что всё свободное от репетиций время мы работали на нефтеразведку. Несколько месяцев длилась эта женато-холостяцкая жизнь пока не пришла телеграмма. У вахтовой машины меня встретил диспетчер.

– Забеги в контору. Тебя хотят.

И сам лыбится, как хитрый гиляцкий шаман. Захожу. Стоит Леонид Дружинин, начальник нефтеразведки, Анатоль Лоскутов, председатель профкома и «лица приближённые к императору». На столе коньяк, котлеты в газетном кульке, шмат сала… то есть весь джентльменский набор. Лоскутов наливает полстакана.

– Пей!

– За что наказан? Рухнул фунт стерлингов? Подскочила цена за баррель?

– Пей! Это приказ!

Что, позвольте, оставалось делать? Замахнул. Занюхал котлеткой. Дружинин протягивает ведомость.

– Распишись!

Смотрю: «За успешные рационализаторские разработки…» Мои глаза принимают размер небольшого блюдца. И сумма в пятьсот ры. Это ещё теми, советскими!

– Братцы! За что? Я никогда не стрелял в Кеннеди! Объясните ради Христа!

Лоскутов позвонил секретарше. Та вошла, протянула ему какую-то бумажку и он зачитал.

– Приказ по РИТС-4. Перминова от работы освободить. Выплачивать двойную зарплату. На спине рабочего комбинезона написать «Племенной» На груди – «Кто хочет двойню? Подходи!» И хохот! И вручают телеграмму. Ясно море, что приказ розыгрыш. Но телеграмма и деньги были настоящими.

– Дорогу в один конец мы оплатили. Билеты ждут в Ногликах. Завтра вертолётом летишь туда. К вечеру там приземлится Карэн. Почту привезёт. С ним и отчалишь. А сейчас дуй в магазин. Двойню обмывать будем! Премия на руках. – Дружинин переступил с ноги на ногу. – Ты ещё здесь?

– Я только домой забегу. Игорёхе записку оставлю.

– Сорок минут! Время пошло!

– Есть!

В записке было: «Игорёха! Я ненадолго! Тебе всё объяснят. Никсон и Алис остаются с тобой. Жди нас! Серёга».

Но задержаться пришлось. На три года. И когда дети стали транспортабельны, мы с Валюхой решили вернуться на остров. Волнений не было потому, что Игорь, этот несусветный лодырь, всё же… написал! Да, да! «Серёга! Всё абгемахт! Зверьё в порядке. Не психуй. Ждём!» Это ж сколько было потрачено им времени, чтобы написать такой роман! Толстой нервно курит в сторонке!

Я прилетел первым. Надо было расширить жилплощадь. И сразу же побежал в свою сорок восьмую будку. Она оказалась пустой. Что-то не по себе стало. Бегом в контору.

– Где Игорёха?».

– Да здесь он. Вон дом. Угловая хата.

Прибежал.

– Привет!

– Здоров!

– Где моё зверьё?

Он нахмурился, достал «черпак», рюмки, разлил.

– Давай помянем!

– Да ты толком говори! Сам же писал «всё абгемахт»!

– Да не ори! Орёшь… Всего-то три месяца не дождались тебя они. Пока мы в старом клубе играли – всё было в норме. Потом достроили новый. И сколько я его с собой ни брал, думал привыкнет, так нет! Он, как заведённый под то окно! И клуб старый уже пустой. И окна повыбиты… только прошляпишь – он там. Ему девчонки бант нацепили. С этим бантом и ждал. Жил здесь, у меня. А ждал там. Вот однажды пьяный гиляк из карабина и… мля! Похоронили мы его по-человечьи. Завтра сходим. Все наши плакали, как над родным. Алис неделю ходил по посёлку и орал благим матом. Всё его искал. А потом ушёл куда-то и всё! Больше здесь его никто не видел.

– Где найти того гиляка?

– Не надо, Серёга! Не бери грех на душу. В больнице он. Споткнулся… Бывает…

Если вам иногда скажут, что водка бывает сладкой, не верьте.

Горькая она.