Читать книгу Вторая попытка - Сергей Шинкарук - Страница 6

Причину обиды агелонцев долго искать не пришлось. Вновь отличился сенатор Гарри Уокер – кандидат в президенты с манерами обличающего проповедника. Этим он и выделялся – в последние 20—30 лет на пост главы Белого дома в основном претендовали улыбчивые шоумены. Предвыборная кампания была в самом разгаре, и конкуренты, конечно же, использовали тему межзвездной миграции. И если нынешний президент Барнс ее поддерживал, то Уокер – наоборот. Выступления сенатора и раньше были достаточно мерзкими, но на сей раз он превзошел самого себя.

«Почему у агелонцев такое высокомерное, такое пренебрежительное отношение к человеческой расе? – вопрошал Уокер. – Разве мы не достойны получить от них технологии, чтобы самим осваивать космос? Не хотите отдавать технологии? Ладно. Давайте создавать совместные экипажи. И тут заумные отговорки: мол, люди и агелонцы существуют при разных атмосферах и давлении. Я вам расскажу, что это за атмосфера и давление – атмосфера презрения к людям и давление на правительства Земли.

Почему нам не дают лекарств от самых опасных болезней? Они говорят, что еще не изучили людей и, мол, мы в этом виноваты. Да, мы не позволяем проводить над нами эксперименты, потому что это может закончиться разработкой сверхмощного биологического оружия, которое нас уничтожит. Я не утверждаю, что дело обстоит именно таким образом, но мы не должны преуменьшать опасность.

Теперь о Земле—2. Мы досконально не знаем, что там происходит. Нам только известно, что переселенцы много работают. Но в свободное время, кроме старых земных фильмов, кроме нашей музыки, они смотрят и слушают агелонское. Многие изучают их язык. Они погружаются в культуру другой расы. Останутся ли после этого земляне по-прежнему людьми? Или станут чем-то непонятным, чуждым для нас?

Несколько слов об агентах влияния агелонцев на нашей планете. Они распространяют пагубные идеи, что все мы здесь какие-то дикие, глупые, что на Земле уже ничего не получится и надо где-то начинать с чистого листа. Главный у них – Раиф Тараки. А вы знаете, что брат этого Тараки был террористом? И вот сегодня брат террориста рассказывает, как нам жить. Эти террористы не единожды пытались уничтожить нас физически. Но сегодня они поменяли тактику и хотят подорвать наш дух.

Я уверен, что мы без инопланетян и их пособников способны решить свои проблемы. И с экологией справимся, и голодных накормим, и войны прекратим. Сами создадим нужные нам лекарства, сами будем строить космические корабли не хуже агелонских. Мы – великая раса. Мы – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. И никто не смеет указывать, как нам жить. Никто не смеет ограничивать наше движение вверх!»

Все это Уокер выдал на встрече с избирателями в своем родном, богом забытом Эшвиле. Избирателей было штук 30, отчет о встрече был опубликован в местной газетке, и слова сенатора только начали перепечатывать. Но агелонцы, судя по всему, уже с ними ознакомились.

Подобные выпады звучали не впервые. Но не в такой грязной форме, и ранее никто так сильно не акцентировал внимание на Раифе. А Тараки для агелонцев много значил. Он был для них кем-то вроде святого. Естественно, прямая атака на Раифа и вызвала такую реакцию.

Скажу без ложной скромности: я так долго оставался главой Комиссии именно потому, что мне удавалось решать проблемы с пришельцами. Завистники и соперники не понимали в чем секрет. А он был предельно прост: я восхищался агелонцами, и на моем лице это было ясно написано. А лица наши, как известно, они читали. Так что на своем посту я был незаменим, и меня вынуждены были терпеть.

– Ну что, я созываю совещание? – спросила меня Джилл.

– Если б Моисей по каждому поводу проводил совещания, евреи до сих пор жили бы в Египте, – ответил я. – Решу эту задачку сам.

– Я и не сомневалась. Но на всякий случай распорядилась, чтобы в информационном отделе оперативно подготовили заявление. Основной тезис: излишне эмоциональные высказывания отдельных политиков не могут повлиять на сотрудничество между двумя дружественными цивилизациями.

– Молодец, что бы я без тебя делал!

– И еще, Ричард… Ты в хороших отношениях с Раифом. Может, стоит с ним связаться и попросить не отвечать Уокеру? Мало ли…

– Не беспокойся, Тараки на нападки давно не реагирует. Привык.

Я вспомнил одну из своих бесед с Раифом.

– Скажи честно, – попросил я его, – зачем тебе это все нужно? Тебе же было хорошо на «Второй попытке». Но ты на Земле, и отдаешь все силы, чтобы хорошо было тем, кого ты даже не знаешь.

– Честно?.. Еще в юности я часто задумывался, есть ли у меня какая-то миссия. Ведь у каждого человека она должна быть. Я искал ее и не находил. А вот на «Второй попытке» нашел. Немного поздновато – в 60 лет. Но я еще минимум двадцать жить собираюсь…

Передо мной стоял романтик и идеалист. Но идеалист этот был человеком действия. Человеком, который умел вести за собой.

– Ты, Джилл, можешь идти домой, – предложил я своему референту. – Или на свидание.

– Я бы пошла, – вздохнула Джилл, – но не зовут. Нормальные парни не зовут.

– А какие это – нормальные?

– Такие, как ты, только холостые, – мой референт был в своем репертуаре.

С агелонцами мне удалось поговорить только в восемь вечера. Точнее с агелонцем. На десятый по счету вызов я все-таки дождался ответа, и на экране появилось лицо Героны. Лица пришельцев были для нас практически одинаковы, и я узнавал, с кем говорю, только по цвету курточки. Герона всегда носил золотисто-красную. Думаю, такие куртки они надевали для нашего удобства. Они много чего делали, чтобы нам было удобно. Но все равно, странное это было ощущение – смотреть на лицо без мимики. На мордах наших кошек и собак отражается гораздо больше эмоций!

Герона был руководителем делегации пришельцев и находился на головном, самом маленьком «бублике». Я сказал «был», но с тем же успехом мог сказать и «была». Герона являлся чем-то средним между мужчиной и женщиной. Вместе с ним с самого начала Контакта на корабле жили и работали еще восемь агелонцев. Итого девять инопланетян – три дружных агелонских семьи. Представляю, как им там осточертело!

Наш разговор шел с небольшим замедлением – агелонский компьютер переводил и озвучивал сказанное каждым из нас. Причем голос, который я слышал, не был механическим, в нем присутствовали эмоции – дабы земляне лучше понимали смысл.

После традиционного обмена приветствиями – у агелонцев это было «спокойного сердцебиения», я заявил:

– Герона, слова сенатора Уокера – это не мнение всей Земли. И это не мнение правительства США. Скажу больше: он сам так не думает. Когда закончится предвыборная кампания, подобные обвинения сразу прекратятся. Я понимаю, что его высказывания вас шокируют, но вы давно знаете: наши политики ради достижения своих целей могут говорить жуткие вещи. Но это не становится делом.

Герона с минуту помолчал, потом я услышал ответ:

– Мы знаем, что означает слова ложь, обман, лицемерие. Мы понимаем, что это сложившиеся свойства вашего общения. Но мы не можем к этому привыкнуть, и у нас сильно бьются сердца. И в этот период мы не можем сотрудничать, – в голосе Героны звучала печаль.

Ответ меня удивил. Впервые было сказано, что их «обиды», их лакуны в диалоге носят физиологический характер. Или, быть может, я не так понял. Но у меня в голове возникла картинка: какой-то дурак что-то сказал – и агелонцы уже лежат с инфарктами под капельницами. А между кроватями бегают паукообразные медсестры. Но если это так, то как можно рассматривать их миссию? Как сплошное самопожертвование? Или я зря пытаюсь понять пришельцев с помощью человеческой логики и этики?

Конечно, я не мог обещать, что дураков у нас станет меньше. Поэтому просто попросил Герону проявлять терпение.

– Мы его и проявляем, – заверил Герона. – И очень устали. Трудно выдерживать. Поэтому через сорок пять дней нас сменят другие семьи.

Такие вещи раньше не говорились. Я никогда не задумывался о том, случаются ли у агелонцев срывы? Бывают ли они «на пределе»? Я почему-то был убежден, что сверхцивилизация – это сверхтерпение и сверхспокойствие.

– Мы беспокоимся за жизнь и свободу Раифа Тараки, – продолжил Герона. – Необходимо, чтобы он был под защитой.

– Я уверен, что Раифу ничего не угрожает, но сделаю все возможное для обеспечения его безопасности, – сказал я и подумал: «Завтра с утра позвоню Джону Бартону, пусть решит вопрос».

После этого заверения мы с Героной попрощались, и я поехал домой. Дома меня ждала моя Грейс. Она бросила интересную работу в Лондоне и перебралась вслед за любимым супругом в Нью-Йорк – «я тебя к этим наглым янки одного не отпущу». А вот дети – Томас и Джессика – остались в Англии. И правильно. Достаточно одного члена семьи, посвятившего себя главе Комиссии по Контакту.

– Привет, дорогой, ты сегодня поздно, – встретила меня Грейс. – Замучили тебя твои несравненные агелонцы?

Она подошла, обняла меня руками за шею, положив голову на грудь. И хотя Грейс часто меня так встречала, каждый раз это трогало. Привычка воспринимать такие нежные жесты как само собой разумеющееся у меня еще не выработалась.

– Агелонцы – нормальные парни. А вот среди своих много сволочей.

– Зато они свои, и понятно, чего от них ожидать

Мы прошли в гостиную, там был накрыт стол, горели свечи. В ответ на мое удивление Грейс пояснила:

– Сегодня двадцать пять лет со дня нашего знакомства. Ты снова забыл.

– Выкручиваться не буду, действительно забыл. В следующий раз исправлюсь, – пообещал я.

– Ничего страшного. Дату нашей свадьбы помнишь, и то хорошо. Нельзя от мужчины требовать слишком многого.

За ужином я рассказывал Грейс о случившемся за день. Жена меня слушала и, как обычно, вставляла свои шпильки.

– Агелонцам надо было подождать еще сто лет, пока такие, как Уокер, не вымрут как вид, а только потом сообщать о своем существовании, – заявила она.

– Может, они вышли на контакт, когда увидели, что мы в критической точке.

– Критические точки у нас уже были, и не раз. Могли бы твои любимые пришельцы появиться еще в 39-м году. Уверена, тогда они о нас уже знали. Зависла бы над Землей сотня их кораблей и условия бы поставили: будете воевать – уничтожим вашу планету. Гитлер со Сталиным точно бы в штаны наложили.

– Они не могут так вмешиваться. Их принципы не позволяют.

– Не вмешиваться в дела самоубийцы – значит просто умыть руки!

Мы часто спорили на эти темы. Грейс не разделяла моего восхищения инопланетянами. Быть может потому, что для нее вообще не существовало кумиров или авторитетов. Как только где-то появлялся новый объект преклонения, моя супруга тут же находила в нем недостатки. А мои романы она громила безжалостно, естественно на этапе рукописи. Я злился, возмущался, спорил. Иногда орал и топал ногами… Но переписывал. И становилось лучше.

– Твоя секретарша Джилл тебя еще не соблазнила? – спросила Грейс, когда мы закончили есть.

– Еще нет, хотя очень старается.

– Бездарность! Я ведь ей дала почти месяц. Ну раз так, давай быстро в ванную!

Напрасно я когда-то поделился с женой особенностями поведения референта, у нее появился еще один повод для подколок.

Я первым принял душ, а через 5 минут в спальне, в одних трусиках появилась Грейс. Недавно ей исполнилось 56, она была старше меня на 11 лет. Но тело Грейс было обалденным: ноги, попа, животик, небольшая упругая грудь – все как у молодой легкоатлетки. Впрочем, она и была легкоатлеткой. Бегала когда-то 400 и 800 метров за университет и являлась кандидатом в национальную сборную. Потом получила травму, и пришлось ей профессиональный спорт бросить. «И хорошо, что так случилось, – говорила Грейс, – иначе сейчас была бы инвалидом».

Возраст супруги выдавало лицо. Она принципиально ничего с ним не делала – от пластики отказывалась, дорогими кремами не пользовалась. «Этим старение не замедлишь, – говорила Грейс, – только обманешь на время себя и окружающих. Пусть твои агелонцы лучше дадут нам эликсир молодости. Нам – это главе Комиссии и его жене. В отличие от остального человечества, мы заслужили».

– Устал, – то ли вопросительно, то ли утвердительно, – сказала Грейс, поставив колено на кровать. – Хочешь, сегодня я сама все сделаю?

– Нет уж! Я тоже хочу принять участие. Думаю, на минут двадцать меня хватит.

Хватило от силы на десять, и вскоре я крепко спал. Так крепко, что от трели мобильного не проснулся. Меня растолкала жена. Было шесть утра, и звонила Джилл.

– Извини, что так рано. Но у нас ЧП. Ночью было покушение на Тараки. В него стреляли.

– Он жив?

– Пока еще жив, но… Ему недолго осталось.