Читать книгу Ведьма. Книга первая - Сергей Шустов - Страница 3

Между тем поезд медленно подкатывал к станции. По обе стороны полупустого вагона замедляли движение высокие деревья, которые, как высокий забор, закрывали напрочь вид, и понять, где ты находишься, можно было только по названию самой станции. Поезд со скрипом замер, и двери открылись. Оля и мама, взяв небольшой багаж, вышли на залитый солнцем и раскалённый жарой перрон.

На станции не было ни души, Оля начала оглядываться, понимая, что, как и пятнадцать лет назад, так и сейчас ничего не изменилось, разве что деревья стали выше. Сама станция была простой платформой, то есть некой возвышенностью над уровнем земли со старым от времени и беспощадно изъеденным морщинами асфальтом, который лежал на этом месте, наверное, с самого начала, когда платформа была построена. На тонком и ржавеющем металлическом столбе была такая же ржавеющая пластина с надписью, которую неместный человек уже не в состоянии будет прочитать. Около столба была скамейка, точнее сказать, скелет: два полумесяца опор уже, как видно, давно ничего не подпирали, старые доски были давно сломаны и унесены на местные нужды.

– Ну и дыра, как тут жить?

– Тут никто и не живёт, – резко сказала мама и всем своим видом показала некоторое возмущение от слов дочери. Конечно, это же места детства – мама здесь выросла, и для неё это почти святая память, о которой, конечно, не стоит говорить плохо.

Вплотную к платформе, в двух шагах от лавочки, был проход. Подойдя к нему, появилась узкая тропинка, ведущая в лес. Оля спустилась первая и подала маме руку. Та с усилием наступила на землю и пошла вперёд.

Шли минут тридцать по земляной дороге между высокими и густыми деревьями. Заблудиться было невозможно – никаких поворотов, только извилистая тропа. Деревья создавали густую тень, надёжно защищая от палящего солнца. Идти было приятно и прохладно.

Постепенно лес стал редеть, и через пять минут женщина и девушка вышли к окраине деревни. Старые полуразрушенные дома первых дворов давно пустовали и доживали свой век в полном забвении. Зрелище было довольно мрачным. Оля невольно представила, как идёт здесь дождливым осенним днём в сумерках, и по её телу пробежала дрожь.

Пятнадцать лет назад в деревне уже было немного людей. Лишь летом, когда городские родители привозили детей, деревня казалась оживлённой. Но как только дети уезжали, жизнь словно останавливалась, и время здесь, казалось, текло по-особенному медленно.

Сейчас, когда большинство жителей уехали в поисках лучшей жизни, а многие старики ушли в мир иной, жизнь в деревне практически замерла. Они прошли мимо десятка пустых домов – палисадники заросли так, что не видно окон, вокруг ни души.

Наконец они подошли к дому детства. Сразу стало ясно – дом обитаем. Да, старый и покосившийся, но в палисаднике чисто, на окнах кружевные занавески, и чувствуется особый запах старины.

Калитка, как всегда, была открыта. Они прошли к дому. На крыльце, по обе стороны, стояли скамейки на деревянных столбиках. На этих скамейках вместе с бабушкой сидели до самого вечера, перебирая картошку. Это была единственная работа, до которой допускали Олю.

Бабушка выносила на крыльцо два больших ведра, доверху наполненных картошкой разного размера, высыпала содержимое на холщовый мешок, и приступала к делу. Нужно было в одно ведро складывать мелкую картошку, а в другое – крупную.

«Как понять, какую куда?» – спрашивала Оля. Бабушка показывала большой палец и прикладывала к нему указательный: «Вот смотри, меньше большого пальца – мелкая, её сюда», – кивала она на ведро слева. «Большую – в другое. А среднюю? «Ту, что больше – в другое», – повторяла бабушка.

Эта нехитрая работа занимала почти час. «Ты что там возишься? На десять минут работы!» – подходила со двора бабушка. Но для Оли это была не работа, а забава. Она брала в руку картофелину и представляла, что это птица, подкидывала вверх, ловила и снова подкидывала. Другая картофелина превращалась в огромного кита, и она таскала её по полу, издавая звуки воды. Кривым и бугристым картофелинам давались имена, и они откладывались в сторону как сокровища.

Время за этой игрой летело незаметно. Бабушка иногда подходила и ворчала, но разве можно остановиться, когда идёт битва кита и слона? С криком сталкивала картофелины друг с другом, и они разлетались по всему крыльцу. Как это было весело! Когда бабушке надоедала такая «помощь», она подходила, сгребала всех «животных», «птиц» и «рыб» в одно ведро – игра заканчивалась.

Не заметила, как остановилась перед крыльцом, погрузившись в приятные воспоминания.

– Ну? Чего остановилась? – спросила мама, уже надевшая тапочки и стоявшая на крыльце. – Давай поживее!

Оля поднялась на крыльцо и села на лавочку. Бабушка никогда не заходила в дом в уличной обуви – на крыльце всегда были тапочки, старые и продавленные, хранящие форму её стопы. Сейчас бабушкиных тапок не было.

Сняла обувь и босиком прошла в дом. В доме было прохладно: дерево в жару отдаёт влагу внутрь помещения, и находиться в таком доме всегда было очень комфортно.

Сам домик был одноэтажным и очень низким – до потолка можно было легко достать руками. Внешне и внутри он был деревянным, с той только разницей, что снаружи дерево было тёмным и грубо обработанным, а внутри – светло-серым и гладким. Это был не сруб, а каркасник по своей конструкции, построенный ещё до войны прадедом Оли. На старых фотографиях, которые показывала бабушка, дом был гораздо светлее снаружи, чем сейчас – время берёт своё.

На полу лежали доски, которые всегда скрипели в одном и том же месте. Они были густо устелены коврами, так что дерева под ними не было видно. Коврам дом был обязан теплом для ног, ведь отапливать такое помещение зимой было очень тяжело: только печь и дрова, никакого газа – как не было, так и нет сейчас. Хотели газифицировать, но, когда поняли, что жителей почти нет, отказались, а настаивать никто не стал – старикам не до бюрократии.

При входе с улицы был маленький предбанник, или «тёплый», как называла его бабушка. Это малюсенькая комнатка около трёх квадратных метров, в которой даже одному человеку не развернуться. За «тёплым» следовал вход в большую (конечно, по сравнению с «тёплым») комнату, где стоял дубовый стол – ровесник дома – и печь-мазанка, пожелтевшая от времени и высоких температур. В комнате стояли вёдра, лопата и ещё какой-то инвентарь, видимо, бабушка не успела его убрать. Из этой комнаты вела узкая дверь в такую же узкую спальню с одним диваном, напротив которого стоял телевизор.

Огляделась по сторонам: стол, печь – всё было так, как она это помнила. Сняв рюкзак и положив сумку на пол, зашла в спальню.

На древнем продавленном диване лежала бабушка. Рядом стояла табуретка с какими-то баночками лекарств. Было непонятно, спит она или находится без сознания – её живот еле-еле поднимался и опускался, дыхание казалось тяжёлым, словно какой-то насос с силой выдавливал воздух.

– Приехали, вот как хорошо-то, – послышался голос сзади. Это была тётя Катя, подруга и ровесница бабушки. Страшно подумать, что эти две женщины дружили более шестидесяти лет и были знакомы с детства. От этой мысли Оля в очередной раз удивилась, понимая, насколько в это сложно поверить.

– Плохо ей совсем, – сказала тётя Катя. – Неделю как упала во дворе. Позвали врача, положили на диван, вот я и хожу за ней уже неделю.

– Неделю? А почему не позвонили сразу? – спросила мама.

– Она сказала не звонить, – странно ответила тётя Катя.

– Что сказал врач?

– Да ничего, покой нужен, и остаётся только надеяться на лучшее.

– Надо скорую вызвать!

– Не приедет она сюда, дочка, – вновь ответила тётя Катя. – Далеко им и не нужно.

– То есть как «далеко и не нужно»? Мы что, в Средние века живём? – возмутилась Оля. – Обязаны приехать, это их долг!

– Да какой долг, – махнула рукой тётя Катя. – Вам, городским, не понять. Никто не приедет сюда.

Оля была в недоумении. Как такое возможно? Это же Подмосковье, а не глухая тайга!

– А как же тогда? – спросила она. – Хотите, берите и везите сами до больницы. Но врач сказал, нельзя её трогать – может стать хуже.

– А как понять, как её лечить? – спросила, глядя на бабушку.

Серое лицо, которое было едва узнаваемо, показалось Оле чужим, словно она вошла в чужой дом и видит незнакомого человека.

Бабушке было почти восемьдесят, и до болезни она всё по хозяйству делала сама, обходилась без помощи. Привычка много работать укоренилась в ней с самого детства – очень трудного послевоенного детства. Отец бабушки погиб на фронте в сорок втором году, и мать осталась с тремя детьми одна. Все жили в этом доме и как-то умещались в тесноте. Но это было неудивительно – так жили в деревне почти все. В то время здесь было много людей, и домов насчитывалось почти пятьсот.

Детство было тяжёлым и полуголодным, о котором бабушка сама никогда не говорила. Оля знала это по рассказам мамы. Бабушка была старшей в семье – были ещё сестра Света и брат Коля. И брат, и сестра не дожили до пятидесяти: Света спилась вместе с очередным мужем, а Коля пропал без вести где-то на Урале, куда уехал работать. Детей ни у сестры, ни у брата не было.

Дашка, с возрастом ставшая Дарьей Ивановной, ещё позже – просто Ивановной или «Ванной», как совсем по-простецки называли бабушку в деревне, росла старшей на хозяйстве. Её заботой было смотреть за братом и сестрой, которых она была старше на пять и на семь лет, ходить за водой и делать много ещё чего важного и нужного для жизни в деревне. Удобств, впрочем, как и сейчас, конечно, никаких не было. Так и жили – трудно, но довольно дружно.

Шло время. Света вышла замуж и уехала в другой город. А вот личная жизнь Даши никак не складывалась. Отца не было, а слово матери для Дарьи ничего не значило, хоть та и говорила: «В девках помрёшь, уже двадцать пять, а всё одна. Смотри, у всех уже по двое детей, а ты? Тьфу».

Она испытывала дежавю, когда мама ей всё это рассказывала, будто речь шла не о бабушке, а о ней самой.

Вскоре уехал и Коля. Так Даша с мамой остались в деревне одни. Но довольно скоро Даша начала пропадать по вечерам и допоздна не приходила домой. В деревне всё как на ладони, и мама узнала про жениха – это был уже взрослый парень лет тридцати, приехавший в деревню работать врачом. Молодой врач и красивая девушка Даша понравились друг другу, начался роман.

Вскоре Даша вовсе перестала возвращаться домой, заявив матери, что они с Семёном намерены пожениться ближайшим летом. Мама только руками развела – спрашивать её никто и не собирался.

Сыграли свадьбу в июле. Даша уже давно жила в доме у Семёна, поэтому переезд был только формальностью. Через год у молодых родилась дочь, которую назвали Аней – будущая мама Оли. Она была ребёнком сложным и доставлявшим немало хлопот. Подробности так и не услышала – мама всегда ссылалась на то, что давно это было и она не помнит за собой ничего особенного, из-за чего можно было бы её назвать сложным ребёнком. «Обычная я была, и всё тут. Жизнь тогда была сложная, вот и казалось, что дети тоже сложные».

Шло время. Аня росла. Жили в деревне совсем рядом – через пять домов. И Аня часто бегала в дом к уже своей бабушке, в тот самый, где сейчас была Оля с мамой. Всё было хорошо до того момента, пока в начале восьмидесятых годов не началась война в Афганистане. Началась она раньше, но последствия этой войны коснулись Семёна и Дарьи в восемьдесят пятом году, когда срочно потребовались медики, способные оперировать.

Семён получил распоряжение в течение трёх дней прибыть в Москву для распределения и отправки на фронт. Сколько ни плакала Даша, сколько ни просила остаться, что-то придумать – всё было бестолку. Отчаянный патриот, Семён даже был рад, что Родина вспомнила о нём. Работа в деревне почти избавила талантливого хирурга от операций – некому было их делать, разве что рану зашить и не более того. Он прибыл в Москву на следующий же день, оставив жену и дочь без долгих проводов.

Следующее письмо пришло уже из Кандагара, куда сразу был направлен хирург. Он писал о множестве раненых, частых ампутациях и ужасах войны. Даша плакала, читая его письма, потом перечитывала и опять плакала. Аня к тому моменту уже заканчивала школу и была почти на выданье, как, по крайней мере, говорила Дарья.

Почти всю жизнь Даша работала на ферме недалеко от деревни: кормила скотину, доила коров, вела учёт молока. Тяжёлая физическая работа была под силу далеко не всем, но Дарья к тому моменту уже Ивановна с ней справлялась и была на хорошем счету.

В восемьдесят седьмом пришло письмо: хирург Семён Алексеевич Остапов пропал без вести при атаке на полевой госпиталь недалеко от Кандагара. «Поиски пропавших продолжаются, но результатов пока не дали. Всё осложняют песчаные бури, которые почти без остановки бушуют в тех местах». И всё – больше писем не было вовсе. То единственное письмо о пропавшем без вести хирурге Дарья Ивановна сохранила и перечитывала каждый год ровно в тот самый день, когда получила его. А потом война закончилась.

Дарья Ивановна писала в военкоматы и сама ездила туда, но безуспешно. Ответ был один: «Пропал без вести, и таких пропавших у нас знаете сколько», – твердили ей бессердечные женщины в приёмных.

В девяносто первом году Аня вышла замуж за начинающего бизнесмена Анатолия. Вскоре родилась Оля. Бизнесмен Анатолий купил большую квартиру и забрал молодую семью в Москву. Так уже Ивановна осталась в деревне вместе со своей мамой, которая скончалась спустя десять лет.

Жизнь молодой семьи довольно быстро пошла под откос. Постоянные командировки, ужины с партнёрами и поздние встречи довольно плохо отразились на психологической обстановке в семье. Он говорил, что работает во благо семьи и всё делает ради неё. Она была уверена, что он изменяет ей постоянно. Договориться, увы, не получилось, и он ушёл, оставив большую квартиру. Ушёл совсем и больше не появлялся никогда.

Оля подозревала, что его могли убить в те лихие времена. Она никак не могла поверить, что папа бросил её – он ведь так любил дочь и баловал разными подарками. Мама отказывалась говорить о нём, даже спустя столько лет называя сволочью: «О чём тут можно говорить?»

Вспомнила все эти рассказы, которые, как эпизоды из фильма, пронеслись в её голове. Перед ней лежала Дарья Ивановна – когда-то очень красивая девушка. Оля видела старые фотографии шестидесятых годов, где тогда ещё Дашка была в летнем ситцевом платье – стройная, длинноволосая и очень красивая.

Парадокс: я помню эти фотографии как сейчас, и передо мной – стройная красавица. Но я опускаю взгляд и вижу серое лицо, полное морщин, и в этом лице я никак не могу узнать ту красавицу. Странно это всё. Я не могу узнать или не хочу узнавать и принимать реальность такой, как она есть. Я хочу помнить бабушку стройной и красивой. Я не хочу так, не хочу.

Оля закрыла лицо руками и выскочила из спальни со слезами.