Читать книгу Пилигримы - Сергей Шведов - Страница 3

Руги и ободриты князя Никлота не ограничились разорением Любека. Огнем и мечом они прошлись по Вагрии, уничтожая поселения алеманов и фризов, организованных предусмотрительными германскими феодалами, пытавшимися обрести опору в негостеприимном краю. Теперь эта политика выходила боком для людей, поддавшихся их льстивым речам. Герхард, тайком пробиравшийся по чужой земле, видел сожженные поселения и трупы людей, разбросанные там и сям на полях, засеянных рачительными хозяевами. Крестовый поход еще не начался, но его первые жертвы уже стали добычей черных птиц, слетевшихся к местам ужаса и скорби. С большим трудом спутникам епископа Гевельбергского удалось разжиться лошадьми и скрыться от погони, возможно только воображаемой, но от того не менее страшной. Во всяком случае, Лавалю очень не хотелось бы вновь повстречаться с неистовыми ругами, ставшими пусть и на время хозяевами этих земель. Епископ Дитмар уповал на Христа, а благородный Герхард только на краденого коня. Похоже, языческим богам удалось руками своих приверженцев оттеснить приверженцев Христа от берега Балтийского моря, но их слово вряд ли будет последним.

– Дайте срок, – пригрозил своим невидимым врагам Дитмар, потрясая кулаком. – Мы еще вернемся.

Угрозы епископа Гевельбергского не были пустыми, это шевалье де Лаваль понял, как только горстка чудом уцелевших беглецов добралась до Магдебурга, переполненного вооруженными людьми. В этом городе маркграф Альбрехт Медведь, один из самых яростных сторонников похода, готовил армию для вторжения в земли лютичей. Под рукой правителя Северной марки собралось более тридцати тысяч конных рыцарей и пехотинцев не только из германских княжеств, но из Франции и даже Польши. При виде необоримой силы епископ Дитмар воспрянул духом, в нем вновь проснулся дар проповедника. В Магдебурге уже знали о конфузе, приключившемся с папским легатом в Любеке, но бросать в оплошавшего епископа камни вожди крестового похода не торопились. Конечно, потеря продовольствия могла сказаться в дальнейшем, но пока крестоносцы находились под впечатлением победы, одержанной Генрихом Львом и Конрадом Бургундским под Микельбором. Доблестным воинам христовым удалось не только овладеть столицей ободритского княжества, но и загнать князя Никлота в болота, где он и окопался в старенькой крепости Добин. Известие о падении Добина в Магдебурге ожидали со дня на день, ибо на помощь германским князьям уже спешили датчане во главе со Свеном и Канутом. По словам аббата Вильбада, старого знакомца епископа Дитмара, штурм Добина начнется сразу же, как только ютландцы и шоненцы достигнут Зверинского озера, расположенного в нескольких милях от Висмарского залива. Альбрехт Медведь торопил своих товарищей по оружию Германа Рейнского и Конрада Мейсенского, но последние медлили, дожидаясь прибытия Фридриха Саксонского. Пфальцграф почему-то задерживался, что выводило из себя вспыльчивого Альбрехта Медведя.

– Маркграфу не терпится прибрать славянские земли за Пеной и Одрой, – пояснил Герхарду благородный Вальтер фон Валенсберг, с которым анжуйский шевалье сошелся за время трудной ретирады из разоренного Любека.

– Я бы на его месте тоже торопился, – пожал плечами Герхард. – Чего доброго вся слава победителя достанется юному Генриху Льву.

– При чем тут слава, – поморщился Вальтер и настороженно огляделся по сторонам. – Просто жители Щетина крещены еще во времена короля Оттона много лет тому назад, и Альбрехт очень боится, что об этом станет известно не только вождям, но и простым крестоносцам, которым папой обещано отпущение грехов за истребление язычников, но отнюдь не христиан.

– А почему в таком случае молчит Дитмар? – нахмурился Герхард. – Он ведь легат папы?

– Епископу обещан славянский город Гевельберг, о котором он грезит не первый десяток лет, – усмехнулся Вальтер. – К тому же конфуз, приключившейся в Любеке, поневоле делает Дитмара скромным и молчаливым.

– А что же аббат Вильбад? – полюбопытствовал Лаваль. – Ему тоже нечего возразить маркграфу?

– У Вильбада замыслы еще обширнее, чем Альбрехта Медведя. Этот безумец мечтает о завоевании острова Рюге, ни больше, ни меньше.

Валенсбург был человеком молодым и легкомысленным, что, впрочем, не помешало ему стать участником грандиозного похода, организованного Бернаром Клевросским. Поначалу он собирался в Иерусалим, но дальнее родство с епископом Дитмаром изменило его планы. Благочестие в этом темноволосом скуластом молодце, удивительно похожем на турка, смешивалось с простодушием. Впрочем, этим он, наверное, и поглянулся Герхарду де Лавалю. А еще почтением, которое Вальтер неизменно выказывал своему старшему и опытному товарищу.

– Не такая уж глупая мысль, – пожал плечами шевалье.

Валенсберг посмотрел на Герхарда с удивлением, потом впал в глубокую задумчивость, причину которой он объяснил анжуйцу позднее, когда они обосновались за грязным столом питейного заведения, едва ли не самого популярного в Магдебурге. Народу здесь было столько, что для благородных рыцарей с трудом отыскали место, достойное их высокого звания. Но для этого дядюшке Фрицу пришлось выкинуть из кабака двух сильно подгулявших кнехтов. Сделано это было с великим шумом и гамом, вызвавшим у Герхарда определенный интерес, а потому он не сразу услышал своего товарища.

– Рюге – священный остров. Там расположены главные святилища славян и множество бесценных сокровищ. Я никогда на острове не был, но сведущие люди говорят, что только каменных крепостей тем пять или шесть, включая хорошо укрепленную Аркону. На Рюге проживает, по меньшей мере, двадцать тысяч человек, причем каждый четвертый из них воин. Впрочем, ты, Герхард, уже имел случай с ними познакомиться.

– А сокровища? – напомнил заинтересованный шевалье.

– Руги на протяжении нескольких столетий грабили земли не только ближние, но и дальние. Треть добычи они отдавали своим богам. Теперь ты представляешь, сколько золота там скопилось.

– А при чем здесь аббат Вильбад?

– Вильбад полагает, что Световид, а именно так руги называют своего главного бога, это святой Вит, покровитель корвейского монастыря, которым он управляет. На столь шатком основании наш друг аббат жаждет унаследовать все сокровища языческого бога. Якобы святому Виту сам Христос даровал остров Рюге, следовательно, все золото, хранящееся там, должно отойти его монастырю.

– И много у аббата сторонников? – полюбопытствовал Лаваль.

– Разве что десяток идиотов из простых пилигримов, – засмеялся Вальтер. – Но Альбрехт Медведь, как ты понимаешь, не из их числа. Маркграф скорее удавится, чем пожертвует корвейскому аббатству хотя бы один арконский золотой. Я уже не говорю о том, сколько крови придется пролить, чтобы добраться до сокровищ Световида.

– Иными словами на остров Рюге маркграф не поплывет?

– Ему вполне хватит Щетина и Дымина, которые он собирается захватить, – охотно подтвердил Вальтер. – К слову, лютичи народ торговый и далеко не бедный. Там есть что взять, смею тебя уверить.

– В таком случае, нам с тобой остается только одно – не прозевать, когда начнется дележ добычи, ибо мне, признаться, надоело влачить свою жизнь в нищите.

– Мне тоже, – кивнул Вальтер. – Можешь на меня положиться, благородный Герхард, и при дележе добычи и в бою.

Филипп насчитал не менее двух сотен галер, в одночасье прихлынувших к чужому берегу. И каждая из них несла на борту, по словам Глеба Гаста, не менее пятидесяти человек. Датчане сдержали слово, данное вождям крестового похода, и вошли в Висмарский залив в средине июля. И хотя снаряжением шоненцы и ютландцы уступали алеманским рыцарям, зато превосходили простых кнехтов. А их многочисленность делала предприятие, затеянное воеводами Воистом и Боримиром, смертельно опасным. По прикидкам Филиппа, датчан насчитывалось не менее десяти тысяч человек. Руги уступали им числом более чем в десять раз. Сражаться с датчанами в море было бы безумием, что отлично понимали воеводы, но и уступать им господство на водных путях тоже нельзя. Это Лузарш знал не хуже ругов. Двадцатитысячное войско крестоносцев, сгрудившиеся возле Добина, отчаянно нуждалось в продовольствии, которое негде было взять в разоренной ободритской земле. Зато датский флот мог бы позаботиться о его доставке, что значительно облегчило бы положение воинов Христа и сделало бы бессмысленным сидение князя Никлота на Зверинских болотах. В крайнем случае, крестоносцы могли дождаться зимы, чтобы, воспользовавшись морозами, выкурить ободритов из их временных нор.

– Справятся, – успокоил Филиппа Базиль, кося настороженным глазом на датские суда, густо стоящие в заливе. – Более половины шоненцев и ютландцев уйдут к Добину, и тогда руги скажут свое веское слово.

– А зачем им уходить? – удивился Филипп. – У Генриха Льва и Конрада Бургундского хватает сил и без них.

Базиль засмеялся, скорее, впрочем, зло, чем весело:

– В Добине находится все богатство ободритов. Неужели ты думаешь, что Канут и Свен оставят германцев наедине с сокровищами, а сами будут подвозить им еду. Надо быть воистину наивным человеком, чтобы поверить Генриху Льву, а особенно этой лисе, архиепископу Адальберту Бременскому, который сейчас обхаживает датчан.

Базиль высадил сотню мечников на берег и чего-то явно ждал, пристально вглядываясь в воды залива. Своими замыслами он с Филиппом не делился, а тот не собирался их выпытывать, отлично понимая, как высока сейчас для славян цена любой ошибки. Под рукой у князя Никлота было всего пять тысяч воинов. Больше Добин просто не мог вместить и прокормить. Еще несколько тысяч вооруженных ободритов прятались в окрестных лесах и болотах, но их еще нужно было собрать. Причем большинство из этих людей не являлись воинами. Их снаряжение и оружие оставляло желать много лучшего и на открытом месте ободриты наверняка бы потерпели поражение от хорошо обученного войска, где только конных рыцарей насчитывалось более семи тысяч. Никлоту ничего не оставалось делать, как ждать помощи либо от лютичей, либо от славянских богов.

– Лютичи не придут, – процедил сквозь зубы Базиль. – Альбрехт Медведь уже вывел из Магдебурга армию крестоносцев численностью почти в сорок тысяч рыцарей и кнехтов. Придется нам выкручиваться самим.

Филипп с интересом покосился на Гаста. Базиль, похоже, не отделял себя от ободритов и не собирался покидать их в трудный час. Позиция, что и говорить, благородная, но, по мнению Лузарша, неумная. В конце концов, что могли сделать сто человек, пусть и хорошо обученных, против тысяч крестоносцев, прихлынувших в славянские земли. Алеманы, надо отдать им должное, действовали с размахом. Их объединенные силы достигали чудовищной цифры в семьдесят тысяч человек. Даже на многолюдном Востоке мало кому удавалось собрать такую огромную армию. Во всяком случае, за Иерусалимское королевства и тяготеющие к нему христианские графства Филипп мог ручаться. Двадцать тысяч, ну тридцать, в самом крайнем случае – пятьдесят, но это при мобилизации всех ресурсов и с привлечением местного населения, умеющего носить оружие и ненавидящего мусульман.

Трудно сказать, о чем договорились архиепископ Бременский и датские князья, однако в огромном лагере, раскинувшемся на берегу залива, началось движение. Похоже, Базиль угадал. Значительная часть шоненцев и ютландцев, скорее даже больше половины, снялась с места и двинулась во главе со своими вождями к Зверинскому озеру. Филипп полагал, что Свен и Канут ведут своих людей на соединение с алеманами, но ошибся. Крепость Добин располагалась на берегу озера, в окружении болот, и подобраться к ней можно было с двух сторон – северной и южной. С южной стороны уже расположились крестоносцы Генриха Льва и Конрада Бургундского, а сторона северная досталась Свену и Кануту. Соединиться датчане и алеманы не могли – с запада им мешало озеро, с востока – непроходимые болота. Судя по всему, крестоносцы не собирались задерживать перед стенами Добина и предпочли штурм долгой осаде. Об этом Базиль заявил князю Никлоту, как только вместе со своими людьми, опережая датчан, добрался до крепости. Разговор между боярином и ободритским вождем происходил на северной стене, откуда открывался великолепный вид на обширную поляну, лишь кое-где поросшую мелколесьем. Отсюда до Висмарского залива было не более восьми верст, которые датчане могли преодолеть за достаточно короткий срок. На что указал Никлоту Базиль Гаст.

– И что ты предлагаешь, боярин? – нахмурился князь.

– Предлагаю не я, а воеводы Воист и Боримир, – пожал плечами Базиль. – Ровно в полночь руги атакуют суда датчан в заливе, а в это время мы должны напасть на лагерь Свена и Канута, дабы помешать им прийти на помощь своим.

– У меня за спиной всего пять тысяч воинов, датчан под стенами не менее семи тысяч, а они умеют драться, смею тебя уверить, боярин, – зло проговорил Никлот.

– Другого выхода у нас нет, – вздохнул Базиль. – У датчан ладей больше чем у ругов раз в десять. Архиепископ Бременский с их помощью легко сможет наладить снабжение крестоносцев, и тогда алеманы будут сидеть здесь до зимы. Впрочем, я не исключаю, что они уже завтра пойдут на штурм Добина сразу с двух сторон. Ты уверен, князь, что сумеешь отразить их натиск?

Никлот промолчал. Молчали и окружившие его воеводы и старейшины. В сущности все понимали, насколько велик риск, но понимали и другое – это единственно возможный выход из создавшегося положения.

– Готовь людей, – глухо произнес Никлот, оборачиваясь к воеводе Родияру. – Ворота крепости откроешь в полночь.

Филипп мог бы не участвовать в ночной вылазке на датский стан. Никто бы не осудил постороннего человека, уклонившегося от кровавой битвы, но шевалье де Руси были свои виды на Базиля Гаста, и он не хотел ронять себя в глазах его людей. Что касается самого Базиля, то боярин, похоже, не ведал никаких сомнений, и расположился вместе со своими мечниками на самом острие ободритского копья, занесенного над спящим датским станом. Ворота Добина были узки и могли пропустить зараз только четырех человек. Филипп встал рядом с Базилем, имея по левую руку от себя Глеба Гаста. Впереди них расположились четверо ободритов во главе с воеводой Родияром, а за спиной толпились тысячи суровых людей, изготовившихся возможно к последнему в своей жизни броску. До вражеского лагеря, по прикидкам Филиппа, насчитывалось никак не менее трехсот шагов, и преодолеть это немалое расстояние следовало до того, как встревоженные датчане построятся для отпора.

Команды не последовало. Просто распахнулись ворота крепости, и воевода Родияр первым сделал роковой шаг в неизведанное. Ободриты бежали молча, стараясь производить как можно шума и на ходу перестраиваясь в фалангу, способную охватить вражеский стан. Земля загудела от тысяч ног, и этот гул не мог не разбудить датчан, не ждавших, похоже, от своих врагов такой прыти. Тревожные крики в их лагере почти заглушили топот наступающих славян.

– Зарево! – крикнул Базиль, указывая в сторону моря. – Руги жгут датские драккары!

Этот крик подхлестнул наступающих, которые обрушились на чужой стан, словно приливная волна во время шторма. Навстречу им ринулись заспанные шоненцы и ютландцы, не потерявшие присутствие духа, несмотря на внезапность нападения ободритов. Какие сигналы подавали их гнусавые рожки, Филипп понять, естественно, не мог, но датчане вняли призыву вождей и стали стремительно покидать лагерь. Похоже, они отступали к лесу, дабы под прикрытием деревьев построиться в фалангу. Однако воеводы ободритов разгадали их план, и, судя по свету факелов, пытались обходным маневром, оттеснить своих врагов к болотам. Впрочем, Лузаршу сейчас было не до затей полководцев, он оказался в самой гуще сражения и безостановочно работал мечом, повергая на землю своих врагов одного за другим. Филипп всегда слыл искусным бойцом, но ему пришлось приложить все свое умение, дабы уцелеть в рукотворном аду. К счастью он был не один. Слева его прикрывал Глеб Гаст, справа – воевода Родияр, орудовавший тяжелой секирой. У благородного Глеба не было щита, он бился двумя мечами – искусство неведомое на Востоке и не слишком распространенное на Севере. Во всяком случае, последователей у Гаста оказалось немного. На глазах потрясенного Филиппа Глеб сокрушил рослого датчанина страшным рубящим ударом в голову и тут же поразил другого в грудь, выбросив левую руку вперед. Филипп перенес вес тела на правую ногу, принял на щит чужую секиру и нанес разящий удар в бок своему противнику с выносом меча из-за спины. На датчанине был панцирь, но удар шевалье пришелся точно между стальных пластин и поверг противника на землю. Глеб, Филипп и Родияр прорубались к роскошному шатру, принадлежащему, надо полагать, одному из датских князей. Во всяком случае, ободритский воевода именно Канута вызывал на бой низким воющим голосом. Трудно сказать, услышал ли конунг этот призыв, но навстречу Родияру ринулась целая толпа разъяренных датчан, готовых разорвать на куски обнаглевшего врага. Судя по двойным кольчугам и отделанным серебром шлемам, это были телохранители датского вождя. Был ли среди них сам Канут, Филипп так и не разобрал. Зато сумел спасти Родияра от верной смерти, рубанув мечом по уже занесенной над его головой руке с булавой. Воевода только сверкнул глазами в сторону шевалье, но, надо полагать, оценил по достоинству чужую расторопность. Какое-то время, показавшееся Лузаршу вечностью, они с трудом отбивались от десятка разъяренных датчан, далеко не последних рубак в этом мире. Филипп юлой закрутился на месте, орудуя не только мечом, но и щитом. Щит он, впрочем, скоро потерял. Обтянутое кожей и скрепленное стальными полосами дерево не выдержало удара датской секиры и разлетелось в щепы. Лузарш выхватил из-за голенища сапога длинный нож, подаренный когда-то Венцелином фон Рюстовым, и поверг своего обидчика на землю колющим ударом в шею. Кажется, кто-то из двоих, либо Глеб Гаст, либо Родияр сумели достать князя Канута. Во всяком случае, среди датчан возникло замешательство. Трое уносили поверженное тело, а остальные пытались прикрыть их отход. Родияр ревел как бык, пытаясь прорваться к раненному конунгу, но врагов вокруг становилось все больше, и свою добычу он, кажется, упустил.

– Канут, я еще доберусь до тебя! – прорвался сквозь шум боя его крик, но ответа с той стороны не последовало. Разбитое датское войско стремительно откатывалось к морю, где горели в заливе их многочисленные суда. Если судить по языкам пламени, старательно лизавшим почерневшее небо, то ругам удался внезапный налет. Захваченный преследованием Филипп не услышал призывного звука рога, и Глебу Гасту пришлось его придержать.

– Отходим, – прокричал он в самое ухо Лузаршу. – Похоже, алеманы пошли на штурм.

Собственно ничем другим германские крестоносцы не могли помочь своим гибнущим союзникам. От поля развернувшейся битвы их отделяло Зверинское озеро, которое можно было пересечь только вплавь. А идти в обход крепости по болотам да еще в ночную пору алеманы не решились. Именно поэтому Генрих Лев и Конрад Бургундский бросили своих рыцарей и кнехтов на стены. Их отчаянная попытка могла бы завершиться успехом, учитывая то обстоятельство, что большинство ободритов сражались с датчанами, но, к несчастью, для врагов, князь Никлот предусмотрел и такой оборот дела, оставив в крепости почти тысячу отборных бойцов. Ободриты сумели отбить первую атаку, а быстрое возвращение в город их товарищей и вовсе сделало бессмысленным этот ночной штурм. Однако вожди крестоносцев, видимо, не сразу поняли, что количество обороняющихся увеличилось в несколько раз, и продолжали гнать несчастных кнехтов на южную стену. Увы, их атака захлебнулась раньше, чем искусные мастера успели установить таран напротив добинских ворот. Неудача крестоносцев могла бы остаться локальной, если бы ободриты не сделали вторую вылазку за сегодняшнюю ночь. Правда, они не стали штурмовать хорошо укрепленный лагерь алеманов, зато сожгли практически все осадные машины, выдвинутые к крепости, и перебили несчастных кнехтов, не успевших отойти от Добина. Генрих Лев бросил на помощь пехотинцам рыцарскую конницу, но ободриты не приняли боя и в полном порядке отступили в крепость. Филипп участвовал в обороне стен, но ко второй вылазке, возглавляемой самим Никлотом, он не успел. Впрочем, она была непродолжительной, ободриты вернулись в Добин раньше, чем наступил рассвет.

– Силен ты, шевалье, – сказал воевода Родияр, спускаясь с галереи. – Никогда не видел столь искусного бойца. А повидал я их немало, можешь мне поверить.

– Учителя у него были хорошие, – усмехнулся Базиль, не получивший в отгремевшей битве ни единой царапины и явно довольный исходом дела. – Их слава гремела по всей Святой Земле.

У архиепископа Адальберта Бременского выдался трудный день. Упрямые датские конунги не хотели внимать доводам разума и рвались в ближайшую же ночь захватить крепость. С большим трудом архиепископу удалось убедить их в том, что Добин никуда от них не денется. И что спрятанное ободритское золото будет честно поделено между всеми участниками похода. Адальберт предлагал датчанам треть добычи, Канут и Свен, удивительно единодушные в эту минуту, требовали половину. И тупо игнорировали все доводы красноречивого архиепископа. Их не смущало даже то, что германских крестоносцев было более чем вдвое больше, чем датских.

– Зато у нас есть суда, – привел железный довод конунг Свен, ражий детина с красными, словно с перепоя, глазами. – Без нашей помощи вы просто сдохнете от голода в этих вонючих болотах.

Архиепископ Адальберт в который уже раз за последние недели помянул про себя нехорошим словом папского легата Дитмара, умудрившегося потерять не только огромные запасы продовольствия, но и набитый воинами город. Несчастных кнехтов руги истребили почти начисто да еще и разорили под корень германские поселения в Вагрии, заботливо опекаемые христианскими пастырями в этом диком языческом краю. Галеры, собранные в прибрежных германских городах, руги и ободриты либо сожгли, либо увели с собой, погрузив на них не только собранные для крестового похода припасы, но и казну, далеко не пустующую. И вот теперь перед Адальбертом стояла задача вернуть хотя бы часть потерянных святой церковью средств. С большим трудом ему удалось договориться с Генрихом Львом и Конрадом Бургундским, но жадные до денег датчане оказались ему не по зубам. Архиепископу пришлось буквально вывернуться наизнанку, чтобы убедить князей, согласиться хотя бы на две пятых предполагаемой добычи. Штурм решено было отложить на десять дней, дабы успеть подвезти припасы и построить осадные орудия, без которых подъем на стены Добина обернулся бы слишком большими потерями. Свен и Канут согласились выделить Адальберту по двадцать судов с экипажами для подвоза припасов. За что архиепископ был им особенно благодарен. В лагере германцев уже ощущалась нехватка еды, и вожди крестоносцев опасались бунта в случае наступления голода. Архиепископ Бременский рассчитывал снять проблему уже в ближайшие дни и не без основания полагал, что сорок датских драккаров – сила вполне достаточная, чтобы отбить охоту у наглых ругов соваться в чужие дела. Вряд ли язычники рискнут напасть на искусных мореходов более чем вдвое превосходящих их числом. В конце концов, датчане умеют драться как на суше, так и на море.

Если бы Адальберт знал, какой будет ночь, последовавшая за трудно прожитым днем, он выбрал бы место для отдыха подальше от Висмарского залива, а скорее всего, никогда не отправился бы в этот жуткий поход. По своему душевному складу архиепископ Бременский был приобретателем, но отнюдь не воином, а потому звериный рык ругов, идущих на спящий датский лагерь, поверг его в шок. Адальберт, проснувшийся среди панических криков и полохов огня, не нашел в себе сил для отпора силам зла и бежал из лагеря датчан в одной ночной рубашке на неоседланном коне, в сопровождении всего двух служек, бросив на растерзание демонам не только свое добро, но и многочисленную свиту. Ему казалось, что за его спиной полыхает море, хотя на самом деле горели всего лишь датские суда. Позднее архиепископ утверждал, что бросился к князьям Свену и Кануту за помощью, но, увы, сведущие люди только криво улыбались в ответ. Ни у кого не было сомнений в том, что Адальберт Бременский просто струсил и не сумел организовать отпор зарвавшимся ругам, которые по численности втрое уступали датчанам, выделенным архиепископу конунгами для предстоящего морского похода. Если бы он, собрав людей, бросил бы их на помощь сторожам, охранявшим драккары, то ущерб причиненный ругами не был бы столь велик. Можно подумать, что Адальберт это какой-то волосатый варвар вроде Канута, способный могучей дланью опрокинуть врага. Как он мог помочь сторожам, если шоненцы не хотели спасать ютландцев, а тем в свою очередь было глубоко плевать на шоненцев. В результате этой разобщенности датчане лишились двух третей своих судов. Впрочем, оставшихся вполне хватило для ретирады сильно поредевшего войска, в пух и прах разбитого ободритами под стенами Добина. Или в этом тоже был виноват архиепископ Адальберт?

– Твоя доблесть, архиепископ, сильно уступает твоему красноречию, – зло выкрикнул Генрих Лев, покидая шатер Адальберта, с трудом приходящего в себя после ночного кошмара.

Это называется, уязвил! Можно подумать, что этот щенок, не достигший еще двадцатилетия, одержал блистательную победу над князем Никлотом. Так ведь нет, ободриты сожгли все его осадные машины и перебили почти четыре тысячи рыцарей и кнехтов. Это же разгром! Полный разгром! Еще одна такая вылазка и архиепископу незачем будет хлопотать о продовольствии, поскольку храбрым вождям просто некого окажется кормить.

– Надеюсь, что больше вылазок не будет, – спокойно заметил Конрад Бургундский, уныло ковыряя кончиком меча земляной пол в чужом шатре. Благородный Конрад был старше юного Генриха на пятнадцать лет, а потому научился владеть собой даже в весьма прискорбных обстоятельствах.

– Почему? – спросил оторопело разгоряченный Адальберт.

– Потому что у нас нет продовольствия и нет судов, чтобы доставить его в лагерь из отдаленных мест. Уцелевшие датчане покидают нас, увозя с собой раненного Канута.

– Канут ранен? – удивился архиепископ.

– Это не самая главная их потеря, – криво усмехнулся герцог Бургундский. – Дай Бог, чтобы им хватило людей для похорон убитых. Под стенами Добина пало пять тысяч датчан, еще тысячу истребили руги. Это не считая раненных. Датчанам не скоро удастся оправиться от столь чудовищного урона, поэтому я не стал удерживать благородного Свена. К слову, ругавшего тебя последними словами.

– И этот туда же, – воздел холеные руки к небу Адальберт. – Тогда скажи мне, благородный Конрад, в чем же моя вина. Неужели только в том, что я спасся от мечей озверевших ругов? Или может быть в том, что я нашел путь к озеру среди груд окровавленных тел? Или в том, что мне под руку попалась утлая рыбацкая лодчонка, на которой мои люди сумели переправить меня, разбитого горем, в ваш лагерь?

– Ты виноват не больше, чем все мы, архиепископ Бременский, – вяло махнул рукой в сторону обиженного прелата Конрад. – Благородный Генрих просто погорячился. Он слишком молод, чтобы с достоинством переносить бремя неудачи. В конце концов, мы сделали все что могли, принеся свет истиной веры в забытые Богом места. И если ободриты не захотели принять учение Христа, то тем хуже для них, а не для нас.

– Вот именно! – возликовал душой Адальберт. – Рано или поздно, несчастные ободриты поймут, сколь глубоки их заблуждения, и припадут к стопам того, кого мы недаром называем Спасителем. Я верю в промысел Господа относительно здешнего люда, благородный Конрад, и очень надеюсь, что вслед за мной в этом уверишься ты.

– Во мне ты можешь не сомневаться, архиепископ, – кивнул герцог. – Да и Генрих очень скоро поймет нашу правоту. Пока у нас достаточно сил, чтобы с достоинством уйти из ободритской земли. Но через месяц, а может и того ранее ситуация может измениться. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю, благородный Конрад. Более того, полностью согласен с тобой.

– В таком случае, тебе, преподобный Адальберт, придется взвалить тяжкое бремя переговоров с князем Никлотом на свои плечи. Я целиком полагаюсь на твой ум и красноречие.

– Сделаю все, что в моих силах, – скромно потупился архиепископ. – В конце концов, почему сохранение жизни христиан занятие менее достойное, чем истребление язычников?

– Я рад, что мы поняли друг друга, Адальберт.