Читать книгу Пилигримы - Сергей Шведов - Страница 6

Олекса Хабар поглянулся Филиппу с первого взгляда. Похоже, боярин Яромир хоть породил одного только сына, зато вложил в него все свои силы и умение. Олекса был высок ростом, широкоплеч, русоволос, примечателен лицом и большими синими глазами. Если судить по движениям ладно скроенного тела, то и бойцом он был изрядным. Такой и себя в обиду не даст и за товарищей сумеет постоять.

– Хлебнем мы с ним горя, – подпортил общее впечатление от гостя скептически настроенный Глеб. – Уж больно он до женщин охоч. И в драках удержу не знает, дурья голова.

Гаст говорил эти слова прямо в лицо гостю, но тот только щурился да улыбался. Словно не видел в тех словах ничего для себя обидного. К столу он присел только после приглашения, поперед старших в разговоре не лез, словом начисто опровергал нелестное мнение, только что высказанное Глебом. Яромир Хабар попробовал было заступиться за сына, но потом рукой махнул:

– Что есть, то есть, рыцарь Филипп. Не смиренную овцу в твои руки передаю, а свирепого тура. Да и зачем тебе овца в землях, не просыхающих от крови.

– Золотые слова, – усмехнулся Вузлев. – Ты лучше скажи, Яромир, сколько мечников пошлешь с сыном?

– Троих пошлю, – вздохнул Хабар.

– Сколько? – переспросил Глеб.

– Пятерых, – откашлялся боярин. – Больше мне не понять и не прокормить до самого Иерусалима.

– Двадцать, – жестко сказал Глеб. – В Палестине по мечникам встречают, по ним же почет и уважение оказывают.

– Да ты что, боярин, на войну собрался? – аж взвился с лавки Хабар. – Богу поклониться – двадцать мечников бери! Ты меня без штанов оставишь. Вон, рыцарь, полмира прошел один как перст, а тут до Византии рукой подать, а там, говорят, сразу за околицей – Иерусалим.

– Ты кому это рассказываешь, боярин Яромир, – нахмурился Глеб. – У Филиппа замок в тех землях поболее новгородского детинца. Одних сержантов под рукой двести человек. Его тамошние князья боятся, с императором Мануилом он на дружеской ноге. А тут какой-то Хабар из Новгорода с тремя хромыми мечниками. Твоего сына никто на порог не пустит. Ты что хочешь, чтобы новгородский боярин жил на постоялом дворе среди нищих пилигримов? Да там ему за медяк сунут нож в бок. Не в Торжок мы едем, Хабар, – в Иерусалим, это понимать надо. Хочешь, чтобы сын назад вернулся – не жалей денег.

– А ты сколько человек берешь? – полюбопытствовал прижимистый боярин.

– Тридцать. На своей ладье мы с Олексой пойдем сначала в Киев, а уж потом через пороги и Черное море – в Византию. Дорога, конечно, хоженая, но оттого не менее опасная.

– Глеб дело говорит, – поддержал младшего брата Вузлев. – Не тот случай, боярин, чтобы мошну зажимать. Мечи сам подбери, ты в них толк знаешь. Кольчуга лучше двойная, поверх нее панцирь. Шлем с личиной. Сулиц десяток. Тула полная стрел. Лук боевой с костяными пластинами. Мечников подбирай побойчее. И снаряжай получше. От их сноровки будет зависеть жизнь твоего сына.

– Задали задачку, – вздохнул Яромир, почесывая затылок. – Ладно, будь по-вашему. За мной не пропадет.

Хабары, отец и сын, покинули чужой терем в разном настроении: сам боярин выглядел озабоченным и озадаченным, зато молодой Олекса смотрелся соколом, нацелившимся на добычу. Вузлев с Филиппом проводили гостей с красного крыльца, да так и остались здесь стоять, наслаждаясь прохладой. День сегодня выдался жаркий, но к вечеру с Волхова потянул ветерок, перебивший запахи скотного двора.

– Ты мне еще не сказал, зачем тебе Юрий Суздальский понадобился, – проговорил Вузлев, не оборачиваясь.

– Долго рассказывать, – вздохнул Филипп.

– Время у нас есть, – пожал широкими плечами боярин.

Антиохия переживала нелегкие времена. После внезапной смерти графини Алисы у нее объявился наследник – Рожер Сицилийский. У нурмана были обширные планы не только в отношении Жемчужины Востока, но и Византийских земель в Средиземноморье. Дошло до того, что он заключил союз с Фатимидами и теперь всерьез угрожал не только Константинополю, но и крестоносцам – Антиохийскому и Триполийскому графствам. Раймунд де Пуатье оказался слишком слаб, чтобы в одиночку бороться с напористым Рожером. Тем более что в самой Антиохии не было единства. Бароны-нурманы готовились поддержать соплеменника, что, естественно, не нравилось французам, обратившим взоры в сторону Мануила. В свою очередь Византия заключила союз с германским королем Конрадом Гогенштауфеном. Исходя из принципа: враг моего врага – мой друг. Гогенштауфенам в Германии и Италии противостояли сторонники Вельфов, которых поддерживали папа, Рожер Сицилийский и венгерский король Геза. К союзу с последними склонялся и Людовик Французский.

– А как же крестовый поход? – удивился Вузлев, внимательно слушавший старого товарища.

– В Константинополе опасаются, что возможной целью похода является вовсе не освобождение Эдессы от мусульман, а разгром Византийской империи. И участие в этом походе Конрада вовсе не является гарантией сохранения имперских земель. Тем более что изрядную часть армии алеманов составляют сторонники Вельфов. Любая провокация с их стороны может привести к катастрофическим для Византии последствиям.

– А при чем здесь князь Юрий? – нахмурился Вузлев.

– Дело не в Юрии Суздальском, а в Изяславе Киевском, заключившим союз с венгерским королем. В результате его действий Русь может оказать под опекой папы Евгения. И тогда не только Гогенштауфены, но и Комнины останутся в полной изоляции, чем немедленно воспользуются их враги. Мне, Вузлев, нужен поход крестоносцев на Халеб и Мосул, где сидят сыновья покойного Зенги, Нуреддин и Сейфутдин, а вовсе не на Константинополь. Византия пока является единственным гарантом независимости Антиохийского графства, вот почему я отстаиваю здесь в Руси ее интересы.

– Иными словами, мой единокровный брат Константин Тротаниот хочет стравить Юрия с Изяславом, дабы вернуть Византии былое влияние в делах Руси? – криво усмехнулся Вузлев.

– Насколько я знаю, эти двое и так не мирят между собой, – пожал плечами Филипп. – Для Византии Юрий Владимирович предпочтительнее Изяслава Мстиславовича, и басилевс сделает все от него зависящее, чтобы именно князь Суздальский занял киевский стол. Это неизбежно приведет к ослаблению Венгрии и распаду союза государств, враждебных Византии.

– В ответе Юрия Долгорукого ты можешь не сомневаться, Филипп, князь Суздальский готов продать душу хоть дьяволу, хоть басилевсу, только бы стать первым в наших землях. Зато суздальским боярам твое предложение вряд ли понравиться, им нужен сильный князь не в далеком Киеве, а в родной земле. Князь, который усмирит вятичей, отобьет наскоки булгар, а главное припугнет смердов, недовольных своеволием старейшин. Суздальские и ростовские бояре и без того жалуются, что Юрий тратит их деньги на войну с Изяславом, а потому они сделают все от них зависящее, чтобы помешать союзу Долгорукого с басилевсом.

– А ты на их стороне, боярин Вузлев? – прямо спросил Лузарш.

– Нет, – покачал головой Гаст. – Мне не нужен сильный князь в Ростово-Суздальской земле. Со смердами я сам договорюсь. Не говоря уже о вятичах. Именно вятские витязи и старейшины могут стать твоими союзниками, Филипп, и вовсе не потому, что их волнует судьба Константинополя или Киева, просто они рады будут избыть Долгорукого со своей земли.

– Интересный расклад, – задумчиво произнес Лузарш. – Но в любом случае я рад, что наши интересы совпадают.

Боярин Хабар настоятельно советовал Вузлеву идти от озера Ильменского на Селигер, однако Гаст выбрал другой путь – по рекам Мсте и Медведице, далее по реке Нерли и ее притоку Каменке, на берегу которой как раз стоял город, в который шевалье де Лузарш так стремился попасть.

– Опасный путь, – покачал головой боярин Яромир. – Мало хоженый.

– Мы на трех ладьях пойдем, – возразил Вузлев. – Налегке, без товара. Полторы сотни мечников – серьезная сила. Не всякий к нам сунется.

– Тебе виднее, – не стал спорить с опытным человеком Хабар. – Доброго вам пути.

Глеб опасался, что обмелевшие в летнюю пору реки станут препятствием на пути трех массивных ладей, но пока все обходилось. Местами ладьи скребли дном по речному песку, но крупных неприятностей упорному Вузлеву удавалось избегать. Филиппа не на шутку пугали здешние леса, которым, казалось, конца края не будет. Новгородцам, случалась, сутками плыть по реке, не встречая человеческого жилья. Кругом, куда хватало глаз, стояли непроходимые дебри – лиственные, хвойные, но большей частью смешанные, где, по словам мечников, не ступала нога человека. Вузлев торопился, а потому грести приходилось не только днем, но и ночью. Филипп давно уже запутался, где заканчивается одна река и начинается другая. Вроде они только что гребли против течения, напрягая остатки сил, а ныне их уже несет вперед неведомая сила. На привал останавливались считанные разы, дабы подкрепиться горячей пищей, в остальное время спали прямо в ладьях, сменяя друг друга на веслах. К удивлению Лузарша, мечники не роптали. Похоже, для них такой способ передвижения был привычен. Для Филиппа же неравномерное чередование сна и гребли поначалу показалось просто убийственным, но потом он притерпелся, вошел в ритм и даже умудрялся выкраивать время для разговоров с Глебом и Олексой. От них он узнал, что леса занимают большую часть Ростово-Суздальской земли. А города и села здесь строят обычно в опольях, обширных пространствах, выделяющихся в этом древесном море, словно проплешины на голове заросшего волосами человека. Суздаль не был в этом ряду исключением. Где находятся границы этой земли, не знал никто, включая самого князя. Что не мешало ему, однако, собирать налоги, называемые здесь данью, со всех людей, ковырявших благодатную почву плугом, сохой или лопатой. Треть этой дани шла Юрию, еще треть поступала в казну княжества, а оставшиеся деньги передавались городу, в окрестностях которого селились смерды. Споры о дани были едва ли главной причиной раздоров между князем и горожанами, среди которых верховодили бояре. Сами бояре, владевшие обширными вотчинами, налогов князю не платили. Прямых налогов не платили и ремесленники. Зато с них взимали плату за торговое место, пошлину за ввоз и вывоз и бесчисленные штрафы, за совершенные проступки и преступления. Смертной казни в землях Руси не было. За убийство и увечье полагался большой штраф. Причем жизнь боярина, мечника или купца стоило гораздо дороже жизни ремесленника-горожанина и уж тем более простого землепашца. Платили и за убийство раба, неважно своего или чужого. За убийство родовичей мстили, но это уже по обычаю, а не по закону. Что, однако, не мешало властям взимать штрафы с мстителей в том же порядке, что и с обычных убийц. В качестве судьи обычно выступал сам князь, либо назначенные им люди. Торговые тяжбы разбирали посадники. Был еще церковный суд, для людей находящихся в той или иной зависимости от монастырей и храмов. Землей владели не только бояре, но ближние к князю мечники из старшей дружины. Обычно эту землю мечникам жаловал князь за верную службу. После чего она становилось полной собственностью человека, которому была пожалована, и он мог поступить с нею, как заблагорассудится. Последнее обстоятельство особенно поразило Филиппа, который привык совсем к другим порядкам, как в Европе, так и в Святой Земле. Там рыцарь получал землю в качестве временного владения и терял ее сразу же, как только переходил на службу к другому сеньору. Конечно, он мог передать землю сыну, но только после принесения последним вассальной присяги, или отдать ее в залог монастырю, но все повинности, которые нес владелец дарованной сюзереном земли, при этом переходили на заимодавца. Теперь уже новый владелец земли вынужден был поставлять сеньору нужное количество снаряженных воинов для похода и выполнять повинности по ремонту мостов и дорог. Подобные порядки заставляли рыцарей держаться своих сюзеренов, ибо в случае отъезда за ними оставались только конь и меч. Конечно, могущественные бароны могли себе позволить вольности в отношениях с государями, но в этом случае они подавали дурной пример собственным рыцарям, что было чревато в будущем большими неприятностями. Тут уж каждый барон мог полагаться только на собственную силу и врожденную наглость, ибо закон и обычай были не на его стороне.

– Это что же, – удивился Олекса Хабар, – я даже над своей вотчиной не властен? А князю, выходит, даром должен служить? На что он мне такой князь сдался. Собрали бы вече, да и прогнали его с глаз долой.

– Ты при Юрии такого, смотри, не ляпни, – остудил пыл Олексы опытный Глеб. – Князь Суздальский спит и видит себя самовластцем, которому ни вече, ни бояре не указ. В каждой земле свои обычаи, Хабар. Это ты в Новгороде будешь безнаказанно горло драть, а гостях веди себя поскромнее. В той же Византии басилевс волен строптивого боярина в железа заковать, а то и жизни лишить, не говоря уже об имуществе. Это уже не самовластец, а деспот.

– Недаром же говорят, что в гостях хорошо, а дома лучше, – сделал Олекса вывод, развеселивших его старших товарищей. Впрочем, Филипп вынужден был согласиться с Глебом, что в словах молодого Хабара есть своя правота. Для любого землевладельца, будь он патрикий, барон или боярин, новгородские порядки были предпочтительнее византийских.

Город Суздаль уступал Новгороду не только размерами, но и количеством каменных церквей. Собственно каменным здесь был только собор Рождества Богородицы, а все остальные церкви хоть и блистали почти сказочной красотой, сложены были из бревен. Цитадель, возвышающуюся на холме, суздальцы тоже построили из дерева и довольно давно, если судить по толстым лесинам, потемневшим от времени. А сам город лежал у подножья этого холма, окруженный огородами и пашнями, служившими едва ли не главными поставщиками еды для его жителей. Торг в городе велся бойкий, но все же сильно уступал новгородскому. На что Филипп обратил внимание Глеба.

– Сравнил, – усмехнулся Гаст. – В Новгороде все пути сходятся – и днепровские, и волжские. А Суздаль прежде если торговал, то только с Волжской Болгарией. Правда, сейчас для здешних купцов еще один путь открылся – на Смоленск. Но ведь этим путем еще воспользоваться надо. А местные бояре в торговле не слишком бойкие. Да и чего им суетиться – все, что нужно, у них под рукой. Земля суздальская родит не в пример новгородской. Дичи в лесах полным-полно. Меда здесь столько, что хоть половицы им натирай. Опять же мех бобровый всегда в цене. Бери, пока дешевы, Филипп. Из бобра шапки особенно хороши, не говоря уже о шубах.

Бояре суздальские оказались куда спесивее новгородский. Тысяцкий Порей долго сверлил гостей глазами, прежде чем сесть предложил. Двое его товарищей, люди, судя по всему, не последние в городе, тоже оказались на редкость хмурыми и нелюбезными. Быть может потому, что принимали новгородцев не в своем тереме, а в княжьих палатах. Палаты были каменными, построенными совсем недавно на византийский манер, и казались необжитыми из-за отсутствия росписи на стенах и деревянных половиц, заменивших привычные Филиппу мраморные плиты. Словом, дворцу князя Юрия не хватало блеска, а немолодые бояре, заросшие по самые ноздри бородами, вряд ли могли скрасить общее впечатление от недостроенных хором. Вообще Суздаль представлял собой, по мнению Лузарша, странную мешанину из почтенной старины и новодела. Создавалось впечатление, что князь Юрий, взявшийся было украшать свою столицу, быстро к этому занятию охладел, не успев толком завершить начатое.

– Давно тебя в наших краях не видели, боярин Гаст, – буркнул тысяцкий, кося глазами на Филиппа, в котором безошибочно признал чужака.

– Уж больно вы, суздальцы, смурной народ, – усмехнулся Вузлев. – Ни слова ласкового от вас не дождешься, ни чарки доброго меда.

– Это за что же мы тебя должны поить, Гаст, – вскинулся чревастый боярин, сидевший по правую руку от тысяцкого. – Не успел князь Юрий из Суздаля съехать, как твой брат Борис стал наши крепостцы зорить и пакостить без меры.

– Если Борис виновен, то за разбой ответит, – пожал плечами Вузлев. – А если та крепость на его земле была поставлена, то мой брат в своем праве, боярин Гудим.

– А слово княжье ему уже не указ, – побурел от обиды тысяцкий. – Та крепость нас от болгар защищала, а как Борис ее снес, тут же налетели мордвины и поселения наши разорили. Его счастье, что полон он у мордвин отбил, а то князь Юрий снял бы с него шкуру.

– Не трогай чужого, Гудим, – нахмурился Вузлев, – и не вводи других в искус. От новой ссоры князя с вятичами Суздалю прибытка не будет. В крови захлебнетесь.

– Он нам еще и грозит! – возмутился чревастый боярин. – Да кабы ты не был сестричадом князя Юрия, я тебя бы в город не пустил.

– Много берешь на себя, Гудим, – пыхнул гневом Вузлев. – Я в этой земле не последний боярин. И чтобы меня остановить, твоего слова мало будет. Придется в вечевой колокол бить.

– Будет ужо вам, – вмешался в разговор третий боярин с поседевшей от прожитых лет головой. – А ты, боярин Гудим, думай, что говоришь. Кто тебе позволит за вину Бориса, мнимую или истинную, с его брата взыскивать? На это даже у князя прав нет.

– Князю Юрию следовало бы за свой стол держаться, а не мотаться по земле в поисках чужого, – в сердцах воскликнул Гудим. – Ты, Стоян, здесь человек пришлый, а нам до твоего Киева дела нет.

– И до всей Руси тебе дела нет? – возвысил голос Стоян.

– Пусть той Русью Киевской Изяслав правит, – почти взвизгнул Гудим, – а у меня своя земля – Суздальская.

– Хватит, – остановил расходившихся бояр тысяцкий. – Пустой спор. И Киева нам пока не видать, и Суздаль у нас никто не отнимет. С чем приехал к нам, боярин Вузлев?

– Человека привез с письмом к князю Юрию, – спокойно ответил Гаст.

– А откуда письмо?

– Из Византии.

– Князь сейчас в Москве, – вздохнул тысяцкий. – Там у него встреча назначена с курским князем Святославом. Поохотиться вместе они решили.

– Эта охота нам еще выйдет боком, – не удержался от злого пророчества боярин Гудим. – Втянет нас в войну с Киевом Гореславич, ему за брата мстить надо, а мы, выходит, до кучи пойдем.

– За какого еще брата? – удивился Вузлев.

– Так ведь убили в Киеве Игоря Олеговича, – вздохнул горестно Стоян. – Прямо в храме. Говорят, что народ на него осерчал, да только кто в это поверит.

– Я поверю, – вскинулся Гудим. – Игорь метил на место покойного брата Всеволода Олеговича, а народ киевский никого видеть не хочет на своем столе, кроме сына покойного князя Мстислава. И Юрия Владимировича они не хотят!

– Юрий в роду Рюриковичей старший! – взвился с места боярин Стоян. – Не может племянник выше дядьев сидеть, в том великое поношение всех наших законов и обычаев. Этак и боярин Вузлев может себя суздальским князем назвать, благо он одной с Рюриковичами крови.

– Гаст он, а не Рюрикович, – буркнул тысяцкий Порей. – Не возводи напраслину на человека. Мало нам счетов меж князей.

– Я ведь так просто, – пошел на попятный Стоян. – К слову пришлось. А Изяслав кругом не прав! Такого не было прежде между Рюриковичей, чтобы родных по крови убивать.

– Не Изяслав же убил – народ взбунтовался!

– А великий князь в стороне стоял, когда чернь в Киеве бесчинствовала? – криво усмехнулся Стоян. – Чернь ни с того, ни с сего не поднимется, ее подтолкнуть надо.

– Нет у нас сил против Изяслава Киевского! – стоял на своем Гудим. – Пусть черниговцы мстят, а мы свою землю разорять не дадим. Да и чем воевать-то – казна пуста! Разве что твои византийцы, боярин Вузлев, денег князю дадут?

В голосе боярина Гудима явственно прозвучала насмешка. Византийцы по всей Руси славились скупостью. Чужое взять – это пожалуйста. Но чтобы свое отдать – такого прежде не бывало. А потому и задавал свой вопрос Гудим в полной уверенности, что спесивому Гасту ответить будет нечем. Однако неожиданно для суздальцев Вузлев свое слово сказал, и прозвучало оно веско:

– Коли договорятся, то дадут. Сестру свою предлагает император Мануил в жены князю Юрию, такой вот, бояре, получается расклад.

От таких вестей Гудим потерял дар речи, губами-то шевелил, а слова в горле застряли, Стоян не выдержал и ткнул его в бок кулаком.

– В крови утонем, – выдохнул, наконец, упрямый боярин, и слова его прозвучали под гулкими сводами княжеского дворца как страшное пророчество.

Крепость Москва была выстроена еще во времена Монамаха, стараниями его старшего сына Мстислава, крепко невзлюбившего вятичей, обитавших в этих краях. И сам великий князь Владимир и все сыновья его крепко держались христианской веры. Зато вятичи отрекаться от славянских богов не торопились, христианских проповедников гнали из своих лесов, словно докучливых мух. Князь Мстислав терпел их непотребства долго, до тех самых пор, пока упрямые лесовики не убили праведника Феофила, посланного к ним аж из самого Константинополя. Тут уж терпение у Мономашича лопнуло, и он взялись за вятичей всерьез. По замыслу Мстислава, Москва должна была стать оплотом христианства в этом диком краю. Однако после смерти Мстислава его преемникам стало не до Москвы. И даже не до вятичей, закосневших в своем ослином упрямстве, – великий стол делили князья, отпихивая один другого. Уже много позднее вспомнил о Москве Юрий Долгорукий, младший брат Мстислава. А крепость к тому времени подолом успела обрасти. Сели у ее стен те же вятичи, малым, правда, числом, зато с истинной верой в душе. Князь Юрий, решивший впопыхах, что пример москвичей для всех прочих вятичей наука, собрался было силой принудить непокорное племя к вере христовой, но обломал зубы о вятские пни и пошел с лесовиками на мировую. Однако москвичей с тех возлюбил и не раз за радение в вере в пример другим ставил. А те и рады стараться – рыбы в реках вдоволь, пашня родит, охота в окрестных лесах на зависть всей Суздальской земле. Живи да благоденствуй!

Боярин Кучкович, в усадьбе которого Вузлев и его люди остановились на постой, москвичей терпеть не мог. И не стал скрывать своего недовольства соседями от гостей. Спор у боярина Мирослава шел с горожанами из-за охотничьих угодий и достиг уже того накала, когда стороны хватаются за оружие. Теперь свои надежды и москвичи, и боярин Кучкович связывали с князем Юрием. Мирослав был почему-то уверен, что Долгорукий своего нового родственника не обидит и обитателям подола, еще не ставшими горожанами, придется-таки умерить свой пыл.

Усадьба Кучковича, обнесенная рвом и высокой стеной из бревен, практически ничем не отличалась от рыцарских замков, преобладавших в Европе. Разве что вместо донжона или паласа, предназначенного для жилья, здесь возвышался огромный терем, превосходивший своими размерами все подобные сооружения, виденные Филиппом в Новгороде и Суздале. Кроме терема в усадьбе стояла и церковь, уступавшая терему размерами, но все же способная вместить под своим кровом до полусотни человек. О хозяйственных постройках можно было бы даже не упоминать, если бы не вместительная конюшня – гордость хозяина усадьбы. Боярин Кучкович содержал табун лошадей, сильных и выносливых, годных для битвы.

– Сотню конных мечников могу выставить, – гордо вскинул голову хозяин. – А пеших копейщиков до пятисот.

Вузлев Гаст сдержанно похвалил коней, Филипп особенно отметил жеребца, завидных статей, чем, кажется, угодил хозяину. Воспользовавшись случаем, Лузарш напомнил ему о встрече, пятнадцатилетней давности в Антиохии. Боярин Мирослав, мало, к слову, изменившийся за минувшие годы, хлопнул себя ладонью по крутому как у волка лбу:

– А я все никак не мог вспомнить, где тебя видел, рыцарь! Вот уж действительно занесло тебя с берегов теплого моря в наши студеные края.

– Не такие уж они студеные, – засмеялся Филипп, вытирая пот со лба.

– Ты зимой к нам приезжай, рыцарь, вот тогда ты в полной мере оценишь мое гостеприимство.

Кучкович, несмотря на свои пятьдесят лет, производил впечатление очень здорового и сильного человека. Он был высок ростом, жилист, скор в движениях, а озорному взгляду его синих глаз мог бы позавидовать любой юнец. Удачлив боярин Мирослав был не только в походах и набегах, но и в детях. Одних сыновей у него было семеро. Причем старшему уже перевалило за тридцать, а младший еще качался в зыбке. Дочерьми Кучкович тоже языческие боги не обделили. Старшая, как успел узнать Филипп, была замужем за Борисом, средняя – за еще одним Гастом, доводившимся двоюродным племянником благородному Венцелину, а третья дочь, Улита, полгода назад вышла замуж за князя Андрея, сына Юрия Суздальского. У Андрея, который, по словам боярина Мирослава, был почти ровесником Филиппа, первый брак не сложился, жена умерла при родах, и Кучкович очень надеялся, что его дочь принесет князю наследника крепких вятских корней. По части крепости вятичи действительно могли поспорить с кем угодно. Двор боярина был заполнен круглоголовыми, широкоплечими молодцами, твердо стоящими на ногах. Усадьба Кучковича оказалась столь обширна, что вполне могла претендовать на статус небольшого городка. Кроме терема, церкви и хозяйственных построек, здесь стояли еще и четыре десятка изб, предназначенных, судя по всему, для женатых мечников. А всего население этой боярской крепости насчитывало не менее пятисот человек, включая естественно детей и женщин.