Читать книгу Книга о странных вещах - Сергей Синякин - Страница 5

Хорошо вечером после трудового дня выпить с устатку на троих. Тем более что все складывалось как надо: была бутылка водки, закусь какая ни то и трое их было в пустом душном подвале, где парила удушающим жаром центральная теплотрасса и топчаны были уже приготовлены на ночь.

Пластмассовые стаканчики Игорь Иванович заполнял на треть – чтобы напитка подольше хватило. Водка, она всегда для беседы, кончится слишком быстро и придется лезть в тряпье на топчане, толком не поговорив. А тут и китайская лапша-доширак уже поспевала на костерке в закопченной кастрюле, и рассказать Игорю Николаевичу хотелось, что с ним произошло за день.

Трое их было в подвале.

Игорь Николаевич попал в подвал по глупости и неприспособленности к миру на поверхности. Жестокий это был мир, не для него. После смерти жены он хотел продать дом и уехать в деревню, где доживала жизнь сестра. Она тоже была одинокой, если уж коротать время до последнего дня, то лучше это делать вдвоем. Вот он и решил распродать вещи и хорошо продать квартиру. Вещи он распродал быстро, долгое время непристроенной оставалась лишь библиотека, которую Игорь Николаевич собирал всю жизнь. Не то чтобы он хотел за библиотеку много, просто народ за пятнадцать лет разучился читать, и книги были ни к чему тем, кто жил наверху. Да и то сказать, чего ж их читать, если по телевизору каждый день показывают детективы, многосерийные мыльные оперы, Петросян с Задорновым с экрана «не слазят»! А помнится, за некоторыми книгами Игорь Николаевич долго гонялся, по полгода из своей зарплаты мэнээса деньги откладывал. Теперь ему книги были ни к чему. Тут как раз магазин букинистический на проспекте Ленина открылся, Игорь Николаевич и сдал туда свою библиотеку. Все две тысячи томов, с подписными собраниями сочинений Катаева, Чехова, Бунина и великого пролетарского гуманиста Максима Горького.

А с квартирой промашка получилась. Ко времени ее продажи подросло поколение молодых хищников, которые хотели всего и по возможности сегодня. Вот на них Игорь Николаевич и нарвался. Хорошо, что в живых остался. Хотя, с другой стороны, это как посмотреть – давно его мучения могли кончиться, потому что жизнь в подвале нельзя было назвать жизнью – так, существование. И к сестре ехать было не с чем, да и ни к чему – это Игорь Николаевич понял, когда поселился в просторном подвале блочного дома по улице Коммунистической.

В соседях у него были старый рецидивист Ваня Грек, от которого отказалась даже тюрьма, и такой же, как Игорь Николаевич, бедолага – Николай Федорович Бычень, бывший военный, заработавший на локаторной станции стойкую импотенцию и по этой причине брошенный женой. Николай Федорович отчаянию не поддавался, ходил разгружать овощи на Центральный рынок, а потому к вечеру имел некоторый достаток – платили ему наличными после разгрузки, овощи понемногу давали, впрочем, на рынке можно было многое поиметь, если вести себя с понятием и не зарываться. Ваня Грек вот попросил было Николая составить ему протекцию, но, дорвавшись до рыночного изобилия, не смог совладать со своей порочной натурой, за что был бит и занесен в черные списки. Теперь он шатался по городу, приглядывая бесхозное или плохо охраняемое добро. Особого навару он с того не имел, но нет-нет, а и притаскивал в своем беззубом клюве что-то нужное в хозяйстве. Так в подвале появились радиоприемник и вентилятор «Онега» на высокой стойке, кожаная куртка для торжественных выходов, кастрюли и сковородка, которые Грек позаимствовал на какой-то даче.

Но чаще Грек сидел дома и охранял территорию. Было ему далеко за шестьдесят, но выглядел он старше. Худое вытянутое лицо его испещряли глубокие морщины. А чего вы хотите от горемыки, который половину жизни провел в лагерях да тюрьмах, а вторую половину под пристальным надзором милиции? На руках Грека синели татуировки, Игорь Николаевич даже подозревал, что они в изобилии усеивают все тело бывшего зека. Понятное дело, томился за колючей проволокой, подыхал от скуки, вот и отводил душу, украшая тело в меру сил своих и художественных устремлений. Теперь в силу старческой хлипкости Грек для серьезных дел не годился. Да и дом их надо было охранять – много развелось желающих прийти на все готовенькое и в тепло. Игорь Николаевич позаботился о том, что бы все входы в подвал были заперты на замки, в крайнем подъезде одну петлю подрезал так, что с виду казалось, что замок на месте, а спуститься в подвал можно было как два пальца об… облизать.

Сам он поначалу попытался просить милостыню в переходе на Комсомольской, только нищие его появлением остались не слишком довольны – позвали, как водится, крышу. Приехали два мордоворота поперек себя шире, вывели нахала во двор за овощным магазином и быстро, а главное, доступно объяснили, что переход существует не для каждого глупого бомжа, а для особо нуждающихся. После этих объяснений Игорь Николаевич неделю отлеживался дома и пил теплый чай из ржавого чайника, а потом нашел общий язык с жителями свалки и стал работать у них по починке бытовой техники, которая на свалку вывозилась в достаточном изобилии. Бомжи за ремонт платили хорошо, и даже коробки для упаковки техники после ремонта привозили, благо территория подвала позволяла.

Странная у Игоря Николаевича подобралась компания. Не зря же говорят, что друзей не выбирают – они приходят сами. Какой окружающий тебя мир, таковы и друзья.

– Ну, вздрогнем? – сипловато сказал Грек, поднимая перед собой серый стаканчик.

Стаканчики у всех были разные – у Грека когда-то белый, а теперь потемневший от грязи, у Игоря Николаевича зеленый, как трава, а у Николая Федоровича оранжевый, как морковка. Понятное дело, не одним днем жили, поэтому и посуда у всех была своя и даже десяток стаканчиков для гостей – чем черт не шутит!

Пряный удар по желудку Игорь Николаевич принял с настороженностью, но пронесло – язва успокоилась и не давала знать о себе, ровно ее никогда не было.

– Сегодня утром, – закусив помидором, сказал он, – свалки были, два утюга принесли, фотоаппарат и музыкальный центр «Акира» почти новый. Я полазил, делов-то на два дня.

– Надо бы утюжок один себе оставить, – озабоченно сказал Николай Федорович.

– Тебе-то он на хрена? – насмешливо кинул Грек. – Потусоваться решил?

– При чем здесь это? – недовольно поморщился Бычень. – Выглядеть надо прилично. Стиральная машина в доме тоже бы не помешала.

– Какие мы культурные, – Грек требовательно выставил перед собой стаканчик.

Выпив, он становился развязным, говорил сплошной нецензурщиной и старался побольнее задеть. Сожители это знали и старались в такие минуты не отвечать Греку – начнется со слова, а закончится потасовкой. А кому нужен скандал в доме? То-то и оно!

Выпили еще раз.

– Утюги, машины стиральные… – сказал Грек. – Жизни вы не знаете. Вас бы в зону…

– Слушай, Грек, – не выдержал бывший офицер. – Можно подумать, ты ее знаешь. Она у тебя за колючей проволокой прошла. Ты в нее со щенков…

– Зона, – сказал Грек и назидательно поднял ложку, – это выжимка жизни. Можно сказать, концентрат. Бля буду! Ты-то тоже за колючей проволокой большую часть жизни провел, в гарнизонах разных.

– Я хоть Родину охранял, – сказал Бычень. – А ты…

– А Родина меня охраняла, – перебил Грек. – Ну и скажи, кто из нас ценнее и дороже?

– Хватит, хватит, – сказал бывший младший научный сотрудник, уже угадывая, что начавшаяся словесная перепалка может легко вылиться в заурядный мордобой. – А утюг один, Федорыч, я в счет ремонта возьму. Им же дешевле обойдется.

– Ну возьми, – вздохнул Николай Федорович, ностальгически глядя на костер.

– О чем задумался, Сапог? – поинтересовался Грек. – Помню, был у нас один такой на зоне. Все смотрит, смотрит на огонь, насмотрится и подожжет чего-нибудь. Уж мы его учили-учили… Он и в колонию-то попал – дом у первой учительницы поджег. А за что, так и не сказал. А ты чего смотришь?

– Так, – Бычень даже на кликуху не обиделся, отвернулся от огня и потянулся к Игорю Николаевичу стаканчиком. – Плесни, браток, мутно что-то на душе.

– Давай, давай, не скупись, – поддержал его Грек. Выпил и помечтал: – Сейчас бы чифирку горячего, кровь бы в жилах так и забегала. Помню, когда я на «девятке» сидел, у нас такой мастер был чифирь заваривать!

– Меня сегодня гадалка на железнодорожном мосту остановила, – ни к кому не обращаясь, сообщил Игорь Николаевич. – Давай, говорит, погадаю. Не боись, говорит, бесплатно погадаю. Ну и нагадала, дом свой сменишь, говорит, на другой. Я ей говорю: какой дом, я его еще в девяносто восьмом сменил на подвал, Богу бы так жить!

– Действительно, – сказал Бычень. – Гадалка называется, ерунды наговорила, а ты догадывайся…

– Вы пейте, пейте, – потребовал Грек. – Чего у вас в стаканчиках плещется, людей напрасно манит? Есть у вас, интеллигентиков, такая жилка – людей напрасной надеждой дразнить. Сучье племя!

Он замолчал, внимательно повел ухом, ухмыльнулся и негромко сказал:

– Мыши пищат. Это к покойнику, бля буду!

Игорь Николаевич прислушался, но ничего не услышал. А Бычень только махнул рукой – чего на слова выжившего из ума дурака реагировать. Ясно ведь – чудит! Прикалывается по-своему, по-зековски, по-другому ведь не умеет.

После заявления Вани Грека настроение у всех упало, допили водку, улеглись каждый на своем топчане. Свет не гасили. Сквозь тусклое непромытое стекло светильника он и так едва пробивался. Игорь Николаевич хотел вспомнить что-то хорошее, случившееся у него в жизни, только обязательно без жены. Печально было ему вспоминать Лиду. Вроде и жизнь прожили, а бог детей не дал. Через это, наверно, и случились с ним все беды. Были бы дети…

Ваня Грек на своем топчане вдруг захрипел, забился, словно ему сон страшный приснился. Бычень ровно не спал – наклонился над бывшим зеком, круглое лицо его сразу стало строгим и сосредоточенным. Встревоженный Игорь Николаевич поспешил к нему.

– Ты водку где покупал? – тихо спросил Бычень. – В магазине?

– Откуда? – в тон ему отозвался Игорь Николаевич. – У Мурата брал из квартиры.

– Кажись, кончается, – сказал Бычень. – Что это? Неужели отравление?

– Не похоже, – Игорь Николаевич вгляделся в морщинистое лицо старого рецидивиста. – Если бы отравился, рвало бы, пена изо рта б пошла. А тут… Похоже, сердце прихватило.

Ваня Грек вдруг шевельнул рукой, судорожно вздохнул.

– Мыши, – еле слышно сказал он и затих, словно потратил на эти слова последние силы. На лице его загуляла безразличная, насмешливая к смерти и окружающим улыбка, небритые щеки начали стремительно темнеть, и в краешках губ появилась белая пена.

– Отмучился, – сказал Бычень, сунулся к своему топчану, достал шапку надел ее и тут же, словно спохватившись, снял.

Остаток ночи они не спали.

Из картонных коробов для бытовой техники соорудили покойнику гроб, для надежности перетянули картон веревками и отнесли мертвеца в дальний угол подвала. Затем, не сговариваясь, принялись копать подвальный песок, песок слежался и поддавался с трудом, но к утру яма была достаточно глубока, чтобы принять завернутое в картон тело. Земля принимает все, ей просто некуда деваться.

– Ну вот, – сказал Бычень, вытирая седую голову, мокрую от пота. – Отмаялся раб божий!

– Бугорок бы надо небольшой, – прикинул Игорь Николаевич. – Просядет ведь земля.

– Какая разница, – отозвался Бычень. – Подвал. Кому здесь приглядываться?

– Не по-людски все, – Игорь Николаевич вздохнул, глядя на прямоугольник влажного песка. – На кладбище бы надо…

Бычень потянул его к топчанам.

– Тут у него персональная могилка, – сказал он. – А там бы свалили в общую кучу.

Они посидели немного, глядя, как в узком, похожем на амбразуру окошке разгорается бледная заря. Бычень неожиданно хмыкнул:

– Слышь, Николаич, а цыганка тебе правильно нагадала. Жить здесь больше нельзя. У тебя выпить есть? Помянуть надо раба божьего Ивана… как его фамилия?

– Не помню, – неожиданно обнаружил Игорь Николаевич. – Грек и Грек.

– Ну ладно, – согласился Бычень. – Пойдем к Мурату, возьмем пузырек, деньги у меня еще остались. Помянем раба божьего Ивана Грека. А потом пойдем новую хату искать.

Одевшись, они вылезли из подъезда. Было еще рано, бледная заря за Волгой еще только обозначила светлую полоску надвигающегося дня. Моросил мелкий дождь, словно кто-то на небесах оплакивал случайную и неудачливую жизнь Вани Грека. Было тихо, так тихо, что слышался робкий шелест дождя, падающего с отсыревших небес. Две человеческие тени скользнули по пока еще свободному от людей двору и канули в сыром тумане, две человеческие надежды, которым только еще предстоял последний путь и которые некому будет оплакать.