Читать книгу Ангел из Сетубала - Сергей Тимофеевич Кириллов - Страница 2

– Боже мой, как болит голова! Как болит голова! Она сейчас лопнет. Лопнет словно перезрелый арбуз. За что же мне такое наказание? Может быть, я перебрал вчера? Нет, я же не алкоголик, чтобы так напиваться. И потом, говорят, что у алкоголиков не болит голова. Привычка. Вот опять накатило, сейчас башка моя взорвется. А может быть, я все-таки надрызгался вчера? Так. Что было со мною вчера? Напрягись. Вспоминай. Что было вчера? Вчера. Что за черт! Не помню. А было ли оно, это вчера? Что за бред? Если есть сегодня, стало быть было и вчера.

Боль немного утихла. Я открыл глаза. Надо мною – белый потолок, по которому ползут розовые, фиолетовые, синие круги.

– Этого еще не хватало. Что за цветомузыка?

Я закрыл глаза и снова открыл их. Пятна постепенно исчезли. Потолок снова сиял своею белизной.

– Что за ерунда, куда девалась трещина в углу потолка? И где моя трехрожковая люстра? Ей, правда, сто лет в обед, но все же, куда она девалась? Вместо нее какой-то дебильный шар завис над моей кроватью. Стоп, кровать тоже не моя, моя жестче. А, все ясно. Я не у себя дома. В гостях у какой-то милашки. Хоть, маловероятно, у меня сейчас роман с Леночкой, и у нас все хорошо.

Обычно я укладываю девушек слева от себя, мне так удобнее, старая привычка. Я повернул голову налево, и вдруг острая боль словно электрический разряд пронзила мою шею, позвоночник до самого копчика и, вернувшись, острым копьем вонзилась в мой мозг.

– Ай! Мать твою! Что за хрень? – воскликнул я.

Меня охватил страх, я даже на секунду забыл о боли.

– Что происходит? Со мною никогда такого не было.

Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина средних лет в белом застиранном халате и белой шапочке. В руках ее был небольшой лоток со шприцами и препаратами. Ее темные волосы были аккуратно собраны в кичку на затылке. От ее глаз к вискам бежали веселые морщинки.

– Ну наконец-то, пришел в себя. Мы уже заждались тебя.

Она широко улыбалась, а голос ее был добрым и приветливым, как у ведущей телепередачи «Спокойной ночи, малыши».

– Мы тебя завтра ждали. А ты, видишь как, сегодня оклемался. И Георгий Иванович сказал, что ты только завтра, а в среду уж точно. Георгий Иванович – наш главврач.

– Я что, в больнице? – с ужасом спросил я.

– А то где же? В больнице, касатик.

Она поставила лоток на тумбочку у изголовья моей кровати и достала из него шприц.

– Высунь ногу из-под одеяла, я тебе укольчик поставлю.

Я подчинился.

Она потерла место укола ваткой, и в палате повис сладковатый запах спирта.

– Погоди, не убирай ногу, еще один укольчик. Так, молодец. А теперь проглоти вот эти таблеточки.

Она протянула мне блюдце, на котором лежало несколько разноцветных таблеток.

– Запей.

Она протянула мне стакан с водой.

Я, как загипнотизированный, послушно выполнял все ее приказания.

– Сейчас ты поспишь пару-тройку часиков, а проснешься, я тебе завтрак принесу. А то ты очнулся ни свет ни заря. Сейчас пять утра. Поспи. Как проснешься, к тому времени и повара наши придут. А часиков в восемь дружкам твоим позвоню, что доставили тебя сюда четвертого дня. Они номера телефонов свои оставили. Родителям твоим брякну, пусть порадуются.

– Извините, – сказал я. – Как мне вас называть?

– А очень просто, Любовь Васильевна я.

– Любовь Васильевна…

Собрался я с духом.

– А что я здесь делаю?

– Как что? Лежишь. А мы тебя лечим.

– Это я понял. Как я сюда попал? Что со мною?

– А ты что же, ничего не помнишь?

Я энергично помотал головой и тут же скривился от боли в позвоночнике.

– Дак с крыши ты брякнулся и прямо об землю. Хорошо, что на кучу песка упал, а то бы сейчас был мешок с костями. А так сотрясение мозга, ушибы, гематомы. Пустяки, в общем. Через две недели порхать будешь как бабочка.

– А чего меня на крышу занесло?

– Как чего? Кино вы там снимали.

– Точно! Кино снимали.

Память постепенно возвращалась ко мне в виде неясных, размытых картин, которые становились все четче и резче, как появляется изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель.

– Повезло тебе, Андрей…

Продолжала медсестра, собирая на свой лоток шприцы и использованные ампулы.

– Точно. Андрей! Это же мое имя. Андрей Николаевич Дорохов. Актер.

– Так вот я и говорю, повезло тебе. С такой высоты шмякнулся, а хоть бы хны. Глупости в виде сотрясения и ушибов. А вот в прошлом году к нам привозили мужчину. В командировке он у нас в Питере был. Так вот. Вышел он утречком из гостиницы, сел на лавочку покурить. А тут машина поливальная идет. Он ноги-то поднял, чтобы брюки не замочило, да не удержался и упал. А сзади него клумба с цветочками была, бордюром из булыжников обнесенная. Он головой о булыжник, бедолага, и шандарахнулся. И все, нет человека. А тебе повезло, в рубашке родился. Ладно, пойду я, тебе спать надо. Если чего нужно будет, на стене кнопка, руку протяни, нажми ее, и я нарисуюсь. Как джинн из бутылки.

– Из лампы, – улыбнулся я.

– А неважно, я тут рядом. Отдыхай, Выздоравливай.

Любовь Васильевна поправила одеяло, улыбнулась своею доброй и немного грустной улыбкой и, подхватив свой лоток, неслышно ступая, вышла из палаты.

Видимо, лекарство начинало действовать, веки мои потяжелели, по всему телу растекалась теплая волна сладкой неги и безмятежной расслабленности. Я закрыл глаза и погрузился в тихое спокойное море сновидений.

И снилось мне, что я – строитель. На мне – красивый комбинезон небесного цвета со множеством карманов, блестящих застежек, пряжек. На голове – роскошная оранжевая пластиковая каска. На зеленой поляне, среди деревьев, я строю дом. Удивительно красивый, бежевого цвета, с ослепительно-белыми колоннами, с мраморными статуями в фасадных нишах и богатой лепниной по фронтону.

Светит ласковое солнце, щебечут птицы, вокруг порхают разноцветные бабочки. Я легко спрыгиваю с высоты строительных лесов на землю. Словно пушинку, подхватываю ведро с белой краской и легкокрылой птицей взлетаю на рабочее место. Одухотворенно я крашу оконные рамы в белый цвет. Мне хорошо, радостно и спокойно. Через оконное стекло я вижу людей внутри дома. Они тоже работают. Кто стелет полы, кто красит потолок, другие клеят обои. У всех радостные, просветленные лица.

Вот кто-то поворачивается ко мне. Это пожилая женщина. Она мне знакома. Любовь Васильевна. Ее губы шевелятся, она что-то говорит мне. Но звук не проходит сквозь стекло. Я читаю по ее губам:

– Отдохни, Андрюша. Отдохни.

Я качаю головой.

– Нет. Нет.

И снова спрыгиваю с лесов на землю, теперь уже за оранжевой краской. Я приземляюсь рядом с великолепной клумбой, на которой растут удивительной красоты цветы. Прямо на клумбе дремлет человек в сером костюме с седыми волосами.

Я подхожу к нему:

– Уважаемый, клумба – не лучшее место для отдыха. Не хотите ли присоединиться к нам?

Я делаю широкий жест в сторону дома.

Он поднимается и смотрит на меня водянистыми серыми безжизненными глазами.

– Нет, не хочу.

Голос его глухой, с металлическими нотками, словно идет из пустой железной бочки.

– Все это суета, прах и тлен. Вечна только пустота и мрак.

Он повернулся и, тяжело ступая, пошел прочь.

Я посмотрел ему вслед, и внутри меня похолодело. На серебристых волосах его зловещим темно-красным цветком застыло кровавое пятно. Я повернулся назад и пошел к дому, но на полушаге застыл словно вкопанный. Дом исчез, пропали птицы, бабочки. Солнца тоже не видно, оно было скрыто свинцовыми тучами. Остались лишь утлые шаткие строительные леса, которые раскачивались, жалобно поскрипывая, под порывами свистящего в уши ветра. Все – тягучий мрак. Пустота.

– Проснись! Э-ге-гей! Але, гараж! Андрюха, проснись!

Я открыл глаза. Надо мною склонился парень. Его темно-серые смеющиеся глаза, рыжие, слегка вьющиеся, волосы, мясистый нос и редкие рыжеватые усы были мне знакомы до боли.

– Ну конечно, Календарь!

Память снова не подвела меня. Календарь – это кличка, так звали его друзья, в их числе и я. Он был сирота, подкидыш. Его нашла нянечка Дома малютки, куда его подкинула кукушка-мать, а по традиции, нашедший подкидыша дает ему имя, фамилию и отчество. Фамилия нянечки была Сентябрева. Найден он был в марте, получите имя Мартьян. Накануне у дедушки нянечки случился юбилей, а дед ее был из поволжских немцев и звали его Август, получите, пожалуйста, отчество – Августович. Так что звали моего другана – Мартьян Августович Сентябрев, ни дать ни взять Календарь.

– Привет, Март! – сонным голосом проговорил я.

– О, он еще говорить не разучился. Привет, Андрюха!

Март стиснул мою руку в своей ладони.

– Как ты?

– Спасибо, хреново.

– Ну, это временно. Давай, рассказывай.

– Что рассказывать? – спросил я.

– Как что? Из моих знакомых никто с крыши не падал.

– Что тут рассказывать? Поскользнулся, упал – здравствуй, земля.

– И все?

Март разочарованно смотрел на меня.

– А что же ты хочешь? Чтобы я поделился с тобой незабываемыми впечатлениями от свободного полета?

– Типа того.

– Отвали, Март. Это интимные воспоминания.

– Ладно, Андрюха. Чувствую, что воспоминания не из приятных. Ну ничего, скоро оклемаешься и тогда, за рюмочкой чайку, ты поделишься со мною впечатлениями. О, кстати, я тут тебе кое-что принес.

Март открыл свой щегольский кейс и достал оттуда бутылку коньяка, палку «салями», нарезку красной рыбы и шоколадку.

– Хлебнешь, Андрюха?

– Ты, что, сбрендил, Календарь? Я, вообще-то, в больнице лежу, можно сказать, при смерти. Пей сам за мое здоровье.

– Нет, я не могу, мне сейчас на работу, да и за рулем я. Ну, потом выпьешь за мое здоровье. Слушай, я сейчас заходил к твоему эскулапу.

– К кому ты заходил? – не понял я.

– К эскулапу. К твоему лечащему врачу. Так вот, он говорит, что ты очень легко отделался, везунчик. Он показывал фотки твоей башки на пленке, знаешь? Мозг, говорит эскулап, не поврежден, только небольшая гематома. А я смотрел на эту пленку и что-то мозга твоего так и не увидел. У тебя там кость, Андрюха, сплошная кость!

Март радостно заржал.

Дверь в палату отворилась, и на пороге показалась медсестра с подносом в руках.

– Завтрак, больной!

Она подошла к моей койке, поставила поднос передо мною и, покрутив какую-то ручку, приподняла спинку моей кровати.

– Да, неважно здесь болезных потчуют.

Март брезгливо сморщился.

Любовь Васильевна обиженно поджала губы и проговорила:

– Согласно диетологической раскладке, на завтрак больному положено: каша рисовая с маслом, бутерброд с сыром и какао. В обед будут мясные блюда. Закончите завтрак, нажмите кнопочку над головой, и я заберу посуду. Приятного аппетита, Андрей!

Она неслышно удалилась.

Март посмотрел на часы.

– И я пойду, пожалуй. На работу опаздываю. Выздоравливай, старик. До встречи!

Он махнул рукой и стремительно покинул палату.

Я взглянул на стоящий передо мною поднос с едой и вдруг почувствовал приступ зверского голода. До меня дошло, что уже несколько дней я ничего не ел. В мгновенье ока я смел кашу вместе с бутербродом. Немного подумав, я отломал пол палки «салями» и отправил ее вслед за кашей. Та же участь постигла и плитку шоколада, ее я уничтожал, запивая какао. Ощутив в животе приятную тяжесть, я расслабился. Все было хорошо, спокойно, умиротворенно, если не шевелиться. Но шевелиться нужно было, я протянул руку к кнопке на стене и нажал ее. Боль снова прострелила мой позвоночник, но, к моему удивлению, уже не так остро. Либо я выздоравливаю, либо начинаю привыкать к боли.

Отворилась дверь, и мягкой кошачьей походкой в палату вошла Любовь Васильевна.

– Покушал? Молодец, Андрюша. Отдохни пока, поспи или так полежи, помечтай. В два часа у нас обед. Я тебе перед ним еще два укольчика поставлю и повезу тебя на процедуры. Вот, друг мой, такие у нас с тобой планы на ближайшие дни.

– Принимается, тем более, что от меня ничего не зависит.

– Вот и хорошо. Отдыхай, Андрей.

Она ушла.

Я смотрел в потолок, в голове не было ни одной мысли, ну конечно, я вспомнил Марта, там же у меня «сплошная кость». Веки мои тяжелели, глаза закрывались, и я постепенно погружался в сладкую дрему. Через приоткрытую форточку я слышал шелест листвы за окном, шум проезжающих вдали автомобилей, громкие голоса мальчишек, гоняющих на пустыре мяч.

Не знаю, сколько я еще проспал, только меня разбудили громкие голоса в коридоре.

Дверь в палату отворилась, и в проеме показался человек в темно-синем костюме, плотно облегающем его бочкообразную фигуру. Увидев меня, его круглое, словно масленичный блин, лицо расплылось в улыбке, превратившись в овал.

– Вот он, здесь. Заходите!

Воскликнуло лицо и широко распахнуло дверь. Вслед за ним в палату ввалилось еще человек пять или шесть. Он быстро подошел ко мне, плюхнулся на стул рядом с кроватью, и тут же моя правая рука оказалась в его пухленьких, как бабушкины оладьи, ладонях.

– Здравствуйте, Андрей! Здравствуйте! Как вы? Как здоровье?

– Все хорошо, Ефим Семенович! Спина, правда, побаливает.

Странно, почему-то я сразу вспомнил этого добродушного толстячка. Это был продюсер нашего фильма.

– Просто Ефим. Для друзей я Ефим.

– Хорошо, Ефим, – улыбнулся я.

– Ну здорово, Андрей!

Это подошел ко мне Хохлов. В группе к нему все относятся с уважением. Шутка ли. За его плечами около сорока кинокартин. Он – звезда нашего фильма. В группе все почтительно называют его «Михалыч». В нашем боевике он играет штабс-капитана.

Михалыч по-хозяйски взял стул, поставил его твердо рядом с кроватью, словно постамент. Уселся на него, положив свои пудовые кулаки на колени, и превратился в памятник то ли Петру I, то ли Александру III.

– А мы к тебе, Андрюха, прямо со съемок. В костюмах, в гриме.

Голос у него был низкий, рокочущий.

– Мы ненадолго к вам, Андрей, – засуетился Ефим Семенович. – Пока декорации меняют, свет переустанавливают. Мы вот решили заехать к вам. Ненадолго. Сами знаете, сколько стоит час простоя.

Я понимающе закивал головой.

– Мы вот вам привезли. Фрукты, овощи, соки. Леша, где пакет?

Тотчас из-за спины продюсера высунулась рука актера Гришко, игравшего в фильме филера Фомина, с полным пакетом провизии.

– А где цветы, Леночка? – руководил процессом продюсер.

– Здесь я, – раздался звонкий мелодичный голосок, от которого у меня сладко заныло в груди. – Вы, мужики, сгрудились у кровати, не даете мне подойти. Это дискриминация.

– Проходите сюда, Леночка. Садитесь, – пророкотал Михалыч, галантно уступая ей стул.

– Спасибо.

Леночка присела на край стула, аккуратно оправив платьице. До меня донесся сладковатый запах ее французских духов.

– Привет, Андрей! Ну как ты?

– Да все с ним нормально, Ленок. Видишь, как живой лежит, – пробасил Коля Супрун, актер, игравший главного злодея Лешего.

– Нет, не все нормально. Видите, как он похудел, небритый и глаза грустные. Здесь плохой уход! Вот и стульев не хватает. Я тебе, Андрюша, цветы принесла.

Она положила мне на грудь огромный букет цветов.

– Спасибо, – сказал я, не сводя глаз с ее пухлых пунцовых губ.

– Лена, что же вы его, как покойника в гробу украшаете. Рано ему еще, – прыснул Супрун.

– Ой, правда! Надо их в вазу поставить.

Она оглядела палату.

– Слушайте, это безобразие, здесь нет даже вазы для цветов!

– Самое главное, у него есть ваза ночная. Может быть, туда… – не унимался Супрун.

– Фи на вас, Николай. Пойду к дежурной, у нее должна быть ваза.

Леночка быстро вышла из палаты.

– Послушайте, Андрей. Ваш гонорар мы перевели вам на счет.

Продюсер снова тискал мою руку в своих ладошках.

– Страховку мы вам оплатим, как только вы выпишитесь из больницы. За лечение в этой клинике мы уже оплатили.

– Спасибо, Ефим Семенович, – поблагодарил я его. – Но мы не успели снять со мною последний эпизод в фильме?

– Не переживайте, Андрей. Эпизод не очень важный, проходной, дублера вместо вас снимем. В вашем костюме, как-нибудь со спины. Пусть режиссер об этом думает. Кстати, о режиссере. Он настаивает, чтобы кадры с вашим падением с крыши вошли в фильм. Несчастный случай, произошедший с вами, снимали четыре камеры. Я сам смотрел эти кадры. То, что надо. Динамика, экспрессия, а, главное, без монтажа.

– Да, Андрюха, классно у тебя получилось. Голливуд отдыхает, – пророкотал Хохлов.

– Признавайся, сколько раз ты репетировал свой полет? – поинтересовался Супрун.

– Да погодите вы!

Продюсер нервно взмахнул рукой.

– Тут сугубо этический вопрос, Андрей. Если вы не хотите, то мы не будем вставлять эти кадры, чтобы не ранить вам душу?

– Если вы считаете, что кадры о моем свободном полете украсят наш фильм, то я согласен, – ответил я.

– Вот и хорошо, Андрей. Конечно, мы вам оплатим это как каскадерский трюк высшей категории сложности. Вы не будете в обиде.

Лицо Ефима Семеновича снова превратилось в овал.

В палату впорхнула Леночка с букетом цветов, помещенным в простенькую стеклянную вазу.

– Ну все. Поправляйтесь, Андрей. Мы вас ждем. За мною, ребята.

В последний раз продюсер стиснул мою руку своими «оладьями». Он встал со стула и направился к двери. Все потянулись за ним. Вдруг он остановился и взглянул на Лену.

– А вы, Леночка, можете остаться с Андреем наедине. Недолго. Мы вас подождем в машине.

– С чего вы взяли, что нам нужно остаться наедине?

– Да ладно, Лена. Уже вся группа знает, что у вас роман. А вы все в шпионов играете, – пробасил Михалыч.

– Скажите, Андрей, белый «Пежо 308» ваша машина? – спросил слащавым голосом Ефим Семенович.

– Моя – ответил я.

– А то на прошлой неделе я выезжаю со стоянки у студии. А в белом «Пежо» Лена с кем-то целуется. Я со спины вас не узнал. Тогда все в порядке.

– А я вам вот что скажу, – подал голос Супрун. – Захожу я как-то в костюмерную, а там Андрюха и Леночка…

– Да идите же вы отсюда! – повысила голос Леночка. – В машине досплетничаете!

Мужчины послушно удалились. Мы остались вдвоем. Лена положила руки мне на плечи и, глядя мне в глаза, прошептала:

– Здравствуй, любимый.

Я ничего не успел ответить, как в ту же секунду мой рот был запечатан долгим и страстным поцелуем. Волосы Лены щекотали мои щеки, нос. Я прижимал ее к себе, жадно вдыхая пьянящий аромат ее духов. От вздымающейся груди ее исходил жар, сводивший меня с ума. Наконец она оторвалась от меня, переводя дух.

– Колючка моя.

Она провела рукой по моей щетине недельной давности. Щеки ее раскраснелись, взгляд затуманился.

– Я чуть не умерла от страха, когда ты с крыши свалился. Больше так никогда не делай.

– Не буду. Честное пионерское.

– Я скучала без тебя, Андрейка. А ты?

Вместо ответа я обнял ее за шею и притянул к себе. Наши губы снова слились в долгом, головокружительном поцелуе.

– Ну все, Андрейка. Мне пора.

Она отстранилась от меня.

– Всю прическу разлохматил и помаду съел. Надо привести себя в порядок.

Леночка достала из сумки расческу, зеркальце, губную помаду и принялась восстанавливать свой слегка помятый антураж.

– Что нового на студии? – спросил я, с интересом следя за процессом восстановления красоты.

– Ничего особенного. Послезавтра съемки заканчиваются, затем монтаж, озвучка, все по плану. Да, третьего числа инвестор приезжает из Москвы. Говорят, он олигарх или что-то в этом роде. Он денег дал нашему Ефиму на фильм.

– Что же, в Питере своих олигархов нет?

– А я откуда знаю. Посмотрит рабочий материал, если понравится, еще один фильм спонсирует. Ну все, я полетела. Люди ждут. На прощанье можешь меня поцеловать.

– Это я с превеликим удовольствием.

Я широко распахнул свои объятия.

– Только, чур, помаду не размазывать и прическу руками не трогать.

– Есть, товарищ генерал.

Она наклонилась ко мне, и я снова ощутил клубничный вкус ее помады на своих губах.

– Я люблю тебя, Андрейка.

– И я тебя люблю, Ленок.

– Все, меня здесь уже нет.

Леночка быстро встала и стремительно, не оглядываясь, пошла к двери, едва не сбив на ходу медсестру, вносившую в палату поднос с моим обедом.

– Какая она у вас стремительная, чуть не стоптала меня, – покачала головой Любовь Васильевна.

Она поставила поднос с едой на стул у кровати.

– Обед, Андрей. Салат витаминный, щи уральские, котлета с гречей, компот из сухофруктов и булочка с изюмом. Кушайте, Андрей, набирайтесь сил. Приятного аппетита!

– Спасибо, Любовь Васильевна. Кормилица и поилица вы моя.

Медсестра ушла.

Я потянулся к стулу, на котором стоял мой обед, и вдруг заметил человека, стоявшего рядом с ним. От неожиданности я даже вскрикнул:

– Эй! Вы кто?

Незнакомец улыбнулся грустной и немного виноватой улыбкой.

– Кто вы, черт возьми?

Он протянул руки ко мне, как бы успокаивая меня, и приложил палец к своим губам.

Я во все глаза таращился на незнакомца, в то время как он излучал приветливость и добродушие.

Странного вида был этот тип. Лет ему было в районе тридцати, не больше. Ростом он был примерно на полголовы ниже меня. Волосы были черные, длинные, собраны на затылке в хвост, перевязанный лентой. Высокий чистый лоб заканчивался темными кустистыми бровями, почти смыкавшимися на переносице. Глаза темно-карие с едва различимыми зрачками. Кожа была почти бронзового цвета, как будто он только что вернулся с турецкого курорта. Лицо обрамляла узкая борода с усами в стиле «а ля Рошфор». В правом ухе его болталась огромная серьга. Одет он был уж очень странно. Белая рубаха с широкими рукавами и высокими манжетами была расстегнута на груди, а на шее повязан красный шелковый платок. Поверх рубахи надет жилет из черной тонкой кожи. Темно-синие шаровары были заправлены в полосатые гетры. На ногах его – темно-коричневые башмаки с тупыми носами на толстой подошве и большими медными пряжками. Из-под жилета был виден широкий кожаный пояс бежевого цвета с двумя рядами отверстий и большой бронзовой бляхой.

Вдруг меня осенила здравая мысль.

– Послушайте, вы актер? Да? Вы приехали вместе с Ефимом, Леночкой, Михалычем? Просто я вас сразу не заметил. Хоть вы точно не из нашей группы. Я вас не узнаю. Кто вы?

Незнакомец потупился и кротко произнес:

– Я – Ангел.

Я рассмеялся.

– Я тоже ангел. Во всяком случае, так утверждают мои родители. И все же, как ваше имя?

– При жизни меня звали Диего Гарсия Перейра.

– Слушайте, хватит дурака валять! Не хотите говорить свое имя и не надо. Проваливайте отсюда. Мне обедать пора.

– Пожалуйста, обедайте. Я вам не буду мешать, – кротко ответил незнакомец.

– Вы, что, так и будете там торчать? – раздраженно спросил я.

– Я могу стать в другое место, – покорно ответил он. – Хотите, я перейду к окну?

– А уйти вы не можете? – язвительно поинтересовался я.

Он начинал меня бесить.

– Уйти я не могу, – грустно проговорил он, разглядывая пряжки на своих башмаках.

– Тогда я помогу вам. Сейчас встану и вышвырну вас вон!

– Нет, что вы, – испугался незнакомец. – Вам сегодня еще нельзя вставать, вот завтра ненадолго можно. Вы лучше кушайте ваш обед, а то щи простынут.

– Заботливый, мать твою… – проворчал я и, подтянув к себе стул, взял с подноса тарелку с салатом.

Вскоре тарелка опустела, и я принялся за щи.

– Имейте в виду. Как вас там… Орейра?

– Перейра, – вежливо подсказал он.

– Перейра. Сейчас войдет медсестра, увидит вас, вызовет охрану, и вас вытурят отсюда взашей!

– Сомневаюсь, – тихо проговорил Перейра и грустно вздохнул.

– И не сомневайся, друг мой любезный Орейра, – уверил его я, хлебая щи.

– Перейра, – терпеливо поправил он меня.

Некоторое время я ел молча.

– Как-то неловко получается, я ем, а вы нет? Вон там, на тумбочке, колбаса, семга, фрукты. Съешьте чего-нибудь, пока вас не выперли отсюда.

– Благодарю вас, но я не ем, – вежливо отказался он.

– Брезгуешь, Перейра?

– Отнюдь. Я уже более трехсот лет ничего не ем.

Я застонал словно от зубной боли.

– Как ты мне надоел, Перейра! Сейчас нажму кнопку, и пусть медсестра с тобой разбирается!

– Прошу вас, Андрей. Не нужно говорить медсестре обо мне.

– Ага, испугался, аферист! Вали отсюда, самозванец! – торжествующе произнес я и картинно указал ему ложкой на дверь.

Перейра обиженно отвернулся от меня. Он молча подошел к окну и застыл, глядя на улицу.

Покончив с обедом, я решил часик-другой вздремнуть. Но присутствие странного типа мешало мне осуществить это желание. Сон не шел ко мне. Я скосил глаза и взглянул на Перейру. Он стоял неподвижно, словно памятник.

– А может быть, он сумасшедший? – пришла мне в голову неожиданная мысль. – Точно, сумасшедший. Больница же все-таки. Сбежал из психушки и у меня в палате прячется.

Я еще раз посмотрел на Перейру.

– Да нет, на психа вроде бы не похож. Хоть, кто его знает, как они выглядят. Я в жизни ни одного не видел. Ну, во всяком случае, этот не буйный. Так, тихопомешанный.

Скрипнула дверь, и в палату неслышно вошла медсестра.

– Покушал, Андрей?

– Спасибо, Любовь Васильевна.

– Молодец, Андрюша. Аппетит хороший, значит, пошел на поправку.

Она собрала пустые тарелки на поднос и направилась к выходу.

Я был в полном недоумении:

– Неужели медсестра не заметила постороннего в моей палате?

– Любовь Васильевна…

– Что, Андрей?

Она остановилась и взглянула на меня.

– Не могли бы вы попросить покинуть мою палату вот этого молодого человека?

– Какого молодого человека?

– Вон того. У окна.

Я ткнул пальцем в сторону Перейры.

– Шутите, Андрей? – спросила она, с беспокойством глядя на меня.

– Нисколько. Вон он стоит.

Я снова указал на Перейру.

Он уже стоял ближе ко мне и нахально улыбался.

– Может быть, вам что-нибудь за окном показалось? Хоть здесь третий этаж…

Она поставила поднос на столик у дверей и направилась к окну.

И тут произошло совершенно необъяснимое, от чего я даже на какое-то время потерял дар речи. Любовь Васильевна, идя к окну, прошла сквозь Перейру, стоявшего у нее на пути, как сквозь облачко табачного дыма. Она посмотрела в окно, задернула шторы и подошла ко мне. Потрогала мой лоб, проверила пульс.

– Может быть, вам приснилось это, Андрей?

Я молчал, не в силах вымолвить ни слова.

– Ладно, отдыхайте. А о ваших галлюцинациях я доложу лечащему врачу. Может быть, придется психиатра приглашать.

Медсестра покачала головой и, как всегда, бесшумно, вышла из палаты.

Я лежал на кровати, тупо уставившись в потолок. Мой мозг отказывался понимать увиденное и уж тем более дать этому сколько-нибудь внятное объяснение. Не знаю, сколько я пробыл в состоянии умственного нокаута, но к реальности меня вернул вкрадчивый голос Перейры.

– Андрей, с вами все в порядке?

Я зыркнул на него испепеляющим взглядом.

– Да, я в полном порядке. Я вижу мужика, который называет себя ангелом! Его никто не видит, а я вижу! Медсестра спокойно проходит сквозь него, как будто его и нет вовсе. А завтра придет психиатр, и меня упекут в дурдом! Так что у меня все в полном порядке! Спасибо тебе за это, друг Перейра!

– Меня зовут Диего.

– Спасибо тебе, друг Диего!

– Не надо так расстраиваться, Андрей.

– Да? Легко сказать! Вот объясни, Перейра. Почему я тебя вижу и слышу, а для медсестры ты – ноль, вообще не существуешь?

– Я думаю, Андрей, это последствия травмы головы, полученной вами. Вы же слышали, что иногда, вследствие несчастного случая, люди приобретали сверхъестественные способности. Кто души людей видит, кто внутренние органы человека, а кто дар предвидения получает. А вы вот меня видите.

– Великая радость! – съязвил я.

– Ну, я тоже не в восторге от этого, – ответил Перейра.

– И что же, я теперь до конца жизни буду тебя видеть?

– Трудно сказать. Тут есть три варианта. Либо это навсегда. Либо это пройдет, когда полностью заживет гематома. Либо нужно получить еще одну травму, как говорится, вышибить клин клином.

– Меня бы больше устроил второй вариант.

– Не помешал? – раздался незнакомый мне голос.

Я повернул голову и увидел входящего в палату коренастого человека в белом халате и белой шапочке.

Он энергично подошел к кровати и сел на стул.

– Вы с кем-то разговаривали?

Человек в белом халате пристально смотрел на меня.

– Я? Нет, что вы! С кем тут разговаривать? Просто роль репетировал, – нашел, что ответить, я.

– Понятно. Здравствуйте, Андрей Николаевич. Помните меня?

– А должен помнить?

Я внимательно посмотрел на него.

– Я вас первым осматривал, когда вас привезли к нам со съемочной площадки.

– Я же без памяти был, – растерянно ответил я.

– Понятно. Шутка не прошла.

– Вспомнил. Вы – Георгий Иванович, мой лечащий врач, – догадался я.

– Ваша фамилия, случайно, не Штирлиц? – с иронией в голосе поинтересовался доктор.

– Дорохов, – отчеканил я.

– Ну, господин Дорохов, как самочувствие?

– Очень хорошее, как у человека, упавшего с крыши двухэтажного дома.

– Понятно. Простыню сбросьте с себя, мне нужно произвести осмотр.

Я подчинился.

Минут пять эскулап прощупывал, простукивал, прослушивал мой торс, тискал мои конечности. Закончив осмотр, он снова уселся на стул и посмотрел на меня.

– Так. Все понятно…

– Доктор, я буду жить?

– Жить будете. А вот с кем жить и насколько хорошо, зависит от вас. Внутренности у вас не повреждены. Печень, почки в порядке. Гематома головы, ну, это не опасно. Ушиб позвоночника, тоже не смертельно. Пара-тройка синяков и царапин. Вот и все ваши трофеи. Через две недели мы вас выпишем. В течение месяца будете приезжать к нам на процедуры.

– А как же работа?

– Больничный лист мы вам дадим.

– Понял, не дурак.

– Перед выпиской я напишу вам, что вы должны делать. Да, чуть не забыл. Андрей Николаевич, медсестра говорит, что у вас возникают галлюцинации? Якобы вы здесь постороннего человека видите?

Я бросил взгляд на Перейру, стоявшего перед окном и с явным интересом ожидавшего моего ответа.

– Так категорически нельзя утверждать. Мне, вероятно, что-то снилось, когда вошла медсестра. Я открыл глаза, но сон еще продолжался, наверное, в этот момент я кого-то из своего сна и увидел.

– Понятно, что ничего не понятно. Специалиста мы к вам пригласим.

– Какого специалиста? – упавшим голосом спросил я.

– Психиатра.

– А может, не надо психиатра, а?

– Пусть будет психиатр. Ему тоже нужно за что-то зарплату получать. Не беспокойтесь, Андрей Николаевич, он просто поговорит с вами. Это не больно.

– Вы меня успокоили.

– Сегодня вас ожидают лечебные процедуры, а пока отдыхайте. Пожелания или просьбы имеются?

Доктор встал со стула.

– Нет. А хоть, есть.

– Слушаю вас.

– Доктор, не могли бы вы раздвинуть шторы на окне, а то что-то темновато здесь.

– И все?

– Все.

– Легко.

Доктор подошел к окну, по пути пройдя сквозь Перейру, и раздвинул шторы.

– Так нормально? – спросил он.

– Отлично, – упавшим голосом ответил я.

Он так же, как и медсестра, не видел Перейру. Доктор вышел из палаты.

Я посмотрел на Диего.

Он прогуливался вдоль стены взад-вперед, как ни в чем не бывало, будто никто не проходил сквозь него.

– Слушай, Перейра, если ты ангел, то где твои крылья и белые одежды? – спросил я.

Перейра остановился и посмотрел на меня.

– Понимаешь, Андрей. Я – твой ангел-хранитель, это самый низший лик из Сонма ангелов. Всего их девять. Вот перейду на в следующий лик, и стану Херувимом в белых одеждах и с крыльями.

– А почему ты оказался именно моим ангелом-хранителем? Судя по имени, ты был португальцем?

– Происхождение не имеет никакого значения. Ты родился двадцать восемь лет назад тридцатого июля в восемь часов четырнадцать минут и тридцать семь секунд. Именно в это время закончился срок моего пребывания в Чистилище. Именно в эту секунду ты появился на свет, а я был направлен к тебе. Родился бы ты на секунду раньше или позже, я был бы у другого человека ангелом-хранителем.

– И долго ты был в Чистилище?

Я с интересом разглядывал своего необычного Ангела.

– Почти триста лет, – грустно произнес Диего.

– Фигассе! Значит, при жизни ты был отъявленным грешником?

Перейра немного замялся, подыскивая нужные слова.

– Ну, не так, чтобы отъявленным. Души таких грешников просто отправляются в Небытие навсегда. А души, которые можно спасти, отправляются в Чистилище на разные сроки в зависимости от содеянного.

– Судя по сроку, который тебе впаяли, при жизни ты был отъявленным негодяем, Перейра?

– Я был пиратом.

– Да ладно! Что, правда, пиратом?

Я пристально смотрел на Перейру.

– Конечно пиратом.

– Вот это да! Круто! Мой ангел-хранитель – бывший пират. Хоть… Ведь ты же людей грабил, убивал, а это совсем не круто. Вы, каналья, сеньор Перейра!

– Крови на мне нет, я никого не убивал, иначе Высший Суд бы отправил мою душу в Небытие. Грехи были, но я за них уже ответил.

Перейра отошел в сторону, стал лицом к стене и опустил голову. Возникла неловкая пауза.

– Ты, что, обиделся, Диего? Прости меня, подлеца. Брякнул, не подумавши.

Перейра, не поворачиваясь, сделал рукой какой-то неопределенный жест и остался стоять лицом к стене.

– Слушай, Диего, расскажи мне о себе. Где жил, что в жизни с тобой происходило, как пиратом стал.

Перейра повернулся. Он недоуменно смотрел на меня своими темно-карими, грустными, как у быка на бойне, глазами.

– Зачем?

– Как зачем?! – воскликнул я. – Мне же интересно узнать о жизни моего ангела-хранителя! А потом, если хочешь, я расскажу тебе о своей.

– Вот этого не надо, – поморщился Перейра. – Я твою жизнь с рождения, день за днем наблюдаю. Мое место – за правым твоим плечом.

– Да, блин, точно, я забыл совсем. Ну расскажи, Диего, о себе.

– Зануда, ты, Андрей, заладил одно и то же, – притворно проворчал Перейра.

Ему был приятен мой интерес к его жизни. Он подошел к кровати и остановился.

– Откуда начинать? – спросил он.

– А с самого начала и начинай. С самого детства.

– Это же долго? – удивленно проговорил Перейра.

– А ты на поезд опаздываешь?

– Никуда я не опаздываю.

– Ну тогда, начинай. Телевизора у нас в палате нет, радио тоже. Даже книги или какой-нибудь газеты никто мне не принес. Еды натаскали, а для души ничего. Давай, друг Диего, начинай. Я очень хороший слушатель. Только ты с чувством, с толком, с расстановкой, с картинками и подробностями.

– Ладно, – Перейра пожал плечами. – Слушай. Если надоест, останови меня. Итак…