Читать книгу Пустое место - Сергей Учаев - Страница 5

«О черный день, тебя я проклинаю».

Я заговорил стихами, и это уже само по себе дурной знак. Потому что к стихотворной форме стараюсь прибегать только в исключительных случаях. Но о ненавистном лучше, чем нелюбимым не скажешь.

День как всегда хлопотный и совершенно бестолковый. Единственный раз, когда я чувствовал счастье в первосентябрьское утро, был тогда, когда сам в первый раз пошел в первый класс. Очаровательная наивность. Маленький, вытянувший головку за знаниями птенчик. Какой хорошенький, давайте дадим ему червячков! Вот тебе буковка, вот тебе циферка.

У меня даже фото сохранилось. Лопоухий, длинношеий, безмерно довольный первоклассник с огромным букетом цветов. Сейчас его отведут в темный класс, как, впрочем, и остальных таких же наивных жертв социального прогресса, сделавшего образование общеобязательной повинностью. «Как молоды мы были…»

Дальше отношение к первому сентября развивалось по убывающей. Не потому что не любил учиться, дело не в этом, тяга к знаниям у меня была с детства. «Мы не привыкли отступать. Вам разузнать о всем поможет киножурнал «Хочу все знать!» Просто, школа и знания – это разные вещи. Это я понял уже тогда, в детстве.

Впрочем, для меня как для учителя дата эта много прискорбнее, чем для того, кто учится.

Но это я под влиянием момента сгущаю краски. Для учителя как раз в этот день на самом деле все не так уж плохо, если он, конечно, не возится с первоклашками. Занятий минимум. А поскольку я вместе с кабинетом утратил еще и классное руководство, то и вообще – зашибись. Существуют, конечно, мероприятия. «Дети, сегодня Вы вновь оказались в стенах родной школы!» Но и это ерунда. Правда, в майские дни все-таки намного лучше. Программа освоена, ну примерно так, как, наверное, осваиваются где-нибудь бюджетные средства. Все мечтательно ждут лета, и ученики, сбавив темп внутривидовой и межвидовой агрессии, неспешно переписывают в тетрадку упражнения за упражнением. Я мечтательно смотрю в окно. «Идет-гудет зеленый шум».

Нынче шум наоборот отгудел. С середины августа падает на серый асфальт пожухлый лист, а утренняя прохлада напоминает о том, что не сегодня-завтра зазвенит по тебе пусть не колокол, а школьный звонок.

Дочь также не рада началу занятий. Хоть в чем-то мы с ней совпадаем. А так – сплошное различие. Идеологическое и культурное противостояние. 70-е годы, холодная война, с робкими попытками разрядки и настороженно-заинтересованным разглядыванием друг друга. Девочка своих лет. На вид современная, внутри – не уверен. Мы с женой постарались, испортили воспитанием. Но так, пока молчит, не скажешь. Все на месте. Обтягивающие джинсы на пухлой заднице. И когда успела попа подрасти? Неизменная жвачка. Какие-то висюльки-бирюльки и косметика, которая начала с недавних пор расползаться по лицу. Дитя на подросте.

– С праздником тебя! – успеваю бросить, стоя полностью экипированный для выхода в Зону, в дверях.

– Взаимно, – скорчив кислую мину, отвечает она. Вид еще постельный. Из будуара. Ну да, она учащаяся, ей можно прискакать и под звонок, не то, что нам, бедолагам – труженикам мела и интерактивной доски.

Тем более ей совсем в другую школу, в нашу, ту, что поблизости в двух домах от нашего двора. Это хорошо, что мы с ней не в одной. Хотя вряд ли бы она бегала ко мне в кабинет с криками «Папа! Папа!» Не в таком духе мы ее воспитывали. Сколько каленого железа извели.

Со вчерашнего дня в школе практически ничего не изменилось. Что-то кумачовое, в духе почти вековой советской традиции два наших подсобных рабочих уже успели приладить над входом, а больше ничего обычно не требуется. Школа у нас заштатная – великое начальство не заедет, а родители не оценят. Тем более если за их счет. Естественно царило оживление. Первое сентября – святой день! Народу за счет родителей первоклассников перед школой было вдвое больше обычного. А так, все то же, ничего такого, чего бы я ни видывал.

Стоило мне появиться в холле школы, как непонятно откуда возникшая Яблонская, жгучая брюнетка, будущая знойная женщина – мечта поэта, стремительно набухающая плотью во всех местах, а не только сзади, как дочь моя, приветственно заголосила, так что многие аж заоглядывались: «Здрасте, здрасте, Николай Петрович! Сколько лет, сколько зим!» Это у нее юмор такой. Если не обращать внимания, все пройдет нормально. «Здравствуй!» Здесь нужно холодно, без всей этой игривости типа «ой, как ты за лето подросла, Симоночка!», а то привяжется еще, не дай Бог! Холоднее, дипломатичнее. Чтоб отвяла к лешему. И по имени не называть. Имя ее особенно электризует. Симона. Надо же, как родители постарались в отношении ребенка. Наверное, Кузьмина в детстве переслушали. Помню-помню, в свое время у нас в пионерском лагере без конца орало: «Симооона! Девушка моей мечты! Симооона! Королева красоты!»

Хотя по годкам, конечно, поздновато, для увлечения Кузьминым. Время зачатия располагается где-то в районе нулевых. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Кузьмину, как и любви, все возрасты покорны. Тем более, шанс, что сей хит запал им в душу, имелся. Родители Симоны не могли уже похвастаться молодостью тогда, когда обзавелись своей дочуркой. И, может быть, воспоминания о бурной юности конца 80-х, когда советской молодежи крутили эту песенку, пробуждая к началу нормальной половой жизни, сподвигли на увековечивание памяти в своем ребенке. Самый заурядный алкоголик и мама-продавщица вряд ли вдохновлялись при наименовании своего чада восхищением перед авторшей «Второго пола».

Яблонская – странный фрукт. Несомненно, что с возрастом она станет той еще штучкой, если не сколется и не сопьется, конечно. А к последнему генетическая предрасположенность есть. Сладу с ней почти никакого. Я ломал ее через колено. Доводил до слез и истерик. Непедагогично. Но иначе-то никак. Слава Богу, и родители, и администрация только поддерживали. «Вы с ней пожестче, пожестче, Николай Петрович!» – долбили в унисон и завуч, и папа с мамой. – «Она от этого только лучше будет». Собственно, так и есть. Женщина-тесто, чем больше бьешь, тем лучше, не забудь плетку и все такое. Яблонская как-то от рождения впитала все эти прописные истины.

В общем, весь позапрошлый год и часть предыдущего шло у нас с Яблонской реалити-шоу «Укрощение строптивой». Получилось все почти по классику, за исключением того, что покладистой она стала только по отношению ко мне и больше никому. Но ведь так вроде бы и должно было быть по Шекспиру, или я что-то забыл? Теперь уже дневники и ручки летали по классу в кого угодно, только не в меня.

Впрочем, следует откровенно признать, вести она себя и в самом деле стала чуть лучше, хотя, как говорят ученые-физики в американских фантастических сериалах, оставалась нестабильна. Мучился я с ней долго, но своей заслуги в том, что она сбавила обороты, все равно не чувствовал. Списывал все на возраст. Взрослеть начала, вот и дурь вся стала испаряться. А так, умная девка, толковая, ужас. Если бы не характер, горы бы свернула.

Поднявшись по лестнице, я увидел стоящего у окна, напротив моего бывшего кабинета, Антона Краснухина. Еще один экзотический представитель шестого, а с этого дня седьмого, «В», одноклассник Яблонской. Правда, только по журналу, с точки зрения официальной. Друг другу они были полностью безразличны. Делить нечего, сидят достаточно далеко, чтобы Яблонская могла что-нибудь стащить у Краснухина или как-то по-другому напакостить ему. Различие темпераментов. Полное несовпадение. Разновекторная направленность. Яблонская – это просто динамит ходячий с подожженным бикфордовым шнуром. А этот спокойный, основательный, крепенький. Маленький русский Кинг-Конг.

«Здравствуйте!» – приветствовал он меня, на секунду отвлекшись от созерцания школьного двора. Удивительные ясные глаза, незабываемое широкое, лопатой, лицо. Ни единой мысли. Хорошо, наверное, живется на свете Краснухину.

Как и все мои бывшие ученики, Краснухин был из семьи самой обыкновенной, из простонародья. Пролетарские дети. Мама и папа у него не блистали интеллектом. Но я не видел в этом особой проблемы. Руки у них были приставлены к тому месту, к какому надо. Сам убедился в этом еще в прошлом году, когда делали ремонт класса. Да и Сергей Сергеевич, наш дед-трудовик был Краснухиным очень доволен: «Уникум! На всю школу только он и Патрушев из 8 „Б“ руками могут что-то сделать!»

Краснухина в классе то и дело дразнили толстым. Но он, конечно же, никаким толстым не был. Среднего роста, плотный, имел стальную мускулатуру. Боюсь, что если бы меня посадили померяться с ним силой в арм-рестлинге, он победил бы на первых же секундах.

– Тебе надо что-то? – спросил я его на всякий случай.

– Нет, я просто стою и гляжу, – ответил он, даже не поворачивая головы.

– Ну, стой-стой, ради Бога.

Я зашел в кабинет.

Ах, эти школьные кабинеты. Они кажутся тесными и маленькими, когда их заполняет два с лишком десятка ребят и необъятными, громадными, когда ты сидишь в них в одиночестве.

Краснухин и Яблонская приветствовали меня скорее по привычке. Они еще на перекличке узнали, что переходят к новому классному руководителю. Случай почти небывалый при работающем-то учителе. Тем более невероятный, что это я сам отказался дальше с ними работать. Учитель-предметник, крепостной, получивший вольную, – этого наш директор Геннадий Павлович очень не любил. Но поделать с этим ничего не мог. Имею право, хрен оспоришь. Если я вообще уйду, кто же вместо меня работать-то будет? Вакансий много, а дураков нет. Поэтому он поскрипел зубами, сделал для себя против меня еще одну зарубку и заменил молоденькой англичанкой. Ох, и трудно ей придется. Но время филантропии прошло. Я устал уже жить во имя высоких идеалов. Пора подумать и о себе. Я уже прожил почти два десятка лет в дурдоме, именуемом образованием, но это не повод для того, чтобы и дальше плотно общаться с буйнопомешанными. Можно найти контингент и потише.

День выдался рутинным. И это хорошо. Все неожиданности только к худшему. «Счастливы народы, не имеющие истории». А тут как по рельсам: линейка, урок чего-то там, не то патриотизма, не то гетеросексуализма. Обязательные первые звонки или как это там теперь называется. Никогда в памяти удержать не мог. Уныло, конечно все это, аж скулы сводит.

«Дорогие ребята…»

Нет, слава Богу, что я в этом году ничего не готовлю. Классы у меня средние, один только старший. Ну и я только уроки веду. Нет никакого классного руководства, спасибо тебе Господи. Теперь я смотрю на действо, именуемое школьной жизнью, почти что со стороны. Отвлеченный наблюдатель.

И директор, и завуч, Анатолий Сигизмундович, задвинули, как обычно, речь. И у того, и у другого она ничем не отличается от прошлогодней. Это хорошо, это правильно. Единственный рациональный момент во всем этом первосентябрьском безумии. Экономия.

Ученики еще потоптались немного после ужасающего утренника, иначе не назовешь, и разбежались по домам. Молодцы. Что им еще здесь делать? Впереди еще целых девять месяцев в нашей псевдознаниевой утробе.

Ну а как все ученички разошлись, наши учителя, особенно из числа особ приближенных к императору, то есть директору, потянулись на пьянку. Учительская пьянка в этот день – нечто промежуточное между стандартным казенным банкетом и поминками. «Пати, пати, пати, йе, йе, йе!»

Я от императора стал лицом удаленным, не оправдал мужского доверия («мы – мужики, должны держаться вместе!») и меня никто теперь туда не зовет. Впрочем, не только меня. Нас таких по школе наберется достаточно разного возраста, правда, пола одного, женского, оппозиционных верховной власти уже по факту своего существования. Вот и соседка моя по кабинету весь прошлый год, Светлана Викторовна, географичка, уже пошла домой, а не на совет к нечестивым. За ней вся началка. В фаворе у директора только завуч по начальным классам – боевая валькирия образования, обладательница больших габаритов Марина Бесчастных, которую за глаза называют Бесчестных. Злые языки утверждают, что поста своего она добилась вовсе не за трудовые заслуги. Но я так не считаю, по нынешним временам, оказание интимных услуг начальству – это прямая обязанность подчиненного. С точки зрения морали, здесь, конечно, дело нечистое. Но, с другой стороны, я свечку не держал, и хотя интрига в духе Блина Клинтона вполне могла случится – Геннадий Павлович – мужчина в полном расцвете сил, да и Мариночка ему под стать, прямых доказательств ни у кого нет. Признаков директорской спермы на необъятном пиджачке или брюках Марины Ивановны никому обнаружить еще не удалось.

Врут, клевещут. Может быть и такое. Бабы. Завидуют чужому счастью. Кусают локти, что не они-с первые. Вот и сплетничают. Тут уж как хочешь уши закрывай, а все услышишь. Ну а при моей-то незаметности, молчаливости и крайне ограниченной популярности меня и вовсе не замечают. Пустое место. Болтают, особо не стесняясь. В итоге, я невольно в курсе всего – разладов в семье, цен на нижнее белье, вчерашнего досуга и финансовых проблем отдельных членов нашего не вполне дружного педагогического коллектива. Да что я, кажется, все ученики все это знают отлично. Ведь они тоже своего рода пустое место.

Мне предложить Палычу по части интимных услуг нечего. Староват я для такого рода нетрадиционных отношений, да и он, впрочем, тоже к ним не стремится, у него для этого Анатолий Сигизмундович есть. Шутка.

Поэтому я сижу сейчас дома, пишу вот этот дневник и наблюдаю краем глаза за тем, как разворачивается действие в «Доживем до понедельника».

Alone Traveller.