Читать книгу Необыкновеллы. Сказки для взрослых и не только - Сергей В. Бойко - Страница 12

Лето было душным до умопомрачения. В такое лето могло произойти все, что угодно – даже то, что не могло произойти никогда…

Я не объяснил ей, почему мы заехали в этот городок на краю света – это было мое сугубо личное дело, сказал, как обычно, «надо!» – и она с привычной легкостью согласилась. Легкомыслие и доверчивость, определяющие ее характер, порой пугали меня до неуверенности в завтрашнем дне: точно так же она могла бы послушаться кого угодно, кто кстати оказался бы рядом. Ведь ни о какой взаимности не было и речи. В глупые моменты я спрашивал ее: «Ты любишь меня?» – и она с рассеянной готовностью отвечала: «Конечно!» И в этом «конечно!» яснее ясного проявлялось полное отсутствие какого-либо чувства. Тем более – любви. Ее не было и в помине. Но я не сильно расстраивался по этому поводу: она влекла меня своей молодостью, изящной красотой и безотказностью. По-видимому, я был влюблен – и до такой степени, что совсем наплевал на ее отношение ко мне. То, что она не понимала любви и не жила ею, я объяснял себе ее возрастом и не задавался вопросом, чем же она живет на самом деле. Живет – и живет. Меня это вполне устраивало.

Я увидел нужный мне дом в горчичном тлене перекрестка, распятого на солнцепеке, – беловатую оштукатуренную тысячу лет назад трехэтажку напротив дома уже закрытого на капремонт. Подругу я оставил в прозрачной тени молодой чахлой акации, а сам направился через пустынную в этот жаркий час улицу к подъезду. Пыль выпрыскивала из-под моих башмаков и не торопилась на землю.

Окна лестничных маршей были заколочены фанерой, – я вошел в прохладу и полумрак и чуть не уронил крышку гроба, притаившуюся за дверью. Только верхнее разбитое окно впускало зной и свет на последний лестничный марш, площадку третьего этажа и сверкающий пятнами потолок. Под этим окном сидели на корточках четверо мужчин от семнадцати до семидесяти лет – все в черных горячих костюмах. Лица их были по мрачному темны, как и взгляды, которыми они приветствовали и одновременно ощупывали меня, чужого всем своим видом этой жаре, этой пыли и, как они, по-видимому, решили для себя, этому дому и этажу.

Они, однако, ошибались.

Я кивнул им. Самый молодой попытался преградить мне путь, но старик властным жестом остановил порыв юноши, и тот уселся в прежней позе подпирать обшарпанную веками стену.

Дверь открыла пожилая женщина в заплаканном трауре. Она внимательно оглядела меня, вздохнула облегченно, как бы узнавая, хотя я здесь был впервые, и посторонилась, впуская меня в прихожую.

Однокомнатная квартира. Совмещенный санузел. Здесь с недавнего времени проживал мой друг, молодой здоровенный парень, с которым мы последнее время были связаны не столько приятельскими отношениями, сколько деловым партнерством. Проживал, проживал – да вот вдруг помер. Известие это настигло меня на пути к морю, пляжу и рассеянному образу жизни – стоило подумать прежде, чем пускаться в такой дальний конец – но я заставил себя сделать это.

Ввиду прохлады гроб с телом стоял в ванной комнате. Женщина любезно включила верхний свет, хотя и без того было видно, что покойник мертв. Он занимал половину всего пространства, отпущенного архитекторами для живых утренних процедур, и казалось, был доволен тем, что мешает всякому, кто захочет хотя бы умыть с дороги руки.

Я стоял и смотрел на бывшее живое лицо своего приятеля – настолько БЫВШЕЕ, что уж по этому поводу не могло быть двух мнений – как вдруг что-то неуловимо дрогнуло, и реальность поплыла у меня из-под ног. Я беспомощно оглянулся на стоявшую позади меня в позе скорби женщину, но она отвернулась в этот момент, а через секунду и вовсе вышла, деликатно оставив меня наедине с покойником.

Тогда он СНОВА открыл глаза.

На этот раз я уже был подготовлен и вполне достойно перенес это легкое оживление в лице мертвеца.

Единственно, чем я был по-настоящему обеспокоен, так это чтобы траурная женщина не вернулась вдруг и не застала всего этого безобразия. И тут он подмигнул мне и сел в гробу, сложив по-турецки свои громоздкие в черных брюках ноги, оправил пиджак и галстук и улыбнулся. Он и при жизни отличался озорством, этот приятель. Но на такое…

«Только бы не вошла! Только бы не вошла!» – молил я неизвестно кого и с тревогой прислушивался к шаркающим шагам старой женщины. Больше в квартире, по всей вероятности, никого не было.

Она не вошла. Наоборот, она вышла – хлопнула входная дверь, и тишина выползла изо всех углов.

Покойник сидел в гробу и широко улыбался, радуясь встрече со мной.

– Ты с ума сошел! – прошептал я.

Что я еще мог сказать или сделать в такой ситуации? Милицию вызвать? Надо было знать моего приятеля при жизни, чтобы понять, что я не мог перечить его причудам. Он был бешеного склада характера и не допускал ни малейшего непонимания и, тем более, непокорности в отношении своих замыслов. Только мой застарелый страх перед ним не дал мне в этой ситуации сойти с ума или начать действовать как-то НЕ ТАК. Поэтому я не сильно расстроился, когда мертвец дружески хлопнул меня по плечу и неловко соскочил на пол. Он открыл дверь и выглянул в прихожую. Вышел, придерживаясь за стенку. Прошел таким макаром в комнату. Он как бы заново учился ходить. Но это продолжалось недолго. Скоро он уже носился вокруг стола, по дивану, оглушительно хлопал ладонями по обоям, пытался выскочить на балкон, но тут уж я вмешался и не выпустил его, хотя это стоило мне неимоверных усилий – приятель оказался такой же здоровенный, каким был при жизни. Тогда он уселся на диван, взял со стола бутылку и принялся ее распечатывать. Это была какая-то гадость местного производства. И тут в дверь забарабанили! Это было уже серьезно, потому что мертвец ни за что не хотел расставаться с бутылкой – совсем как при жизни – и тем более, возвращаться в свой гроб.

Стучали громко, настойчиво, будто хотели разбудить самого мертвеца, не подозревая, что он уже поднялся, хочет выпить и может сам открыть дверь.

С великим трудом мне удалось загнать его в ванную комнату и запереть. Только после этого впустил я нетерпеливых. Это оказались черные мужики из-под окошка. Теперь они по-другому смотрели на меня. Старик сочувственно пожал руку. Молодой глянул извиняющимися глазами. Остальные двое, как и полагается перед незримым ликом вечности, кивнули сдержанно и сурово. Вместе мы прошли к столу. Старик достал из кармана бутылку водки, распечатал, разлил по стаканам, пробормотал что-то и залпом выпил. Остальные последовали за ним. Без единого звука. Так же молча они прошли в прихожую – старик снова проявил соболезнование пожатием – о покойнике не поинтересовались и вышли.

Стоя перед зеркалом ванной комнаты, он неумело накладывал грим на свое мертвое лицо.

– Я больше не могу на этой жаре, Сережа! – с ужасом услышал я у себя за спиной. – Прости, милый!

Я захлопнул дверь ванной, обернулся, схватил свою подружку за руку и торопливо провел в комнату. Она увидела стол с закусками, опорожненную бутылку водки и с легкой укоризной посмотрела в мою сторону. Скинула раскаленные туфли и с ногами забралась на диван.

– Пьянствуете? В такую жару? А шампанского нету?

– И быть не может! – отрезал я.

– А почему ты меня не представишь?

– Кому?!

Он стоял рядом со мной! В руках продолжал держать баночки с гримами.

– Вольдемар! – склонил он вдруг свою крупную голову, обнаружив прямой, как лезвие опасной бритвы, пробор. – Ваш покойный слуга!

– Мария!

Моя подружка соскочила с дивана и сделала книксен.

– Какой вы смешной! Давайте я вам помогу.

Мария усадила покойника на диван, забрала у него баночки и принялась ловко манипулировать, будто занималась этим всю жизнь, приводя его лицо в божеский вид. Я не мог даже пошевелиться, – такой вдруг на меня напал столбняк.

В дверь постучали.

– Открой же, милый! Не видишь, мы заняты?

Так как я все еще не мог пошевелиться, Мария сама пошла открывать.

– Ты что делаешь, подлец? – двинулся я на мертвеца.

– Заткнись! – угрожающе приподнялся мой бывший друг, ухватился за столешницу, и я увидел, как древесина трещит под его пальцами и рассыпается трухой!

– Там какие-то спрашивают, когда выносить! – весело сообщила моя подружка. – Вы переезжаете, Вольдемар?

– Да, в некотором роде. Пусть подождут внизу! – приказал покойник, и моя Мария кинулась выполнять.

Потом она снова попыталась приступить к его лицу, но он недовольно отстранил ее со словами «хватит уже!» и поднялся.

– Поройся там, в холодильнике, приготовь чего-нибудь перекусить, – снова приказал он, и снова Мария с готовностью удалилась.

Мы тем временем стащили вниз пустой гроб, Вольдемар накинул на него крышку и выпихнул ногой за дверь, – а там как ждали: дружно застучали молотками, подхватили, засунули в пустой автобус и пыльно укатили в переулок.

– Венок забыли, – сказал покойник и потрогал черную ленточку с белыми буквами. – «Вольдемару от друзей», – прочитал он. – От тебя, между прочим.

– Ничего я не покупал, – убито проговорил я.

– Понимаю. Некогда. Самому пришлось позаботиться. Так! Зови свою кралю. Пойдем прошвырнемся. Скажи ей, у меня день рождения. И без глупостей… дорогой друг!

Прошвырнулись мы в грязную привокзальную кафешку, где даже чистые салфетки в пластмассовых жирных стаканах казались залапанными и мятыми. Но ничто не могло смутить мою подружку. Она во все глаза пялилась на Вольдемара, а тот был в ударе и щебетал соловьем.

Мы пили шампанское, сладкое и теплое, закусывая батончиками из сомнительного шоколада, – когда за наш столик подсел болезненного вида молодой человек и уставился на Вольдемара. Покойнику это не понравилось: видно было, как он начинает наливаться злобой, сжимая свои кулачищи, – но тут Мария коснулась его руки, – и грозный мертвяк расслабился и даже улыбнулся. Молодой человек вздохнул неопределенно:

– А говорили, ты помер, Волик.

– Ну и что?

– Так. Ничего. Болею я. Тоже скоро помру.

– Все там будем! – философски заметил покойник с большой долей лицемерия…

Из-за климатических условий попойка шла для меня изнурительно. Бутылки появлялись и исчезали с методичностью тренировки, сердце атлетически перегоняло взбухшую кровь. Это был даже не марафон, а бег по кругу. Вольдемар сидел румяный и свежий, как из холодильника. Когда он ушел танцевать с моей подружкой под магнитофонную лень, заведенную для него буфетчиком, больной юноша придвинулся ко мне и тихо проговорил:

– Население растет за счет покойников. Если бы не они, разве произошел бы такой демографический взрыв?

В свете выпитого и событий сегодняшнего дня мысль показалась мне любопытной, и мы вместе принялись развивать эту тему. По всем статьям выходило, что быть мертвецом в наше время гораздо выгоднее, чем живым. Во-первых, мертвые не потеют. Во-вторых, не надо тратиться на медицину и питание. В-третьих, освобождаешься от массы тягостных обязательств перед живыми.

– И потом, – заметил мой собеседник, – навсегда расстаешься с тоскливым страхом смерти…

– Да, мы в тысячу раз лучше вас! – рассмеялся над нами Вольдемар.

Он усадил свою партнершу и развалился сам. И тут я взбесился!

– Лучше? – почти закричал я. – Да вы гнилье! – я саркастически захохотал. – От вас разит. И я знаю самую главную тайну!

Как мне вдруг захотелось произвести на свою подружку неотразимое впечатление! Но она смотрела на меня с холодным удивлением.

– Ну-ка, ну-ка! – подался вперед покойник, и тусклый взгляд уперся мне в переносицу; пыль покрывала его глаза тонким бархатом.

– Да! Знаю! – отшатнулся я от него. – У вас у всех нету души. Ты пустотелая чушка, Вольд, чурбан, бревно, дерево спиленное…

Покойник смотрел на меня сочувственно и снисходительно.

– Да ты пьян, милый! – услышал я стеклянный голос Марии.

– Пьян? Да ты посмотри на его глаза! Зеркало души! Там ведь не отражается ничего!

– Иди умойся! – был ее ответ.

Откуда что берется? Моя подружка взрослела прямо на виду у всех.

– А ты умой своего кавалера, – проговорил я менее уверенно. – Посмотришь тогда, что это за птица. День рождения? Ха-ха-ха. Поминки это! Поняла?

– Пусть! – повысила голос уходящая из-под моей власти Мария. – Лучше покойник, чем такой зануда, как ты!

Вот это был удар! Она обняла за шею моего бывшего дружка и поцеловала в губы, и сама же смутилась своего порыва – моя маленькая крошка! – и зарделась, а этот субчик снисходительно потрепал бедную девочку по щеке.

– Не надо так волноваться, – ласково произнес он. – Наша любовь еще впереди. А пока…

Он поднялся над столом, громоздкий как самосвал, и я уже решил, что сейчас он разорвет меня на куски, – такая в нем чувствовалась неукротимая сила, – но он вдруг хлопнул в ладоши и каркнул:

– Маскарррааад!!!

Остальное, за тем последовавшее, ощущалось весьма приблизительно: какие-то массы покойников в кафе и потом на улицах, площадях, загаженных скверах и пустырях; страшные рожи, слепые глаза, оскалы вместо улыбок; исходящая веселым энтузиазмом крошка Мэри; постоянное присутствие настороженного покойника Вольдемара; болезненный молодой человек, с которым я успел подружиться, но которого никак не мог удержать около себя, потому что неведомые силы постоянно уводили его от меня в темноту; тоскливое одиночество и нескончаемое шампанское. А потом мы очутились в квартире Вольдемара. Мы стояли с ним на балконе, и он с хитрым видом демонстрировал мне содержимое небольшой коробки. Там были французские тональные пудры, гримы, лосьоны и одеколоны. И что-то еще, чем он больше всего гордился, но я глядел и не понимал, что это, собственно, за невидаль такая: два округлых белых камня-голыша с голубиное яйцо. И тут я понял – и только после этого сумел увидеть!

Это были два стеклянных глаза, которыми мой бывший Вольдемар собирался заменить свои поблекшие буркалы! Он простодушно хвастался передо мной. А потом убрал коробку в балконный шкаф, и мы прошли в комнату.

И снова мы пили шампанское и чем-то даже закусывали, и мой новый приятель сидел рядом, и вид у него был совсем уж болезненный: он часто прикладывал руку к груди и постанывал, но пить не переставал, и после очередного возлияния как будто оживлялся, но уже через пять минут снова хватался за сердце, и снова пил, а этот гад подливал ему, и мне тоже, и кому-то еще. А я потихоньку встал и вышел на балкон – будто бы покурить. И закурил на самом деле. Стоял курил, смотрел на черный капремонтовский дом, на кривые звезды – и тоскливо боролся со своим страхом. А потом все-таки решился…

Я открыл балконный шкаф и вынул оттуда заветную коробочку. Один глаз полетел в левую сторону проклятой ночи, другой – в правую. Остальное я вытряхнул вниз, в пыль под балконом. Коробку швырнул к дому напротив. И вздрогнул! И обернулся…

Покойник возвышался над компанией, подавшись вперед всем телом. Потом он взял кухонный нож и с треском вогнал его по самую рукоятку в стол – глядя в меня! И вышел из-за стола, опрокинув стул. И двинулся к балкону – то есть, ко мне…

Я стоял, ждал, а он приближался – широкий и паскудный, как улыбка на его роже, растопырив свои грабли со скрюченными и окоченевшими серыми пальцами.

Когда он был уже на пороге, стоял пожирал своими невидимками весь мой страх и ужас (в это время что-то с грохотом обвалилось в комнате, а внутри меня лопнула струна, удерживавшая все мои жизненные силы, но я почему-то все еще не умирал и не умирал, а это пугало стояло на пороге и пугало, но не приближалось, хотя и не удалялось тоже) – в это самое время на меня и снизошло радостное, как покой, великое знание: Я СПЛЮ, И ВСЕ ЭТО МНЕ ТОЛЬКО СНИТСЯ! И я поверил. И с этим новым своим знанием, но ничем не выказывая его, приготовился ждать, что будет дальше, решив про себя, что проснусь только в самом крайнем случае. А покойник стоял на пороге, подозрительно на меня поглядывал и не шевелился. А потом перестал улыбаться и безвольно растворил свою пасть, при этом глаза его ввалились, оставив после себя два черные провала, – неприятное зрелище! – и я решил, что с меня хватит и пора просыпаться. Проснусь – и поудивляюсь на свои страхи и глупые фантазии: приснится же такое! Расскажу этот сон кому-то, – и мы вместе посмеемся. Запишу на бумаге, – вот будет занимательное чтение для любителей остренького, на ночь глядя! Когда проснусь… Но я почему-то не просыпался! Я напрочь позабыл, как это делается. Да и знал ли когда-нибудь? Да кто-нибудь знает ли – как?

Сквозь сон ко мне стучалась жизнь, мир, в котором меня сейчас не было, – а я спал и не знал, как ему помочь вернуть мне мое бытие. Как это обычно бывает: или команда «подъем!» или звонок будильника, или – что? Мой-то будильник молчал…

Нелепейшая ситуация! И если бы хоть снилось что-то приличное, а так…

Не вечно же мне торчать на этом безобразном балконе?!

Но нет, видно, не вечно.

Страшила тоже решил, что так дольше продолжаться не может – между жизнью и смертью, сном и явью, когда самая главная его тайна (что он лишь плод моей фантазии, сон) уже не тайна, – и он собрал свои челюсти в подобие улыбки и кивнул мне снисходительно, как палач приговоренному. И я тоже кивнул ему, обмирая от ужаса…

Просыпайся, Сергей! Напрягись, ну! Проснись, проснись, проснись! – но только слабость навалилась на меня своим толстым брюхом, придавила – не продохнуть!

И мертвец снова двинулся на меня…

В последний момент страшила вдруг превратился в моего старинного приятеля Вольдемара. Он крепко хлопнул меня по плечу и сказал, что это была его глупая шутка – розыгрыш с мертвецом, что вся эта фантасмагория подстроена его бредовой фантазией – даже девушка Мария. И Мария подтвердила с извиняющейся улыбкой: «Да, милый! Я спала с тобой по его прихоти. Но это же так смешно, правда?» А я спросил их, зачем? И он ответил: просто так! Им обоим, мол, было скучно, и они решили развлечься таким способом, умотав меня до самого края

– Не в кайфе финиш, яд прикола – в умате! – сказал Вольдемар.

Очень убедительно оба они говорили, очень понятными для меня словами и выражениями – даже подозрительно близкими мне, МОИМИ словами и выражениями! (Ведь после своего ОТКРЫТИЯ, я стал чертовски мнителен!) А Мария вдруг сказала:

– Ну и что же, что во сне? Чем тебе это не нравится? – и повернулась к Вольдемару: – Не бойся, он ничего плохого нам не сделает…

Кто кого уговаривал: она его, или она меня, или это я сам себя уговаривал? Или это была вынужденная защитная реакция сознания на непостижимость случившегося, его адаптация к новым условиям существования – жизни во сне?! Сознание будто хотело зажмуриться, сунуть голову в песок – чтобы не свихнуться или не умереть от ужаса.

И вот тут только я окончательно понял, что проснуться мне уже, как говорится, не суждено никогда…

И не проснулся!

И до сих пор так ни разу и не просыпался…

Я все-таки добрался до пляжа и моря, просолил, прокоптил и провялил себя безо всякого удовольствия и пользы, но – во сне!

Я понимаю, лето было душным до умопомрачения, и в такое лето могло произойти все, что угодно. Но то, что случилось со мной – невероятно! И я даже не знаю, как об этом сообщить людям, – ведь я не могу проснуться! Может быть, это послание как-то дойдет до них, и меня разбудят? Хотя… это уж точно – бредовая идея!

Лето было душным…

Но вот теперь – холодная осень, и надвигается студеная зима, и придет весна. Дни идут, и приходят ночи. И я пытаюсь заснуть – в тайной надежде ПРОСНУТЬСЯ – и не могу! И успокаиваюсь только с утренним светом, – и нет этому предела!

Осень. Мочалом повисла береза,

бледная немочь.

Стылая ночь

давит в окно запотевшее слезы.

Хочешь уснуть –

да проснуться невмочь!

Как я живу, Господи? Дай мне силы проснуться!