Читать книгу Миразмы о Стразле - Сергей Валерьевич Белокрыльцев, Сергей Белокрыльцев - Страница 2

Запенилась-забулькала, с первых дней набирая обороты, рабочая мечта – отпуск. Так бы, конечно, без отпуска, без мечты и вкалывал, да на работу забил. Теперь у меня отпуск по собственному желанию. Я за свободу личности. Захотел – не вышел. Получку получил, бабла у директора шаражки нашей ссаной (ссаной-прессаной) на покупку топливного бака к выдуманному лично мною мотику занял и не вышел.

Тут необходима неординарная воля. Нужно уметь подавить страх перед последствиями. И вот она, мечта, в толковую реальность из бестолковых фантазий извлечённая, летучей лисицей в моих ручилах бьётся. Очередное доказательство, что я крутяка и ничё не боюсь. Правда, как с этой тварью обращаться, не одуплил и в непонятках первое сэвендэвье безудержно пропьянствовал. На-на се-седь-седьмые су-сутки за-звякнул ко-корефанила. Давай, грит, к нам на вписку, чучундры в сборе. У нас, грит, чучундровая вписка с колдовством. Колдовство… На свете слов дебильных много. Нет, если кому нравится, когда в писку, пожалуйста! Никто не возражает. Я-то не люблю, когда меня в писку посылают или бьют. Я люблю, когда я её. В писку. И в зопу… Любая мыслина, получившая развитие, должна додумываться до своего логического завершения. И я завершаю. И в ртину. Эт дело я люблю! Эт дело я люблю!

Филологические забавы скручиваю. Вписка – есть лотерея, можно получить меньше затраченного, но можно и больше. Или огрести в тех же пропорциях. Накупил кой-чё, являюсь в корефанову пещеру и… аж в глазюках зарябило! От сучар пестрым пестро! По помещениям расположились, у батарей, на полу, в углах, у стен, даже за столами расселись. Лясы точат, дребезжат, выпивают и колдуют. Раздолье-то какое! Девки знакомые имеются. Ностальгия захлестнула. Эх! Одну захотелось по жопе шлёпнуть, другой по роже врезать, в память о былом. Все весёлые-развесёлые, будто тоже с работ поувольнялись. Сучарами всех подряд называю, и хороших, и уродов моральных. На всякий случай. А то о ком-то хорошее буду думать, а этот кто-то сучарой окажется. А так всё по справедливости. И никому не обидно. Вслух-то я никого сучарой не называю. Про себя тока. Без двоемыслия никак.

С одной цыпой сдружился, ля-ля конопля. Она историю изучает, культуру всяку. Про эпоху возрождения втирала, сундуки свадебные, художников и манду Лины какой-то. Догнал, что намекает. Грю, гляди в обе зенки, как падать надо. Студениха ойкнуть не успела, как я её, жопатутную, обхватил и на полати с ней ухнул. С ней и стаканюгой пиваса в ручонках её студенистых. Падая, она тем пивом мне харю намочила, а стекляшкой из-под него мне же по зубам заехала. Падла. Вдобавок у полатей две ноги обломились от двухтелесной тяжбы. Моему корефану полатями лапу отдавило, а мы со студенихой на пол скатились. И все, кроме корефана, засмеялись. Он взвыл. От боли. Он воет, мы смеёмся. Бытовая зарисовка.

Ванна общение с цыпой выдержала.

Много дружественных сук повидал. Некоторые из прошлого гада явились. Выжили с тех пор. Кого-то со света, а сами остались, отвоёванное заняв. Некоторых не признал, некоторые не признали меня. С какими-то в январе познакомился, они – суки январские, прошломесячные, которые перетекли в сук февральских. Часть февральских перетекут в мартовских. И так далее, вплоть до следующего гада. А там, глядишь, кто-то многогадной альфасукой очередную серию перевоплощений духовных завершит. Может, и правда, нормальным окажется. Или нормальной. Новую серию перевоплощений для себя откроет и приступит к ней с рвением величайшим. А нет, до конца своей житухи так сукой и просуществует, бездарно и безрадостно.

Жил у корефана пять суток. Райской птицей пролетел пяток в веселухе угарной. Такую шляхину устроили, огнище! Отожгли всей братосестрией всласть. Очухался в кресле. Все, сука, суки храпели поарбузно и отовсюду, потому я и встрепенулся. Главное, храпели они, а проснулся я. У меня от такого храпу ртина бы искривилась и наизнанку вывернулась. А эти ничё, котятками щемят. Вот она, тотальная несправедливость. Чаю глотнул, куском пряника подавился и, не прощаясь ни с кем, пещеру забвения покинул. Чего котяток будить?

В ките мёртвой хваткой в меня вцепилась смешинка. С полуоборота захохотал, тормоза отказали напрочь. У меня бывает. Смешным извилины засыплет и хохочу. Много слов дебильных, но и дебильных выражений не меньше. Вот образец снобистского мышления: Смех без причины – признак дурачины. Так если кто смеётся – причина всегда найдётся, а что за причина, хочу скажу, хочу при себе оставлю.

А вспомнилось из “Мёртвых душ”, когда Ноздрятый гостеприимно волочет зятя и Чичиконутого по усадьбе своей, радушно по псарне водит, а наутро того же Чичиконутого велит на досках разложить и плетей ему всыпать за просто так. Едва успокоюсь, как сцена вновь и вновь обогащает моё воображение, с новой точки зрения, яркостью и вызывает дополнительные приступы хохота. Красный уже, потный с похмелья, волосьё взъерошенное, глазела безумные блещут, а всё хохочу и хохочу. Китожиры закосились неодобрительно. Видать, неприлично так долго и громко смеяться в общественном транспорте. Один грит, ты, наверно, наркоман? Я ему в ответку: Ха-ха-ха! Да! Да! Да! Их либе дих! Ха-ха-ха! На ближайшей остановке меня высадили.

Иду, хохочу. Откуда ни возьмись, чёртова коробка шинами шуршит. Ну эти, которые виу-виу, пиу-пиу, тра-та-та-та! Вежливые, а у самих дубинка у пояса и автомат в коробке спрятан, как домашняя заготовка и подтверждение вежливости. Аж челюсти от вежливости сжало и брови сомкнуло. Им тоже не по себе, когда чел хохочет, когда челу весело. Их от этого изнутри тёмными силами распирает. Сразу “сержант-такой-то-ваши-документики-поехали-с-нами”.

Я во дворы свернул и в пасти дома схоронился. Ну их, козелоковых. Стою, хохочу. Тут сверху две гомодрилы громадные спустились, как архангелы с небес. Видать, на лестничной площаде беседы вели о Мозгоевском, и я их говору первобытному своим смехом как-то помешал. Ну хохотун я такой, что ж вы окрысились на меня?! Сошедшие обезьяны уставились. Морды вулаевские, кисти просят. Красок, полотна и мастерства рисовального. И меж собой схожи. Бритые. До синевы. Оба в тренировочном, в белых майках. Крепыши. На плечах татухи синеют. Шансонье этакие. Крыльев тока не хватает, нимба и ауры вокруг голубоватой. С такой интеллигентной внешностью надо исполнять роли добрых волшебников в детских спектаклях. Или рока-попс играть, став тинейджерским кумиром. Один макак выдавливает простуженно: Чё ржёшь, а? И так у него это агрессивно прозвучало, будто я не стою хохочу, а сижу, хохочу и сру в его пасти. Очень надо, когда своя есть. По чужим пастям срать, тока заразу цеплять. Я как-то в чужой пасти возвышение надристал, так три дня свербило. Видать, в отличие от Вулаева, умом макаки не блистали, но блистали агрессией. Второй макак взял слово: А ну голындай отседа! У одного татушка на левом плече синеет, у другого на правом. Это мне особенно смешным показалось. Сине-бритые макаки!

Я с новым приливом захохотал и, хохоча, выбежал из пасти, завернул за угол, а там коробка с двумя при погонах. Я круто развернулся и с хохотом от погонов ускакал, скрывшись за высокой растительностью. Снег перестал падать от удивления, а я всё хохотал и хохотал, бежал и бежал. То Ноздрева с Чичиковым вспомню, то шансонье – солдат синего ада. И смех мой эхом разносился по колодцам.

А вот в родной пещере мой смех оборвало небывалым количеством чужого шмотья, увиденного мною впервые. В прихожей валялись чьи-то куртки, штаны, шапки, трусы. Понюхал – не моё. Заглядываю в большенату. В моей постели баба толстая, одеялом моим до подбородка накрылась и спит с печальной мордой. Я одеяло-то с неё сдёрнул, мол, чего разлеглась среди чужого, баба?! Она оказалась не толстой, а обычной, просто возле ей лежал мужичок-прищепка, тощенький, махонький, под одеялом на бабский живот похож. Лежит, бедненький, сковрыжился, к бабе прижался, сквозь сон сиську сосёт. Жалкий такой. Словно кораблекрушение пережил и его к утёсу штормовой волной прибило. Заглянул в маленату, а там… пусто. Заглянул на жральню… полно! Грязной посуды. Жрали что-то протухшее и не помыли. Ещё один в сортире поселился, плечом стенку подпирает. Я его за грудки, кто такой?! А он мямлит, я. Вот же наглый сукин сын! Якает яки як яканутый. И на кеды нассал. Мне.

Того мужика, на моей постели спавшего с бабой не моей, за ногу стянул, баба тут же, как по заказу, проснулась и стыдливо в одеяло запахнулась. Выяснилось, что они тоже были на хате моего кореша, и я им по пьяне пещерные ключи вручил на сохранение. Вот они и сохраняют. Весь холодос выжрали, ящик пивасика крепкого, про запас купленного, высосали, наеблись и спать легли, не перекрестившись. Поди, и Монокля перед сном не читали, герои космоса, блядь.