Читать книгу Миразмы о Стразле - Сергей Валерьевич Белокрыльцев, Сергей Белокрыльцев - Страница 7

Не забывалась Энда. Таилась в ней крохотная перчинка в меду, притягательная и волнительная в своём противоречии. А перчинку змея из чешуйчатой гордости охватывает. И в гордых доспехах своих змея та беспощадна. Энда – это максимально возможная откровенность, простота в говоре, милый стёб под милый хохот, но с гордой и беспощадной змеёй и медовой перчинкой внутри. Така вот опасная двойственность и не давала забыть свою носительницу. Влекло к ней и от неё отталкивало.

Не стоит забивать горшок свой садовый той, с которой общались по взаимному удовольствию, да вдруг перестали по односторонней неприязни. Её. Може, на другого перескочила, а сцену нарочито разыграла, мол, не её вина. Мы и в киноцу-то не успели шагнуть. И потрахаться-то не довелось. Так, прогулки по природе. Это-то и напрягало. Не трахались, а в чайнике моём как у себя в пещере расположилась. Ещё чутка, мебель двигать начнёт и занавески менять по своему усмотрению. Личность мою вытеснит понемногу. Ей до меня отныне и делов нет, а в череп мой вторглась и идейную узурпацию в нём затеяла. Прочно так засела. Овниха драная. Она же овниха. Драная.

Хотел истребить Энду критическим мышлением, обоснованным самовнушением. Без косметики я её видел. Не така уж и красивая. Во мне 187 росту. Энда на арбуз ниже меня, но весит 92-е килошки. Вот така мандовошка. С одеждой. Без при мне не взвешивалась. К досаде. Сперва цифрам не поверил. Жирновата, спору нет, но не откровенный же свинтус. Тогда Энда к весам меня потащила и под моим неусыпным контролем с честнотой обескураживающей доверчиво взвесилась.

Получается, Энда красива, но под макияжем, фигуристая, но в маниакально подобранной одежде. Себя убеждаю: Без косметики Энда, как без прикрас, откровенно толстовата… Получается, какая-то лягушка в сахаре. А то и жаба, если вдуматься. Путешествовать любит. Жаба-путешественница в сахаре. Нашёл по ком сохнуть! По путешествующей жабе в сахаре! Ха-ха!.. И опять заскучал, хуй повесив. Любовь нелогична, как шизофреник по весне.

Читаю как обычно поэму “Дохлые души”. Автор как обычно Монокль. Написано в этот раз про Энд, что необычно. Будто бы уездный город NN сплошь Эндами заселился. Другалик Финча звякнул.

– Гоу в рыбалку как-нить.

– Разумное треплешь, – грю, – давай как-нить намылимся. А то всерьёз одурел, читаю “Дохлые души”, а участники книжного действа сплошь Энды. Вот, к примеру, Павел Андреевич Энда.

– Гы-гы! Гыыыы! Иииииаааа! – орёт Финча. – А книга называется “Эндины души”!

– А написал книгу Николай Васильевич Энда. Ну её!

– Книгу?

– Энду!

Закрепились словесно в скорейшем на рыбалку ломануться. И оба к своим вернулись. Я к навязчивой Энде и поискам оплачиваемого труда. А другалик, уж не знаю, к чему он там вернулся. Тут в мой беззащитно-восприимчивый скворечник врезалась чёткая и светлая мысль-метеор: “Иди в гипермаркет “Восьмая склянка”. Там примут с распростёртыми!”. Подобные мыслеоры хватают за волосюги и шкирку и волокут куда им вздумается. Типа инстинкт выживания.

Являюсь в “Восьмую склянку”. Известная торгашеская сеть. Первой освоила продажу венерианских сушёных младенцев на палочках. Взяли мгновенно. Без предварительных допросов и анкет. Не обманул инстинктушка. У них острая народная недостача: один уволился, другой помер, третий пропал без вести, четвёртый кувырком свалился с седьмого этажа и поломал несколько ног, несколько рук и две спины. На кучку шахтёров кучно грохнулся. Хотел научиться летать, а теперь и ползать не может. Нехер выше репы скакать. Из кассы кассира извлекли и за грузчика поставили. Меня к нему напарником подбросили.

День оплачиваемого труда стартанул дивным сарказмом. Прикатила овчарня с товаром. Выкатываю машину-рохлю из воротины, посреди ямка. Быстро бы проскочить. Я по неопытности колесом встрял, на себя рванул, выдернул, но стальная скоба-тормоз среагировала и колесико захватила. А водила овчарни, мужичок шебушной, нервический, дёрганный, засуетился-заметался, доску откуда-то вынул и машину-рохлю поддел. Я лапу сую, скобу сдвинуть, а водила тут же доску перекувырнул-перекосоёбил в ручилах своих нервических и дёрганных. Доска-то, возьми, и выскользни. Машина-то, возьми, и придави мой указательный колесом. Я в спешке перст выдернул. Боли нет. Под ногтем кожа до розового мяса содрана. Тож самое на сгибе, меж второй и третьей фалангами. Рука моментально красной перчаткой облилась, словно соком каучуковым. Чё, заботливо вопрошает водила, кожу содрал?

Сука пузатая.

Кровищу смыл, далее трудовую деятельность веду, на кусок хлеба физически вкалываю. Рохлю с кейсами лимонада в грузовой лифт вкатил. Спустил нормально, поднял напротив. Рохля съехала и злосчастным колесом прямо в щель промеж кабиной и порогом как в лузу бильярдную. Лифт заклинило, порог колесом рохляным выгнуло. Я бэк-мэк. Чувствую себя беспомощным идиотиком. Злиться начинаю. Вызвали. Вызванный рохлю извлёк. Лифт снова готов употребляться. Заведующая сообщила зло, рохли в грузолифе нельзя перемещать. Я почему-то не знал этого.

Выжался в тот день до костей. Хавки-то не имелось. В обед две кружки чая с сахаром навернул. На закусь почитал плакаты с инструкциями-пожеланиями-провокациями типа “мы все одна семья” и прочей никому не нужной белибердой и враньём. Были бы семьёй, платили бы как родственнику любимому, а не как врагу заклятому. В зинки воткнулась фраза: “При очереди более 3-ёх человек заместитель директора или директор должен среагировать, прибыть к кассам, занять свободную кассу и приступить к обслуживанию покупателей до исчезновения очереди.” Прибыть и прочее понятно, но как зам директора должен среагировать? Начать бегать по торговому залу с воплями: “Очередь больше трёх человек – это ещё не самое страшное, поверьте моему опыту!”. Или нужно вытянуться по швам и спеть перед покупателями “Феличита”? Или исполнить “Аве Марию”, медленно поднимаясь на металлических лапах кара к потолку? Я бы кратче написал: “При возникновении очереди больше 3-ёх человек зам директора или директор обязаны приступить к её ликвидации”.

До вечера с пустым баком трудолюбно пыжился, в поту скользя. К вечеру посерел и зашатался от неудач и усталости. Хожу вдоль булок. В смысле, хлебного отдела. Наблюдаю вертлявую жопу какого-то парня. Я люблю иногда наблюдать жопы парней. Есть в этом что-то, я бы сказал, патриархальное. Смелость нравственная, вызов самому себе. Мол, бабы нравятся? А вот попробуй на мужскую задницу позинковать. Грят, запретный плод сладок.

Завязываю с самоглумлением. Заворачиваю за полки со всякой снедью, совершаю шаги и… она! Энда! Это независимое выражение лица я никогда не забуду! Злая-презлая. В ручилах своих овнистых с наивнимательнейшей быстротой вертит что-то. Так, наверное, стрекоза муху с садиским любопытством крутит. После съедает. Я аж попятился самопроизвольно и прыжком волшебным обратно сиганул, за стеллажом укрылся. В алкогольный отдел забился. Ногами перебираю, в водопадах эмоциональных купаясь. Соображаю, а если Энда заметила меня и за мной помчала? Заорёт: А, пьянь, в алкашке безвылазно обитаешь, запахом водки душу свою радуешь?! Я в сладости. Панически твержу, сам себя уверяю: Показалось! Показалось! Показалось! Ты ж ебучий параноик, тебе постоянно что-то кажется! По-любому померещилось!

Отдаю себе приказ: Иди и глянь, она это или не она. Иначе долго ещё загоняться будешь. Осмелев, выглянул из-за стеллажа половиной лица и одной зинкой. А взамен Энды какая-то старуха уже возвышается, в грязно-рыжем пальтишке, тощая и высокая, как жердь. Вытянутым куполом в платке цыганском над чёрным зефиром трясёт, в коричневых пальцах сморщенной кожи пакетом “Весенних пряников” шебуршит, как крыса бумажками в подполье. Подхожу к старухе, нюхаю. Пахнет валерьянкой и растлением малолетних. Вроде не её духи. Недобро кошусь на старуху. Старуха недобро косится на меня.

Рабдень слился.

Явление Энды посчитал самообманом, с устатку, на пустой бак. Иначе уверую, что обладаю экстрасенсорными способностями. А с подобной веры кукундель срывает с петель наглухо. И уносит его, и уносит его в звенящую снежную даль. Впрочем, в “Восьмую склянку” я так и не вернулся.