Читать книгу Братья Карамазовы. Том III. Книга 1 - Сергей Вербицкий - Страница 9

На следующий день после похорон Lise Алексей Федорович пошел к самому близкому другу и единомышленнику Петру Рутенбергу за советом.

Они познакомились на съезде земских деятелей, Рутенберг был там в качестве наблюдателя от партии эсеров.

– Простите за мое любопытство, но мне вы кажетесь знакомым. Мы с вами нигде не встречались? – спросил его Алексей Федорович.

– Я посещал ваши встречи с рабочими в Нарвском отделении, – ответил Рутенберг.

– Что ж, это интересно. И как вам наша работа по организации рабочих в силу, способную постоять за свои права?

– Я бы сказал, довольно все слаженно сделано.

– Извините меня, а вы на каком положении здесь? – спросил его Алексей Федорович и прищурился.

– Я?! Скорей как наблюдатель.

– Очень хорошо, я тоже, если так можно выразиться, как наблюдатель.

– Значит, мы с вами преследуем одну цель.

– Да, и я думаю, это хорошая почва для сотрудничества.

– Согласен.

С этого времени они и подружились. Рутенберг каждое воскресенье приходил домой к Алексею Федоровичу, и они много говорили о положении русского народа, о целях и задачах, а также о политическом положении Российской империи. Единственное, в чем они не могли найти общего, – это вопрос о вере в Бога. Петр Моисеевич довольно деликатно и ловко уходил от темы, поднимаемой Алексеем Федоровичем.

На счастье, он застал того дома, и тот тепло его принял.

– Ну-с, сказывайте, с чем пришли, – сказал Петр Моисеевич сразу, как они сели за стол в гостиной.

– Я за советом пришел. Вы человек практичный и прекрасный организатор, потому ваше мнение очень ценно для меня, – начал с предисловия Алексей Федорович. – А дело вот в чем состоит. Я намедни был на заседании общеземского съезда, и они приняли петицию, в которой нет ни слова о рабочих. Только о крестьянах. Так вот, мне в голову пришла мысль о том, что нам тоже нужно составить петицию. Вот только как ее составить, когда в моей голове только два пункта – это свобода собрания и отмена циркуляров, увеличивших рабочий день до 16 часов в сутки. Потому мы должны потребовать возвращения закона от 1897 года, устанавливающего продолжительность рабочего дня одиннадцать с двумя четвертями.

– Полагаю, необходимо созвать всех председателей отделений и их товарищей, чтобы они выяснили, что на данный момент волнует рабочих и как мы можем им помочь. Постойте, Алексей Федорович, тут в темноте ничего не видно. Я сейчас фонарь к вашей голове поднесу. Ага, точно, на вас что-то и лица-то совсем нет. Что-то случилось?

– Жену вчера схоронил. Горе мое и тоска совсем заели меня, – ответил Алексей Федорович, утирая выступившие слезы на глазах.

– Соболезную. Но позволить себе расслабиться преступно, сейчас этого делать никак нельзя, да и неразумно, когда подступает время решительных действий. Своими усилиями мы можем добиться перелома в сложившейся жизни, и тогда наступит время перемен.

– Я все прекрасно понимаю, но чувств не остановишь. Моя душа изнывает в муках по безвременно ушедшей Lise. Такое испытание послал мне Господь. И я с честью пытаюсь его нести, но человеческие возможности не бесконечны.

– Сейчас давайте-ка чаю, и вам полегче станет, – сказал Петр Моисеевич и, позвав слугу, дал необходимые распоряжения. – Кстати, как Екатерина Алексеевна?

– Да думаю, что у них с Родионом Ивановичем все движется к венчанию. Она все, конечно, скрывает, но по ней видно, что праздник в ее жизни не за горами. Думаю, что в последний момент она меня уведомит об этом. Жаль только, что Lise не дожила до этого счастливого момента.

– Жду от вас приглашения на столь грандиозное событие, Алексей Федорович.

– В этом не извольте беспокоиться, вы будете в первых рядах приглашенных.

– Это хорошо, однако перейдем к делу. Падение Порт-Артура не за горами, нам грозит испытать горечь поражения в войне с японцами. Но нам это будет на руку, потому что проигрыш ослабит правительство и отсюда грядущий экономический кризис. У нас появится возможность выйти на улицы города и потребовать от правительства уступок и облегчения жизни рабочих.

– Я думаю, что не к правительству мы должны обратить наши воззвания, а к Государю Императору. Он должен узнать, насколько тяжела жизнь рабочих, и принять меры по облегчению ее.

– Согласен с вами полностью, нужно только выбрать форму протеста.

– Мне в голову приходит только одна мысль по этому поводу – это выйти к Зимнему с иконами в руках. Тем самым показать ему, что мы не на бунт собрались, а на мирный диалог с ним. Вручим петицию и разойдемся в надежде, что он внемлет нашему зову.

– Так ведь кровь прольется. Власть очень не любит, когда указывают, как ей поступать.

– Кто против нас будет, если с нами Бог, и к тому же пойдут только добровольцы, зная о том, что могут погибнуть в этом марше совести.

– Такое понятие – совесть – незнакомо нашему правительству, иначе оно уйдет быстро в отставку. Это скорей относится к нашему Государю Императору, но и он что-то не видно, чтобы обладал ею. Он благополучно взвалил весь воз проблем на плечи кабинета министров, а сам занимается исключительно собой и своей семьей.

– Пришла пора ему услышать голос своего народа, для этого мы и выйдем на улицы столицы. Нужен только подходящий случай, и из искры возгорится пламя.

– На это пламя прольется свинцовый дождь и затушит его, тем все и кончится.

– Не кончится, на всех патронов не хватит. Я часто наблюдал толпы бедно одетых и истощенных мужчин и женщин, идущих с заводов. Это ужасное зрелище! Серые лица кажутся мертвыми, и только глаза, в которых горит огонь отчаянного возмущения, оживляют их.

Нечего удивляться, что такой рабочий, возвращаясь домой и видя ужасную нужду своей домашней обстановки, идет в трактир и старается заглушить вином сознание безвыходности своего положения. После пятнадцати или двадцати лет такой жизни, а иногда и раньше, мужчины и женщины теряют свою работоспособность и лишаются места. Можно видеть толпы таких безработных ранним утром у заводских ворот. Там они стоят и ждут, пока не выйдет мастер и не наймет некоторых из них, если есть свободные места. Плохо одетые и голодные, стоящие на ужасном морозе, они представляют собой зрелище, от которого можно только содрогаться, – эта картина свидетельствует о несовершенствах нашей социальной системы. Но и здесь подкуп играет отвратительную роль: нанимают только тех рабочих, которые в состоянии дать взятку полицейским или сторожам, являющимся сообщниками мастеров.

Эти пасынки нашего общества в С.-Петербурге уже хорошо понимают несправедливость своего положения и нехристианские отношения между капиталом и трудом.

– Да, положение, конечно, критическое с нашим рабочим классом, но вот для этого и существует ваша организация. Я считаю, что есть широкий фронт работы для вас. Возглавить этакую силу, и можно любые преграды снести. В этом и заключается ваша первоочередная задача, Алексей Федорович.

– Так-то оно так, но это очень сложно, когда есть революционеры, которые переманивают наших членов, а еще запрет на общественные собрания действует и нам приходится собираться на съемных квартирах, которые не могут вместить всех желающих.

– Трудности обычно закаляют человека, побуждая его с новыми силами преодолевать непреодолимые преграды. Разве не так?

– Так, Петр Моисеевич. Пойду я домой, завтра буду штурмовать преграды, которые учинило наше правительство.

– Что ж, не смею больше вас задерживать. Я рад, что вы посетили меня, успехов вам в вашем нелегком деле, – сказал Рутенберг, вставая из-за стола.

Алексей Федорович так же встал со стула и направился в переднюю.

Дневник Николая II: День рождения дорогой мамá и десятилетие нашей свадьбы! В 10¼ поехали в Гатчину. Обедня, поздравления и завтрак в Белой зале. Сидели у мамá долго и вернулись в Царское в 3½ часа. Приняли депутацию от Уланского полка по случаю 10-летия со дня назначения Аликс шефом и двух офицеров и команду с подводной лодки «Осетр», отправляемой на Дальний Восток.

За чаем дети устроили сюрприз и исполнили в лицах и в надлежащих костюмах басню «Стрекоза и муравей». Вечером принял гр. Ламздорфа.