Читать книгу Новая папка. Поэзия кремниевого века - Сергей Викторович Романчуков - Страница 3

Ночь. Улица. Фонарь давно разбит.

Иссох канал. А в остальном по Блоку.

Устало и бессмысленно глядит

В слепое небо ряд незрячих окон.

Всё повторилось. Вновь. За кругом круг.

За смертью – жизнь. И смерть. И всё сначала.

И медленно, как кровь чужая с рук,

Стекает время снов на дно бокала.

Как век назад. Опять. Исхода нет,

Хоть новый календарь листает даты,

Лишь отблеском в глазах тускнеет свет

Былой мечты – забытой и распятой.

Если каждый глух, для кого слова,

И на что нам дух, если плоть слаба?

Если жить по Бродскому, то не хуже

Темнота под черепом чем снаружи.

Не пускают в рай, говорят «не время»,

И не грех страшит, а грешить не с теми,

Привечать не-близких в своей постели

И потом удивляться, что сердце съели,

Доверять, надеяться стать любимым,

И опять удивляться, что веришь мимо.

Помнишь стих про Шипку и возглас счастья?

Слышишь голос матери? Возвращайся.

Монотонных дней равнодушен шорох,

Коротая вечность в ненужных спорах

Проживи бессмысленно сотню лет

И ответь: а всё-таки был поэт?

Стремясь унять тупую дрожь,

Налей ещё вина.

Мысль изречённая – есть ложь,

Но мысль изречена.

Теперь судьба её – и боль —

Саму себя губя

В противоречии – с собой —

Исчерпывать себя.

Мы слишком часто говорим,

Что золото молчит,

Но золотой наш гордый Рим

Не молкнет и в ночи.

«Мысль изречённая – есть ложь!»

Но мысль изречена,

А с тем выходит так, что всё ж

В итоге – неверна,

А значит: правда может быть

Озвучена в словах,

И стройных слов тугая нить

Не только ложь и прах.

Но значит, может статься так

(Логичный поворот)

Что мысль даёт правдивый знак:

Всё сказанное лжёт.

Как древний змей (не смей, не трожь)

Сама себе тесна

Мысль изречённая – есть ложь,

Но… Мысль изречена.

Кто создан из глины, кто создан из плоти,

Кто сшит из кусков беспризорного мира,

Кто грезит о небе, свободе, полёте,

Кто заперт в глухом саркофаге квартиры,

Кто ищет ответа, кто помнит вопросы,

Кто предал и предан, и проклял, и проклят,

Кто видит во сне сумасшедшие грозы,

Кто падал, чьи крылья от грязи промокли,

Кто в вечное счастье, отринув законы,

Меня обещал проводить, без обмана —

Уехал на небо… Сегодня к перрону

Опять подойду с узелком утром рано.

12.05.2016

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла,

Обнажая, будто меч из ножен,

Нежные, ранимые тела.

И пытаясь как-нибудь согреться

На холодных лезвиях камней,

Змей себе откладывает в сердце

Боль, что сердце делает мудрей.

Этот путь к себе нещадно сложен,

Нам не отыскать вокруг тепла —

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Тот разговор – с фининспектором о поэзии,

О ценности слов, о поэте в рабочем строю —

Остался в прошлом. Сегодня другие песни:

Капитан, Маяковский стоял – вот и я постою!

Ещё не составили список запретных мыслей,

Не всучили под роспись каждой музе в стране,

И кому-то поэтово слово словно лимон кислый —

Скулы до дрожи сводит, тем и ценней вдвойне.

По Маяковскому, помнится, рифма – бочка.

Запиши в протокол: «c динамитом. Строчка – фитиль.»

Уж не поэтому что ли тебе и подобным прочим

Хочется к каждой строке экстремизм приплести?

Или может, решил ты, что тонны словесной руды

Принадлежат стране, как нефть и прочие руды,

А нам, как шахтёрам слова, за все для неё труды

Довольно плевка в лицо, статьи и клейма иуды?

Понимаю, да, про амортизацию души и сердца

С тобой говорить и бессмысленно, и жестоко —

Твоё уж давно как у старого «бобика» дверца,

О которую бились люди, пока их учили током.

С тобой и спорить не буду, на чьей стороне закон,

И даже не вспомню вслух, что закон как дышло,

Но обидно, когда на творца со всех четырёх сторон

Толпой вцепляются люди-как-бы-чего-не-вышло.

У тебя, капитан, ко всему есть статья, запрет,

Но найдётся загвоздка в вопросах закона и права,

До сих пор не решённая нами (за тысячи лет):

По закону распяли Христа и спасли Варавву.

В оковах из лунного света,

Под надзором конвойных звёзд —

Сотни лет – за одно лишь лето

Годы скорби, молитв и слёз.

Разговоры с холодным ветром

И измученным старым псом,

Вечно в круге холодного света,

Как актёр. Покажи излом.

Сны о Нём, о небесной дороге…

Боль упрямо вернёт – назад.

Смерти нет, справедливый и строгий

Бывший

             всадник

                           Понтий Пилат.

Слушайте,

Несчастные, глупые дети!

Так бывает: в старом подлунном свете

Порой налетает, случается, глухая и тихая боль-грусть.

Весь мир победить, а тем более вылечить невозможно,

Остаётся лишь злиться, возглавить… Хотя бы влиться,

Не забыть бы текст, позаботиться о чистоте наряда и кожи,

Главное – выйти на сцену, а там… Хоть харкай всем в лица!

Это перфоманс! Неоригинальный,

такое уже видала столица,

Но на местах заходит порой «на ура».

Это непросто, но всё же…

Никто и так не верит, что ты – творец, благородный рыцарь,

Зрители ждут тварь, что будет для них – и на них похожа…

Чтобы сказать себе после: а я-то ещё неплохо держусь

На фоне уже в край ненормальных «вот этих».

Несчастные, глупые дети…

Слушайте!

Маленький принц на своей одинокой планете —

Только сердце, душа и одна эфемерная роза,

Глупый каменный шар, где не будут резвиться дети,

Шорох в угольном небе и мёртвые звёзды-занозы.

Маленький принц на затерянной тихой луне

Спорит с собою и с ними. Учёный, Король…

Спорит с утра и до ночи. И бредит во сне

О рифмах и нотах. И скоро проснётся боль.

Маленький принц, что не сядет однажды на трон,

Не поднимет меча, не узнает восторга победы

И уже не постигнет ни светлых, ни тёмных сторон

Этой жизни. И даже Морфей покидает с рассветом.

Маленький принц, вечно юный и вечно милый,

За небом, далёкий от странных высоких людей

День за днём теряет рассудок, любовь и силы,

В перепалках с собой становясь с каждым часом

слабей.

Маленький принц не решится на новый поход.

Та змея отравила случайно и чистую душу.

Будто встало на месте и больше не рвётся вперёд,

Это глупое сердце совсем расхотело наружу.

Бедный принц.

                        Тишина.

                                      Подоконник.

                                                         И выключен свет.

Надпись.

              По инею – пальцем.

                                               «Меня больше нет…»

Mon ami, окружённый розами,

Здесь покоится маленький принц,

Кто пришёл и ушёл неопознанным

Через ночь и условность границ.

Был разорван корнями твой маленький мир,

Дом разрушен. А Роза мертва.

Стылый ветер руин безутешен и сир

Как колючие, злые слова.

На разросшемся старом кладбище

Обратишься в бесцветный тлен,

Но душе не найти пристанища

В лицемерной чужой земле.

Здесь фальшивые звёзды, ручьи, трава,

Трупы мыслей и лживые лица…

Здесь вдыхают отраву, вода мертва,

В жжёном небе стальные птицы.

Ты ведь понял. И даже хотел бежать

К той далёкой планете, где Роза и Дом,

Рвался прочь. Только с неба упал. Заря

Расплескалась кровавым цветком.

Через ночь и условность границ

Ты пришёл. А ушёл неопознанным.

Здесь покоится маленький принц,

Mon ami, окружённый розами…

«Il est venu le temps des cathédrales»

Все в поисках знамений, приговора,

Ответственных, виновных. Дым и мрак!

Химеры с крыши старого собора

Из пламени взирают на зевак.

Молить богов – напрасная забота

(В бездействии молитвы так пусты) —

В Париже нет пожарных вертолётов

И не хватает вёдер и воды.

Ещё не пали балки перекрытий,

Но первые эксперты всех мастей

Уже сплетают версий стройных нити

По экстренным эфирам новостей,

С ответом на извечные вопросы —

На каждый личный вкус и кошелёк.

В любом ответе всё настолько просто,

Что слушатель оспорить бы не смог.

Черны угли, зола бела как снег,

Лежит в руинах праведная Мать…

Мир ждёт уполномоченных калек

С ответами: кого пора распять.