Читать книгу Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов) - Сергей Викторович Смирнов, Сергей Викторович Санников, Сергей Викторович Шпитонков - Страница 7

Глава 6. Эмигрантские военно-политические центры Европы и проблема консолидации военной эмиграции в Китае

Оглавление

Середина 1920-х гг. открыла новый этап в жизни русской военной эмиграции в Китае. С одной стороны, в Китае существенно возросла активность Советского Союза, стремившегося восстановить на северо-востоке страны позиции царской России и одновременно развернуть в Поднебесной антиимпериалистическое революционное движение, реализуя на Востоке проект мировой революции. В рамках реализации этой стратегии предполагалось окончательно ликвидировать на китайской территории остатки белой эмиграции, что вынуждало эмиграцию бороться за свое выживание. С другой стороны, начавшийся на Западе процесс консолидации военной эмиграции с целью продолжения антибольшевистской борьбы подталкивал аналогичный процесс в Китае, инициируя новый этап противостояния между большевиками и антибольшевистскими силами, что особенно актуализировалось наличием протяженной совместной границы между Китаем и СССР.

1924 год ознаменовался распадом почти повсеместно на территории Китая крупных воинских групп и резким снижением белопартизанской активности. Продолжался процесс репатриации и реэмиграции части военных беженцев. Значительная часть бывших военных перешла к мирной деятельности, стремясь приспособиться к новым условиям существования. Большинство действовавших в это время организаций, объединявших бывших военных, являлись фактически союзами взаимопомощи, ориентировавшими своих членов на социальную адаптацию, а не на политическую борьбу. Продолжение противостояния советской власти было уделом немногих, в основном тех, кого мы в нашей типологии отнесли к активным антибольшевикам и людям войны.

Советская сторона, разрабатывая планы расширения своего присутствия в Китае, стремилась к окончательной ликвидации на этой территории «белогвардейского гнезда». Как отмечалось ранее, в 1924 г. советское правительство предприняло немало усилий, включая военно-политический шантаж, для установления дипломатических отношений с Китаем и восстановления совместного управления КВЖД [Переписка Сталина, 2008, с. 74, 77]. В мае 1924 г. было подписано долгожданное соглашение между Москвой и Пекином, подкрепленное сентябрьским договором с Мукденом. Согласно договору 1924 г. в Китае учреждались советские консульства, сменившие существовавшие с 1920 г. в местах наиболее массового расселения русских эмигрантов русские представительства, отстаивавшие права эмигрантов. «Вселение» советских дипломатических представительств на территории бывших консульств Российской империи не обошлось без инцидентов. В Шанхае более тридцати офицеров и солдат группы генерала Глебова ночью 13 июля 1924 г. захватили здание бывшего Российского консульства, протестуя против его передачи советской стороне. Пришлось использовать для их выдворения полицию [Ван, 2008, с. 156].

С приходом в руководство КВЖД советских представителей был поставлен вопрос об увольнении с железной дороги белоэмигрантов [Переписка Сталина, 2008, с. 179–181]. С 1925 г. в составе Управления и различных служб КВЖД разрешалось работать только лицам, имевшим советское или китайское подданство. Начались увольнения. В частности, были уволены все русские сотрудники внутренней охраны железнодорожной полиции [ГАРФ, ф. Р-6081, оп. 1, д. 153, л. 171].

Желая сохранить свое стабильное положение, обеспечивавшееся службой на КВЖД, многие военные эмигранты приняли китайское[219], а в отдельных случаях и советское гражданство. Эта ситуация хорошо представлена в дневнике полковника И.С. Ильина: «Боже, как изменились вокруг лица! Глаза бегают, вид напуганный, разговаривать боятся, некоторые сторонятся! Говорят, что у многих давным-давно припасены совпаспорта. И, главным образом, среди тех, кто больше всего кричал о “непримиримости”… Берут паспорта генерал Касаткин, Бутов, Богданов, Зефиров – все омичи… Китайских подданных, дай Бог, чтобы набралось до двух тысяч, вся же масса спешит осоветится» [Там же, ф. Р-6599, оп. 1, д. 8, л. 226, 237]. Кстати, сам Ильин, не желая становиться ни китайским, ни советским гражданином, был вынужден оставить Службу сборов Управления КВЖД, где в это время работал. Из предложенной нами классификации типов военных эмигрантов на компромисс с советской властью шли главным образом «перерожденцы» и «шкурники», имея при этом различную мотивацию.

Начиная с 1925 г., русские в Китае разделились на советских и эмигрантов (ко второй категории нужно отнести и русских, принявших китайское подданство), борьба между которыми, особенно в среде молодежи, имела порой ожесточенный характер. Противодействуя разложению эмиграции, антибольшевистские круги организовывали антисоветские акции, клеймили «перелетов» – бывших белых, перешедших в советское подданство, преследовали «ренегатов» – эмигрантов, в той или иной мере контактировавших с советскими учреждениями или советскими гражданами. На страницах «белых» газет, как, например, «Русское слово» в Харбине или «Мукденский вестник» в Мукдене, регулярно давалась информация о подрывной деятельности «перелетов» и неблаговидных поступках отдельных эмигрантов, имевших связи с советскими. В «Мукденском вестнике» существовал специальный отдел «Галерея предателей», где размещались фамилии неустойчивых эмигрантов [Мукденский вестник, 1928]. С большим недоверием эмиграция относилась к бывшим белым, оставшимся в России после Гражданской войны или репатриировавшимся из Китая, а позднее возвратившимся обратно с намерением продолжить борьбу против советской власти[220].

Усилилось советское давление на организации бывших военных. Даже такие безобидные мероприятия, как увеселительные вечеринки, организуемые военными объединениями, подвергались нападкам и бойкотам со стороны служащих ресторанов, являвшихся членами профсоюзов. По воспоминаниям лейтенанта Д.П. Жемчужина известно, что первый открытый Морской вечер, организованный Харбинской Кают-компанией по случаю Пасхи в мае 1926 г. в зале гостиницы «Новый мир», едва не был сорван отказом работников ресторана, имевших санкцию со стороны профсоюзов, обслуживать данное мероприятие. Морякам пришлось все обеспечивать самим [Жемчужин, 2005, с. 153].

«Советизация» бывшей полосы отчуждения КВЖД, а также части русских колоний в городах Южной Маньчжурии, Северного и Восточного Китая способствовала дальнейшему разложению военной эмиграции. Значительная часть бывших военнослужащих Белой армии, особенно из прибывших в Маньчжурию до 1922 г., сторонились организаций, объединявших бывших военных, старались скрыть свое прошлое и даже внутренне отказывались от своей прежней идентичности в качестве военных и участников Белого движения.

Вместе с тем, на протяжении 1924 года возникли условия для консолидации военной эмиграции в Китае на антисоветской основе. Анализируя сам процесс консолидации, необходимо отметить два важных обстоятельства. Во-первых, инициатива объединения во многом принадлежала европейским центрам военной эмиграции. В 1924 г. в Европе сформировались две крупнейшие организации, претендовавшие на объединение бывших военнослужащих Русской армии и флота за рубежом, – Корпус офицеров Императорской Армии и Флота (позднее Корпус Императорской Армии и Флота – КИАФ) и Русский Обще-Воинский Союз. Эти организации втянули в свою орбиту большинство военных объединений, практически лишив влияния на военных эмигрантов Высший Монархический Совет, ранее претендовавший на руководство Русской армией в изгнании. КИАФ был создан по приказу объявившего себя Императором Всероссийским в. кн. Кирилла Владимировича для возглавления им Русской армии и флота, оказавшихся за рубежом. РОВС, руководимый генералом П.Н. Врангелем, признавал в качестве главы русского воинства в эмиграции в. кн. Николая Николаевича-младшего, бывшего Главнокомандующего Русской Императорской армии. На Николая Николаевича ориентировалось и большинство монархических организаций, руководимых ВМС и стоявших на позициях непредрешенчества. С самого начала появления КИАФ и РОВС между ними разгорелась ожесточенная борьба [Подробнее см.: Серегин, 2014].

Во-вторых, в отличие от Европы, где военные организации пытались держаться в стороне от общественных и политических объединений, в Китае организации бывших военных сразу оказались тесно связанными с общественно-политической жизнью эмиграции. Тем самым нарушался принцип «армия вне политики», которого особенно последовательно старался придерживаться РОВС. Как писал в начале 1930 г. генерал Дитерихс, офицерство во многом и стало той «общественностью», которая погрязла в бесплодной политической борьбе [BAR. ROVS Papers, box 69, f. Far East to Central Office (1932–1937)].

В Харбине представители военной эмиграции активно участвовали в организации и работе Беженского комитета, претендовавшего на общеэмигранскую роль. В середине 1920-х гг. в составе Правления ХКПРБ работали генералы Бордзиловский, Шильников, Андогский, Вишневский, Крамаренко, полковник Аргунов [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 2. Отчет о деятельности ХКПРБ с 1923 по 1938 г., с. 32об – 34об. ][221], и др. Отдельные генералы и офицеры, входившие в состав Правления Беженского комитета, выступали представителями возглавляемых ими военных организаций, что давало объединениям военных некоторую «законность» своего существования в условиях запрета со стороны китайских властей Маньчжурии на работу «белых» политических организаций, в то время как Беженский комитет имел официальную регистрацию. У некоторых членов Правления ХКПРБ, в частности, генерала Шильникова, несколько раз являвшегося председателем Правления, даже возникал соблазн использовать часть его сумм для организации работы по политической линии, что вызывало недовольство у гражданской части руководителей Беженского комитета [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 309].

В Шанхае, также как в Харбине, организации военных приняли активное участие в работе объединений, претендовавших на положение общеэмигрантских. Это касалось, в частности, созданного в 1924 г. Комитета защиты прав и интересов русских в Шанхае, который возглавлял бывший российский консул В.Ф. Гроссе. В руководство Комитета входили представители ССАРФ и Казачьего союза, а также Дальневосточной казачьей группы генерала Глебова. Однако вскоре после создания комитета начались трения между военными и Гроссе, который стремился держать организацию вне политики и к тому же сотрудничал с Комитетом по репатриации русских из Шанхая. Особенно жестким было противостояние между Гроссе и генералом Глебовым. В ноябре 1925 г. Гроссе сложил с себя полномочия председателя Комитета защиты прав. Новым председателем организации был избран Н.А. Иванов, бывший асессор Смешанного суда в Шанхае, вице-председателем – генерал Вальтер, глава ССРАФ. В состав Правления вошли Шендриков и генерал Глебов [Ван, 2008, с. 355, 356]. Конфликт этим не был исчерпан. В противовес Комитету защиты прав Гроссе создал общество «Помощь», на базе которого в июне 1926 г. был сформирован Русский эмигрантский комитет (РЭК). Наличие двух противоборствующих организаций, претендовавших на защиту прав и интересов русского эмигрантского населения в Шанхае, мало способствовало делу объединения эмиграции. В этом противостоянии был заметен и политический подтекст – в состав Комитета защиты прав входили в основном «николаевцы», а в работе РЭК участвовало несколько «кирилловцев».

Отдельные организации бывших военных были представлены в составе некоторых политических объединений. Например, Комитет Монархических организаций Дальнего Востока в 1925 г. включал в себя целый ряд организаций бывших военных, в том числе казаков. В Шанхае в Комитете состояли Общество Забайкальский и Амурских казаков, Союз пограничников Приамурского края, Союз бывших военнослужащих Приволжья и Урала, Союз бывших питомцев Российских кадетских корпусов, а также Союз Архистратига Михаила, якобы имевший отделения в Тяньцзине, Мукдене и на ст. Пограничная[222]. В руководящие структуры Комитета входили полковник П.П. Унтербергер, заместитель председателя Общества Кадровых Офицеров Императорских Гвардии, Армии и Флота, генерал-майор А.М. Хрущев, Генерального штаба полковник И.А. Бафталовский, полковник Г.Н. Еременко [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 137, л. 109]. В дальнейшем, с созданием в конце 1926 г. подчиненного ВМС Дальневосточного отдела Русского Зарубежного Патриотического Объединения под руководством М.Я. Домрачева[223], отдельные организации бывших военных вошли в его состав. К таким организациям в Шанхае относились учрежденный в середине 1926 г. Союз Георгиевских кавалеров (председатель – полковник К.Н. Арцыбашев), Общество офицеров 8-го Камского полка (председатель – полковник Арцыбашев), Русское Военно-Научное общество «Армия и Флот» (председатель – полковник Колесников), Казачье Объединение (председатель – генерал-майор П.П. Оглоблин) [Там же, д. 146, л. 85].

Участие военных организаций в деятельности общественно-политических объединений препятствовала процессу их консолидации, усиливая внутренние противоречия и способствуя дроблению и расщеплению военных групп.


К наиболее ранним попыткам создать на территории Китая объединение бывших русских военных на антисоветской основе относилась инициатива генерала Глебова по консолидации казачества. В апреле 1924 г. по предложению Глебова, вышедшего из подчинения атаману Семенову, в Шанхае был создан Совет войсковых атаманов Казачьих войск. Глебов занял пост председателя Совета, его заместителем являлся генерал Анисимов, заместитель атамана Оренбургского казачьего войска. В состав Совета вошли генерал-майор И.Н. Потанин, заместитель атамана Енисейского казачьего войска, генерал-майор Л.Ф. Власьевский, заместитель атамана Забайкальского казачьего войска, войсковой старшина Ушаков, заместитель атамана Семиреченского казачьего войска, а также к работе были привлечены с правом совещательного голоса генерал Савельев, заместитель атамана Уссурийского казачьего войска, генерал Оглоблин, заместитель атамана Иркутского городового казачества, князь И. Долгоруков, почетный казак Дальневосточной казачьей группы, и генерал-лейтенант М.И. Афанасьев, представитель Донского казачьего войска [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 711, 712]. Совет не занял антисеменовской позиции, но признал Семенова лишь атаманом Забайкальского казачьего войска.

Члены Совета приняли план, очень напоминавший проект, разработанный областниками, который предполагал захват побережья Приморья от Николаевска-на-Амуре до Камчатки и Сахалина. Для реализации плана предлагалось использовать ушедшую на Филиппины флотилию адмирала Старка. В дальнейшие планы заговорщиков входило создание буферного государственного образования под руководством уполномоченного в. кн. Николая Николаевича или лица, выдвинутого Советом [ГАРФ, ф. Р-5963, оп. 1, д. 14, л. 21].

Считая необходимым наличие у Совета печатного органа, Глебов финансировал учреждение в Шанхае газеты «Россия» под редакцией полковника Н.В. Колесникова. Однако из-за многочисленных проволочек первый номер газеты вышел только в декабре 1924 г. Деятельность шанхайского Совета войсковых атаманов к этому времени провалилась, поскольку его полномочия отказались признать Восточный казачий союз в Харбине и легитимисты [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 712], а отношения генерала Глебова с атаманом Семеновым стали откровенно враждебными. Кроме того, произошел раскол между Глебовым и Анисимовым. Весной 1925 г. Анисимов с группой своих сторонников вернулся в Советский Союз, угнав из Шанхая пароход «Монгутай».

Высокая степень территориальной разобщенности и сильные внутренние противоречия в русской военной среде Китая не давали серьезных импульсов к объединению, поэтому роль инициаторов консолидации военных кругов взяли на себя европейские военно-эмигрантские центры.

К середине 1920-х гг. на Дальнем Востоке имелись как сторонники в. кн. Кирилла Владимировича, так и в. кн. Николая Николаевича. Объединение легитимистов возникло в Маньчжурии еще в 1922 г. и долгое время возглавлялось полковником (с 1924 г. – генерал-майором) Н.Л. Жадвойном. По одной из версий, до начала 1924 г. права уполномоченного от легитимистского центра имел и генерал-майор В.Д. Косьмин. Но, не сумев «подвинуть» Жадвойна в должности главного уполномоченного великого князя, генерал Косьмин порвал с легитимистами [Там же, с. 69, 70]. В первое время существования легитимистской организации человеком, близким к Жадвойну, его порученцем, являлся капитан Т.П. Москалев[224], личность довольно темная и давно связанная с японской разведкой. Однако в дальнейшем из-за махинаций, в которых Москалев был замешан вместе с капитаном Закржевским, Жадвойн от его услуг отказался [ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 15158, л. 12].

В 1924 г. полковник Жадвойн, опасаясь преследования со стороны советских спецслужб, перебрался из Харбина в более спокойный Мукден, оставив своим заместителем в Харбине полковника А.В. Эглау. В 1925 г. в состав легитимистской организации вошел генерал Акинтиевский, являвшийся членом харбинского Офицерского союза. Акинтиевский вместе с полковниками Я.Я. Смирновым и В.Н. Федоровым входил в т. н. оперативный отдел союза, поддерживавший связи с партизанами. Уход Акинтиевского к легитимистам вызвал его удаление из рядов Офицерского союза, ориентировавшегося на в. кн. Николая Николаевича [Там же, д. 4922, л. 97]. В то же время переход в ряды оппонентов «николаевцев» человека, тесно связанного с работой боевого подполья, не мог не нанести ущерба деятельности последних. В дальнейшем Акинтиевский будет одной из ключевых фигур в легитимистской организации Маньчжурии, работая до 1930 г. нелегально, поскольку являлся официальным сотрудником Коммерческого отдела Управления КВЖД и имел китайское подданство.

Несмотря на предпринимавшиеся «кирилловцами» попытки привлечь в свои ряды как можно больше бывших военных, до конца 1920-х гг. влияние легитимистов в Китае было незначительным, а численность крайне невелика. Согласно справке, составленной в недрах БРЭМ в 1930-е гг., численность легитимистов в Харбине до конца 1920-х гг. едва превышала сто человек [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 46300, л. 205]. В Мукдене, по данным советского консульства, в 1928 г. в кирилловской организации Жадвойна[225] состояло 8 человек, все бывшие офицеры. Заместителем полковника являлся офицер Адланов, служивший швейцаром в гостинице «Ленгмюллер» и работавший на японскую жандармерию [АВПРФ, ф. 0100, оп. 12, п. 152, д. 48, л. 4, 39, 90][226]. Адланов поставлял Жадвойну свежие политические новости, которые тот, в свою очередь, направлял в Сен-Бриак. Невысокая численность легитимистов в Китае объяснялась не только тем, что многие военные не приняли провозглашения в. кн. Кириллом Владимировичем себя императором и более высокой популярностью в. кн. Николая Николаевича в военной среде, но и тем, что легитимистское руководство долгое время уделяло мало внимания Дальнему Востоку. В окружении Кирилла Владимировича только генерал Лохвицкий отстаивал дальневосточное направление в качестве приоритетного для работы КИАФ [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 198–208; Граф, 2004, с. 133].

В отличие от «кирилловцев» «николаевцы» проявили гораздо большую заинтересованность в Дальнем Востоке. К тому же этот интерес возбуждался многочисленными «свидетельствами» подъема антибольшевистской борьбы в Сибири и на Дальнем Востоке России и готовности военной эмиграции выступить против большевиков под руководством в. кн. Николая Николаевича[227]. Весной 1924 г. в Париж из Китая прибыл прапорщик Н.А. Остроумов, секретарь харбинского епископа Нестора (Анисимова), активного сторонника Белого движения. Остроумов был уполномочен белыми организациями Маньчжурии сообщить великому князю о мощном подъеме антибольшевистской борьбы на Дальнем Востоке и просить помощи из Европы [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report]. В. кн. Николай Николаевич, поддавшись соблазну взять под контроль военную эмиграцию в Китае, распорядился направить на Дальний Восток своего представителя, каковым стал Генерального штаба генерал-лейтенант А.С. Лукомский.

Лукомский в это время работал в США по т. н. секретной линии, возглавляемой генералом от инфантерии А.П. Кутеповым, имея задачу заручиться поддержкой американских противников большевиков, в чем мало преуспел. Находясь в Нью-Йорке, Лукомский получил письмо от Кутепова с предложением отправиться на Дальний Восток. Кутепов полагал, что Лукомский – «единственное лицо, способное разобраться в сложной обстановке на Дальнем Востоке» [ГАРФ, ф. Р-5829, оп. 1, д. 11, л. 19]. В преддверие поездки Кутепов напутствовал Лукомского, говоря о необходимости «всю “публику” Дальнего Востока скрутить, а то они там сильно разболтались. Разговаривать необходимо со всеми, кто признает авторитет ВК [великого князя]» [Там же, л. 21 об]. Получив денежный перевод от великого князя, осенью 1924 г. Лукомский выехал в Сан-Франциско, откуда отплыл в Японию.

Поездка Лукомского имела секретный характер. Он получил предписанием ни в коем случае не разглашать ее истинных целей, представляя вояж как частное предприятие. Но, как отмечал в своем дневнике генерал, уже в Сан-Франциско цель его поездки перестала быть секретом. Главным виновником этого был прапорщик Остроумов [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report].

Прибыв в Токио, где он должен был прощупать почву о возможности заключения союза против большевиков с Японией[228], Лукомский встретил здесь весьма холодный прием. Японское правительство в это время вело переговоры о подписании соглашения с СССР и не желало компрометировать себя какими-либо контактами с антибольшевиками. Было очевидно, что ни Япония, ни маньчжурский диктатор Чжан Цзолинь, тесно связанный с японцами, в ближайшее время не только не станут союзниками, но и не допустят на контролируемой ими территории создания плацдарма для борьбы против Советской России. Еще находясь в японской столице, Лукомский отказался от поездки в Харбин, где первоначально предполагал обосноваться и оттуда вести работу. Основным местом его трехмесячного пребывания в Китае стал Шанхай.

В Токио и Шанхае представитель великого князя имел ряд встреч с деятелями военной и политической эмиграции, а также установил письменные контакты с некоторыми интересовавшими его лицами. На основании полученной информации Лукомский сделал несколько неутешительных для центра выводов. За редким исключением почти все, с кем он имел возможность общаться, подчеркивали, что ни в Сибири, ни на Дальнем Востоке России, несмотря на высокую степень недовольства советским режимом, нет достаточных сил и необходимых условий для подъема мощного антибольшевистского выступления. У дальневосточной антибольшевистской эмиграции отсутствует внешняя поддержка в лице Японии и Китая, нет финансовых средств и оружия. Почти прекратилось белое партизанское движение в приграничных районах. Русские военные силы на Дальнем Востоке находятся в состоянии крайнего разложения, и подготовить дисциплинированную и боеспособную армию за короткий срок невозможно. Проблему составляло и недостаточное количество высококвалифицированных офицерских кадров, а также людей, оставшихся верными идеям антибольшевистской борьбы.

Значительный интерес представляет характеристика, которую Лукомский дал старшему комсоставу Русской армии, обосновавшемуся в Китае. В дальнейшем эти оценки использовались окружением великого князя и руководством РОВС в их работе с Дальним Востоком.

Ни один из двенадцати генералов, о которых пишет Александр Сергеевич, не обладал, по его мнению, необходимыми качествами военачальника и лидера, способного объединить вокруг себя русскую военную эмиграцию в Китае. Одних он счел, несмотря на их высокие профессиональные качества, недостаточно политически надежными (генералы Самойлов, Володченко, Колокольцев, Андогский, Хрещатицкий)[229]. Других – недостаточно волевыми (генералы Плешков и Ханжин). Третьих – годными только для административной или строевой службы (генералы Вальтер, Жуков, Сычев). Как покажет будущее, Лукомский мало в ком ошибся. В отношении генерала М.К. Дитерихса, будущего главы Дальневосточного отдела РОВС, он также весьма проницательно отметил: «Безукоризненно честный человек, но потерял всякую веру в возможность работы. Настроен болезненно-мистически и для работы вряд ли теперь полезен. По крайней мере, в настоящее время. Если же “дух” к нему вернется – будет, наоборот, очень полезен» [Ibid][230].

Среди генштабистов Лукомский назвал лучшими генералов С.Н. Люпова, А.И. Андогского, П.Г. Бурлина и К.К. Акинтиевского, указав, что последний, по-видимому, склоняется в пользу в. кн. Кирилла Владимировича[231]. Из генералов, получивших свои звания в период Гражданской войны, он особо выделил Ф.Л. Глебова и К.П. Нечаева[232], с которыми лично встречался в Шанхае. Интерес к Глебову и Нечаеву был обусловлен и тем, что оба генерала имели в своем подчинении воинские контингенты. Но, если воинская группа Глебова с каждым месяцем, проведенным на палубах старых кораблей без особых надежд на будущее, таяла, то возглавляемый Нечаевым русский отряд (с 1925 г. – Русская бригада), находившийся с середины 1924 г. на службе в армии маршала Чжан Цзолиня, набирал популярность в эмигрантской среде и быстро рос в своей численности.

Встречался Лукомский и с атаманом Семеновым. Несмотря на симпатию, которую пробудил в нем этот человек[233], генерал отнесся к его деятельности достаточно осторожно, памятуя о том, какую роль Семенов сыграл в свое время в разложении Восточного фронта, и о его крайней непопулярности в широких слоях эмиграции. Семенов, оказавшийся в это время не у дел, переставший интересовать кого-либо, кроме японцев[234], метался из стороны в сторону. В конце 1924 г. он предложил свои услуги маршалу Чжан Цзолиню, но встретил отказ, так как против атамана выступило большинство русских военных советников. Семенов был вынужден возвратиться в Токио. Его «представителем» в Русском отряде Мукденских войск считался генерал Клерже, одно время являвшийся главным русским советником у Чжан Цзолиня [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 173, 174][235]. После неудачи у Чжана Семенов то пытался отдаться под руку в. кн. Кирилла Владимировича [Там же, с. 157, 158], то перейти в стан «николаевцев», то наладить контакты с большевиками [Там же, с. 178–196]. Советская разведка, имея связи с семеновским окружением[236], так и не решилась использовать атамана для осуществления масштабных целей в Китае.

В заключительной части своего доклада великому князю о состоянии дел в Китае Лукомский писал: «Вообще же офицерская масса страшно опустилась, развратилась и потеряла моральные устои. Очень незначительная часть офицерства устроилась хорошо или сносно; большинство же влачит жалкое прозябание и, в борьбе за существование, опускается все ниже и ниже». Организации, которые могли бы объединить вокруг себя военных, являются малочисленными и неавторитетными [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report].

Что касается кадров, которые можно было бы привлечь к гражданскому управлению на Дальнем Востоке, Лукомский выделил всего четырех человек – генерала Д.Л. Хорвата, бывшего управляющего КВЖД, Н.Л. Гондатти, бывшего губернатора Приамурья, юриста И.К. Артемьева, в прошлом председателя Земской Думы в Приморье, и С.В. Востротина, министра торговли и промышленности в «Деловом кабинете» Хорвата (1918). «Больше крупных имен нет, – писал Александр Сергеевич, – все же входящие ныне в различные “общественные” организации фактически никого не представляют и значительных лиц среди них нет. У многих репутация сильно испорчена» [ГАРФ, ф. Р-5829, оп. 1, д. 11, л. 79].

Вполне объективно оценивая ситуацию в ближайшем к России регионе Китая, Маньчжурии, и влияние здесь Японии, Лукомский понимал, что создание в одном из районов Маньчжурии русского вооруженного отряда, который мог бы «сыграть серьезную роль, если бы в областях Дальнего Востока вспыхнуло противобольшевистское восстание», возможно только с разрешения японцев[237]. Из доклада и записок Лукомского можно выявить два варианта создания русского вооруженного отряда, основанные на предложениях представителей местной эмигрантской общины. Согласно сообщению генерала Андогского, полученному им якобы из японского штаба в Мукдене, японцы хотели нанять 3–4 тыс. русских военных для охраны строящейся ими железнодорожной линии Таонаньфу – Цицикар. Лукомский сразу отдал распоряжение генералу Бордзиловскому, председателю Офицерского союза в Харбине, о необходимости воспользоваться этим предложением, «если наем охраны не будет связан контрактом на определенный срок» [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report].

Другой вариант организации русского вооруженного отряда был подсказан проживавшим в Хайларе классным фельдшером Забайкальского казачьего войска Выговским, который вместе с Остроумовым приезжал к Лукомскому в Шанхай. Выговский указал на территории прилегающего к российскому Забайкалью Трехречья месторождения золота и свинцово-серебряных руд. Эти месторождения могла приобрести на правах концессии какая-либо из иностранных держав (Лукомский отдавал предпочтение Соединенным Штатам) [ГАРФ, ф. Р-5829, оп. 1, д. 11, л. 92], обеспечив формирование на этой территории крупного русского охранного отряда [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report].

По-видимому, ни тот ни другой вариант, кстати, так и не реализовавшиеся, не очень устраивали центр. Организация же самостоятельного русского воинского подразделения на территории Маньчжурии даже при благосклонной позиции Японии была маловероятной из-за крайнего разложения воинской массы, отсутствия общепризнанных авторитетов и больших финансовых расходов. Лукомский определял примерную сумму расходов на организацию крупного вооруженного отряда в 340 тыс. американских долларов [Ibid].

Таким образом, Русская («нечаевская») бригада в войсках Чжан Цзолиня не рассматривалась «николаевцами» как подразделение, способное выполнять самостоятельные задачи на антисоветском фронте. Во-первых, Русская бригада являлась регулярным подразделением Мукденских войск и не могла иметь двойного подчинения, а маршал Чжан Цзолинь в ближайшей перспективе не собирался вступать в широкомасштабный конфликт с Советским Союзом, стремясь к укреплению своей личной власти на севере и востоке Китая. Во-вторых, и Лукомский не мог об этом не знать, «политические» мотивы службы в китайской армии были характерны лишь для небольшой части русских военных, для подавляющего большинства это был привычный способ заработать на жизнь. Генерал Нечаев первым во всеуслышание назвал себя и своих подчиненных ландскнехтами, воюющими исключительно за деньги [Зубец, 2010, № 36, с. 49]. Поступив на китайскую службу, Нечаев практически порвал с Офицерским союзом в Харбине, хотя перед отъездом в армию обещал информировать руководство союза и действовать согласно его директив [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 547]. Во время своего посещения Харбина в феврале 1925 г. Нечаев старательно избегал контактов с членами Офицерского союза, «по делам никого не принимал, пьянствовал…» [Там же, с. 549]. Это заставило Офицерский союз в дальнейшем искать пути отстранения Нечаева от руководства бригадой.

Покидая Дальний Восток в марте 1925 г., генерал Лукомский назначил своим помощником генерала П.Г. Бурлина, служившего в то время военным инструктором в полицейском управлении города Ханькоу, расположенного в центральной части долины Янцзы. Также важно отметить, что представители военной эмиграции на Дальнем Востоке были подчинены непосредственно в. кн. Николаю Николаевичу, а не генералу Врангелю, с которым у великого князя были достаточно натянутые отношения.

С генералом Бурлиным Лукомский познакомился в Токио, куда последний прибыл специально для встречи с уполномоченным великого князя, а позднее останавливался у него на квартире во время своего посещения Ханькоу. Причины, побудившие Лукомского назначить своим помощником офицера, проживавшего в городе с русским населением в 3–4 сотни человек, расположенном далеко от основных центров русской военной эмиграции в Китае, и не обладавшего значительным авторитетом в военной среде[238], можно объяснить следующим.

Во-первых, как писал позднее Лукомский, генерал М.М. Плешков, старший из русских генералов на Дальнем Востоке, был «человеком устаревшим», другие крупные военные фигуры, как то генералы Ханжин, Дитерихс и Вальтер, не хотели встать во главе объединения военных. Бурлин же был «лицом не одиозным для каких-либо широких кругов, не находился в какой-либо организации Дальнего Востока, не имел грязного хвоста и вообще был одним из генералов, против которого ничего серьезного никто не мог возразить» [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 143, л. 186]. Во-вторых, свою роль, возможно, сыграла активность Бурлина, его связи с белопартизанским движением и желание работать под руководством великого князя. В-третьих, соображения финансовые. Лукомский понимал, что казна великого князя не располагала возможностью финансировать (по крайней мере, в ближайшее время) организационную деятельность военной эмиграции в Китае. Поэтому нужны были люди, способные начать работу без финансовой поддержки из Европы. Бурлин имел в Ханькоу тесные связи с Е.Н. Литвиновой, вдовой одного из русских «чайных королей», спонсировавшей белых. Сам Лукомский во время своего посещения Ханькоу получил от Литвиновой 20 тыс. китайских долл. (это составляло около 10 тыс. американских долл.), чем не только окупил расходы на свою командировку, но и обеспечил казне великого князя существенное прибавление [Там же, ф. Р-5829, оп. 1, д. 11, л. 10]. Соображения организации работы без издержек для казны великого князя, по-видимому, стали определяющими в выборе кандидатуры Бурлина. Вместе с тем, назначение Бурлина помощником уполномоченного в. кн. Николая Николаевича на Дальнем Востоке официально не было оформлено[239], что вызвало в дальнейшем немало проблем.

Представителем великого князя на территории Маньчжурии и начальником Маньчжурских воинских групп был назначен генерал Плешков. Лукомский в своей характеристике писал о Плешкове, как о человеке «безукоризненно порядочном и пользующемся престижем среди офицерства», но остающимся до сих пор большим барином, который «черной работы не любит». К тому же он «слабоволен и требует при себе хорошего и твердого начальника штаба» [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report]. Таким образом, назначение Плешкова в качестве представителя великого князя было обусловлено не столько его реальными возможностями возглавить антибольшевистскую работу, сколько его высоким авторитетом среди части офицерства, обеспечивавшим ему поддержку со стороны военных организаций.


Главными задачами, поставленными центром перед генералом Бурлиным и другими старшими офицерами, признавшими в. кн. Николая Николаевича Верховным Вождем, стали объединение работы русских военных организаций в Китае, установление связи с российскими территориями Дальнего Востока и получение оттуда достоверной информации, организация более правильной и продуктивной работы по сбору средств в специально учрежденную для финансирования антибольшевистской борьбы Особую Казну великого князя [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 143, л. 185 об]. Вероятно, еще одной задачей являлась организация «своей» боевой единицы, которая в случае необходимости могла бы выполнить роль кадра для развертывания подразделений антибольшевистской армии. Поскольку непосредственное создание «своей армии» на территории Китая было крайне затруднено, предполагалось поддерживать связи с уже имевшимися частями (Русской бригадой Шаньдунской армии) и по возможности установить контроль над их русским руководством. Забегая вперед, нужно отметить, что ни одна из этих задач не была в полной мере выполнена.

Несмотря на то, что многие военные организации, включая казачьи, признали главенство в. кн. Николая Николаевича, объединяться они не спешили. Из крупных организаций бывших военных в Харбине о своем подчинении великому князю высказались Офицерский союз и Восточный казачий союз, а также сформированная при ХКПРБ Забайкальская казачья станица. Инициатором создания станицы был генерал Шильников, освобожденный в начале 1925 г. из китайской тюрьмы и сразу же взявшийся за консолидацию забайкальского казачества. В руководство станицы, первоначально насчитывавшей около 120 человек, вошли бывшие соратники Шильникова – генерал-майор П.М. Закржевский[240] (член правления) и полковник Трухин (секретарь) [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 557; BAR. ROVS Papers, box 68, f. Far East to Central Office (1927–1931)].

О своей ориентации на в. кн. Николая Николаевича заявил харбинский Окружной совет Объединенных монархических организаций Дальнего Востока и Сибири под руководством Д.В. Мурзаева. В феврале 1925 г. Окружной совет учредил Военный отдел для разработки вопросов, связанных с подготовкой борьбы с красной властью в России. Отдел, вероятно, возглавлялся генералом Косьминым. В обязанности Военного отдела входили регистрация и объединение всех военных группировок, входивших в объединение Совета; учет сил военных группировок по их численному составу, родам оружия и боеспособности; регистрация командного состава военных группировок не только входящих в объединение, но и известных Военному отделу; сводка сведений о нравственных и служебных качествах командного состава; назначение и утверждение на командные должности во все военные группировки, входящие в объединение; военная агентура и агитация [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 95, 96].

В целом «николаевской» ориентации придерживались и более мелкие объединения: Союз Георгиевских кавалеров, Союз офицеров гвардии, Семья артиллериста, Кают-Компания, Харбинское отделение Комитета борьбы против III Интернационала – организации Обера, созданной в Европе в 1924 г.

Уже во второй половине 1925 г. в Харбине оформился «николаевский» актив в составе генералов Бордзиловского[241] (председатель Офицерского союза), Сычева[242] (один из руководителей Восточного казачьего союза) и Шильникова. Генерал Плешков, как глава Маньчжурских воинских групп, играл скорее декоративную роль.

Офицерский союз, ВКС и Забайкальская казачья станица имели непосредственное отношение к деятельности белопартизанских групп в районах ст. Маньчжурия, Сахаляна, ст. Пограничная и в Трехречье. Главными претендентами на руководство партизанским движением, ориентированном на Забайкалье и Приамурье, являлись генералы Шильников и Сычев. Важную роль в получении секретной информации, выправлении необходимых документов и осуществлении связи между Харбином и периферией играли члены военных организаций, служившие в китайской полиции.

В Шанхае сторону в. кн. Николая Николаевича приняли Союз служивших в Российских Армии и Флоте и Казачий Союз. В то же время, признавая великого князя в качестве Верховного Вождя, Казачий Союз в делах невоенных предпочитал сохранять самостоятельность, заявляя, что «по своим казачьим вопросам остается со своей казачьей программой» [ГАРФ, ф. Р-5963, оп. 1, д. 24, л. 37 об][243]. Ряд военных организаций, существовавших в Мукдене, Тяньцзине, Дайрене, Циндао также приняли «николаевскую» ориентацию. Это относилось к мукденскому Союз военнослужащих, тяньцзинским ССРАФу и Оренбургской казачьей станице. В Дайрене первое «николаевское» военное объединение – Военный кружок – было создано только осенью 1927 г. в составе 12 человек (генерал-лейтенант Забайкальского казачьего войска Д.Ф. Семенов, генерал-лейтенант Оренбургского казачьего войска В.М. Панов, генерал-майор Забайкальского казачьего войска К.В. Ловцов, полковники Л.Л. Жирар де Сукантон и Яковлев, и др.). Руководил кружком генерал Ханжин [Там же, ф. Р-5826, оп. 1, д. 146, л. 74 об].

Членский состав «николаевских» военных организаций в Китае был представлен преимущественно бывшими русскими офицерами и отдельными нижними чинами, принимавшими участие в Гражданской войне вплоть до ее последнего этапа в Приморье (1921–1922), главным образом «каппелевцами», а также частично «дутовцами», «анненковцами» и другими атамановцами. «Семеновцев» среди «николаевцев» было немного, значительно больший процент «семеновцев» входил в организации легитимистов.

Авторитет в. кн. Николая Николаевича признавали не только бывшие военные, но и представители старой российской администрации, в том числе генерал Хорват, постоянно проживавший в Пекине[244].

Единственной территорией Китая, где влияние «николаевцев» и «кирилловцев» практически не ощущалось, а русские военные организации существовали почти автономно, являлся Синьцзян. Среди «китайских документов» в архиве РОВС есть лишь одно письмо от подполковника Папенгута, главы местного Офицерского союза, с предложением переправить святыню Оренбургского казачьего войска, икону Табынской Божьей Матери из Китая в Европу [Там же, д. 153, л. 23, 23 об][245]. Положение бывших русских военных и вообще эмигрантов в Синьцзяне хорошо иллюстрирует письмо бывшего российского консула в Урумчи А.А. Дькова к в. кн. Николаю Николаевичу от 1928 г.: «Ныне нас осевших в Урумчи православных свыше ста человек. Все перебиваемся кое-как, заработка нет… Один полковник в Кульдже – Петров с семьей бедствует, но не расстается все еще со своими погонами. Другой – есаул Попелявский, с гордостью все еще носящий погоны честные офицерские, сидит в тюрьме вот уже семь лет». Полковник Жетанер[246] практически ослеп из-за глазной болезни. Дьяков просил помощи в освобождении из тюрьмы Попелявского и переправке указанных офицеров в Северный Китай [Там же, л. 316, 324].

В Кульдже в 1926 г. находилось не менее 300 бывших военных (около 50 офицеров). Большая часть из них были зарегистрированы в советском консульстве и надеялись возвратиться домой. Некоторые из бывших военных сотрудничали с советской разведкой. К наиболее активным белогвардейцам и вредным элементам советская сторона относила подполковника Папенгута, полковника Вяткина (старшина эмигрантской общины)[247], капитана Д.К. Шелестюка, есаула Лясковского, поручика Мамарова, сотника Франка, ротмистра Мадрыкина [АВПРФ, ф. 0100, оп. 10, п. 131, д. 92, л. 47–52]. Здесь же в Кульдже и ее окрестностях продолжали существовать два русских военных объединения, представленных в основном членами бывшего отряда атамана Дутова. Это возглавляемый подполковником Папенгутом Офицерский союз, насчитывавший в 1928 г. 120–130 человек, и группа войскового старшины Ткачева в составе не более 35 человек. После смерти Ткачева в 1926 или 1927 г. группу возглавил сотник И.В. Могутнов (бывший офицер 1-го Оренбургского казачьего полка личного отряда атамана Дутова, 1921–1922) [Наземцева, 2013, с. 117].


Генерал Бурлин, начав работу по объединению военных организаций после отъезда генерал Лукомского, совершил в 1925 г. две поездки по городам, в которых имелись организации военных. Однако ни Харбин, ни зону КВЖД он так и не посетил, по-видимому, опасаясь советской разведки. Поездки Бурлина были не очень успешными из-за неопределенности его статуса, поэтому он в дальнейшем неоднократно обращался к Лукомскому, поднимая вопрос об официальном утверждении своих полномочий [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 139]. Тем не менее, центр, как это видно из письма Лукомского генералу Глебову, только в мае 1926 г. официально объявил, что Бурлин является помощником уполномоченного в. кн. Николая Николаевича на Дальнем Востоке, столкнувшись с тем, что большинство организаций отказывались признавать Бурлина, считая его самозванцем [Там же, д. 143, л.185]. Возможно, в Париже опасались как бы Бурлин, получив особые полномочия, не объявил себя новым «атаманом».

Пребывание Бурлина в Шанхае в ноябре 1925 г. вызвало демарш со стороны «кирилловцев». Группа морских офицеров во главе с контр-адмиралом Безуаром выступила в одной из шанхайских газет с открытыми выпадами против в. кн. Николая Николаевича. По мнению Гроссе, выступление Безуара было секретно инициировано атаманом Семеновым, недовольным «посягательством» Бурлина на «будущие» японские деньги Семенова. Событие не осталось без внимания иностранных властей Международного сеттльмента. Безуара призвали к ответу за то, что его группа, ранее выпрашивавшая у англичан средства на ведение антисоветской «боевой» работы в Китае, теперь «расстраивает единство русского офицерского союза, подготавливающего активное выступление против красных русских по директивам в. кн. Николая Николаевича». Безуар был вынужден давать объяснения и извиняться [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 123–125]. Нужно отметить, что метод провокаций и политических демаршей был излюбленным средством борьбы легитимистов против более авторитетного и многочисленного «николаевского движения», как в Европе, так и в Китае.

В январе 1926 г., уйдя (возможно, будучи уволенным) со службы в полицейском управлении Ханькоу, Бурлин вплотную занялся «объединительной политикой». Себе в помощники Петр Гаврилович взял генерала Лебедева, отношение к которому в военной среде было не лучшим, но никого другого Бурлин привлечь не мог, так как не было денег платить жалование, а Лебедев по каким-то причинам готов был работать безвозмездно.

Отсутствие сколько-нибудь серьезного финансирования антисоветской работы было камнем преткновения для антибольшевистского движения. Бурлин не входил в руководство ни одной из военных организаций (Лукомский считал этот момент положительным), часть денежных ресурсов которой мог бы использовать на нужды объединения. Личные финансовые дела генерала были также весьма плачевны – заштатные деньги, полученные им после увольнения, быстро заканчивались, работы он не имел, жена была больна и не могла работать так, как раньше. К тому же на руках у Бурлина была трое сыновей детского возраста [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 139, л. 23]. От полного краха спасали только небольшие денежные субсидии от Литвиновой [Там же, д. 140, л. 270]. В связи с отсутствием средств Бурлин просил у Лукомского разрешения оставлять в своем распоряжении часть сумм, собираемых для Особой казны [Там же, д. 139, л. 43, 44]. Но центр лишь один раз передал генералу небольшую сумму – часть денежного сбора Патриотического вечера, организованного активной общественницей Шанхая Принс в 1926 г. Эта сумма составила всего 485 китайских долл. [Там же, л. 21].

По приезду в Шанхай в начале 1926 г. Бурлин застал здесь ожесточенную грызню между различными эмигрантскими организациями и отдельными эмигрантскими деятелями. Выступая в качестве своеобразного арбитра, генерал пытался примирить Гроссе, которого считал «человеком дельным и полезным работником» [Там же, л. 37], и Комитет защиты прав[248], генерала Глебова и полковника Казакова, атамана Дальневосточной казачьей станицы[249], повлиять на полковника Колесникова, мелочно конфликтовавшего с журналисткой Марией Звездич (Е.К. Гедройц)[250]. Но добиться большого успеха ему не удалось [Там же, л. 37, 40]. И самое главное, ни от руководства ССРАФ, ни от руководства Казачьего Союза, двух крупнейших военных организаций Шанхая, располагавших относительно неплохой материальной базой, Бурлин кроме обещаний никакой поддержки не получил. Ни Вальтер, ни Шендриков ни о какой активной антибольшевистской работе и не помышляли.

В Шанхае Бурлина застала телеграмма из Мукдена от генерала Томашевского, служившего военным советником у Чжан Цзолиня. Томашевский срочно вызывал Бурлина в Мукден, так как в связи с конфликтом между советским руководством КВЖД и властями ОРВП решался вопрос о поддержке белых и создании из их числа новых воинских формирований. Но вскоре конфликт разрешился и китайцы от своих намерений отказались [Там же, л. 52].

Находясь в Мукдене, Бурлин несколько раз встречался с генералом Хорватом, жившим на квартире генерала Клерже. Хорват выражал свою готовность содействовать помощнику уполномоченного великого князя в объединении эмиграции [Там же, л. 34]. Но дальше слов дело не пошло. Кроме того, в период китайского нового года Бурлин посетил Харбин, где пробыл три недели. Описывая свою поездку Лукомскому, генерал отмечал, что в Харбине все еще чувствуется сильное переживание железнодорожного конфликта, поскольку все ожидали прихода красных. Белых конфликт застал врасплох. Неподготовленными оказались и Офицерский союз и примкнувшие к нему молодежные организации – мушкетеры и крестоносцы, и даже офицеры Корпуса Императорской Армии, хотя и были частично мобилизованы, «но все их мероприятия проходили не вполне гладко, чувствовался в плане самообороны недостаток продуманности». Оружия у белых совсем не было и хотя оружие в минуту необходимости обещали дать китайцы, но и здесь вопрос не был до конца решен [Там же, л. 29].

В Харбине Бурлин имел ряд встреч с руководителями военных организаций, не выказавшими, однако, особого стремления считаться с неофициальным помощником уполномоченного великого князя. Генерал Плешков, которому Бурлин передал письмо от Лукомского, где указывалось, что Бурлин имеет независимость в работе и не подчиняется главе Маньчжурских воинских групп, был этим не очень доволен. Независимость Бурлина вызвала особое неудовольствие у «юного окружения» Плешкова [Там же, л. 30], в состав которого входили полковник А.А. Тихобразов, ротмистр П.П. Квятковский и др.

Во время встречи Бурлина с генералом Сычевым последний высказал опасения относительно деятельности генерала В.Д. Косьмина[251], стремившегося подчинить себе Окружной совет Объединенных монархических организаций и возглавить национальную работу на Дальнем Востоке, в том числе, перетянув на свою сторону эмигрантскую молодежь – мушкетеров и крестоносцев. Реальной подоплекой этого недовольства, как отмечал Бурлин, являлась боязнь Сычевым конкуренции со стороны Косьмина в подпольной работе в Амурской области, которую тот собирался вести с опорой на есаула Черных.

Бурлин, у которого не получалось «сработаться» с «харбинской тройкой», явно симпатизировал Косьмину, своему однокашнику по Военной академии. Осознавая, что Косьмин «резкий, нервный, властный, неуживчивый человек, увлекающийся и способный натворить такой каши, которую трудно потом расхлебать», и критикуя его по-солдатски прямолинейные действия в отношении Окружного совета, где Косьмин занял пост вице-председателя, помощник уполномоченного великого князя, тем не менее, считал его наиболее энергичным сотрудником, который при «известном неослабном руководстве» может принести пользу. Поэтому, заявляя Лукомскому, что работа Сычева, в конце концов, сведется к бесполезной переписке и выпрашиванию денег, Бурлин дал Косьмину поручение принять на себя руководство деятельностью есаула Черных по амурскому направлению [Там же, л. 22]. Кроме того, руководители Союза мушкетеров, посетившие Бурлина в Харбине, заявляли свое желание иметь Косьмина своим руководителем военной подготовки, в чем генерал никаких препятствий не видел [Там же].

Другим активным антибольшевиком в Харбине, к которому Бурлин проявил интерес, считая, что его можно использовать в работе, являлся генерал Андогский. Однако репутация Андогского в военной среде была далека от безупречной[252]. К тому же против него выступал Косьмин. Косьмин, по словам Бурлина, демонстрировал ему копию письма Андогского к начальнику Красной Академии Генштаба П.П. Лебедеву с предложением сотрудничества [Там же, л. 31]. Обвинения в адрес Андогского в связях с большевиками, в то время не имевшие серьезных доказательств, теперь подтверждаются сведениями из архивов советской разведки. Андогский действительно сотрудничал с советскими агентами, но поскольку его информация была признана неактуальной, связи с ним решено было прекратить [Алексеев М., 2010, с. 358].

Итак, «объединительная» политика Бурлина в Харбине выглядела по меньшей мере странно. Не сумев выстроить отношения с наиболее авторитетными фигурами, руководителями крупных военных объединений, Петр Гаврилович сделал ставку на своего рода «маргиналов», способствуя тем самым дезорганизации деятельности военной эмиграции. На некоторое время главным сотрудником в Харбине для Бурлина стал генерал Косьмин. Чтобы не оглашать характер своих связей с Бурлиным Косьмин просил направлять ему письма через Н.А. Остроумова, но не через Плешкова и Бордзиловского [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 140, л. 380, 381].

По итогам своей поездки Бурлин рекомендовал Лукомскому ввести назначаемых начальников офицерских организаций вместо выборных, что «не оттолкнет, а скорее привлечет больше членов в сами эти организации» [Там же, д. 139, л. 43]. Возможно, тем самым он стремился продвинуть в руководство военными объединениями «своих» людей, но и эта инициатива ни к чему не привела. Официальное утверждение приказом в. кн. Николая Николаевича в 1926 г. генерала Вальтера в его должности председателя шанхайского ССРАФ, для Бурлина, который сообщал в Париж (такая же информация поступала и из других источников) о слишком высокой активности Вальтера в политическом противостоянии в Шанхае и его трениях с иерархами церкви[253], стало разочарованием.

Стремясь привести к единообразию и активизации жизни организаций военной эмиграции, Бурлин разработал инструкцию по созданию военных гарнизонов в Китае на базе десяти территориальных воинских групп: Шанхайской (город Шанхай и окрестности), Тяньцзинской (города Тяньцзин и Пекин, и их окрестности), Ханькоуской (город Ханькоу и его окрестности), Циндаоской (город Циндао и его окрестности), Мукденской (города Мукден, Дайрен, Порт-Артур и их окрестности), Чанчуньской (город Чанчунь и ст. Куанченцзы), Харбинской (город Харбин с его окрестностями и южная ветка КВЖД до ст. Куанченцзы), Восточной (населенные пункты восточной ветки КВЖД), Северной (населенные пункты по западной ветке КВЖД от Харбина до ст. Бухэду и населенные пункты в сторону реки Амур) и Западной (населенные пункты западной линии КВЖД от ст. Бухэду до границы с Забайкальем). Начальники групп должны были подбираться из числа «старших и энергичных воинских чинов», проживавших в данной местности, утверждаться по ходатайству представительства в. кн. Николая Николаевича на Дальнем Востоке и подчиняться непосредственно представительству.

219

Нередко китайское подданство брали совсем не потому, что принципиально не желали иметь дело с Советами, хотя было не мало и таких, а по причине того, что белым офицерам в советском подданстве часто отказывали.

220

Ярким примером здесь являлась судьба генерала И.М. Зайцева, выехавшего в СССР в 1924 г. В начале 1929 г. он возвратился в Китай, отбыв заключение в Соловецком лагере и бежав с пересыльного пункта Усть-Сысольска. В Шанхае многие считали Зайцева большевистским агентом и сторонились общения с ним. Не выдержав недоверия и изоляции, генерал покончил жизнь самоубийством в ноябре 1934 г.

221

Позднее, в 1930-е гг., в агентурных сведениях японского Жандармского управления в Харбине Аргунов, бывший эсер, будет представлен главной фигурой в руководстве ХКПРБ, определявшей всю политику этой организации [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 31786, т. 2, л. 29].

222

Союз Архистратига Михаила заявлял о том, что в его состав входят офицеры, солдаты и казаки, общей численностью на 1 сентября 1925 г. в 97 человек. Председателем Союза являлся некий ротмистр Попов, секретарем – корнет Пермяков-Шалыгин [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 137, л. 90, 90 об].

223

Домрачев Михаил Яковлевич, 1890 г. р., юрист. В годы Гражданской войны являлся делопроизводителем у генерала Дитерихса на Дальнем Востоке. В 1930–1936 гг. начальник канцелярии генерала Хорвата.

224

Москалев Трофим Павлович, офицер военного времени. Служил в ОМО в Броневом дивизионе, в 1920 г. начальник бронепоезда «Истребитель». В Чите в окружении атамана Семенова большой любовью не пользовался, хотя считался «человеком нужным». В 1921–1922 гг. находился в Приморье [ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 15158, л. 12].

225

Советская разведка сообщала, что Жадвойн «имеет фальшивый и переменчивый характер, политически недальновиден; умственные способности ограничены, не пользуется симпатиями у белых в Мукдене и его не любят даже в его окружении. Не может создавать планов, плывет по течению. И потому безопасен [подчеркнуто мною – С.С.] [АВПРФ, ф. 0100, оп. 12, п. 152, д. 48, л. 39].

226

Советские агенты характеризовали Адланова, как фанатика, но такого, что «пороха не выдумает».

227

Например, доклады, которые направляли в Париж полковник Колесников, генерал Глебов, епископ Нестора и др. [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 73–78, 676].

228

В письме, которое генерал Кутепов отправил Лукомскому перед его отъездом, сообщалось, что по слухам «в Токио есть много друзей нашего дела среди, главным образом, военных кругов…» [ГАРФ, ф. Р-5829, оп. 1, д. 11, л. 21 об].

229

Генералы Самойлов и Хрещатицкий в 1925 г. покинули Китай, выехав во Францию.

230

Как писал в своем докладе в. кн. Николаю Николаевичу полковник Колесников, «из всего высшего командного состава Приморской армии только один ген. Дитерихс (ныне работающий в сапожной мастерской в Шанхае) пользуется любовью и уважением, как человек глубоко честный и белоснежно-идейный» [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 76]. В середине 1920-х гг. Дитерихс получил работу конторщика, а позднее главного кассира в шанхайском Франко-Китайском банке. Большое внимание уделял работе в организованном его женой еще в 1919 г. на российской территории приюте «Очаг для одиноких беженок-подростков», вывезенном с эвакуацией в Шанхай. За весь период существования приюта (до 1936 г.) в его стенах получили воспитание и образование 40 девушек. Многие из них в дальнейшем, уже выйдя замуж и родив детей, оставались жить в приюте. Все «очаговки» относились к чете Дитерихсов как к своим родителям.

231

Положительную оценку, данную Лукомским Акинтиевскому, брат которого, к тому же, был женат на сестре Лукомского, подтверждает служивший с ним в штабе генерала Лохвицкого полковник А.П. Бендерский. В то же время Бендерский отмечал, что у Акинтиевского есть «громадный недостаток, это пьянство в компании со всяким сбродом. И на другой день какой-нибудь проходимец его первейший друг, потому что вчера они напились вместе» [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 155, л. 9].

232

Генерал Нечаев характеризовался в эмигрантских кругах крайне неоднозначно. Удивительно и даже чрезмерно храбрый командир, он мог выполнить самую сложную боевую задачу, имел высокий авторитет среди офицеров и рядового состава. В то же время генерала называли человеком «умственно ограниченным», который «сам дерзать не способен и всегда будет в большом вопросе руководим другими» [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 555], имеющим кругозор командира эскадрона. К тому же Нечаев был горячим приверженцем алкоголя.

233

Лукомский пишет, что атаман Семенов произвел на него впечатление «крупного самородка, с природным умом, сильной волей, начитанного и, по-видимому, всем интересующегося и легко воспринимающего и впитывающего в себя все его интересующее. Такие типы в прежнее время могли быть в одно и то же время и разбойниками и строителями земли». Его главным недостатком, как говорили генералу, было неумение подбирать помощников, и около него собирались самые отрицательные типы [Лукомский, 2001, с. 84]. Это лишь частично совпадает с тем, что сообщали о Семенове близко знавшие и отошедшие от него люди, почти в один голос заявлявшие о бесхарактерности и безвольности атамана. В частности, генерал Л.В. Вериго отмечал, что Семенов «по натуре – человек в высшей степени добрый и отзывчивый, но абсолютно бесхарактерный и безвольный. Как и все забайкальские казаки, правды никогда не скажет. Склонен к суеверию, и… к авантюрам, честолюбив…» [цит. по: Марковчин, 2003, с. 190].

234

Японская разведка и праворадикальные круги, в частности, организации Кокурюкай (Общество Реки Черного Дракона), стремились держать атамана Семенова в поле своего внимания, рассчитывая при возможности использовать его для работы по распространению японского влияния в Северо-Восточной Азии.

235

Многочисленные характеристики генерала Клерже показывают его человеком очень энергичным, достаточно умным, хитрым, наделенным большим самолюбием и склонным к авантюрам («человек, способный на всякую гадость»). Еще в 1919 г. он привлекался к суду по подозрению в большевизме, но был оправдан. По одной из версий, Клерже в борьбе за место советника при Чжан Цзолине способствовал смещению подполковника Грегори. В 1925 г. Клерже был отстранен от должности советника при мукденском диктаторе.

236

Два наиболее близких к атаману Семенову в первой половине 1920-х гг. генералов, М.И. Афанасьев и Л.Ф. Власьевский, обвинялись эмиграцией в работе на советскую разведку. В конце 1920-х – начале 30-х гг. «дело Афанасьева» стало предметом разбирательств в суде чести шанхайского ССРАФ, но из-за невозможности однозначно доказать его вину дело пришлось прекратить, тем не менее Афанасьев был исключен из Союза военнослужащих. Генерал Власьевский, как показывают рассекреченные документы советской разведки, действительно работал на военную разведку [Алексеев М., 2010, с. 370]. Вероятно, также обстояло дело и с Афанасьевым.

237

Японские праворадикальные круги придавали огромное значение контролю над Маньчжурией как с экономической, так и с военно-стратегической точки зрения. После восстановления двойственного управления КВЖД в бывшей полосе отчуждения активизировалась деятельность японской разведки. Разведывательные мероприятия осуществлялись не только Военной миссией, но и сотрудниками коммерческих и учебно-просветительских организаций, работавших в Маньчжурии, например, Института Японо-Русского Общества, в котором японские студенты изучали русский язык. Осуществлялись и разовые разведывательные акции. Так, в конце 1924 г. в Маньчжурии работала японская Военно-Азиатская экспедиция, установившая связь с целым рядом белых деятелей – полковниками Томичем (один из соратников полковника Патиешвили) и Каргановым, генералами Вишневским, Крамаренко, Бордзиловским [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 724, 725].

238

Бурлин после своего фиаско во Владивостоке в 1918 г. и вынужденной ссылки начальником гарнизона на ст. Ханьдаохэцзы выехал в Омск, где служил на ответственных должностях в штабе Верховного Главнокомандующего до конца 1919 г. Как и большинство штабных работников практически не имел связи с действующей армией и воинской массой, не был «каппелевцем» в полном смысле этого слова. Кроме того, отказался выехать в Приморье в 1920 г.

239

В мае 1930 г. в письме к генерал-лейтенанту Н.Н. Стогову, начальнику канцелярии РОВС, Лукомский отметит, что во время его пребывания в Китае в 1924–1925 гг. не нашлось подходящей кандидатуры из военных, которой могли бы быть предоставлены крупные полномочия, поэтому «пришлось остановиться на Бурлине, не давая ему власти, а держа его там в качестве передатчика указаний, исходящих из Парижа от В. Кн.» [BAR. ROVS Papers, box 68, f. Far East to Central Office (1927–1931)].

240

Закржевский Павел Михайлович, 1881 г. р. Окончил Читинское городское училище и Оренбургское казачье военное училище (1902). Участник русско-японской и Первой мировой войн. Офицер 1-го Нерчинского казачьего полка. В белых войсках Восточного фронта. С января 1918 г. в составе ОМО, командир кадрового артиллерийского дивизиона. Инспектор ремонтов Иркутского, Забайкальского и Приамурского военных округов; начальник ремонта Вооруженных сил Российской Восточной окраины (1920). С 1920 г. в эмиграции в Харбине. Служащий, налоговый инспектор городского самоуправления Харбина (1921–1937).

241

Личность генерала Бордзиловского, оказавшегося волей случая одним из руководителей антибольшевистского движения в Харбине, вырисовывается в достаточно негативных тонах. Подполковник Бордзиловский всю Германскую войну провел вдалеке от фронта, будучи служащим ведомства Министерства Императорского двора (1901–1917). После революции он оказался на Урале, в гор. Камышлов, где жили его родственники. Летом 1918 г. был взят большевиками в заложники вместе с другими именитыми гражданами города, но благополучно избежал расстрела, так как Камышлов был занят частями белых и чехов. По требованию нового коменданта города Бордзиловский был вынужден вступить в антибольшевистские войска (в противном случае ему грозил расстрел) и на первых порах возглавил хозяйственную часть Тобольского добровольческого отряда. В дальнейшем Бордзиловский, не обладая ни особыми военными познаниями, ни инициативой, ни храбростью (неоднократно падал в обморок в моменты опасности), но хорошо освоив искусство интриги и умение «втереть очки», сделал «головокружительную карьеру», получив чин генерал-лейтенанта и орден св. Георгия IV ст. за Тобольскую операцию [Ситников, 2016, с. 177–344]. В руководство Офицерским союзом генерал «пролез» благодаря интригам и успешно пользовался теми немногими материальными возможностями, которые давал союз. Бордзиловский с сыном имели от союза жилье (комнату в квартире, снимаемой организацией, там же располагалась канцелярия союза) и обед [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 147[. Генерал нигде не служил, но сумел дать сыну высшее образование.

242

В отличие от Бордзиловского генерал Сычев, также как и Шильников, являлся настоящим боевым офицером. Между тем, не совсем ясна его роль в передаче власти в Иркутске, начальником гарнизона которого он являлся, в руки Политцентра. По мнению ВМС, генерал Сычев благодаря своему выступлению с атаманом Семеновым в 1920 г. и с Меркуловыми в 1921 г. создал себе крайне отрицательную репутацию среди казаков и крестьян, к тому же он был человеком жадным до денег. Во время восстания 1924 г. в Амурской области якобы появление имени Сычева, как руководителя восстания, разрушило его единство. Сычев «много обещает, но его обещания мало чего стоят» [ГАРФ, ф. Р-5826, оп. 1, д. 139, л. 2, 3].

243

В программе Казачьего Союза (1925), в частности, декларировалось: «Хозяин России – Народ ее, а потому форма правления и государственного управления в ней те, которые свободно устанавливает сам русский народ через своих действительных представителей» [Там же, д. 137, л. 77].

244

В отношении Хорвата генерал Лукомский отмечал в своем докладе: «Безусловно крупный государственный деятель. Знает отлично Дальний Восток, Японию и Китай. Известен как очень ловкий дипломат. Но крайне честолюбив и если ему не уделить первую роль, то с ним работать будет более чем трудно. Я узнал, что одни слухи о том, что я предназначен на роль Представителя Вашего Императорского Высочества его обидели; он считает, что только он может представлять верховную власть в Сибири, а особенно на Д. Востоке» [HIA. Lukomskii Papers, box 1, f. Report].

245

Вопрос этот так и не был решен из-за отсутствия денежных средств у центра. Икону было предложено переправить в Русскую Духовную Миссию в Пекин.

246

Речь идет о Житанере Михаиле Константиновиче (1876 г. р.). Окончил Иркутское пехотное юнкерское училище, участник Первой мировой и Гражданской войн. Помощник командира 5-го Степного Сибирского кадрового (17-го Семипалатинского) полка.

247

Полковник Вяткин поддерживал письменную связь с Казачьим Союзом в Шанхае через полковника Грызова.

248

В защиту Гроссе в июле 1926 г. выступил совместно с руководителем «гражданских» легитимистов А. Булыгиным генерал Дитерихс, не входивший ни в одну из эмигрантских организаций. Критикуя Комитет защиты прав, авторы отмечали, что предпринятое им выступление против Гроссе «роняет достоинство русских, сеет раздор в их среде и, производя тягостное впечатление на иностранцев, может их оттолкнуть от русских и заставить отказаться от всякой помощи беженской бедноте» [Шанхайская заря, 1926, 20 июля].

249

Казаков Василий Георгиевич, 1888 г. р., из забайкальских казаков. Служил в л. – гв. Сводно-Казачьем полку. Первый призер состязаний по стрельбе и конным скачкам. Зауряд-хорунжий. Участник Первой мировой войны на Кавказском фронте. Полный кавалер Георгиевского знака отличия, кавалер Георгиевского оружия. Сотник. В 1918 г. был арестован в Иркутске, едва избежал расстрела. Служил в составе ОМО. Полковник. В военных кругах Шанхая часто характеризовался очень негативно, как скандалист, алкоголик и полный идиот [ГАРФ, ф. Р-9145, оп. 1, д. 215, л. 8].

250

Е.К. Гедройц в годы Перовой мировой войны являлась медсестрой, в период Гражданской состояла сотрудником Осведверха армии Колчака. В середине 1920-х гг. издавала в Шанхае журналы «Штандарт» и «Нива».

251

Косьмин Владимир Дмитриевич, 1884 г. р. Окончил Курскую духовную семинарию (1902), Чугуевское пехотное юнкерское училище (1904) и Николаевскую военную академию (1914). Участник русско-японской и Первой мировой войн. Старший адъютант штаба 102-й пехотной дивизии, штаб-офицер для поручений при штабе 9-го армейского корпуса. Кавалер ордена св. Георгия IV ст. Полковник (1917). В белых войсках Восточного фронта. Начальник штаба 1-й Уральской пехотной дивизии, начальник 4-й Уфимской стрелковой дивизии. Генерал-майор (1919). Участвовал в Челябинской (командующий Сводной группой) и Тобольской (командующий Уральской группой войск) войсковых операциях. Награжден орденом св. Георгия III ст. Участник Сибирского Ледяного похода. В Дальневосточной армии генерал для поручений при главнокомандующем, врид генерал-квартирмейстера армии. После эвакуации Забайкалья отказался следовать в Приморье и остался в Харбине. Во второй половине 1920-х гг. работал в Харбинском Интернэшнл Банке, в службе сопровождения грузов. Косьмин являлся активным антибольшевиком, даже несколько позируя тем, что «занимается контрреволюцией» [Русская военная эмиграция, т. 7, с. 150].

252

Генерал Андогский являлся весьма противоречивой фигурой Гражданской войны на востоке России. Находясь к моменту большевистского переворота в должности начальника Военной академии, Андогский сумел найти общий язык с большевиками. Как писал генерал Н.Т. Сукин, «генерал Андогский обладает слишком гибкой совестью и способен отлично устроиться при любом режиме». По приказу Троцкого Андогский вывез академию в Екатеринбург. Здесь он стремился удержать офицеров от участия в развернувшейся антисоветской борьбе, заявляя, что академия находится вне политики и до последнего выжидал чем закончится противостояние. Выполняя предписание красного командования, генерал эвакуировал академию в Казань и лишь небольшая часть офицеров осталась в Екатеринбурге и влилась в белые отряды. В Казани Андогский вновь выжидал и присоединился к белым только после взятия города отрядами подполковника Каппеля и капитана Степанова. Будучи человеком с большими амбициями, Андогский, опираясь на офицеров академии, в среде которых авторитет генерала был очень высок, предпринял попытку занять одно из центральных мест в руководстве белым движением в Омске. Андогский имел тесные связи с министром финансов Омского правительства Михайловым, что использовал в борьбе против генерала П.А. Белова, командующего Сибирской армией. Благодаря интригам Андогского Белов, обвиненный в германофильстве, потерял свое положение. Не последнюю роль Андогский сыграл в организации переворота в пользу адмирала Колчака. Однако и у начальника Военной академии оказались сильные противники в лице генштабистов Сибирской армии, прежде всего генералы Косьмин и Матковский. Андогский не только не был назначен начальником Ставки Верховного Главнокомандующего, но и попал в конце 1918 г. под судебное разбирательство, которое, впрочем, не дало серьезной победы противникам генерала. Андогский был реабилитирован, но уже не смог восстановить свои позиции. В связи с крахом Омского правительства и Медведевским переворотом во Владивостоке, куда должна была эвакуироваться Военная академия, Андогский предпринял попытку договориться об оставлении учащихся и преподавателей академии в Китае или переправке их в Японию или в Европу, но результатов это не дало. В дальнейшем он предлагал большевистскому руководству вывезти академию в европейскую часть страны и, в конце концов, бросил своих подопечных на произвол судьбы на о-ве Русский, выехав в октябре 1922 г. в Дайрен [Ганин, 2014, с. 190–367].

253

Тяжба вокруг домовой церкви шанхайского ССРАФ на несколько лет станет головной болью Лукомского, которого будут с одной стороны бомбардировать письмами генерал Вальтер и Иванов, глава Комитета защиты прав, а с другой – представители РПЦЗ. Главным антагонистом военных выступал архиепископ Иннокентий (Фигуровский), только после смерти которого в 1931 г. конфликт вокруг домовой церкви прекратился.

Дальневосточный тупик: русская военная эмиграция в Китае (1920 – конец 1940-ых годов)

Подняться наверх