Читать книгу Пока королева спит - Сергей Владимирович Семеркин - Страница 7

Ночь. Ветер. Дозор серых. Вот странно, у нас же сейчас всё серое: и магистрат, и магистр, и знать, и простой люд, и стража, однако только к патрулям прилип обыденный для нашего королевства эпитет "серая". И вот серые крысы в мундирах протопали по нашей улице – теперь можно выходить. Я пробрался на чердак, потом на крышу, потом перепрыгнул на соседний дом. Порядок. Здесь меня уже поджидал Шкет, под мышкой он держал своего нового змея. Мы стали топтать крыши домов, следуя намеченному загодя маршруту.

– Всё тихо? – спросил я у Шкета.

– Серые прошли, – ответил он. – А ветер знатный!

– Да, самое то.

Выйдя на точку сбора, мы подождали Малоя, который ростом был ниже Шкета, но зато у него была почти абсолютно круглая голова, и Винта, тот был тощ так, что более напоминал гвоздь, но, как говорится, прозвище если уж раз пристало, то на всю жизнь. Теперь можно начинать. Но нужно ещё проверить ветер. Я дотронулся языком до нёба, а потом до неба, это сделать легко: надо только вытащить язык изо рта как можно дальше и запрокинуть голову – тогда он достает аккурат до небес.

– Куда ветер дует? – спросил меня Винт, дождавшись окончания ритуальных манипуляций.

– Змеи будут довольны, – сообщил я ему и всем остальным благостную весть.

Мы стали отпускать с катушек суровые нитки и "сплавлять" наших змеев на волны ветра. Мой змей – почти стандартный в виде ромба, но большой – аршин в ширину и полтора в длину, хвост тянул так вообще на все три. У Шкета оказалась этажерка (я в темноте не заметил сложности конструкции его змея – подумал сначала обычный прямоугольник), причём сделанные на её плоскостях надрезы нежно шептали в ночь: "фьють-фьють". Малой как всегда проявил чудеса аэродинамики и сделал нечто похожеё на мохнатого шмеля, даже я не очень понимал, за счет чего это сооружение летало, и уточнил:

– Ползунков мертвых внутри нет?

– Обижаешь, Боцман! – строго ответил Малой.

Я ему поверил: использовать мертвых ползунков в конструкции чего-либо летающего было дурным тоном всех змеевиков. Винт запускал парного змея: на катушке вращались две вогнутые лопасти, они загребали воздушный поток и быстро поднимали змей в высоту, чем сильнее был ветер – тем больше подъемная сила, я даже порой боялся, что змей унесет Винта в небо. Он бы стал первым винтом, завёрнутым в небеса! Но обошлось, а с другой стороны можно поинтересоваться: «зачем небу винт? оно же и так там на верхотуре неплохо держится».

Где-то час мы резвились, а потом нас заметила стража. "Змеевики, сдавайтесь!" – завопили серые нам снизу, на что мы ответили дружно на счет три-четыре: "Пархатым крысам – серая смерть!" Стражники не очень-то любят, когда их называют крысами, ну а от крыс-пархатых – вообще заводятся по полной, то есть окрысиваются до звериного состояния. Мы рассыпались и стали уходить огородами (на нашем арго, огороды – это оранжереи любителей цветиков и прочей ботвы). Змеев оставили привязанными к угловым ограждениям крыши, и они ещё долго нарушали ночной порядок, ведь ведущую на крышу дверь мы основательно подперли хорошими брусьями – такие ломай не ломай, а раньше чем за полчаса не протаранишь. Проснулись окрестные жители и стали выглядывать в окна: вид четырех гордо реющих змеев и бессилие стражников веселило народ. Акция удалась на славу и закончилась без потерь – все благополучно добрались до родимых гнёзд. А я долго ещё сидел на крыше своей хибары и просто глядел на звёзды. Когда я таки добрался до спальни, Эльза уже спала… полупроснувшись от качки, которую я вызвал на кровати, и от запаха ночи, что я принёс с собой в постель, она что-то невнятно пробормотала и отвернулась от своего благоверного, то есть от меня.

С утра я мучался: Эльза не одобряла мои занятия змеями в целом и запуск их по ночам вопреки запрещающему указу магистра (а есть, интересно, что-нибудь разрешающие указы Маркела?) в частности. Мне было немножко стыдно, но не потому, что я был виноват – нет, а потому, что грустна была моя половинка, а когда твоя любимая на тебя сердится, на душе становится тяжело. У Эльзы есть три степени осерчания на меня: стадия первая, когда она шлепает меня рукой или чем потяжелее, например, скалкой, и говорит всякие резкие слова. Эта стадия легкая и часто заканчивается объятиями, поцелуями и другими приятственными занятиями. Стадия вторая, когда она плачет. Это жутко – при виде такой мокрой картины у меня сердце кровью обливается, и я места себе не нахожу. Готов на всё, в том числе на подвиги, к примеру, сменить работу на более денежную, завязать со змеями и так далее в русле «выпрямления» образа жизни. И наконец самая страшная – третья стадия, когда Эльза не ругается, не плачет, а лишь молчит и вздыхает тихо-тихо, вот так: "ах". Тут моя житейская мудрость дает сбой, я мучаюсь от вида супружницы в таком состоянии, от осознания того, что в этом виноват я-чурбан-неотесанный, и пуще всего потому, что ничем не могу это её состояние изменить, хотя бы даже на стадию вторую. Хорошо, что у Эльзы третья стадия была всего два раза за время нашего брака и ещё один раз до. Значит, этот раз аккурат четвёртый. А главное я начало проморгал. Только художников проводил, они на заработки пошли – у семейства Лужниных на носу маячил юбилей и они заказали расписать их дом в розовых тонах; только вернулся, чтобы сказать любимой и единственной, а также кормилице и умнице, что она любимая и единственная, а также кормилица и умница, а она молчит и только так тихо-тихо вздыхает: "ах". Кошмар продлился целый день и – о ужас! – целую ночь, то есть цельные, крепко сбитые календарные сутки. На следующий день у меня была смена, и я пошёл на шлюз с тяжелым сердцем, но все легче работать, чем сидеть дома в напряжении, давая пустые обещания и мучаясь. Эльза же знает, что с такой левой рукой как у меня другая должность для меня заказана, что змеев я не брошу, как не брошу и ночные вылазки с мальчишками, что… да много чего знает моя умница!

Заломило… я потёр локоть и поморщился – знакома мне эта боль, к перемене погоды… Левую руку я повредил давно, точнее мне её подбили давно. Я участвовал в мастеровых демонстрациях, ставших сейчас легендарными, тогда это были обычные беспорядки, простой несознательный дебош масс. Требовали увеличить зарплату и уменьшить продолжительность рабдня. Разве это политическая программа? Короче, без ясной цели переустройства мира, без серьёзной организации наш всплеск гормонов побуянить был несистемной глупостью. Дурака валяли десять, нет, одиннадцать лет назад, тогда все молодые подмастерья города вышли на улицы, предварительно хорошенько нагрузившись… Вышли и увидели, что вокруг много таких же молодых… предположим надежд нашей родины, хотя можно выразиться и по-другому: ублюдков. А когда молодых и горячих на улицах много, тогда они сами заводят себя и устраивают беспорядки. Сначала требовали повышения стипендий и зарплат, которые не выплачивались уже три месяца, а также восьмичасового рабочего дня, потом немного побили витрины, ну и чуток пограбили… а уж потом стали хулить весь магистрат и магистра особенно. Ясное дело, на подавления стихии "верхи" бросили войска, чтобы нас, молодых и горячих, остудить. В таких конфликтах бывает жарко: мы бросаем в солдат чем придётся (хотя они-то в задержке стипендий и зарплат совсем не виноваты), а они нас успокаивают тем, что есть в арсенале. Вот тогда мне в левый локоть и попала арбалетная стрела без наконечника. Если бы с наконечником, то прошила бы такой болт и руку и бок – как пить дать, но тогда бы уже никогда не узнал я прелестей супружеской жизни с Эльзой и много чего ещё. Но и стрелы неоконченной хватило, чтобы навсегда рука стала калечной – двигается замедленно и не может поднять выше плеча ничего тяжелого.

И жизнь дала трещину. До беспорядков я учился на плотника, но какой плотник может получиться из полуторорукого паренька? Правильно – никакой. Плотник нужен двурукий. И конечно, пенсию мне по инвалидности не выплатили, сказали так: "Когда вас ранило, вам надо было на другой стороне быть". Очень округло звучит «ранило», не правда ли, вроде и не виноват никто, ранило и всё. С тех пор перебиваюсь, где придется, стараясь выбирать работу по себе (то есть не пыльную), а не подстраиваться под всякие сложные работёнки. Вот и на шлюз устроился почти без блата, охранять жутко стратегический объект от… честно говоря, я не знаю зачем на шлюзе охрана. Скорее всего, чтобы лихие люди не привели в действие механизм ворот и не спустили бы воду, устроив, таким образом терракт, – наводнение в столице. Хотя и это маловероятно – механизм старый, везде проржавел, да и напора воды хватит лишь на то, чтобы смыть немного хлама с берегов замусоренной сейчас реки Волжанки, в старых легендах-полусказках поется-выводится, что когда-то она была могучей, широкой и чистой, да и звалась по другому – Ра (священная), но это предания давно минувших дней.

Вот и охраняю я рухлядь, уходящую "корнями" в грязную речушку, ночь через трое, с одной стороны, работа на шлюзе не бей лежачего, с другой стороны, крайне непопулярная для "нормальных" людей. Дело в том, что в старинных помещёниях шлюза иногда происходят тёмные делишки. Например, старик Михеич однажды постарел за одну ночь на двадцать лет – после этого и стали называть его стариком, ведь до той ночи было ему сорок три года с несколькими месяцами. Когда пришёл сменщик, то не сразу и признал в сгорбленном и седом старике крепкого Михеича. Но это дело прошлое и запутанное: сам пострадавший ничего не рассказал о той ночке, только запил сильно и так до сих пор побирается по кабачкам и барам. Коллеги, сторожа и охранники ему бесплатно наливают – своего рода пенсия. Только многие заплатят за его выпивку и отвернутся, или пойдут пить в другой кабак – не легко смотреть в глаза твоего вероятного будущего. Разумеется, мы все умрём, только не всем эта мысль по вкусу и многие её всячески затирают поглубже под черепом.

Нечисть на шлюзе проявляет себя чуть ли не каждое дежурство: здесь поскребёт, тут проверит на прочность засовы, под дверью может повыть – короче, скучать нам, четырём штатным сторожам, не даёт. Вот поэтому-то работают на шлюзе только люди не совсем дружащие с головой. Кроме меня, в штате числятся, а значит и жалование получают, но не просто чистятся и получают деньги, а ещё и живы, что важно: Ардо – чёрный мужик, он перенес чёрную лихорадку – болезнь почти со стопроцентным летальным исходом, которая ссушивает тело в мумию и вытягивает из человека здоровые краски, оставляя лишь одну – краску смерти, редкие выжившие чернеют кожей навсегда; который за все то время, что я его знаю, сказал лишь три слова и все они были матерные. Вилариба – веселый и бесшабашный пожиратель дамских сердец, однако с прибабахом: верит, что ползунки управляют нами, мол, мы существа несамостоятельные, марионетки в их маленьких лапках. Крендель – любит выпить, гульнуть, всегда при деньгах, что при нашей зарплате тяжело себе даже представить, а значит, скорее всего – агент охранки. Доказательств нет, поэтому мы его не повесили. Но мы с ним не пьём, на всякий случай. Такая вот подобралась компания. Ах да, забыл сказать о Слепом – старом лоцмане, он живет при шлюзе и подправляет всё, что отвалилось или сломалось, а также присматривает за объектом днём (смена сторожей длится с шести вечера до девяти утра). После девятого удара часов – а их звук с Башни точного времени прекрасно слышен на шлюзе – дежуривший в эту смену сторож идёт сдавать заводные ключи и отмычки от дверей, которые лишились всех ключей и дубликатов в незапамятные времена Слепому, а его спрашивай, не спрашивай, что случилось с другими сторожами в их дежурства – все одно услышишь единообразное: «А что с вами, шалопутами, может случиться?» и лишь иногда, по собственной инициативе, он может рассказать про баловство нечисти в предыдущеё дежурство, которое на самом деле могло случиться лет десять назад – Слепой не сторонник гипотезы линейного времени, для него вчера может быть сегодняшним днем, а завтра – вчерашним. К тому же, как заметил древний остряк: «завтра сегодня станет вчера» – как тут не запутаться? Только по выходным – дежурства суточные, и мы сдаём вахту не Слепому, а другому ночному сторожу. Вне работы мы между собой видимся редко, да это и понятно: у меня жена и змеи, у Виларибы – бабы и разгадывания всемирного заговора ползунков, у Ардо – его молчание и одиночество. Ну, а у Кренделя его легенда и, возможно, его служба в охранки (мы его не увольняем и не бьём, потому что лучше доносчик известный, чем стукач, не обнаруженный). Один лишь раз мы все втроём напились: когда слух прошел, что королева проснулась. Подобные слухи постоянно циркулируют и в столице и в провинции, но тот был наиболее будоражащий – кто-то во дворце видел королеву распекающую магистра! Но чуда не случилось и лишь Эльза на следующее утро лечила мою больную голову и ругалась на остолопов-охранников, которые могут и шлюз пропить ради своего ненасытного брюха. Можем, конечно, только кто ж его купит? Когда вы доходите до мысли, что неплохо бы чего-нибудь продать на сторону из закромов родины, оказывается, что более шустрые умники уже всё продали и пропили.

К слову, мёртвый пёс Алый как-то чует нечисть и предупреждает о ней стойкой – нос указывает направления вылазки плохих существ. Овчарка никогда не лает, ведь мёртвые собаки не лают в принципе.