Читать книгу Ленин. Спаситель и создатель - Сергей Кремлев - Страница 13

Русская буржуазия сбросила царя, чтобы продолжать войну. И вдруг приезжает энергичный человек с лозунгом: «Никаких уступок „революционному“ оборончеству! Да здравствует социальная революция!»

Как ослабить его влияние?

Ну, конечно же, сообщить, что приехал «немецкий шпион». Пик обвинений Ленина в прямом шпионаже придётся на июль 1917 года, когда его попытаются арестовать. Но уже весной «пломбированный» вагон был излюбленной темой всей «жёлтой» питерской прессы.

В некотором смысле забавно, но и показательно, что 19 апреля (2 мая по новому стилю) 1917 года поэт Александр Блок писал в письме: «Буржуа только и делают, что боятся: то хулиганов, то немцев, то Ленина, то анархии»[152].

Так или иначе, Ленин – в России, в центре событий, и отныне сам всё более становится центром событий, исходной точкой их формирования и течения. На следующий день после приезда, в 8 часов вечера 4(17) апреля 1917 года началось заседание Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, и Ленин там – сразу же – дал свой первый политический бой.

Вначале по вопросу «О положении швейцарской эмиграции» выступил бывший депутат II Думы меньшевик-интернационалист А. Г. Зурабов (1873–1920), избранный членом Исполкома Петросовета.

Зурабов вернулся в Россию из Копенгагена и подтвердил, что министр иностранных дел Милюков чинил препятствия возвращению на родину эмигрантов-интернационалистов. От имени оставшихся в Швейцарии меньшевиков он предложил Исполкому нажать на Временное правительство, чтобы были начаты переговоры об обмене эмигрантов на интернированных или военнопленных немцев.

Поясню, что «двоевластие» в России выражалось в том, что исполнительную власть осуществляло Временное правительство, но считалось, что оно находится под контролем Петросовета. Реально отношения «Временных» и соглашателей из Петросовета строились по типу Петуха и Кукушки из басни Крылова, однако, нажав на Исполком, можно было как-то повлиять и на правительство.

Выступивший после Зурабова Зиновьев предложил принять соответствующую резолюцию. Председатель Петросовета Церетели и меньшевик Богданов выступили против, и тогда слово взял Ленин…

На том же заседании Ленин был введён в состав Петроградского Совета… Это была его первая государственная, по сути, должность за всю его политическую биографию[153].

Но это было лишь начало!

Назавтра – 18 апреля 1917 года, в № 24 газеты «Правда» – печатного органа ЦК РСДРП(б), и одновременно в № 32 газеты «Известия» – печатного органа Петроградского Совета рабочих депутатов была опубликована ленинская статья «Как мы доехали». Там Ленин кратко описал то, что мы уже знаем. А через неделю после приезда – 12(25) апреля он пишет письма Карпинскому в Женеву и Ганецкому с Радеком в Стокгольм[154].

Карпинскому он, в частности, сообщал:

«…Нас пропустили, встретили здесь бешеной травлей, но ни книг, ни рукописей, ни писем до сих пор не получаем. Очевидно военная цензура работает чудесно – даже чересчур усердно, ибо Вы знаете, что у нас ни тени нигде о войне не было и быть не могло…

…Доехали чудесно. Платтена не впустил Милюков (!! – С.К.).

Атмосфера здесь – бешеная травля буржуазии против нас. Среди рабочих и солдат – сочувствие…

22. IV.1917 г. Всероссийская конференция большевиков (нашей партии) в Питере.

Черкните, издано ли наше „Прощальное письмо“, на каких языках и как идёт сбыт…

Крепко жму Вашу руку.

Ваш В. Ульянов».

В письме Ганецкому и Радеку он тоже коснулся общей атмосферы в Петрограде:

«…Буржуазия (+ Плеханов) бешено травят нас за проезд через Германию. Пытаются натравить солдат. Пока не удаётся: есть сторонники и верные. Среди эсеров и социал-демократов самый отчаянный шовинистический угар…

…Созываем 22.IV.1917 Всероссийскую конференцию большевиков. Надеемся вполне выправить линию „Правды“…

Положение архисложное, архиинтересное…»

Итак, «германский» (а по Н. Старикову – даже двойной, «англо-германский») «агент» Ленин начал действовать. Однако для «германского агента», якобы получившего «миллионы золотых марок» от «германского генштаба», Ленин повёл себя странно.

Во второй половине апреля в Петроград приехал известный датский социал-демократ Фредерик Боргбьерг (1866–1936), связанный с немецким правым социал-демократом Шейдеманом, который через полтора года войдёт в последнее имперское правительство Макса Баденского.

Боргбьерг от имени Объединённого комитета рабочих партий Дании, Норвегии и Швеции предложил социалистическим партиям России принять участие в конференции по вопросу о заключении мира. Созвать её предлагалось в Стокгольме в мае 1917 года.

23 апреля (6 мая), на заседании Исполкома Петроградского Совета, где большинство было тогда у меньшевиков, Боргбьерг откровенно сказал: «Германское правительство согласится на те условия мира, которые германская социал-демократия предложит на социалистической конференции…»[155]

Шито тут всё было, конечно, белыми нитками – «условия мира германской социал-демократии» от первого до последнего пункта написали бы германский генштаб и канцлер Бетман-Гельвег.

Так что один-то агент германского генштаба – без кавычек, в мае 1917 года по Петрограду разгуливал. Это был датчанин Боргбьерг.

Как же «помог» ему Ленин?

А вот как…

25 апреля (8 мая) 1917 года Исполком Петроградского Совета заслушал мнения партийных групп. За поездку в Стокгольм высказались трудовики, бундовцы и меньшевики. Большевики же по требованию Ленина объявили участие в такой «мирной» затее полной изменой интернационализму. А Апрельская Всероссийская конференция большевиков, проходившая в Петрограде с 24 по 29 апреля (7—12 мая), разоблачила Боргбьерга как… агента германского империализма.

Ленин прямо назвал его «агентом немецкого правительства».

На Всероссийской конференции РСДРП(б) присутствовал 131 делегат с решающим и 18 с совещательным голосом от 78 партийных организаций. Выборы на конференцию прошли на конференциях местных организаций из расчёта 1 делегат на 500 членов партии. То есть, тогда в партии состояло не менее 65 тысяч человек. Ленин на конференции говорил даже о «70 000 членов нашей партии»[156].

Сразу после революции численность организаций большевиков не превышала 40–45 тысяч человек, но, как верно отмечала сталинская «История КВП(б)», это были «закалённые в борьбе кадры». Теперь же в РСДРП(б) приходило новое пополнение, и это были тоже неплохие кадры – членский билет партии большевиков особых доходов и привилегий тогда не обещал.

С одной стороны, в период с примерно 1915 года по весну 1917 года о партии большевиков можно было говорить как о некой виртуальности, поскольку связь между руководством и партийной массой нередко почти отсутствовала.

С другой стороны, партия была и жила даже в эти сложные годы – так уж выстраивал её, так готовил её сам её вождь – Ленин. Армия генерала Монка – во всяком случае, в романе Дюма «Десять лет спустя», сохранила себя как единое целое даже в тот период, когда Монк, похищенный д’Артаньяном, в ней отсутствовал. Нечто подобное имело место – но не в романе, а в жизни, и в партии Ленина, умевшей сохранить себя и без связи с Лениным.

Теперь партийная масса была связана с Лениным напрямую, а Ленин был связан напрямую с партийной массой.

И это было хорошо.

На Апрельской конференции обсуждались комплекс политических и социальных проблем и линия большевиков в событиях. Несогласных с Лениным на конференции хватало, однако основная часть делегатов пошла за ним. Все резолюции конференции написал, по сути, Ленин, в том числе и «Резолюцию о войне», которая 29 апреля (12 мая) 1917 года была опубликована в № 44 «Правды». Начиналась она так:

«Современная война со стороны обеих групп воюющих держав есть война империалистическая, т. е. ведущаяся капиталистами из-за дележа выгод от господства над миром, из-за рынков финансового (банкового) капитала, из-за подчинения слабых народностей и т. д. Каждый день войны обогащает финансовую и промышленную буржуазию и истощает силы пролетариата и крестьянства…

Переход государственной власти в России к Временному правительству, правительству помещиков и капиталистов, не изменил и не мог изменить такого характера и значения войны со стороны России…

Поэтому пролетарская партия не может поддерживать ни теперешней войны, ни теперешнего правительства, ни его займов…»[157]

В резолюции было сформулировано и отношение Ленина к сепаратному миру с Германией:

«Что же касается до самого важного вопроса о том, как кончить возможно скорее, и притом не насильническим, а истинно демократическим миром, эту войну капиталистов, то конференция признаёт и постановляет:

Нельзя окончить эту войну отказом солдат только одной стороны от продолжения войны, простым прекращением военных действий одною из воюющих сторон.

Конференция протестует ещё и ещё раз против низкой клеветы, распространяемой капиталистами против нашей партии, будто мы сочувствуем сепаратному (отдельному) миру с Германией. Мы считаем германских капиталистов такими же разбойниками, как и капиталистов русских, английских, французских и пр., а императора Вильгельма таким же коронованным разбойником, как и Николая II и монархов английского, итальянского, румынского и всех прочих…»[158]

Как видим, резолюция о войне Апрельской конференции никак не разваливала фронт.

Что же до Боргбьерга, то Ленин, выступая 25 апреля (8 мая) на конференции, сказал:

– Я не могу согласиться с товарищем Ногиным… Не надо забывать сути и подкладки всей этой истории. Я вам прочту точно сообщённое в «Рабочей Газете» предложение Боргбьерга и отмечу, что за всей этой комедией якобы социалистического съезда кроется самый реальный политический шаг германского империализма. Тут не может быть и тени сомнения, что это предложение немецкого правительства, которое не делает таких шагов прямо и которому нужны услуги датских Плехановых, потому что на такие услуги немецкие агенты не годятся. Положение Германии самое отчаянное, вести теперь эту войну – дело безнадёжное. Вот почему немцы говорят, что готовы отдать почти всю добычу, ибо они всё-таки стремятся при этом урвать кое-что…

Зал слушал внимательно, хотя не все лица выражали одобрение и понимание. Вроде бы речь о мире, а Ленин – против.

Ленин же продолжал:

– Несомненно, что когда английские и французские социал-шовинисты сказали, что они не идут на конференцию, – они уже всё знали: они пошли в своё министерство иностранных дел, и им там сказали: мы не хотим, чтобы вы туда шли… Отрицать то, что Боргбьерг – агент немецкого правительства, нельзя. Вот почему, товарищи, я думаю, что нам эту комедию надо разоблачать. Все эти съезды не что иное, как комедии, прикрывающие сделки за спиной народных масс…[159]

Вот тебе и «пломбированный вагон»!

Вот тебе и «немецкий шпион»!

А ведь как удобно было бы укрыться за спиной Боргбьерга действительному агенту немцев…

Впоследствии отставные «социалистические» политики Февраля об истории с Боргбьергом вспоминать не любили, а если и вспоминали, то с явным намерением затемнить этот неприглядный для них эпизод. Так, уже знакомый нам бывший комиссар Временного правительства доцент Владимир-Владас Станкевич-Станка, покинувший Россию в 1919 году и с 1949 года живший в США, написал о Боргбьерге следующее:

«Подлинное же мнение большинства германской социал-демократии привёз представитель датских социалистов Боргбьерг. Он появился как-то таинственно, произнёс небольшую (!? – С.К.) речь с явными недомолвками, потом на неделю куда-то стушевался. Потом появился опять и заявил, что может приблизительно изложить мнение германских социалистов. Но это мнение отнюдь не произвело впечатления ответного рукопожатия, а скорее, попытки спекульнуть на русской революции»[160].

В общем, по Станкевичу выходило, что приезжала, мол, какая-то мелкая подозрительная «шушера», которую никто (и особенно «трудовики» во главе со Станкевичем-Станкой) всерьёз не воспринял.

А ведь пятидесятилетний Боргбьерг к тому времени был уже двадцать лет депутатом датского парламента, главным редактором центрального органа партии – газеты «Социал-демократ». К русскому Октябрю он отнёсся враждебно, в двадцатые и тридцатые годы занимал в королевском правительстве Дании посты министра социального обеспечения, а потом – образования. Поэтому тот же Станкевич говорил с ним в 1917 году «без дураков», прекрасно представляя себе немалые фактические полномочия датчанина.

Впрочем, прогерманская миссия Боргбьерга была обречена во «временном» Петрограде уже потому, что тон в мировой буржуазной политике задавал теперь Вашингтон, официально подключившийся к войне и подготавливавший поездки в Россию собственных полномочных эмиссаров типа летней миссии Элиху Рута. Ниже я познакомлю читателя с этой миссией, отсылая его за более подробными сведениями к, например, страницам с 312-й по 315-ю собственной своей книги «Россия и Япония: стравить!»

Там же можно прочесть и о, например, некой таинственной межсоюзнической конференции, проходившей в Петрограде в январе 1917 года. Полковник Хор обозвал конференцию «Ноевым ковчегом». Он считал: «Ни народ, ни правительство, ни император не хотели приезда союзной миссии… этой большой компании политиканов, военных и экспертов… Это было назойливостью в час испытаний их Родины»…

Английскую делегацию на январской конференции возглавлял лорд Альфред Мильнер, и вот как позднее оценил суть его миссии ирландский политик Гинелл: «Наши лидеры… послали лорда Мильнера в Петроград, чтобы подготовить революцию, которая уничтожила самодержавие в стране-союзнице». Гинелл был тогда разгневан жестокой расправой лондонских лидеров с неудачным Ирландским национальным восстанием, поэтому и разоткровенничался, и верить ему мы тут просто обязаны.

Бьюкенен, Мильнер, Милюков, Керенский, Станкевич – всё они, и многие другие были частицами одной и той же политической мозаики, но вот уж Ленина в эту мозаику пусть стариковы не «монтируют» – он ей был чужд и как политик, и как человек!

Впрочем, подробный анализ русского Февраля в этом разрезе уведёт нас слишком далеко, поэтому ограничимся, применительно к теме «Ленин – спаситель России», лишь мимолётным взглядом на важнейший – американский аспект тогдашней ситуации.