Читать книгу Линия жизни. Книга первая - Sergiu Postolachi - Страница 3

Лето 1941-го года началось жарко и жители городов западной окраины СССР дружно двинули в деревню. Это был високосным годом, которого ждут и бояться. После потрясений прошлого года, когда власть снова сменилась, жизнь на западных окраинах огромной страны советов понемногу наладилась: заработали школы, больницы, культурные учреждения. Крестьяне стали продавать свою продукцию на рынках и там, в гуще городской жизни, обмениваться последними новостями. Открыто – люди судачили о разном: о ценах, новых правилах социалистического хозяйствования, нравах и других насущных делах. Дома, при закрытых ставнях и вполголоса, обсуждали: раскулачивание, обязанность сдавать имущество в колхозы; оплакивали вывезенных в Сибирь родственников.

Таких семей было много, но они не составляли большинство, поэтому отношение к советской власти в целом было более чем положительным. Строя коммунистическое общество, люди выучили много новых для себя слов: пятилетка, трудодень, право каждого на образование, труд и отдых. Все эти слова, новые для тугого и забитого бессарабского крестьянского уха, были немножко в диковинку. Вот и старались крестьяне, при наезде городских родственников выпытать у них, что нового в Советском государстве?

Горожане, более образованные и сведущие, старались – как могли, объяснить пока еще сложные вопросы, попутно распространяя свежие новости. Новости, несмотря на спокойный, выдержанный тон газет, были тревожные; просвечивался призрак новой надвигавшейся с запада войны.

Такими же заботами жила семья моего прадеда, Иона Постолаки. Глава семейства, простой крестьянин, был среднего роста, широк в плечах и небыло ему деревне, равных в вольной борьбе. Слушая новости, он всегда нервно протирал свои крепкие, деформированные от тяжёлого труда руки; трудно даются простому человеку слодности политики. Он любил рисковать, сменил несколько мест жительства: Украина, Молдавия, Казахстан и даже при румынах попытался выехать в США. Ему этого не удалось, поскольку билет на корабль оказался фальшивым. Так он потерял не только возможность поплыть в США, но ещё и парочки отличных коней, на которых был выменен злополучный билет.

Сменил прадед и много специальностей и как-то даже подрабатывал контрабандой водки в соседнюю Румынию. Но в основном, от так и остался человеком земли. Характер у него был спокойный, хладнокровный. Его жена Ирина, то есть моя прабабушка, была красивой, удивительной женщиной, с голубыми глазами и волосами цвета спелого овса. При разговорах о войне, она всегда смахивала навалившуюся слезу, хоть и имела сильный характер. Это качество, между прочим, поможет ей справляться с семейными делами, пока мой прадед будет воевать на фронтах Первой и Второй мировых войн, а затем сохранить семью во время послевоенного голода, который обрушится на Советскую Молдавию. Они, как большинство народа того времени боялись войны и надеялись, что может всё и обойдётся. Как мы теперь знаем – не обошлось. Всего у них родилось четверо детей: старший Василий, затем по очереди – Леонид, мой дед; Николай и младшенькая Веруня. Имя, девочке, дали не случайное, оно как бы отражает в совокупности тогдашние их чаяния и надежды: Верить.

Начало XX-го века было безумным по всплеску насилия. Подумать только: Первая мировая война, Февральская буржуазная и Октябрьская большевистская революции, Гражданская война, долгие голодные годы и страхи в годы репрессий, нанесли громадный урон коллективной психике. Всем нужен был мир и покой на долгие годы. Особенно это касалось молодых советских республик.

Как и большинство жителей СССР, мои предки тогда считали, что на их долю выпало предостаточно испытаний для одного поколения, чтобы наступили новые, ещё более сложные. К сожалению, они жестоко ошибались – их всех ждало чистилище.

Теперь, спустя десятилетия, когда всё прошлое стало историей, для нас всё предельно ясно. Но тогда, в те времена, ткань будущего плелась неясными узорами из надежд и желаний и никто: ни мой прадед, ни его поколение, не могли многого предугадать; они верили в лучшее – также как и мы сейчас.

****

Переселение. Семья Постолаки, жила в начале прошлого века трудной и размеренной крестьянской жизнью. Это было поколение первое, то есть – моего прадеда. Безземельные крестьяне, они – по программе Столыпинского переселения крестьян, переехали в Бессарабию и постепенно обживались на новом месте.

Им трудно далось то самое решение о переселении. Мучительно сложно для крестьянина, оставлять свой обжитый угол, родное место и в один день – собрать свой нехитрый скарб, погрузить на телегу, посадить сверху детей, жену и уехать в неизвестные края. И пусть тот край не такой уж далёкий, всего лишь пару дней ходу, пусть – он всё равно длинный и трудный для сложной крестьянской души.

Дед Леонид, тогда ещё юнец – потом рассказывал, как горько плакала мама, прощаясь с опустевшим и от этого, таким грустным, постаревшим и вроде даже покосившимся домом. Сам я в детстве видел тот дом и скажу честно – есть что-то в тяге человека к своему месту. На гектаре земли, по границам которого растут высоченные деревья, стоит строение – дом семьи Постолаки. В остроконечном, типичном для Буковины доме, до прадеда жило несколько поколений. Место ровное, плодородное, в конце огорода течёт небольшая речушка.

Село, откуда собрались уезжать – большое, с крепкими хозяйствами, но, несмотря на это, не все жили зажиточно. Семья Постолаки, не смогли разбогатеть, и решила попытать счастье на новом месте. Дед хорошо помнил как его отец, в последний раз, по-хозяйски, сделав обход двора, зачем-то проверил – всё ли надёжно закрыто на замок. Затем вместе, грустной вереницей пошли на кладбище – в последний раз простится с теми из семьи, которые уже никуда, никогда не уедут.

На кладбище, обильно рос пахучий вереск, который уже нацелился на ставшие никому не нужными могилы. Василию и Леониду всё казалось, что деревянные, изъеденные бархатистым зелёным мхом кресты на могилах родственников, неодобрительно, укоризненно прочили: « Что же вы делаете?!». С кладбища вернулись тогда опустошённые – кусок в горло не лез. Взрослые долго потом печалились и охали.

Дорога в бессарабские края, была сложной, нервной: грустно всхлипывали на переполненных обозах бабы, посмурневшие мужики грозили лошадям ни по чём зря и только дети, в своём прелестном неведении, весело смотрели из под подол на такой новый и интересный для них большой мир. А ведь право, было на что смотреть: места были дивной, дикой красоты. Поля, леса и быстрые реки, старались удивить своей новизной, опрятностью. Они манили остаться, позоревать навсегда. Но надо было идти дальше, таково уж было соглашение с властями, которое нужно соблюдать.

Скоро караван груженных скарбом подвод, поскрипывая, шумя детворой, достиг берегов старого Днестра; веками неспешно несущего свои мутные воды к морю. По обе стороны реки, сторожами выросли две огромные, каменные горы, которые всей своей тяжестью нависли над рекою, угрожая сорваться и преградить ей путь.

Горы были дикие, взъерошенные неухоженной растительностью и в сумерках казались ещё огромнее. Несколько дней искали удобное место для переправы, а найдя – двинулись дальше. Детям те дни запомнились рыбной ловлей, купанием и весёлыми играми со сверстниками. Сменялись дни и так, редко останавливаясь, переселенцы караваном ползли вперёд, пока не доехали до обещанного места.

Большой пустырь, обросший густой растительностью, удручал неприветливостью до такой степени, что вначале и речи не могло быть о том, чтобы обосноваться. Посоветовавшись между собою, колонисты решили просить местное уездное начальство разрешить расположиться в другом месте, рядом с кирпичным заводом. Завод находился на окраине городка, рядом с карьером, откуда добывалась пригодная для надобностей завода глина. Уговаривали местное начальство при помощи немногих русских слов, сдобренных хорошей порции вкусного, густого вина.

Недаром виноделие считали лучшим достоянием этого спокойного и трудолюбивого народа. Порядком охмелевшие чиновники, беззлобно ворча, дали добро и караван дружно последовал к своему новому пристанищу. Здесь, на горе с видом на город и озеро, которое почему-то называли «Французским», по соседству с лесом основали новое поселение. Насчитывало оно порядком ста душ населения и в основном состояло из жителей молдавских поселений, веером разбросанных на благодатных землях Южной Буковины. Большинство были родственниками, так что, на новом месте, стали дружно друг другу помогать и в течении лета 1910-го года, в этой части Российской империи, пустило корни ещё одно временное поселение. Поскольку оно выросло рядом с городком Фалешты, то недолго думая присвоили название Новые Фалешты, то есть, как бы с намёком на что-то новое.

Осели, но корнями не зацепились; как показала первая же зимовка, место оказалось неудачным, ветреным и холодным. Как ни старались поселенцы справиться с ненастьями зимы, холод и сырость проникали в их жилищах, болели старики и дети, а весною, недосчиталось село нескольких жителей. Так вот, немного грустно началась жизнь на новом месте.

Как только зима отступила, и земля стала возрождаться и зеленеть, состоялся сход, на котором, недолго споря (крестьянам весною не до споров), единогласно решили заново просить начальство, разрешить им поселиться уже на том – старом, раннее предложенном властями месте.

Опять пошли на поклон в уезд. Приняли их власти хорошо, но удивились непостоянству новоявленных жителей: «То им не нравиться предложенное место, то они просятся обратно? Странные какие-то колонисты, им землицы отвели, а они выбирают!»

Однако это обстоятельство не повлияло на настроение властей и чинить препятствия, никто не стал; стране нужен был хлеб и для этого крестьяне должны были, скорее вернуться к своему ремеслу, то есть к земле. Обосновавшиеся и радостные от встречи с неосвоенной землёй колонисты, не зная об ожидавших их событиях, стали пахать, сеять и лелеять на редкость жирный чернозём, который в первый же год благодарно – за труды, наполнил все имеющиеся в наличии амбары. Такого урожая никто из них раннее на севере не собирал и если бы не такие сдирающие с хлебопашца три шкуры проценты по кредитам, то жители вполне бы зажили себе в достатке и в довольствии с первого урожая.

Но в те времена в Российской империи, как и впрочем, в других империях, удел крестьянина был тяжёлым, незавидным. Жители села ещё не могли пользоваться благами научного прогресса и деньги на новую технику у них не водились. Работали старыми методами всегда в долг. Одного у них было в достатке – солёный пот.

Но всё же, привыкшие к тяготам колонисты, не жаловались. Они радовались новому месту и тем незначительным льготам, на которые они пока имели право. Ведь не просто так крестьяне решились на переселение. Крестьянин, перед тем как что-то сделать, степенно раздумывает о последствиях своих действий; не будет он пороть горячку и менять шило на мыло. Работали, стали расслаиваться, наметились первые трещины в однородности крестьянского общества. Хозяйства стали делиться на богатые и бедные. Те семьи, которые обладали работоспособными, крепкими лошадьми, лучшими участками, вскорости стали снимать большие урожаи и копить больше денег, чем все остальные. Тем более преуспевали хозяйства, которые работали исключительно на свои деньги, таким образом, экономя на процентах ростовщикам, занимавших всю центральную часть городка.

Но богатых хозяйств, всё же было гораздо меньше. Две трети колонистов, успели погрязть в долгах перед ростовщиками и осенью, большая часть их дохода уходила на покрытие накопившихся процентах.

Люди всё равно жили и старались не думать о своей тяжёлой судьбе. Так жили соседи, жители уезда, да и всех губерний, в которых им пришлось когда-то побывать. Вечерами уставшие от работ парни, одевали новую одежду и разбредались по селу, выпрашивая у родителей позволенья, свидеться с дочерями, которые сидя скромно в доме, кидали украдкой любопытные взгляды в сторону калитки.

Отцы не спешили, они своё дело знали. Сначала выспрашивали ухажёров о здоровье и делах родителей, плавно переходя на новости о делах житейских. Родители хитрили и только – хорошо помучив нетерпеливых парней расспросами, давали или нет своё разрешение.

Однако, как правило, на этом разговор не кончался, так как девушка, которая наконец-то получала позволение на свидание, не могла выбежать и броситься опрометчиво на шею ухажёру. Девушки в то время скромничали. Только когда, довольный собою отец, уходил в дом, молодые брали друг друга за руку и счастливые удалялись в спасительную темень. Молодость во все времена одинакова.

Случались в селе и конфликты, не без этого: то не поделили надел, то скотина зашла на чужое, ещё неубранное поле. Это в итоге привело к появлению в селе жандармского поста. Жандарм, человек суровый, ретивый – быстро, действенно и не всегда справедливо решал возникшие проблемы. Он работал так, как ему велела инструкция и долг службы. Не до совести ему было, – «Ишь – чего захотели», – любил он повторять, посмеиваясь в роскошные усы, которые он взял за правило покусывать.

Но опять-таки, привычные к таким правилам крестьяне не роптали, власть они уважали, хотя кое-кто из сельчан, успел уже почитать в городе запрещённой литературы. Прочитавшие смутились. Озадачились крепко задубевшие умы. Задеревеневший крестьянский ум любит порядок во всём. Ведь как думал тогда среднестатистический крестьянин?

«Земле нужен хороший хозяин и преемственность традиционного уклада жизни», – вот что он думал.

По их разумению: « …если земля, не может разродиться урожаем без хозяина, то и страна не может процветать без сильной и волевой центральной власти».

«Государь есть помазанник Божий, – любил напоминать благообразный батюшка Виссарион сельчанам в воскресный день, – от этого и беспрекословно слушать Его надобно всегда и во всём». Верующие крестились и воспевали Бога, Его сына и помазанника божьего.

Конечно, паства была очень далека от политики, но батюшка считал нужным добавить: «Говорю вам, все те, кто против Государя, против Бога! Остерегайтесь политики, всё это от лукавого, бесовское!».

Паства пугалась – ещё более набожно крестилась и далее, после службы, шла смиренно служить – не роптала. Так всё и двигалось, непонятно совсем в какое, но, тем не менее, будущее, пока вдруг – совсем неожиданно, округ всколыхнула новость о событиях в столице.

Восстание! Вос-ста-ни-е!!!

Если бы ангел сошёл с небес русских, аль гром грянул посреди ясного неба и то неизвестно – удивились ли более, православные? То было событие. Порабощённая ещё с крепостничества некогда свободная Русь восстала против тирании и несправедливости. Полилась кровинушка святая, поскольку народная.

Только по тому, насколько новость опоздала, можно было судить об оторванности молдавского захолустья от сердца Империи. События 1905-го года, давно прокатились волной по стране, а в Бессарабию, она добралась с опозданием, неясно и в последнюю очередь.

Молодой Василий, о бунте прознал на местном рынке скота, куда заезжал по делам хозяйским.

– Василий, – кликнули его – подойди, поговорим.

Городской знакомый по имени Николай или просто Коля, страстно любивший удивлять новостями зазывал поговорить. Долговязый Коля работал на железной дороге помощником машиниста и по роду своего занятия много ездил и отовсюду собирал интересные новости. Он и сейчас был одет в свою всегда чумазую спецовку, которая сверкала вычищенными до золотого блеска пуговицами с эмблемой Российской железной дороги.

Василий охотно отозвался и подошёл. Коля частенько привирал, но иногда от него можно было узнать что-то стоящее.

– Привет, – поздоровался Василий, – зачем звал?

Спросил больше для проформы, хоть и знал – зачем зовут.

– Давай отойдём туда подальше, – предложил Коля, – там ушей лишних меньше. Отошли на несколько метров.

– Знаешь, – начал Коля, воровато оглядываясь, – в столице был большой бунт. В воскресенье собрался народ и ведомый попом Гапоном, пошёл просить Императора пожалеть народ, дать ему больше свободы. Пошли они значит с плакатами, несли кресты, молились и думали – поговорят с Императором и всё решится мирно. Ан не вышло, – в глазах Коли засверкали торжественно – злобные огоньки, – вместо разговора, Император послал войска и когда народ отказался разойтись по домам, те начали стрелять.

Коля замолчал, давая возможность Василию проглотить невиданную новость. Для усиления эффекта, Коля шепнул в продолжение сказанному:

– Народу уйму положили, за что поп Гапон наслал на династию проклятие и вроде даже бы призывал к вооружённому восстанию.

– Вам не нужен хороший бычок на мясо? – встрял проходивший рядом плешивый, маленького роста некрасивый мужичок, – продам недорого.

– Слушай дядя, шёл бы ты отсюда, не видишь – мы тут разговариваем! – слишком нагло ответил продавцу бычка, Николай.

– Ты чего тут распоясался? – визгнул мужик, явно стараясь привлечь внимание рядом торгующихся людей, – здесь базар, я предлагаю – ты, хочешь, покупаешь, хочешь, нет! И не хами мне, я тебе в отцы гожусь!

Соседи, продавцы и покупатели, раздражённые такими словами, развернулись в сторону начинающегося скандала. Особенно набычился один здоровый детина – перекупщик, который как раз впаривал одному бедолаге нехорошую на молоко корову. У той был известный изъян, который неопытный покупатель не заметил. Перекупщик и покупатель уже занесли руки для скрепления сделки «по рукам», когда некрасивый мужичок, ставя на место нахамившего Колю, нечаянно заставил корову развернуться не с товарной стороны.

Покупатель ахнул:

– Ах ты, сукин сын, да ты меня дуришь, как Емелю…?!

Ладонь так и повисла в воздухе и сделка отменилась. Перекупщик, полный ярости, решил свой гнев вымести на Николае.

– А ну иди сюда, ты, что так на меня смотришь ще….

Остальные слова так и застряли в горле перекупщика. Он заметил буравившего его глазами начальника. Перекупщик чуть не задохнулся от злости: «такую сделку сорвали», но кулак Ивана Петровича, старшего по ремеслу, он испробовал не раз. Немое «цыц» приказывало воздержаться. Неудачливый продавец увидел, что того же покупателя успешно успокаивали и дурили в другом месте – на это раз ему продавали престарелого поросёнка.

Перекупщик зло потянул бедное животное и исчез в толпе. Походя, он бросил ненавистный взгляд на Николая, который ответил ему тем же. Но у Николая, кроме перекупщика осталась другая проблемка. Коротышка, насупившись словно бычок, ждал развязки. Его плешь вся покраснела и покрылась неприятным слоем пота.

– Ну, давай дядя, извиняй, если обидел, я это, случайно, – примиряюще заискивающе запел Николай, решив успокоить жилистого доходягу.

Мужичок, как все низкорослые и обделённые природой люди, извинения принял высокомерно, наплевав на необходимость сделать ответный шаг. Он только толкнул вперёд бычка, который впереди хозяина уныло побрёл куда-то в сторону. Видимо даже бычку, хозяин надоел своей мелочностью и сволочностью.

Видя, что конфликт улажен и новость про бунт, произвела на Василия нужное впечатление, довольный собою Коля заспешил искать новые свободные уши.

– Пряники, пряники, кому пряники!? – голосила и предлагала баба посетителям базара пряники.

Заключившие сделку торгаши посмеивались: «Пряники к соточке не совсем та закуска».

Продаю коня, корову, молочных поросят, гусей, нутрий… Кого только не продают на молдавском скотном рынке, особенно ночью, под утро, когда нередко и кот в мешке отличный товар. Бывалые торговцы старались расположиться поближе к центральному входу – там, кто знает базар – торгуется бойчее. Сплавил товар, купил другой, ударили по рукам, выпили стопочку, празднуя сделку и домой, там, где уже по-настоящему поймешь: выйграл или прогадал. Если выйграл, то корова отелится, даст много вкусного молока; поросёнок станет к осени сто килограммовым кабаном – как раз на мясо, не жирен и не худ; конь будет добрым помощником в хозяйстве.

Ну а если прогадал, тогда всё с точностью до-наоборот: корова окажется пустой, ненужной, только расходы на корм, а на мясо жалко. Иногда бывает, что сама она пеструшка неплоха, но наглоталась корма, а в ней игла, которая кольнёт через неделю сердце и тогда страдая, на мясо. Что про поросёнка, он окажется старым кабаном лилипутом, у которого только волосы будут расти нормально и осенью он, будет весить ровно столько, сколько весною. Так уж повелось на базаре: кто-то выигрывает, кто-то теряет.

Василий стоял как вкопанный и на суету базара никак не реагировал. Казалось, он оглох. Не верилось ему что, вот так, рабочие и торговцы, простой люд соберётся и выступит против помазанника Божьего – опоры страны. Туда – сюда сновали люди, толкали мешавшему движению паренька, а он только глупо улыбался и думал о своём.

– Парень, купи сладости, – вывела его из оцепенения торговка леденцами, – смотри какие у мены красивые карамельные петушки. Купи, не пожалеешь!

– Дайте мне две штуки – те, что посветлее, они не горчат, – сказал машинально Василий.

– Вот это другое дело, – похвалила его смеющимися глазами баба, – держи, с тебя две копейки.

Баба протянула бумажный пакет, в котором гордо лежали два прекрасных, золотогривых карамельных петушка на палочках. Василий расплатился, взял пакет и решил идти домой. Он вспомнил про футбол. Сегодня, они играли с сильной командой из соседнего села; нужно было успеть. И вновь побежала тропика через лесочек вверх, а там по полю километра три, не более. Шёл уверенным молодым шагом, и засматривались на него встречные девушки. Рос мальчик парнем недурным, добротным, как впрочем, и брат Леонид.

Дома Леонид обрадовался сладостям. Один петушок Василий припрятал для подруги, затем пошёл на футбол.

****

Вот это был матч! Противники с остервенением гоняли мяч с одной половины поля на другое. Били сходу в атаке, делались подкаты, нарушались правила, назначались штрафные удары, устраивались «вне игры». Ребята выкладывались по максимуму, но, несмотря на их усилия, мяч никак не хотел пересечь линию ворот. Всякий раз, когда казалось что, вот, сейчас он это сделает и победно ударит в сетку, на пути появлялось препятствие: хваткая рука вратаря, твердолобая голова защитника и на этом голевая траектория мяча прерывалась.

Шла девяностая минута матча, а счёт оставался нулевым. Пот обильно стекал с игроков, и казалось – ничьи не избежать. Уже судья посмотрел на свои часы и поднёс свисток к губам, когда случилось чудо. Защитник противника, пробил с силой мяч и тот, по невероятной траектории, попал прямо в родную девятку. Зря кинулся его доставать назначенный вратарём долговязый Захария; такие мячи не берутся.

– Г-о-о-о-о-л, Ура-а-а-а! – закричали многоголосо болельщики соперника. Принимающая сторона только печально пожала плечами, дескать: «мяч круглый, не повезло». Судья бесстрастно указал на центр поля, но судьба матча была ясна. Удар по мячу; три свистка арбитра. Матч закончился со счётом ноль один в пользу гостей.

Василий, снял мокрую футболку с номером 13 и сел на газон отдышаться. К нему кинулся переживающий Леонид; у того были слёзы на глазах от разочарования. Дрались сегодня с соседями достойно, но команде не повезло.

– Ничего, в следующий раз мы их обязательно одолеем, обязательно, – уверил Василий брата – вот увидишь!

Следующего раза не было – помешала Война.

На следующий день после матча, разбирая детали поединка, Василий неосторожно поделился новостью о восстании в столице с одним своим товарищем, Петром, который на своё и Василия несчастье, оказался слишком длинным на язык. Вечером, товарищ рассказал знакомому по учёбе Григорию, а тот Трифону. Так, новость о Кровавом Воскресенье стала гулять по селу: «В столице люди пошли к Государю, а он приказал стрелять. Были убиты много женщин и детей, солдаты никого не щадили…». Новость обрастала небылицами, страшилками и домыслами. В таком состоянии, она дошла до чутких на новости уши властей.

Через три дня настырный жандарм прознал, откуда тянется цепочка слухов. Он не стал медлить, решив дело обустроить по старому – то есть резать на корню. Василия, Петра и Трифона, со связанными за спинами руками словно преступников, доставили в жандармерию, где юноши были крепко биты «за распространение запрещённой и опасной информации». Только после этого их отпустили, да и то под родительское слово. Пока власти ограничились телесной и моральной поркой. Тем не менее, парней взяли на особый карандаш. У них появились личные дела с персональными номерами, в которых, стала накапливаться информация: такого-то числа, был там, встречался с тем, говорил то…

Время улетучивалось – дела пухли, обрастали фактами. Для Василия в частности прорисовывалась не очень-то радужная картина: «…слишком умён, интересуется политическими новостями, высказывается за всеобщее равенство, не признаёт сложившееся классовое общество…»

Родители, регулярно выслушивающие воскресные проповеди, ругали старшего за проступок, так неудачно поссоривший их семью с представителем власти. Родители недоумевали: « ну на кой чёрт понадобилось ему, будучи на рынке, слушать и тем более распространять какие-то сплетни? Вроде парень видный, серьёзный, и у сельчан на хорошем счету, а он такое вытворяет!

– Власть сынок, от Бога! – неустанно повторяла заплаканная мать. Отец молчал. Но молчание это было хуже морали.

«Лучше бы он меня порол, ей богу, а то молчит и молчит!», – думал ослушник.

Отец упорно молчал день, второй, а на третий вымолвил:

– Пошли-ка сынок на поле, там есть одна работёнка, нужно её бы доделать.

Василий обрадовался: «Ну, Слава Богу, пронесло». Собрались, взяли необходимое и потопали на поле. Лошадёнка захворала, вот и пришлось идти пешком. За ними увязался и Леонид, как-никак, почти взрослый в свои восемь лет. Прошли как обычно по нижней, хвостовой части села. Там царило оживление. Сотни пернатых: утки, гуси, разноголосо гоготали, делили территорию пруда и дрались за еду. Особо неистовствовали серые, большие, жирные гуси. Банда пернатых соперничали, сходились стенка на стенку, хлопали крыльями и кусались. Внезапно с горки показалась ещё одна стая, штук тридцать серошеек. Используя спуск как ускоритель, они разбежались и, набрав ход, раскрыли крылья и полетели.

Василий даже остановился, любуясь этим зрелищем. На минуту, одомашненные птицы вспомнили про то, что они когда-то были вольные и умели летать.

Грузно, птицы пролетели метров тридцать и бешено, гогоча, выставляя широко вперёд оранжевые лапы, стали опускаться. Приземление пернатых на водную гладь пруда, спровоцировало тысячи брызг, в которых, переливаясь всеми цветами – вспыхнула радуга.

Поскольку видимо шума и гама пернатых было мало, случилось вторжение. Сначала отара овец, а затем стадо коров, поднимая тучи пыли коричневатой густой пыли, стали спускаться с пастбища к пруду. Откормленные животные, страдая от жажды и насекомых, тараном прорубили дорогу через убегающих во все стороны скандалисток; с шумом зашли в прохладную жидкость. По пояс в воде, коровы стали пить много, жадно, до отвала. Над ними, кружили вечные спутники-паразиты, ожидая пока коровы, не напьются и не выйдут на берег. Самые злобные, садились на спины и получали хлёсткие удары кнутоватыми хвостами.

Оглушённые, мухи падали в воду, где сразу попадали в пасть вечно-голодных рыб. Вот такой круговорот в природе, цепочка при которой хищник выжидает жертву, сам становясь добычей.

Пернатые, представители семейства вегетарианцев изрядно всполошились, нервно защищая отвоёванную у людей территорию. Но силы были, слишком неравны – кому-то приходилось уступать. А тут ещё в придаток к парнокопытным, прибежали сторожевые псы: крупные, мохнатые, хорошо вскормленные старыми пастухами.

Птицы, гогоча и ругаясь, нехотя тактично отступили к центру пруда, на глубоководье, там – где крупный карп, наевшись мух, ищет прохладу.

Карп, дядя серьёзный, шевелит усами и отгоняет несмышленого, простоватого карася на мелководье. Там карась, в зарослях камыша играет в прятки с ловцами, периодически плутая и попадаясь в клюв охотникам. Но у карася есть союзник; крупные, глазастые зелёные жабы, завидя хищника поднимают тревогу, квакают так, что даже глухой их услышит. Живёт природа своей жизнью, балагурит, процветает – тянет жизнь дивную вперёд – через века.

– …идём, – донёсся до ушей засмотревшихся на природу, голос отца.

С неохотой, Василий развернулся и пошёл дальше, туда – где их ожидала работа. За ним следовал Леонид, который тонкой хворостиной бороздил толстый слой пыли. Скоро они вышли из села; пошли по белому варианту шоссе. Мелкий белый известковый камень, больно врезался в пятки, и скоро решили идти по траве. Шли быстро, но осторожно – периодически на ровном ковре травы попадались сухие колючки.

Сверкнул очередной пруд – большой, глубокий, сильно обросший камышом. Пошли по земляной плотине. На плотине травы было мало; сплошь вытравили её ездившие по ней ту – сюда, подводы. Глубокие ложбинки колеи хранили память о недавнем дожде и приятно холодили пятки.

Со стороны пруда дул свежий ветер. Водная рябь, подхватываемая ветром, взлетала и разносилась на значительное расстояние, приятно холодела кожу. За дамбой грунтовка шла по краю большого кукурузного поля. Початки были крупными – обещали отличный урожай. Через стройные ряды, просвечивались крупные оранжевые тыквы размером с колесо. Дети старались не касаться кукурузных листьев, которые имеют привычку царапать голые участки тела, вызывая раздражение. Вскоре, показалась глубокая ложбина на смыке двух горок. Довольно большая, она сильно заросла дикими маслинами. В самом её центре, лысела травяным покровом поляна, а на ней стоял маленький колодец – из тех, которые устраивают для утоления жажды полевых работников и всякого люда. Устроен колодец был просто: цементный туб, вал, ведро; ничего лишнего, всё необходимое. Тем не менее, колодец радовал глаз красивой, вычурной крышей из жести.

– Будем менять ведро, старое прохудилось, гляди оторвётся, – проговорил отец, – поставим новую; заодно и вал починим.

Достали инструменты, засучили рукава и «С Богом». Осмотрев хорошенько цепь, решили её пока не менять. Сняли старое, во вмятинах ведро. Затем сняли вал. Заржавевшие от непогоды гайки никак не поддавались. Смазали немного солидолом, но от этого они стали только жирнее, соскакивая с гаечного ключа.

– Давай попробуем вдвоём, – предложил отец, – так сподручней, да и силы больше, – а ты Леонид, держи вал, чтобы не крутило.

На разводной ключ одели кусок железной трубы. Взяли разом и медленно, стали увеличивать давление на гайку. Ржавчина упиралась, сколько могла и вдруг, дала трещину и со злым скрежетом, сдалась. Далее пошло веселее: открутили несколько гаек, сменили болты на новые. Вал был сделан из кругляка, обхваченного на концах стальными обручами. В том месте, где его тысячи раз гладила человеческая рука, опуская ведро в колодец, он был гладким и казался полированным. Вал был старым, ненадёжным и его тоже сменили на новенький – дубовый. Оно, конечно, можно было и на железный. Да только железо, имеет скверную привычку: ржаветь и тогда попробуй, коснись его, особенно в зимнюю стужу.

Сменили вал, закрутили гайки и стал колодец другим – новеньким. И даже вода холодная, показалось вкуснее из нового ведра. Водичка имела тот вкус живой воды, которая не успела утратить свои целебные качества за то время, что её отняли у источника. Попили вволю. Стояла жара и к маленькой лужице, которая стекла с края бетонного кольца, немедленно слетелись пчёлы освежиться. Если бы всё можно было передать словами. Благодать, вот как можно охарактеризовать то счастливое состояние, в котором пребывал мой дед Леонид, поработав с отцом и братом на поле. Простой человек живёт и радуется простым вещам, тем – которые природа для него заботливо приготовила. Воздух, звон полей, приветливое солнце, вода, здоровье, радость быть вместе. Чего-то ещё надо, для того чтобы быть и остаться счастливым? Леонид, да и Василий осознавали, насколько они в этот миг счастливы – вот они, всем доступные радости жизни…

Выпив воды, вспотели и решили ополоснуться, заодно ещё раз проверили работу вала. Ведро весело, под звон разматывающейся цепи, спустилось вниз плавно, без дребезжания; затем плеснулось о воду. Вытащили ведро стройно, без скрипа – вал работал «на отлично». Отец, на правах старшего, взял ведро, оттянул метра на два от колодца и плеснул воды в выдолбленную в камне чашу. Сыновья стали воду вычерпывать сложенными «лодочкой» ладонями и умываться. Тысячи мелких иголок приятно кольнули шеи, спины парней. Ополоснулись, смыли налипший пот, теперь можно было за стол

– Ну что же, поработали, а теперь время обедать, – установил довольный отец, – посмотрим к, что там нам хозяюшка приготовила?

Василий взял корзину, их тех, что и поныне можно найти в молдавских деревнях – плетённые из разноцветной, преимущественно синей проволоки. Плетётся она достаточно просто и быстро из изолированной проволоки. Её преимущества в том, что она легка, прочна и не боится дождя. В то же время, она легко пропускает воздух, который циркулирует и не даёт продуктами испортиться от жары. Судя по весу, хозяйка положила всего в достатке. В корзине, были: аккуратно сложенный свёрток с едой, бутыль с домашним вином и пустая бутылка для воды.

Леонид, постелил на траве под маслином белую скатерть и вместе с братом разложили нехитрую еду: большой кусок овечьей брынзы, пучок зелёного лука, полкаравая, шесть круто сваренных яиц. Рядом он положил два стакана и бутыль с красным как кровь вином. Леониду пить вино было ещё рано.

«… во имя Отца и Сына, и Святаго Духа – Аминь», – закончил отец Отче наш. Перекрестились, сели обедать чем Бог послал.

По-прежнему дул теплый ветерок – шептал секреты поля, дурманил запахом нескошенных полей. Кукуруза шелестела спокойствием, а высокий подсолнух качал купной, немного кучерявой солнечной шляпой, пугая тенью муравьи. Те расползлись цепью разведчиков по окрестностям, нашли что-то съестное и потянули в сторону большого муравейника с полметра высотой. Неспокойный Леонид успел уже шаловливо воткнуть хворостинку в муравейник, чтобы проверить реакцию насекомых. Муравьи не испугались, наоборот: они повалили из всех щелей и гурьбою стали нападать на инородный предмет, который посмел врезаться в их дом. Они накинулись на хворостинку и с десяток штук полезло на хворостинку, чем и воспользовался Леонид. Он тотчас вынул хворостинку и приблизил к глазам. На древке, смешно передвигаясь лапками, маленькие создания бегали туда-сюда, ещё не понимая, что они в западне. Леонид понаблюдал за их телодвижениями с любопытством, после чего заскучал и осторожно поставил хворостинку так, чтобы муравьи смогли спокойно сойти, что те и сделали.

В маслинах было уютно, пахло травой, цветами, миром. Метрах в сто, ниже от того места, где они присели обедать, на озере гуляла рябь. Густой камыш гудел разнобойно, умиротворяюще. Внезапно, из камыша, опасливо оглядываясь, показался разведчик. Крупный селезень, пытливо осмотрел окрестности и только после этого, крякнул кому-то сзади. Ему ответили сразу несколько голосов, из которых большинство детских.

– Кря-кря-кря.

– Мак-мак, кря.

Утка и штук двенадцать прекрасных жёлтых утят, бойко выскочили из зелени и последовали за главой утиного семейства. Они плыли ровно по центру. На другом берегу пруда, паслось стадо коров, которые после полуденного отдыха, успели перескочить за бисер шоссе. Флегматичные пастухи ленились, скинув всю работу на сторожевых псов. Те, с остервенением отгоняли коров от заманчивой зелени горохового поля, которое скрывало опасность. Бывало ранее, корова проскакивала, наедалась до отвала сладкой и вкусной травы, чтобы потом слечь от несварения. Тогда несчастная пухнет, пока не лопнет желудок и наступает смерть. Выход один: дать лекарство и гонять её родимую по полям, пока не заработает туго набитый желудок.

– Летит время, – констатировал отец, – вкусно, с хрустом заедая кусок овечьей брынзы зелёным луком, – скоро собирать урожай. Год нынче хороший, даст бог – всё соберём.

Налил красную, пенящуюся жидкость по стаканам, выпили: не вино – нектар, напиток богов. Леониду не дали, не дорос. Домашнее вино у молдаван некрепкое, градусов семь – восемь максимум, это если не разбавлять сахаром что, прямо скажем, позорно для хозяйственного крестьянина. Прохладное, из погреба вино не успело ещё согреться – это то, что нужно на поле. Вино освежает, даёт сил, помогает довершить начатую работу.

Ели, не спеша, наслаждаясь панорамой, невольно сравнивая с тем, что было в Буковине, в Черлена Маре, что в переводе означает: Большая Черлена. Черлена Маре, красивое, большое село. Места там более ровные, чем в Бессарабии. В песчаном грунте хорошо растёт картошка, лук, овощи. Но по сравнению с Бессарабией. Она находилась севернее, там и стужа в зиму сильнее, да и много что, не растёт: например персики. А здесь вот, росли.

Поймали себя на оправдание переезда и чтобы сбить мысли, старшие начали разговор:

– Ну что же сын, – стряхивая с губ крошку, начал разговор отец, – теперь, мне нужно с тобою обсудить некоторые важные вещи. С глазу на глаз, без посторонних, – он посмотрел на играющего с кузнечиком Леонида, – Леонид не в счёт.

По выражению лица отца, Василий понял, что отец немного озадачен, обдумывает наперёд каждое слово.

– Я слушаю тебя отец, – просто ответил Василий, из уважения прекратив жевать.

– Понимаешь сын, мы люди простые, с земли. Так повелось, что жили мы всегда небогато, но складно, честно и дружно. Такие были наши предки, так живём мы и такими мы с твоей матерью вас пытаемся сделать. Хотим мы с матерью, чтобы вы росли людьми совестливыми, правила уважали и с властью не спорили. Конечно, это вам решать, кем вы хотите стать. Но пока я жив, я прошу моё слово уважать. Я надеюсь – ты меня понял?

Василий понял. Простые слова, всегда понятны; они без шелухи, в них голая, правда. Замычали коровы в посадке, встрепенулись пернатые на пруду, как бы ощущая искру напряжения в горячем воздухе: «Но я же ненароком, случайно, а меня за это бить?! Да кто я тогда такой для них?» – внутренне закипело у парня.

Неспокойные слова бередили душу внешне спокойного, юноши. Но он не смел – перечить отцу, воспитание не то было.

– Для меня отец, – выговорил взволнованный юноша, – твоё слово – закон. Я обещаю, больше никогда я не буду нарушать закон.

Отец взглянул молодыми, серо-зелёными глазами, одобрительно, примиренчески добавил:

– Ты сын не переживай, жизнь она всё на своё место поставит, попомни мои слова! Всё и всех!

Закончив на том разговор, покончили на сегодня и, собрав всё нужное, вернулись домой. Этот разговор возымел свои последствия… Но сначала необходимо прояснить ситуацию в Европе и Российской Империи начала XX-го века.