Читать книгу Линия жизни. Книга первая - Sergiu Postolachi - Страница 5

Нельзя представить Бессарабию начала XX-го века без этого живописного, вошедшего в историю, фольклор и народную память, персонажа. Сейчас его конная статуя, красуется в Кишинёве. На массивном красном пьедестале из красного гранита, с высоты пятиметрового роста, строго и гордо на прохожих смотрит бронзовый человек, будто спрашивает: «А ты, что сделал для своей страны?». Перенесёмся же обратно в гущу того времени:

Раздирающие душу гудки паровоза, орущие машинисты, скрежет тормозов, искры от трения железа колодок, неприятный запах гари и всё это посреди глубокой южной ночи. Сонные пассажиры попадали с мягких коек на жёсткий пол, проклиная хулигана машиниста, посмевшего так грубо и против правил резко затормозить.

Но бурю слов быстро заткнули звуки выстрелов. На поезд напали. Напали подло, ночью, как всегда внезапно и не вовремя. Спилив и свалив огромный орешник на рельсы, бандиты заставили машиниста стать хулиганом. Вообще-то налётчики не собирались стрелять по пассажирам. В воздух, для острастки «Да», но в пассажиров «Нет». Их интересовали не пассажиры, а известный груз, который ехал под надёжной охраной в российский Центр спецопераций того времени. Напав ночью, лихие люди надеялись застать солдат охранения врасплох и избежать кровопролития. Но они быстро поняли, что просчитались. Виною стала случайность: у старшего офицера охраны в дороге страшно разболелся зуб.

Коренной начал болеть еще в Кишинёве, при отправке. Тогда офицер неосмотрительно решил, что зубная боль пустяк, мелочь. В пути, может быть от сквозняков, может от чего другого, пустяк перерос в большую проблему. Адская боль съедала офицера изнутри, мешала службе и отдыху. Как же теперь он жалел, что – до поезда, не заскочил к зубному на Измайловской. Лилия Романовна быстро бы проблему решила: удалила бы зуб и не мучился бы он теперь. Но кабы он знал. Не знал – не сделал – страдай! Всё как в той – из детства присказке. А тут как назло ещё одного задержанного передали на конвоирование в столицу: «Сдался он ему, когда и так ценный груз на душе».

Боль, адская боль – ни сна, ни поесть, ни отдохнуть. Осунулся, под глазами набухли, почернели мешки: «ноет и ноет проклятый». Офицер испробовал все знакомые методы: табак под язык, немного коньяку – не помогло.

«Скорей бы столица, сдам груз и к врачу. Удалю, достаточно натерпелся. Хоть бы день поскорее наступил, днём как-то веселее». Отчего-то онемела рука, решил пойти проверить: не спят ли солдаты в карауле?

– Не спится Ваше благородие? – спросил старый солдат Петренко, когда старший офицер показался на горизонте.

– Зуб, проклятый замучил, – показал офицер на вздутую щеку, – флюс, как бы заражению не случиться.

Петренко помялся, сунул здоровенную, крестьянскую лапу в карман не по погоде тёплой шинели, порылся и достал какой-то свёрток.

– Держите Ваше благородие, мне одна знахарка дала измельчённую траву, головную боль мигом снимает при хвори; может, поможет и при зубной?

Офицер нерешительно взял свёрток, высыпал в ладонь несколько сморщенных лепестков непонятной травы; остальное, вернул хозяину. Сушёные лепестки, были крохотные, воздушные, вызывали недоверие. Как назло, зуб кольнул подсказывая: «А чем чёрт не шутит, попробую» – решился офицер.

– Горька… – лицо офицера скукожилось в гримасе, – горька проклятая.

– Горька Ваше благородие, горька, но помогает, обождите чуток, – ободряюще проговорил Петренко и, забывшись – закурил на посту. Офицер, расстроенный болью, не рассердился, позволил подчинённому эту вольность. Это только в штабах, да книгах по Уставу живут. В повседневной армейской жизни, офицеры и солдаты соприкасаются так близко, что имеет место быть дружбе, солдаты они же в первую очередь – люди. С Петренко офицер познакомился ещё безусым, с юнкерской школы офицером. Прослужили они вместе не один год и теперь, когда солдату оставалось несколько месяцев до демобилизации, не стоило портить дружбу ради сигареты на посту. Тем более что вроде бы целебная трава, стала работать. Боль ещё присутствовала, но стала слабее, забилась куда-то в угол разума.

Именно в этот момент поезд задёргался, затрясся. Где-то там впереди, прерывисто визгнул гудок, по змеиному зашипели горячим паром котлы и поезд затормозил.

– Что там – чёрт побери, происходит у машинистов, пьяны ли они что-ли, не дрова везут?! – рассердился офицер.

Офицер, забывший про зубную боль, выглянул в окно, но кроме черноты ночи да слабого света вереницы окон вагонов, ничего не разобрал. Он всмотрелся, сколько смог в темноту. Из того, что увидел, определил, что местность было глухое, опасное.

– В ружьё, – приказ всполошил солдат охраны и те заняли посты; зацокали затворами.

– Стрелять только по моему приказу, патроны беречь, – тихо, но отчётливо отчеканил командир – на поезд совершенно нападение.

Кто-то выключил свет. Стало совсем темно, но постепенно, глаза изготовившихся к бою солдат, привыкли. На улице забегали тени – словно не люди, а черти.

– Заходи справа. Наш вагон номер четвёртый. Не суйтесь под пули. Быстрее, поторопитесь же…

Тени спешили, взяли поезд в клещи. По вагону №4, крупным градом забарабанили пули. Обшитые толстыми листами железа стенки вагона, пока что держались. Пули отскакивали тупыми болванками и падали с глухим звуком на железнодорожную насыпь. Слабым местом оставались окна, на которых – по причине конспирации, не повесили решётки. На них и сконцентрировали обстрел налётчики. Легко бронированное стекло, отчего-то расползлось после первых же выстрелов и не прошло и нескольких минут, как все стёкла вагона были побиты.

«Чертяки вагоностроители, на всём жульничают. Стекло то не того качеству, когда же на Руси научаться делать всё по хозяйски, как для себя? Впрочем…» – выругался солдат. Офицер вспомнил родную деревню и решил: «Никогда. Наше авось никуда не деть и не пропадёт».

Просвистела тупоносая пуля и врезалась в доску, в сажени от головы офицера. Налётчики явно стреляли наобум. Царившая в вагоне №4 темнота, мешала рассмотреть притаившихся солдат. Опять цвенькнуло, – теперь о железо, затем: ещё и ещё, в этот раз в несколько пядей от живых мишеней внутри вагона.

«При такой плотности огня, потерь не избежать», – решил старший офицер и стрельнул в ответ. Солдаты молчали, ожидая приказа.

На одинокий выстрел офицера, налётчики ответили беспорядочной пальбой. Пули, пущенные из оружия разных калибров, градом устремились в сторону того места, откуда стрелял офицер.

«Раз, два, три …пять», – сосчитал офицер нападавших по вспышкам.

– Стрелять на поражение, – наконец-то скомандовал офицер и выстрелом в упор, ловко осадил одного пытавшегося попасть в вагон наглеца. Тот охнул, сполз с окровавленного окна и так и остался на каменной насыпи.

«Теперь четыре, одного уложил, – подумал офицер и сразу же поправился: – скорее всего, это не все». Последующие события служили ому подтверждением.

В перестрелку разом вступили все солдаты и бандиты поняли: силой им хорошо засевшего в вагоне противника не одолеть. Тогда налётчики решили пойти на хитрость, сменив тактику. В дело вступил их главарь – тот самый, колоритный персонаж.

Но сначала нужно приглядеться, к другой, может не такого ранга, но не менее интересной личности, Отшельник, разбуженный звуком близкого боя, успел прийти в себя, разобраться в происходящем и решил воспользоваться возможностью бежать. Это он был тем самым конвоированным. Стараясь не вызвать подозрений, агент стал расшатывать нащупанный им ещё вечером плохо вбитый в доску пола огромный железный гвоздь, намереваясь его использовать не по прямому назначению.

Гвоздь царапался, не поддавался, но Отшельник упрямо делал своё дело. Миллиметр за миллиметром, сдирая кожу, гвоздь отошёл от доски ровно настолько, чтобы под него было возможно подсунуть крепкую цепь наручников. Сделав это, Отшельник осмотрелся – не следит ли кто. Выждав, когда перестрелка ожесточилась, Отшельник потянул обеими руками на себя и вытащил упирающийся гвоздь. Он мгновенно перехватил гвоздь юркими пальцами, воткнул остриё в замочную скважину и наручники расстегнулись. Цоканье можно было бы расслышать, если бы не выстрелы. Осмотрелся – не заметили. Теперь руки были свободны. Массируя по очереди пришибленные запястья, ещё раз проверил, не следит никто?

Охрана отстреливалась и была занята налётчиками. Он остался сам по себе. Повезло, что от изрешечённого окна было рукой подать. Со свежей струёй, в вагон ворвались запахи поля, леса и всё это вместе манило свободой. Прыжок в окно, стекло выпало наружу и вместе с ним, Отшельник очутился на свободе. И сразу задышалось вольнее, радостнее.

Однако рано он радовался, к нему тотчас подбежали крепкого вида незнакомцы, заломили руки назад, прикрыли рот рукою.

– Не шевелись, иначе…

Грубоватая речь не обещала ничего хорошего. Он уже не хотел быть невольником; решил отбиться. Приём рукопашной и сустав напавшего на него незнакомца глухо хрустнул; револьвер перекочевал в руки Отшельника.

– А-а-а-а, – заорал бандит во весь голос, – ах ты гадина, да я тебя за это…

Последовал удар ребром ладони в кадык, бульканье. Бандит затих и задёргался в коротких конвульсиях. Его мозг уже умер, следовала очередь молодого тела.

– Филимон, что там у тебя? Зараз помогу, – поспешил кто-то на стон.

Подручный бандита не успел понять, что у Филимона? Вошедший во вкус драки Отшельник убил его ударом пальцем в глаз. С характерным неприятным хрустом, натренированный палец, вонзился по корень в мякоть мозга. Бандит, к его счастью, даже не успел понять, что случилось? Он мгновенно умер; без боли умер. Отшельник вытер палец о воротник убитого и словно пантера, по-кошачьи, изящно хищно кинулся в ночь. За ним сомкнулась густая, желеобразная темень южных широт, которая скрывала два лежащих рядом на железнодорожной насыпи тела.

Перестрелка в вагоне продолжалась уже порядка четверти часа. Отшельник как раз огибал вагон, когда заметил, как внутри соседнего вагона грабили пассажиров. Напуганные, безропотно, словно загнанные овцы пассажиры, снимали с себя все дорогие вещи и покорно отдавали налётчикам. Граждане лишались ценностей: бижутерии, дорогих портсигаров и конечно денег, которые покидали одни карманы, чтобы осесть в другие. Странные какие-то были эти грабители: они не скрывали свою внешность, видимо не опасаясь преследования властей. Тут только Отшельник увидел главаря. Крупный, хорошо сложенный молодой мужчина выделялся среди своих подручных. Одет он был по последней тогдашней моде: хороший шерстяной костюм, франтоватый галстук, дорогое пальто и отличные ботинки. Голова мужчины была гладко выбрит, а в каждой руке он держал по новенькому револьверу.

Отшельник задержался у окна и услышал как приблизившийся к пассажирам главарь, среди которых было много светских дам, вдруг обратился к ним на прекрасном французском языке:

– Madames, Monsieurs, je vous prie de m’éxcuser pour avoir vous déranger ci tard! En effet, je n’envisage pas de vous faire peur plus que crla est nécessaire, – сказал он с любезностью вхожего в утончённое общество, светского господина.

Поклонник Арсена Люпена продолжил монолог по-русски:

– Дамы, Господа! Прошу ещё раз у Вас прощение за столь беспардонное ночное вторжение; обстоятельства-с вынудили. К сожалению, несколько господ, которые так некстати засели в нужном мне вагоне – не хотят сдаваться. Они вынуждают меня прибегнуть к вашей помощи! Мне не остаётся ничего другого, как попросить оказать мне маленькую услугу.

Как-бы в подтверждение сказанного, в смежном вагоне раздались пару винтовочных и несколько револьверных выстрелов со стороны тех самых господ, которые не хотят сдаваться. За выстрелами послышались отчётливые стоны раненых.

Вожак, отобразил на лице искреннее неудовольствие происходящим, продолжил свой монолог:

– А вот и подтверждение моих слов. Прошу Вас господа, выслушайте меня внимательно и тогда всё закончится быстро и безболезненно. Чтобы ни у кого не остались сомнения, разрешите представиться: Григорий Иванович Котовский. Для Вас господа, просто Григорий Иванович. Я думаю этого имени будет достаточно, для того чтобы убедить Вас в моей серьёзности в деловых отношениях.

Сказав это, Григорий Иванович пытливо обвёл глазами присутствующих, ища подтверждение того, что его знают и понимают. Судя по лицам, пассажиры всё поняли. Григорий Иванович не ошибся.

Свой Арсен Люпен в Бессарабии объявился не так давно, но шуму успел наделать много. Что было самое страшное для здешних господ, так это то, что чернь, так называемый —народ, воспринимали грабителя за своего, доморощенного Робин Гуда, который, как и тот – из Шервудского леса, грабит богатых и делится с бедными. Это мнение на самом деле не совсем соответствовало действительности, Григорий Иванович при плохом раскладе, не брезговал и середнячка корову увести в лес на прокорм, но – в общем и целом всё делал правильно. Главное, он сумел доказать всем: с ним шутки были плохи, пусть и в обиходе изысканные манеры и свободное изъяснение на французском.

Пассажиры знали и с замиранием сердца ждали развития. Особенно внутренне трепетала одна богато, с изыском одетая, дама. Ей одной – было чего опасаться, ведь она, была женой известного банкира, который водил дружбу с самим губернатором и был вхож во многие кабинеты. Более того, к мужу часто обращались за помощью очень известные в Империи люди, которым он, под честное слово одалживал немалые средства. Расплачивались должники не всегда вовремя и не только деньгами, но порою оказывали такие услуги, которые банкир никакими деньгами не смог бы приобрести. Одним словом, жене деятеля такого ранга, было чего опасаться.

Как назло от Григория Ивановича, ставшего по роду своей специфичной деятельности неплохим психологом (работал он-то как-никак с людьми), не ускользнули страхи и особенная нервозность дамы. В том то и дело, что особенная нервозность. Тогда как большинство пассажирок, несмотря на его «ласковые слова» дрожали и даже плакали, дама сохраняла лицо. Она лишь сильно побледнела что, кстати, ей очень шло. Дама держала марку породистой леди. Гордость и предубеждения её выдали.

Григорий Иванович, кошачьей походкой подошёл к даме, присмотрелся.

«Где-то я её уже встречал. Вопрос где? Он вспомнил: – Я её видел в имении у моего благодетеля Манук Бея. Она тогда приходила вместе со своим мужем, банкиром Разумовским. Так в-о-от, что за птица попалась мне в руки?!»

И до того холодные глаза Робин Гуда застудились изморозью. Григорий Иванович сделал свой выбор: «Эта дамочка и поможет мне при переговорах с солдатами. Остальных пока оставим в покое».

«Что же этот холоп на меня так уставился!? – недовольно думала жена банкира – ему что, мало того, что ограбив нас до нитки, он прославит позором?!». Госпожа Разумовская не привыкла, чтобы на неё пялились, всякие тёмные личности, тем более поздней ночью, когда она не блестит. Женщина всегда остаётся женщиной, пусть даже в критической ситуации.

– Миссис, покорно прошу Вас пройти со мною, – сказал Григорий Иванович, не терпящим возражения голосом, тем самым прервав думы заложницы ситуации, – мне понадобится от Вас одна маленькая, незначительная услуга, за которой я Вам буду безгранично благодарен.

Дама побелела, но подчинилась. Тогда Григорий Иванович галантно взял госпожу Разумовскую под руку и осторожно, словно ведя её на бал, направил в сторону злополучного вагона, насовсем иного рода танцы. Григорий Иванович вёл себя порядочно, можно сказать в высшей мере галантно. От этого проявления мужской силы, а может, почувствовав запах дорогого, скорее всего французского одеколона, госпожа Разумовская как-то быстро сбавила спеси и даже начала присматриваться к грабителю.

«Кавалер однако, не то что мой, только о деньгах и о затратах», – лихорадочно, почти восторженно, подумала заложница. Краем глаза она приценилась к бандиту: «Жаль что бандит, иначе бы я с ним с удовольствием закрутила милый, скоротечный роман». Что-то дивно-бесовское творилось с чопорной особой: щёки порозовели, груди налились, взбугрились сосками и стала она женственной, красивой, доступной.

Григорий Иванович, кавалер опытный, изменение заметил. Однако сейчас ему было не до ухаживаний и заигрываний, сейчас он был на работе.

Пока они шли, раздались ещё несколько выстрелов. Кто-то в злополучном вагоне №4 жалобно охнул. Затем, установилась напряжённая, пугающая тишина. За такой тишиной, обычно в море грядёт буря. А что на суше? На суше то же самое. Сколько раз в безветрии разом наступает громом, водяными потоками, вихрями, буря? Внутри вагона №4, воздух искрился от напряжения, готовился взорваться развязкой небывалой, кровавой. Охрана была готова идти до конца и не сдаваться. Русские не сдаются!

Снаружи вагона было не лучше. Посреди леса, стоял замерший в ожидании трагедии эшелон. Внутри паровоза, опытный машинист стоял навытяжку под чёрным дулом револьвера, не смея даже взглянуть на державшего оружие верзилу. Машинист смотрел на другого налётчика, того, который залихватски играл острым как бритва ножом. Бандит, совсем как циркач, выделывал разные номера и как бы он не кидал остро заточенный нож, тот глубоко вонзался в деревянный брусок, служивший машинисту опорой при движении.

Над мишенью висел манометр, который показывал, что давление в котле ещё довольно высокое. Несколько раз циркач, приостановив игру, спускал пар. По его уверенным жестам, машинист понял, что бандит либо работал на железной дороге, либо где-то этому ремеслу научился.

– Эй! Кто там у вас – за старшего? Отзовись! – требовательно крикнул Григорий Иванович уже без всяких любезностей, видимо в переговорах с охраной французский язык был лишним. – Отзовись, кому говорят, мать вашу! – добавил грубо, по-солдатски, стараясь не высовываться из-за угла открытой двери; могли подстрелить. Вот такой переход с французского на матерщину.

Так оно чуть и не случилось. Ему ответили кучной пальбой. Несколько пуль попали точно в крутой косяк двери, за которым скрывался Григорий Иванович. Острые деревянные осколки пролетели так близко от знатной дамы, что та боязливо вскрикнула.

Григорий Иванович решил даму пожалеть:

– Совсем на вас Христа нету, черти вы этакие, – выругался он, – говорят же вам: здесь дама и мы хотим с вами вести переговоры.

– Не будут никаких переговоров с бандитами, даже не надейтесь, – хрипло от волнения ответил из конца вагона офицер, – можете быть уверенны, у нас достаточно патронов, чтобы отстреливаться до подхода подкрепления.

Григорий Иванович, видимо что-то такое предвидел: вояки редко сдавались без боя и держались до конца. Он без перехода перешёл к угрозам:

– Послушай офицер, как вас там по батюшке?! У меня тут с собою заложник, очень знатная дама. Если Вы не сдадитесь через десять минут, то я даю вам честное слово гайдука, что стану расстреливать по одному заложнику каждые пять минут. Начну же я вот с этой самой цыпочки.

Госпожа Разумовская зарделась красным маком, цыпочкой её никогда, никто не называл. «Во даёт наглец, какая я ему цыпочка? Крошкой бы назвал, то не обидно, а так – словно уличную девку» – озлилась она. Но в следующую секунду выступила:

– Не стреляйте господа, прошу вас!!! – крикнула заложница, когда Григорий Иванович на несколько минут бесцеремонно, толкнул её вперёд, дабы вояки убедились в достоверности сказанного.

– Предупреждаю господа, все эти жизни будут на вашей совести! Хорошенько подумайте, сможете ли вы далее жить с этим?! Если даже вы и спасёте свои жизни, в чём я сильно сомневаюсь, вас накажут ваши же начальники!!!

За этими словами проследовала прозрачная тишина. Впервые с начала разговора, Григорию Ивановичу не ответили, ни выстрелом, ни словом. В соседних вагонах шумели, собирали дань, а в этом – даже раненые молчали. Видно были на то причины.

В глубине тёмного вагона, перезаряжая револьверы, капитан думал: «На данный момент у меня уже есть один убитый и два раненых солдата. Он посмотрел на убитого: всего несколько месяцев не дотянувшего до демобилизации Петренко: « Бедняга, а ведь хороший был солдат – прошёл столько всего, а тут так угораздило…»

С сожалением смотрел капитан, продолжив свои думы: «Если помощь не подоспеет вовремя, потери могут увеличиться за счёт раненых, которые истекут кровью. Одному мне натиск бандитов не удержать. А тут еще в заложниках у бандитов оказались пассажиры. Сделай они то, что так настойчиво обещают, кровь невинных будет на моей совести. Петренко солдат, он погиб на службе. Гражданские – это другое. Надо что-то предпринять и тянуть время, может помощь подоспеет вовремя».

Капитан медлил с решением, ему предстояло сделать выбор между присягой, приказом и совестью. Он думал и чем дольше он задерживался с ответом, тем нервознее становилась заложница, которая вдруг, потеряв самообладание, истерично, по-женски запричитала:

– Офицер, к Вам обращается графиня Ксения Разумовская, жена известного в губернии банкира и мецената, графа Всеволода Андреевича Разумовского, который вхож к Его Сиятельству Губернатору Бессарабии. Я требую, я прошу Вас, в конце концов, проявите благоразумие – нету на свете таких ценностей, которые бы стоили человеческих жизней! Я умоляю вас, вы уже с честью выполнили приказ и теперь, в силу обстоятельств, вы просто обязаны отступить под воздействием непреодолимой силы! Я обещаю за вас заступиться перед властями и свидетельствовать в вашу пользу!!!

Сказав эти слова, гордая женщина зарыдала во весь голос, а за нею, словно заразившись, заревели барышни в соседнем вагоне. Подтвердилось мнение, что звукоизоляция составов в то время была так себе.

Григорию Ивановичу, истерика было на руку. Он стремился усилить панические настроения и воздействовать на волю офицера. В специальной литературе это называют психическим воздействием. Это был тот случай. Под жалобный женский рев в ночи, Григорий Иванович крикнул:

– Офицер, через секунду я нажму на курок и ты, уже не сможешь отменить смерть. Я жду!

Капитан, даже под действием просьб, женских слёз и угроз ещё не сдался. Он единственный из всех присутствующих знал, что за груз они везут и именно поэтому, ему было трудно решиться. Кроме денег казначейства, долговых расписок, они везли особый, секретный пакет. Тут только офицер вспомнил про арестанта: «Давненько я его не видел».

Капитан по быстрому осмотрелся. Место, где совсем недавно спал арестант, было пусто. На полу, среди охапки сена, остались лежать напоминанием длинная ржавая цепь с прикреплёнными к ней наручниками. Офицер поднял глаза к окну разбитому окну: «Ушёл через окно гад, этого ещё не хватало!»

Рядом тихонько вздохнул, отдавая Богу душу, один из раненых солдат. Глядя на его широко открытые голубые глаза, капитан почувствовал всю тяжесть командира ответственного за своих солдат: «Второй». Тяжесть ответственности навалилась, мешая дышать. Капитана стошнило. И вдруг, наступила минута безразличия. Она то и помогла принять решение. Хрипло, но достаточно чётко, крикнул:

– Стойте. Я хочу говорить со старшим, с другими переговоры я вести не буду!

Пока капитану не ответили, он достал секретный пакет и, стараясь не шуметь, протиснул его через небольшую щель между неплотно сбитыми досками вагона наружу. Железный лист отбило пулями и он угловато свисал, внося беспорядок во внешнем порядке вагонов. Этой части вагона №4 досталось большинство пуль налётчиков и местами, он напоминал крупное сито. Просунув пакет наружу, капитан надеялся, что ночью никто из посторонних не заметит, а как только бандиты уйдут, он даст Бог сможет его подобрать.

– Офицер, – Григорий Иванович, терял терпение, – у нас тут времени в обрез, выходи уже, иначе…

Котовский не договорил. Внезапно в дальнем конце ярко вспыхнула керосиновая лампа. В её свете возникла во весь рост фигура боевого, со шрамом на лице офицера. Это был капитан. Огромный при дрожащем свете, он надвигался уверенно, помогая раненому в плечо бойцу передвигаться. Оба были безоружны. Стало ясно: охрана перестала сопротивляться.

Бандиты акт бравурный не оценили, ринулись мстить за своих погибших и раненых подельников.

– Назад. Солдат не трогать! – резко рявкнул Григорий Иванович, расталкивая своих подопечных, которые было, замахнулись кулаками на военных.

Его приказ был исполнен, но капитан до того успел схлопотать кулаком по больному месту. По треснувшим от жара и удара губам, заструилась красная, солёная кровь. Вместе с нею, изо рта вывалился проклятый зуб.

– Нет худа без добра, – криво усмехнулся капитан; более он не мог влиять на ситуацию и ожидал милости победителя.

Котовский, подошёл и стал внимательно рассматривать военного. Пока из вагона выносили всё ценное, Григорий Иванович хищно, с усмешкой, покружил, словно коршун вокруг своей добычи. Он перестал сверлить глазами офицера только тогда, когда мимо потащили тяжёлый сундук с казначейскими билетами.

– Ну, господа, извините – мне пора спешить, вы меня и так порядочно задержали, 6 поспешил вдруг Григорий Иванович.

Он засобирался, не выпуская из-под наблюдения поверженного врага, отошёл к узковатой двери вагона. На выходе, ему подали отличного вороного скакуна. Не прошло и десяти минут, как бандиты, по разбойничьи свистя и куражась и как обещали – никого не тронув, ускакали в ночь. Впереди, выгодно отличаясь от серой массы, скакал тот, которому было предначертано в будущем стать легендарным комкором красных отрядов.

Некоторое время ещё улюлюкала ночь эхом, постепенно успокаиваясь. Как только воцарилась тишина, капитан, оставив раненого на попечение пассажирки, спрыгнул наружу. Ему нужно было поскорее найти пакет. Спотыкаясь о гранитную насыпь, капитан слепо побежал туда, где он должен был упасть. Луна светила тускло, экономно, и в тот момент, когда он подошёл к нужному месту, вообще скрылась за тучи.

Южная ночь ехидно съела все краски. Стояла такая темень, что капитану минуты через пять остановился. Он достал из кармана зажигалку. При её слабом свечении приступил к поискам. Рука скользила по шершавым шпалам, нащупывала зернистый мелкий гранит, гладила железную колею, травинки. Пальцы нащупали даже несколько смятых тупоносых пуль, отрикошетивших от вагона. Но пакета нигде не было, он, словно в воздухе растворился.

«Нужно было его сжечь! Поздно, взял бы с собою керосинку», – запоздало подумал офицер. Стал искать дальше. Но пакета не было, он исчез, как в воду канул.

«Видимо кто-то из бандитов, стоящих снаружи увидел упавший из вагона предмет. Ветра-то нету и я уверен, что ищу в нужном месте! Плохо. Всё сложилось очень и очень плохо – пакет с секретной информацией утерян, а это трибунал…»

Капитан понял: его ждут крупные неприятности…