Читать книгу Тайна тамплиеров. Вторая часть - Серж Арденн - Страница 3

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Сумерки опускались над Парижем. Серое грозовое небо, проколотое шпилями островерхих башен, крестами церквей и колоколен, обрушилось на великий город проливным дождем. Крупные капли, с грохотом барабаня по крышам, скатывались на землю, исчезая в лужах, подобно человеческим судьбам, приходящим на землю и растворяющимся в вечности.

Мужчина, закутанный в плащ, вышел из улицы Сент-Антуан, прошел вдоль фасада величественной ратуши, остановившись посреди Гревской площади[3]. Его размышления о смерти всякий раз, когда он оказывался на месте публичной казни, будоражили сознание. Струи воды били в лицо, ветер срывал плащ с плеч, его остекленевший взгляд бездумно скользил по булыжникам, покрывавшим площадь, омытым кровью множества людей, обезглавленных по приговору парижского парламента, а порой просто по чьей-то нелепой прихоти. «Сколькие из них были невиновны великое множество раз? – спрашивал он себя, взирая на роковую площадь. – Сколькие попали под топором, будучи чисты перед Богом и людьми словно ангелы? Но человеческий суд, очевидно, сильнее Божьего, по крайней мере, здесь, на грешной земле, если Господь позволяет осудить и казнить невинных? Значит, вмешательство Святого провидения не способно спасти от человеческих пороков и ошибок, не в силах защитить безгреховных, не в силах восстановить справедливость. Отчего же тогда мы, несчастные, обращаемся к Всевышнему, уповая на него? Чем заблудшие души убийц отличаются от их жертв, если и те и другие, взывая к Небу, не получают ответа и не в праве рассчитывать на прощение? Нас не слышат, не желают нам помочь, и это единственная истина, которая имеет право на существование.

Но, таким образом, нас обрекают на самостоятельное принятие решений, а значит и вынесения приговора своей жертве – казнить или помиловать. Ведь Небо глухо, оно молчит. Чем же, извольте мне ответить, я хуже судебных чиновников, заседателей парламента, которые имеют право судить людей по законам ими же придуманным. Ими же – людьми! Такими же людьми как я, не лучше, не хуже. Ведь когда-то, даже при самых мучительных терзаниях, я не поддавался мыслям о насилии. Не поддавался ни при каких обстоятельствах, даже под влиянием отчаяния и дурных советов, которые нам порой нашептывает наше же безрассудство. Но мои сомнения развеялись в тот миг, когда я на собственной шкуре ощутил горькую человеческую несправедливость. «Несправедливость» – чей грозный неумолимый бич, сверкающий в руках Сатаны; чьё присутствие и влияние на общество как раз не вызывает сомнений; рассекающий острым хвостом человеческие судьбы, превращая целостное счастье в осколки горя и скорби. И вот теперь, по прошествии стольких лет, в течение которых я не брезговал по любому поводу обагрить свои руки кровью, я могу с уверенностью заключить – несправедливость порождает несправедливость, насилие порождает насилие. А это значит, что человек, претерпевший любое бедствие, может тем же ответить человечеству. И пусть я закончу свои дни в руках палача, здесь на Гревской площади, я не отступлюсь от своих убеждений и не изменю своим принципам. Я имею право наказать виновного, пусть даже это вызовет порицание у человечества. Ибо я есть закон и я есть палач, и мне, если Небо отказывается рассудить, решать, кто виновен и какой кары заслуживает. А смерть, это всего лишь смерть. И, как кажется, сказал кто-то из великих – «Смерть есть даже в Раю[4]».

Погруженный в эти скорбные раздумья, которые вели лишь к неудержимому желанию вершить чужие судьбы посредством карающего меча, он поднял голову и увидел башни Нотр-Дам, окутанные серой мглой. Мужчина направился к набережной и, миновав мост, очутился на острове Сите, прямо перед величественным собором, раздавленный могуществом архитектурного шедевра. Он поднял голову. Капли дождя били в лицо, не в состоянии прервать мрачных рассуждений. «Церковь. Люди в рясах и мантиях выстроили целую империю, целью которой является подчинение человека власти Божьей. Но ведь эту власть представляют сами же люди. Они же рассказывают нам, чего хочет Всевышний, принуждая выполнять Его волю, волю, которую нам диктуют священники. Принуждают кострами, отлучениями, какие только инструменты они не употребляют, для того, что бы маленького, тщедушного человечка заставить выполнять то, чего якобы желает Небо.

Вот и сейчас я стою перед этим величием, ощущая себя никчемным, крошечным червяком, а ведь это продуманно, продуманно и запланировано. Для того, чтобы заставить покориться меня, как и любого другого, следует растоптать, унизить и уничтожить мой внутренний мир, всемилостиво позволяя лишь повиноваться.

Церковь всегда забирала всё самое лучшее. Лучшие земли, самых талантливых живописцев, скульпторов, даже лучшие музыкальные инструменты делались лишь для церковных нужд. Ну, конечно, все то, что способно воздействовать на людское восприятие, сразу становилось инструментом управления людьми. А подобные инструменты должны находиться в руках людей, управляющих этим стадом. Ведь они нас так и называют – стадо. Лучшие архитекторы возвели сооружения такого великолепия и такой величины, что человек, попавший под их величественные своды после своей убогой лачуги, тут же ощущает себя жалким, ничтожным рабом. Рабом, рожденным лишь для выполнения воли Господа. Воли, которую нам диктуют в храмах, заставляя поверить на слово, не оставляя выбора и не спрашивая согласия. И если священники думают, что смогут одурачить и меня, то могу, преисполненный уверенности, заявить – полный вздор! Я сам решаю, как мне жить. И ни один прохиндей с выбритой тонзурой[5] или облаченный в фиолетовую или даже пурпурную мантию[6] не заставит меня изменить свое решение. Нет ничего более ценного, для тех, кто хочет одурачить и превратить человечество в рабов, чем идея Бога!».

Мужчина, запахнув плащ и надвинув шляпу, направился к мосту Сен-Мишель, что вел на левый берег. Вымокший до нитки он добрался до Сен-Жерменской ярмарки, где отыскал таверну «Гнездо кукушки». Осторожно, словно опасаясь кого-то, незнакомец вошел под черепичную кровлю харчевни. Оглядев зал, где пировали лишь люди узкого круга, ведь базарные торговцы, трапезничавшие в кабачке в дневные часы, спешили покинуть город до того, как закроются городские ворота, он подошел к одному из столиков, где ужинали завсегдатаи сего скверного притона, некие Тибо и Крюк. Эту неразлучную парочку всегда можно было отыскать «подле юбки» тетушки Совар, хозяйки харчевни. Оба молодца славились своим бесстрашием и ненасытностью, когда дело доходило до разбоя и грабежа. Они не брезговали и убийством, если им могли посулить пристойный куш. Головорезы, расположившиеся за столом, сначала не узнали мрачного посетителя, но когда тот сбросил плащ и шляпу, Тибо воскликнул:

– Гаррота, какими судьбами?! Ходят слухи…

– Закрой пасть! – грубо прервал весельчака Гаррота, с угрозой уставившись на него единственным глазом.

Дружки переглянулись. Гость подсел к столу, заказав три кувшина вина.

– Я по делу, а вам попусту нечего языками чесать.

– Но говорят, что тебя ищут. А раз так, то нужно незамедлительно уходить из города.

– Кто говорит?

– Колокол Нотр-Дам звонит[7].

– Ладно, знаю, вот сделаем дело и уйду.

Гаррота был более чем уважаем в кругах городских разбойников всех мастей, он был одним из «верных», а это дорогого стоило. К тому же, этот суровый человек никому не позволял вести себя с ним запанибрата. Он старался не появляться среди мелких жуликов, его слово имело вес, и любой громила, даже не знавший высокого статуса Гарроты среди «верных» «Дворов Чудес», был уверен – с ним можно иметь дело.

– Сделаем? – удивленно переспросил Тибо.

– Да, сделаем. Вы мне нужны, что бы вломиться в один домишко. Дело верное. Человек – приор монастыря, а церковные крысы, как известно, едят и пьют на серебре. Да и золотишко водится в сундуках. Имя его Буаробер, живет на Сен-Дени, недалеко от Шатле[8].

Тибо вздрогнул.

– Скверное место, хуже не придумаешь.

Крюк одобрительно кивнул. Он был не разлучен с Тибо. Все знали – то, что решил Тибо, является законом и для него. Никто никогда не слышал, что бы Крюк без особых причин что-либо говорил, во всем доверяя своему дружку. Вот и сейчас он лишь слушал, предоставив возможность Тибо решать за двоих.

– Не трусь, говорю же – дело верное. Этот прелат живет сам. Ну, если не считать слуги, глупого, ни на что не годного толстяка. Перережем им глотки по-тихому, что найдете в доме – всё ваше, мне ничего не нужно.

– Ха! А какой тебе резон?

– Хочу поквитаться за одно дельце.

Оба молодца с пониманием закивали головами.

Вдруг в харчевню ворвался возбужденный человек, в котором присутствующие узнали вора и конокрада по кличке Жак-Седло. Он пробежал взглядом по залу и, заметив Гарроту, закричал:

– Облава! Городская стража у двери! Гаррота уходи!

Гаррота вскочил, не соображая, куда следует бежать. В дверном проёме появился усатый сержант, который сразу заприметил стоящего в нерешительности посреди зала человека. Он довольно быстро сообразил, что это наверняка тот, кого приказано схватить. Указав пальцем на незнакомца, сержант закричал:

– Вот он! Держи его!

Несколько солдат бросились к одноглазому, на которого указал сержант. Но к этому времени Гаррота пришел в себя и стремительно ринулся к двери, что вела во двор конюшни. Опрокидывая за собой кабацкую мебель, он выскочил в темный коридор, уже через два прыжка оказавшись под затянутым тучами небом. Пиршествующие в «Гнезде кукушки», разумеется, находились на стороне беглеца, поэтому, как-будто невзначай, пытались помешать солдатам достичь двери. Выбежав во двор, Гаррота выхватил шпагу. Он приблизился к тяжелым воротам, что вели на улицу, с трудом отворив их. Из-за ворот из темноты блеснула сталь. Беглец уклонился, отскочив в сторону, но все же пропустил удар, скользнувший протазаном по плечу. Сержант был не новичок и выставил одного из солдат у ворот, что вели во двор. Гаррота тихо застонал, но, изловчившись, всадил клинок своей короткой шпаги в шею стражника, не защищенную кирасой. Солдат, схватившись за горло, опустился на колени.

Шаги беглеца застучали по мостовой. Пять солдат городской стражи бросились за ним. Гаррота прекрасно ориентировался в темных лабиринтах улиц родного города, он знал места, где можно было беспрепятственно покинуть город со стороны Сен-Жерменского предместья, поэтому именно сюда явился на встречу с Тибо и Крюком. Он мчался по блестящим от влаги улицам, звеня шпорами и придерживая шпагу. Светящиеся точки фонарей исчезли за углом высокой монастырской ограды, но голоса преследователей звучали где-то поблизости. Гаррота достал платок и приложил к кровоточащему плечу.

– Ах, черт! – воскликнул он в отчаянии. – Проклятый де Вард, мне не избавиться от него. Придется отложить расплату. Нужно немедленно уходить из города, – с ожесточением вымолвил он и исчез в ночной мгле.