Читать книгу Лорд Хорнблауэр - Сесил Форестер - Страница 3

Барбара встретила его, спокойная внешне, как пристало дочери и сестре воинов, однако заговорила она напряженно и позволила себе только одно слово:

– Приказы?

– Да, – Хорнблауэра обуревали смешанные чувства, и он, не в силах полностью с ними совладать, добавил: – Да, дорогая.

– Когда?

– Отплытие сегодня ночью из Спитхеда. Сейчас пишут приказы – как только они прибудут, я должен буду тронуться.

– Глядя на Сент-Винсента, я так и подумала, поэтому отправила Брауна в Смолбридж упаковать твои вещи. К нашему приезду твой сундук будет уже готов.

Предусмотрительная умница Барбара, не теряющая головы даже в такие минуты! И все же он сумел выговорить лишь: «Спасибо, дорогая». Даже и теперь, на третьем году брака, случалось, что его переполняли чувства, которые он (может быть, именно из-за силы этих чувств) не мог выразить словами.

– Можно мне спросить, куда тебя отправляют, дорогой?

– Даже если ты спросишь, я не вправе буду ответить, – Хорнблауэр выдавил улыбку. – Извини, дорогая.

Барбара никому ничего не скажет и тенью намека не выдаст, куда и зачем отправился ее муж, но все равно он должен молчать. Тогда, если слухи о мятеже просочатся, Барбара останется вне подозрений. Однако истинная причина в другом. Долг требует хранить молчание, и долг не знает исключений. Барбара улыбнулась в ответ так безмятежно, как требовал долг, и аккуратно расправила складки шелковой мантии у него на плечах.

– Как жаль, – сказала она, – что в наше время мужчины редко одеваются красиво. Малиновое и белое замечательно подчеркивает твою привлекательность. Ты очень хорош собой – ты это знаешь?

И тут хрупкий барьер между ними исчез как лопнувший мыльный пузырь. Натура Хорнблауэра требовала любви, знаков привязанности, однако привычка к самодисциплине в жестоком мире не позволяла эту потребность обнаруживать. Он подсознательно боялся нарваться на упрек и потому всегда был настороже: по отношению к себе, по отношению к миру. И Барбара – она знала эти стороны его характера, хоть они и ранили ее гордость. Стоическое английское воспитание приучило ее не доверять чувствам, осуждать любое их проявление. Она досадовала, что ее счастье зависит от него, как он досадовал, что нуждается в ее любви. Эти два гордых человека по той или иной причине сделали эгоцентричную самодостаточность своим идеалом совершенства; отказаться от этого идеала значило переступить через себя, принести жертву, на которую они были, как правило, не готовы.

Но сейчас, когда над ними нависла тень разлуки, гордость и досада исчезли, рухнули укрепления, возведенные каждым вокруг себя за долгие годы. Барбара припала к мужу, ее руки ощущали сквозь шелк камзола его тепло. Он так же страстно стиснул ее в объятиях. Веяния времени избавили женщин от корсетов, так что в лиф платья были вшиты лишь несколько узких пластин китового уса, и Хорнблауэр чувствовал, как слабеет под ласками тело, упругое и мускулистое от долгих пеших прогулок и верховой езды, – тело, которое он научился любить таким, хотя раньше считал, что женщины должны быть мягкими и податливыми.

– Милый! Радость моя! – воскликнула она, а когда их губы соприкоснулись, прошептала самые нежные слова, какие может сказать бездетная женщина: – Мой маленький! Дитя мое!

Самые дорогие для него слова. Когда он сбрасывал защитную броню, он хотел быть не только ее мужем, но и ребенком, подсознательно желал уверенности, что, по-детски нагой и беспомощный, он будет как с любящей матерью, которая его не обидит. Последние преграды рухнули, они отдались друг другу с той страстью, какую так редко себе позволяли. Ничто не могло испортить им эти минуты. Сильными пальцами Хорнблауэр дернул шелковые завязки плаща, расстегнул непривычные застежки камзола и расслабил нелепую шнуровку о-де-шосс – он почти не замечал, как это делает. Мгновение спустя Барбара целовала его руки – длинные красивые пальцы, память о которых преследовала ее ночами, когда он уходил в море, – и это было проявлением чистейшей страсти без всякого символизма. Они были свободны друг для друга, все запреты сняла любовь. Они были едины, даже когда все закончилось, удовлетворены, но не пресыщены. Они были едины, даже когда он встал с постели и, глянув в зеркало, увидел, что его редеющие волосы дико всклокочены.

Мундир висел на двери гардеробной: пока он был у Сент-Винсента, Барбара обо всем позаботилась. Хорнблауэр вымылся, окуная губку в умывальный таз и водя ею по разгоряченному телу, – и у него не было мысли, что он смывает с себя нечистоту. Постучал дворецкий; Хорнблауэр набросил халат поверх рубахи и штанов и вышел. Оказалось, что доставили приказы. Он расписался в получении, сломал печати и внимательно прочел все, убеждаясь, что не осталось неопределенностей, которые надо прояснить до отъезда из Лондона. Старинные обороты: «Сим предписывается и указывается… вам надлежит всемерно» – так же были написаны приказы, по которым Нельсон вступил в бой у Трафальгара, а Блейк – у Тенерифе[7]. Суть приказов была ясна, передача полномочий изложена предельно четко. Если зачитать это корабельной команде – или трибуналу, – каждое слово будет понятно. Придется ли ему читать их вслух? Только если он вступит в переговоры с бунтовщиками. Такое право приказы ему давали, но воспользоваться им значило проявить слабость: другие флотские офицеры брезгливо поморщатся, на массивное лицо Сент-Винсента ляжет тень разочарования. Каким-то образом он должен обманом заманить в ловушку сто британских моряков, дабы наказать за то, что сам бы сделал на их месте. Таков долг. Иногда долг требует убивать французов, иногда – делать что-то другое. И если уж кого-нибудь убивать, Хорнблауэр предпочел бы, чтоб это были французы. И как, ради всего святого, подступиться к нынешней задаче?

Из спальни вышла сияющая Барбара. Они встретились глазами. Ни мысль о разлуке, ни раздумья Хорнблауэра о предстоящем тягостном долге не могли разрушить их душевного единения. Они были ближе друг к другу, чем когда-либо прежде, и счастливы вместе. Хорнблауэр встал.

– Я буду готов через десять минут, – сказал он. – Доедешь со мной до Смолбриджа?

– Я надеялась, что ты меня позовешь, – ответила Барбара.