Читать книгу Мэри Роуз - Шарлотта Лин - Страница 12

Фенелла

Портсмут, сентябрь 1524 года

Глушь, в которой они прежде бродили, словно звери, теперь, казалось, была полностью обнесена стеной, а по пути то и дело появлялись новые ямы. После победоносного марша по Франции король вышел из войны и заключил помолвку своей единственной дочери Марии с габсбургским императором Карлом. Папа оценил твердость, с которой английский король отнесся к реформаторам Церкви, и Франциск, король Франции, осознал, что с Генрихом Английским не шутят. Так что Генрих уверенно сидел в седле, но при этом продолжал превращать свой портовый город Портсмут в крепость.

Возможно, уже не осталось ни одной лужайки, на которой они могли бы посидеть, что, впрочем, было даже к лучшему. Фенелла не была уверена, сможет ли выносить тишину, когда прошло столько времени.

Ива еще стояла. И черешня тоже. Наверное, моросящий дождь разогнал рабочих. У канала было тихо. За ивовыми ветвями сидел Энтони и ел малину.

Он прислал ей всего одно слово, и она сразу же примчалась. А теперь остановилась и принялась рассматривать его. Возможно, он был единственным человеком в мире, который умел есть малину, не брызнув ни капельки на белоснежную рубашку. Он ел так же, как натягивал лук и как макал паклю в смолу, чтобы проконопатить судно: с подчеркнутым равнодушием, не сосредоточиваясь, но с абсолютной точностью. Он даже подбородок не испачкал, и пальцы его были чисты, хоть он их и не облизывал.

Фенелла глубоко вдохнула, так что заболели легкие. На нее накатила волна благодарности, поскольку мир вернул его ей – целого, невредимого, свежевыбритого и с безупречно постриженными волосами. Она ужасно боялась, что его душа пострадает, но, похоже, этого не случилось. Казалось, он спит и ест одновременно, но уши его никогда не спали. Он поднял голову, увидел ее, убрал волосы со лба и усмехнулся.

– Фенхель Клэпхем.

Фенелла побежала.

Она спрашивала себя, вспомнит ли ее тело спустя столько времени, что оно любит его. Ее тело сочло, что вопрос дурацкий. Энтони сидел, скрестив ноги, и на бегу она смотрела на внутреннюю сторону его бедер, вокруг которых натянулась ткань брюк. Она рассмеялась, споткнулась и растянулась во весь рост. Блузка порвалась на плече, она оцарапалась о корень дерева.

Сама себе она казалась смешной. Два года она только и делала, что ждала, а теперь испортила всю торжественность момента. Но поскольку он вернулся, это уже не имело значения.

– Фенхель, – с непривычной нежностью произнес он, и с такой же нежностью его руки подняли ее. «Те, кто считает его некрасивым, не знают его рук», – подумала она. От его прикосновения задрожала спина, выгнулась ему навстречу. Хотелось вздохнуть.

Он осторожно поправил порванную ткань у нее на плече, осмотрел рану. Так же ловко и уверенно, как ел малину, вытащил сосновые иголки и комочки земли из ссадины. Фенелла наблюдала за его руками, ей хотелось наброситься на него: «Хватит возиться с раной! Примени свое чудесное волшебство ко всему моему телу».

– Очень больно?

Она тосковала по его глазам и иногда ночами опасалась, что, когда он вернется, они погаснут, как в тот день, когда городская стража вышвырнула его из темницы. Но глаза Энтони сверкали, и у нее по коже забегали мурашки.

– Нет, мне совсем не больно.

– Это нужно вычистить, Фенхель, – произнес он, склонил голову и принялся дюйм за дюймом целовать ее плечо. Его губы и язык оказались мягкими, словно перышки, и разогнали по телу еще больше мурашек. Она вдруг протянула руки, дотронулась до талии, жадно коснулась упругого живота и принялась щекотать.

Он тут же отпустил ее плечо, издал сдавленный звук и попытался вырваться. Фенелла разучилась, но многолетний опыт взял свое. Этот парень, будучи воплощением силы, становился в ее руках податливым, как воск, а потому позволил повалить себя в мокрую от дождя траву и теперь извивался, словно рыба, чтобы уйти от ее пальцев. Она не отставала, вытащила рубашку у него из-за пояса и стала щекотать гладкую обнаженную кожу.

– Прекрати, – простонал он.

– Только когда попросишь пощады.

– Ни за что.

Она снова защекотала.

Он хватал ртом воздух, сворачивался калачиком, но она все равно добиралась до талии и, щекоча, заставляла выгибаться снова и снова.

– Довольно!

– Нет! Тебе два года было слишком хорошо, так что теперь получишь тройную порцию.

– Давай договоримся, Фенхель.

– Ничего подобного. Либо моли, либо страдай.

Чтобы защититься, он мог бы перевернуться на живот, но не сделал этого, а в какой-то момент перестал сопротивляться, да так и лежал, издавая нечто среднее между жалобными и смеющимися звуками. Фенелла увидела, что на лбу у него выступил пот, и отпустила. Она легла рядом и устроилась в его объятиях.

Тяжело дыша, он повернулся к ней лицом.

– И тебя с добрым утром, Фенхель.

Она посмотрела на него, взглядом лаская каждую черточку его лица. Узкую морщинку на лбу, постоянно пытавшуюся о чем-то спросить, брови, ресницы, скулы. Нос у него был тонким, с постоянно трепещущими ноздрями, а губы красно-коричневыми. Он всегда нравился ей больше, чем она способна была выразить словами, но никогда так, как сейчас. Дождь наконец прекратился.

– Задумалась о том, злишься ли на меня? – спросил он. – Мне кажется, что не стоит, особенно после того, как ты жестоко наказала меня, а я этого совершенно не заслужил.

– Не заслужил? – Она с трудом сдерживалась, чтобы не засмеяться, не зашептать, не поцеловать.

– Я вернул ту штуку, которой у меня нет. Так, как ты и велела. – Он взял ее руку и положил себе на грудь. Сквозь ребра сердце гулко билось в подставленную ладонь. Ее собственное сердце колотилось с еще большей силой, будто пыталось заглушить его.

– Я ничего не чувствую, – нисколько не смутившись, солгала она. – Только то, что с недавних пор ты шьешь себе сорочки из непозволительно дорогого сукна.

– Фенхель! – Если бы это был Сильвестр, то его лицо залилось бы краской. А Энтони был загорелым, словно пират, и покраснел внутри.

Фенелла расхохоталась, ловко развязала ленту у себя на шее и положила его руку на теплую кожу. Сердце под ней билось с пугающей силой.

– Добро пожаловать домой, – произнесла Фенелла.

Это была восхитительная игра, и никогда – настолько опасной. Она хотела выиграть любой ценой, но проиграла. Когда в следующий раз он смог дышать, она лежала у него на шее. Он мгновенно сложил оружие, прижал ее к себе и вложил в свой стон два с половиной года.

Наверное, можно научиться получать что-то и от других мужчин. Большинство девушек так и поступало, они втюривались в одного, выходили замуж за другого, и их все устраивало. Но тем, кто жил так, вряд ли нравилось в их первом возлюбленном все, как нравилось Фенелле в Энтони.

Той первой весной она сказала ему:

– Ты мне нравишься. Так же сильно, как тебе нравится «Мэри Роуз».

– О, – ответил он и повернул голову в сторону, чтобы она не заметила, как он покраснел внутри. – Она мне нравится, да. Но если бы я мог делать что хочу, я бы в ней кое-что изменил.

Фенелла задумалась. Если бы она могла делать что хочет, что бы она изменила в Энтони? Его запах, его волосы, которые щекотали ее, когда они целовались, его губы, у которых был малиновый вкус, его язык, который мог идти против ветра? Нет, она точно не стала бы менять ни искорки в его глазах, ни ресницы, ни ямочки, появлявшиеся на щеках, когда он улыбался.

И в ловкой жилистой подвижности Энтони, которую другие считали некрасивой, она не хотела бы ничего изменить. Все было так, словно Господь создал его исключительно для нее: плечи, ключицы, бьющуюся жилку у горла, такую нежную, податливую для щекотки кожу, резкий голос и совершенно неожиданную нежность. Как-то раз она подумала: «Может быть, я сделала бы его более общительным, его гордость – не такой щепетильной, его бесстыдство – не таким безграничным, а его любовь к кораблям не такой всеобъемлющей, чтобы осталось место для меня и Сильвестра». Но стоило ей подумать об этом, как она сразу же взяла себя в руки. «Я ничего не хочу в тебе менять. Ты мне нравишься больше, чем нравится тебе «Мэри Роуз», поскольку каждый канат, который я могла бы в тебе укоротить, лишил бы паруса ветра. Ты должен быть таким, каким тебя создал Бог. Хоть это и больно».

Он снова вернулся, и настолько прежним, что ей хотелось смеяться. Она прижалась к нему. Как она могла привыкнуть к другому?

Они встали, девушка поправила его рубашку. От влажной травы кожа слегка поблескивала. На плече вздулась мышца от напряжения тетивы.

– Фенхель, – произнес он, такой же растерянный, как и она сама.

Фенелла сняла через голову блузу и отбросила ее в сторону.

– Иди ко мне, Энтони. Целиком.

Он погладил ее шею, коснулся верха ребер, начала груди. Его руки дрожали.

– Ты красива, Фенхель. Слишком красива, ты знаешь об этом?

Он обнял ее, как что-то хрупкое. Еще один удар сердца они молча стояли рядом, словно пытаясь защитить друг друга от бури. А затем голод разорвал канаты, сломалась грот-мачта, ветер сорвал все паруса.

У Фенеллы никогда не было близких подруг, только Сильвестр. Все, что она знала о любви между мужчиной и женщиной, рассказала ей мать. Для нее любовь означала не любовь, а «переспать с кем-то», и тот, кто был настолько глуп, чтобы сделать подобное, получал боль, позор и нежелательных детей. Кроме этого, Фенелла знала лишь то, что подслушала из разговоров саттоновских служанок. По обрывкам этой болтовни можно было понять, что мужчина расстегнет ширинку и задерет женщине юбку, что при виде этого становится страшно и что мужчины, занимаясь любовью, очень грубы. В конце концов, утверждала одна, все было не так плохо, как говорили другие.

«И что, никогда не бывает чудесно?» – хотелось спросить Фенелле. Почему этого так хотят, если это не чудесно? И почему все полагают, что это нужно получить любой ценой? Почему Гвиневра и Ланселот обманули своего любимого друга, если это не чудесно?

Энтони не стал расстегивать ширинку и задирать ей юбку. Он лежал с ней в траве и целовал везде, пока она не начала извиваться, как он, когда она щекотала его. Когда она принялась неловко теребить его штаны, он улыбнулся:

– Ты уверена, что хочешь этого, сердце мое?

– Можешь не сомневаться…

По-прежнему улыбаясь, он убрал ее руку и стянул штаны с бедер. А затем, обнаженный, сел напротив нее в траву и стал нежно касаться ее лица, чтобы она не испугалась.

Но она все равно испугалась. Все в нем было знакомо с детства, откуда же могло взяться что-то, настолько чуждое? Это напугало ее, возбудило, укротило, вскружило голову. Этого было слишком много, ее взгляд скользнул по его ноге, которую она тоже никогда не видела обнаженной.

И при виде того, что открылось ей, сердце судорожно сжалось. Его нога была прямой и стройной, с длинными и крепкими мышцами. Но колено в окружении глубоких шрамов казалось совершенно бесформенным, словно его размозжил, а затем собрал кто-то черствый и безразличный. Должно быть, несчастный случай был гораздо более серьезным, чем она себе представляла. Фенелла хотела коснуться того места, но рука замерла в воздухе.

Он заметил это, подхватил рубашку с травы, бросил себе на ногу.

– О, Энтони! – воскликнула она, откинула в сторону рубашку и впервые в жизни обняла совершенно голого мужчину. Прижала его к себе, поцеловала веки, коснулась губами висков. – О, любимый мой, ты мне нравишься. Мне все в тебе нравится, гораздо больше, чем тебе в твоей «Мэри Роуз».

Когда она сильнее прижала его к себе, то почувствовала его твердый, упругий член, которого только что так испугалась. Собственное желание напугало ее еще больше. Он снова посмотрел на нее, и оба рассмеялись, жадно и в то же время робко. Вместо того чтобы задрать ей юбку, он снял ее с бедер. При этом он целовал ее в губы и щеки, в шею и плечи, в начало груди. Сестра Сильвестра называла ее корабельной доской, поскольку она была плоской и в ней не было ничего особенного, но под губами Энтони она поняла, что сестра Сильвестра молола полнейшую чушь.

Полностью освободив ее от одежды, он наклонился и поцеловал ее лоно. Ей казалось, что он похож на змею, – гибкий, как лоза. Она видела, как на спине у него выступили позвонки, а затем ей показалось, что она тает в тех местах, где его губы касаются ее тела. Застонав, она выкрикнула его имя, откинулась на спину и уложила его сверху. Он был ни капельки не груб. Он был рожден для того, чтобы строить корабли, у него были руки художника, и он умел извлекать тайны из дерева.

Если это не чудесно, почему же никто не хочет отказываться от этого? Больно было только первый раз, словно он погрузил свой якорь в ее плоть. «Это Фенхель Клэпхем, принадлежащая Энтони Флетчеру. И никому больше…» – И только растратив все силы, она откинулась назад, скрестила руки за головой и улыбнулась серому дождливому небу. Поглупев от счастья, Энтони поднял ее юбку и укутал ее.

– Одевайся, красавец мой, – произнесла она, нежно покусывая кончик каждого пальца. – Если снова не пойдет дождь, сюда вернутся плотники.

– Они не вернутся, – равнодушно ответил он, сел, скользнул взглядом по ее телу. – Я послал их к черту.

– И как же ты это сделал?

– Разве ты забыла? Черт – мой побратим.

– Ты с ума сошел, любимый!

Он насторожился.

– Ты никогда мне ничего подобного не говорила.

– Ты никогда не был для меня настолько любимым, – ответила она. – Скажи мне, у тебя с женщинами столь же чудесный талант, как и с кораблями? Или ты тренировался целых два года?

Она снова рассмеялась, ей понравилось, что он так растерялся. Вместо того чтобы нахмурить брови, как обычно, он сдвинул их так, что они встретились на переносице.

– Расскажи мне, – чарующим голосом попросила она его. – Не переживай. Я тебе все заранее прощаю.

– Ты уверена?

Фенелла задумалась. Она говорила, не думая, просто хотела знать, где ее сторонящийся людей одиночка научился такой чувственности. Но внезапно мысль о том, что он был с другой женщиной, показалась ей невыносимой.

– Чего ты боишься? – набросилась она на него. – Что я ударю тебя по лицу?

– Нет, – произнес он, беря в зубы травинку и не отводя от нее взгляда.

– Боюсь, я все же сделаю это… – Внезапно ее голос ужасно ослабел.

– А за что? – холодно поинтересовался он. – У тебя нет причин. Ни бить меня, ни плакать, Фенхель.

Она вытерла глаза тыльной стороной руки и хмыкнула.

– Я знаю, что это нужно мужчинам. Они ходят к продажным женщинам, потому что таков ход вещей. – Фенелла читала книги. Она знала, что мужчины не такие, что им нужно заниматься любовью так же, как женщинам – есть. Но как этот мужчина мог доверить тайну своего обнаженного тела другой женщине, в то время как Фенелла страдала от тоски по нему? Как он мог ее так унизить? – Все мужчины так поступают, – храбро заявила она, пытаясь сохранить лицо. – Даже Сильвестр, который слишком мягок, и сэр Джеймс, самый добрый человек в мире.

– Я – нет, – заявил Энтони, не выпуская изо рта травинку, не отводя от нее гордого и обиженного взгляда.

Она не могла произнести ни слова, не могла задать ни единого вопроса. Ей вдруг стало зябко, и она обхватила себя руками.

Он поднял рубашку и набросил ей на плечи. Когда он хотел набросить на нее еще и ее собственную блузку, ей удалось схватить его за руку.

– Пожалуйста, Энтони, поговори со мной.

– А что мне тебе сказать? – Его глаза сверкали. – Что я со своим искалеченным коленом бреду по женским телам, потому что таковы мужчины? Сильвестр так поступает, сэр Джеймс так поступает, все благородные господа – в каком же болоте валяется подлец, не имеющий сердца и пьющий с дьяволом на брудершафт?

Он хотел вырвать у нее руку, но Фенелла впилась ногтями ему в кожу.

– Пожалуйста, скажи мне.

– Что? Я уже как-то говорил тебе, и, поскольку тогда ты мне не поверила, все слова не имеют значения. Ударь меня по лицу, Фенхель, если после этого ты перестанешь плакать и дрожать. Мне будет не так больно, как от твоих ударов словами.

Казалось, налетевший с реки ветер унес прочь два с половиной года разлуки. Фенелла увидела, что Энтони стоит на коленях в траве, так же, как сегодня, только на нем была одежда.

– Я люблю тебя, – услышала она его слова и схватилась за сердце, ей показалось, что оно остановилось. – Я никого не прошу. Но мне хотелось бы вернуться.

– В Портсмут, Энтони?

– Нет. К тебе. Если ты захочешь, то найдешь себе сотни парней получше, Фенхель. Но ни одного, который без тебя утратит остатки рассудка.

Она выпустила его руку, перестала плакать и села.

– Прости, любимый. Пожалуйста, прости меня.

– Ч-ш-ш, – произнес он. – Я такого не говорю, и ты не говори мне. Просто забудь об этом.

– Я ничего не забуду! Я сделала тебе больно, а ты заслуживаешь совсем не этого. Я хочу сказать тебе «прости меня», хоть ты, упрямец, мне такого и не говоришь.

– Ч-ш-ш, – снова произнес он и понурился. Она обняла его. Его мышцы на шее и спине были жесткими, словно металл.

– Я люблю тебя. – В каждом ее слове были мир и обещание. Он был прав: им достаточно было сказать об этом один раз и, если с первого раза не понять, как это важно, вся болтовня ничего не стоит. – Одевайся, любимый. Хоть мне и ужасно приятно обнимать твое обнаженное тело, я не хочу, чтобы ты замерз.

– Мне не холодно.

– Конечно. Но ты лжешь. – Она поцеловала его в ямочку между шеей и подбородком, сбросила его рубашку с плеч и накинула на него. – Спасибо, что присылал мне стихи Петрарки.

– Ничего лучше я придумать не мог. Из меня плохой учитель.

– Мне ты подходишь.

– Ты шутишь.

– Ч-ш-ш, – произнесла она и снова поцеловала. – Все эти глупости получились просто потому, что мне хотелось узнать, почему ты так хорошо разбираешься в любви. Когда женщины говорят между собой, они прежде всего болтают о том, что «это больно, не так и плохо, можно терпеть». Я хотела узнать, как тебе удалось сделать так, что для меня это стало счастьем.

Он вывернулся, сел к ней спиной.

– Я просил кое-кого научить меня.

– Женщину?

– А кого же еще, Фенхель? Уж не лошадь.

– В Генуе?

– Нет.

– В Кале?

– В Портсмуте.

– Когда, сегодня? – обескураженно воскликнула Фенелла.

– Почти пять лет назад, – ответил он. – Когда я понял, что хочу любить прекрасную Фенхель Клэпхем, и решил, что не хочу быть зеленым неумехой. Ты закончила? Можно мне идти? Или тебе нужно устроить еще один неловкий допрос?

– Минутку. Когда тебе было шестнадцать, ты попросил кого-то научить тебя любви, а потом ты пять лет ждал, чтобы сделать это со мной?

Он пожал плечами.

– Я решил, что в этом нет ничего такого. Я ведь просил кого-то научить меня строить корабли и ждал много лет, чтобы получить возможность делать это.

– Ты…

– Невыносим. Я знаю. Чума. Сатаненок. Тот, по ком петля плачет…

Фенелла, поцеловав его в шею, перебила:

– Самый поразительный мужчина на этой земле. А на шее у тебя должны быть мои руки, и только. Боюсь, ты не скажешь, кто была та женщина…

– Я должен сохранить ее тайну, ведь так?

Фенелла не ответила. Мысленно она перебирала знакомых женщин, но никто не приходил ей на ум. Все женщины Портсмута боялись Энтони, даже Джеральдина Саттон. Она немного ревновала, потому что кроме нее был еще кто-то, кто не боялся.

– Тебе нужно домой, – произнес он. – Опять начинается дождь.

– Пойдем со мной? Сильвестр задушит тебя от радости.

Энтони покачал головой, по-прежнему сидя спиной к ней.

– Я встречусь с Сильвестром завтра утром.

– Но где же ты будешь ночевать?

– У отца Бенедикта.

– Энтони, но это же бред! – возмутилась Фенелла и мягко коснулась его плеча. – Я понимаю, что ты не хочешь останавливаться в родительском доме, но сэр Джеймс был бы счастлив видеть тебя в своем доме. У тебя нет причин спать в душной комнате с этим ужасным священником.

– Для меня он не ужасный священник, и ты это знаешь. Я не хочу говорить об этом.

– Он доносчик! – в сердцах воскликнула Фенелла. – Сильвестр говорит, что он отправил на костер отца двоих детей. Этот священник считает, что такова воля Божья – сжигать людей за чтение книг.

– В воле Божьей разбираетесь вы, а не я, – ответил Энтони и встал. – Я разбираюсь в кораблях. Но думаю, что если бы мир был кораблем и кто-то пришел и начал бессистемно вырезать в нем отверстия, как этот Лютер, то он утонул бы вместе со всей командой.

Все было, как всегда: ей нравилось то, что он говорил, хоть она и считала, что это неправильно. Она тоже поднялась, оба привели в порядок свою одежду, поправили складки и ленты, снова превратились в двух несколько пристыженных людей. Без мольбы он позволил уговорить себя остаться, кроме того, действительно снова пошел дождь. По крайней мере он предложил проводить ее до Саттон-холла, что для него было почти верхом галантности.

– Я так о многом хотела спросить тебя и ничего не спросила, – произнесла она.

– Вообще ничего? Ты забросала меня вопросами, как пыточных дел мастер свою жертву, висящую на дыбе.

– Бедный ты мой возлюбленный, – усмехнулась она. – Как я могла быть такой черствой? Вообще-то, я хотела спросить тебя лишь о том, как ты жил, что видел и чем сейчас занимаешься?

– Я строю корабль. – Он смотрел на нее, и в глазах его складывалась мозаика из сверкающих искр. Взрослый мужчина, готовый изо всех сил бороться за то, чего хочет, и в то же время маленький мальчик, который вот-вот лопнет от гордости.

– Хочешь посмотреть?

– Еще бы! А ты как думал?

Он достал рисунок из висевшего на поясе мешочка, развернул его, протянул ей, словно рыцарь – миниатюру своей невесты. Чертеж был выполнен так же, как прежде его рисунки: безупречно, без малейших помарок. Фенелла достаточно разбиралась в кораблестроении, чтобы узнать каракку водоизмещением примерно триста тонн. Высокая корма и плоский киль выдавали влияние зарубежных мастеров, а своей стройностью она напоминала каравеллу. Бросалось в глаза и кое-что еще.

– Орудийные порты, Энтони?

Он кивнул.

– Я хотел попробовать свои силы. В том числе и в укреплении корпуса, необходимого для того, чтобы выдержать дополнительный вес.

– Но кто же заказал это? Ведь только король может купить боевой корабль!

– Король вынужден брать взаймы недостающие ему корабли. А этот в мирные времена можно сдавать торговцам, он подходит для обороны от пиратов. Но в случае войны он практически сразу будет готов нести тяжелое оружие.

– Король хорошо платит, когда берет взаймы корабли для войны? – поинтересовалась Фенелла.

– Только если кому-то очень повезет. Обычно король вообще не платит.

– Тогда я не понимаю, почему твой заказчик так хочет дать ему взаймы свою каракку.

– Фенхель, – произнес Энтони и, остановившись, взял ее за руку. – Нет никакого заказчика. Я строю этот корабль для себя.

– Но откуда у тебя деньги? – воскликнула девушка. – Ведь корабль таких размеров стоит целое состояние! Как ты собираешься его строить?

– Платит граф Рипонский, – ответил тот. – Он смотритель королевского флота. Вместо оплаты за работу он переписывает на меня половину корабля.

– А потом?

– Потом мы с ним становимся собственниками и я сам смогу ходить на нем. Владея кораблем, мужчина с опытом участия в боевых действиях может стать офицером, даже если по рождению он никто, просто ничтожество.

Именно этого он всегда и хотел: выжечь недостаток, смыть грязь со своего тела, пока ему не разрешат охранять корабль, как другие хотят охранять женщину. Ради этого он оставил ее, ради этого он пошел на войну и ради этого он сделает все, что нужно.

– Твой граф может передумать, – осторожно заметила Фенелла.

– Может, – беспечно согласился Энтони. – Но я ему нравлюсь.

– Энтони, ты никому не нравишься! – рассмеялась Фенелла. – Только нам с Сильвестром, ну и, быть может, еще сэру Джеймсу, который всех людей любит.

– Верно. – Когда он улыбался, становились видны его красивые зубы. – Но граф любит корабли, которые я могу построить ему, если он будет заботиться о моем хорошем настроении. Кроме того, ему нравится то, что я рассказываю ему о кораблях. Он потом пересказывает это королю и производит впечатление.

Фенелле казалось, что все это очень рискованно, но она понимала, что он не станет слушать ее предостережений. Энтони был человеком, который не испытывал к людям слишком большого доверия. Если он связался с этим графом, значит, он сделал это ради корабля и теперь прекрасно осознает весь риск.

– Если он не платит тебе, – спросила она, – то на что же ты живешь?

Он скривился.

– Ни на что. Я привык.

Дождь усилился. Фенелла судорожно сглотнула.

– А я, Энтони? На что должны жить мы с матерью?

– Ты? – Он поднял брови. – Разве у Саттонов у тебя есть не все, что нужно, и у твоей матери тоже?

– Почему же. И даже больше, – ответила она, пригибаясь под выступающим этажом здания. – Но если мы поженимся, я не смогу оставаться у Саттонов. Довольно и того, что семья примет на себя скандал из-за расторгнутой помолвки. Ни от кого, кроме Сильвестра, мы не можем принять такую жертву, и одному Небу известно, как мне потом показываться на глаза сэру Джеймсу и Микаэле.

– Небу ничего не известно, – беспечно отмахнулся Энтони. – А что касается помолвки, то пусть все остается по-прежнему, я поговорю с Сильвестром. Не беспокойся, я уверен, он окажет мне эту услугу.

– Он все для тебя сделает! – воскликнула Фенелла. – Даже бросит сердце тебе на поживу, если ты будешь голоден. Но это неправильно, и я так не хочу! Я хочу жить с тобой, здесь или в Лондоне, мне все равно. Ты сказал, что вернешься, потому что хочешь жениться на мне. Я ждала этого два с половиной года, Энтони.

– Я знаю, – ответил он. – Но тебе придется подождать еще. Мне нужно все для корабля. Я едва могу содержать самого себя и отца Бенедикта, а когда корабль будет готов, я хочу увидеть, каков он в бою. И не только на безопасном расстоянии от побережья, как мы привыкли, с нашим узким проливом, а там, где от горизонта до горизонта не видно земли.

– Прекрати! – закричала она, глядя в его сверкающие глаза. – Ты не можешь так поступить! Даже тебе непозволительно заходить так далеко! Ты не имеешь права навязывать меня Сильвестру, пока тебе это удобно, и не думать о том, каковы планы у самого Сильвестра!

– Предоставь Сильвестра мне, – ответил Энтони. – Он мой друг.

– А что, если у меня будет ребенок? Тоже велишь Сильвестру заботиться о нем? Пусть в конце концов Сильвестр женится на мне, чтобы ребенок не родился на свет бастардом?

– У тебя не будет ребенка, – произнес Энтони. Судя по выражению его лица, он собирался насвистывать или жевать соломинку.

– Откуда ты знаешь?

– Я же сказал тебе, что учился. А я всегда учусь добросовестно, прорабатываю все части, изучаю все вопросы, все возможные проблемы. В том числе и то, как сделать, чтобы у женщины не было бастарда.

Она ударила его по щеке и сразу же устыдилась. Он не боится сделать ей больно, но он прав. Он должен был быть самим собой – и ради этого наказывал весь мир.

– Извини, – пробормотала она.

Он пожал плечами.

– Если тебе так легче…

– Избавь меня от своего чертова высокомерия, – прошипела она. – Тут плакать хочется, а ты хладнокровно заявляешь мне, что тебе абсолютно безразлично.

– Чего ты хочешь, Фенхель? Чтобы я ползал перед тобой на коленях или чтобы сказал графу Рипонскому, что я не буду строить корабль, а буду считать горошины в стручке, потому что люблю девушку больше самого себя?

– Может быть, я хочу, чтобы тебе было хотя бы больно, – ответила она, пытаясь подавить рвущийся наружу комок в горле. – Не только мне одной.

– А кто сказал, что мне не больно?

Фенелла сдалась, вышла из-под козырька под дождь и позволила обнять себя. И только теперь девушка заметила, что он не стоит прямо, а щадит покалеченную ногу. Он погладил ее по спине, зарылся губами в волосы.

– Пойми меня. Если ты не сможешь, то однажды я сам себя понимать перестану.

– Все в порядке, – прохрипела она. – Я понимаю тебя лучше, чем мне бы хотелось. И мне действительно жаль, что я ударила тебя по лицу.

Он поцеловал ее в лоб.

– Можешь бить меня по лицу, пока держишь себя в руках и не выбиваешь мне зубы. Я же не говорю, что я достойный любви парень и тебе как-то нужно со мной справляться. Но ты не должна думать, что я не забочусь о тебе. Это несправедливо.

И, несмотря ни на что, Фенелла рассмеялась.

– Ага. Значит, это несправедливо и ты недостойный любви парень. И как же, прости, пожалуйста, ты обо мне заботишься?

– Я даю тебе лучшее, что у меня есть. – Он поднял голову и махнул рукой, указывая на улицу, ведущую прочь от порта. – Моего Сильвестра. За это я заслуживаю не побоев, а поцелуев.

Фенелла рассмеялась еще громче, поцеловала его в щеку и в следующий миг услышала стук подков. По улице на своей рыжей кобыле скакал Сильвестр, и поначалу из-за дождя показалось, что по обе стороны седла у него тяжелый багаж. Бурдюки с вином или мешки с зерном.

– Энтони! – крикнул он, и лицо его прояснилось, словно в этот дождливый омерзительный день ему в Портсмуте явился архангел Гавриил.

Теперь он подъехал достаточно близко, чтобы Фенелла увидела, что эти пакеты – вовсе не бурдюки с вином. Он попытался было спешиться, но привески помешали ему.

– Считай, что я тебя обнял, – заявил он, обращаясь к Энтони. – Судя по всему, я не могу спешиться.

– Ух ты! – удивленно воскликнул Энтони. – Сразу два? – Затем он подошел к лошади сбоку и одарил Сильвестра улыбкой, которой улыбался только ему.

Сильвестр глубоко вздохнул.

– Мне тебя не хватало, Энтони.

– Мне тебя тоже, Сильвестр.

На несколько ударов сердца Сильвестр положил руку на черную копну волос Энтони, и Энтони стоял, не двигаясь. Потом поднял голову.

– Ты не представишь мне свое потомство? Кстати, я зол, что никто из вас мне об этом не написал.

– А как насчет тебя? – слегка упрекнул его Сильвестр. – Этот тип пишет мне целые страницы о сосновых шпангоутах и латинских парусах, но ни слова о том, с кем проводит дни и нет ли у него насморка.

– У меня не бывает насморка, – заявил Энтони. – А дни я провожу с сосновыми шпангоутами и латинскими парусами. А вот мой друг Сильвестр…

– Это не мои дети! – перебил его Сильвестр и покраснел. – Или мои. Теперь, судя по всему, да. Я не знаю.

Старший из двух, едва вышедший из грудничкового возраста, заплакал. Фенелла бросилась на помощь Сильвестру, отпихнула в сторону испуганного Энтони и сняла ребенка с лошади. У нее не было абсолютно никакого опыта в обращении с детьми, но малыш у нее на руках успокоился. Фенелла смотрела на него, размышляя, откуда она знает, что это девочка.

– Это Элизабет, – тихо произнес Сильвестр. – А ее братца, который, к счастью, спит, зовут Люк. Добрые христианские имена.

– Это дети Рейфа Хенли, да?

Сильвестр кивнул.

– Никто не хочет связываться с семьей еретика. Они оба остались бы в «Domus Dei».

«Domus Dei», приют, который содержали августинцы, располагался за южной стеной Портсмута и представлял собой высокое здание из песчаника. Тут давали кров тем, кто не мог позаботиться о себе сам: старикам, больным, беднякам и паломникам, направлявшимся в Винчестер, и, в случае необходимости, осиротевшим детям еретиков. Дюжина братьев и сестер делала все возможное, но приют трещал по швам, а процент выживания маленьких детей был очень маленьким.

– Рейф Хенли – это тот человек, которого сожгли, – пояснила Энтони Фенелла.

– Только не начинай плеваться ядом, который источает твой отец Бенедикт, – пригрозил Сильвестр.

– Я ничего не начинаю, – ответил Энтони. – Просто хотел дать простой совет: спрячь этих детей от дождя.

Сильвестр поглядел на луку седла.

– Я просто взял их, – признался он. – Ни мой отец, ни тетушка понятия не имеют об этом.

– Это неважно! – воскликнула Фенелла. – Ты поступил совершенно верно, и твои отец с тетушкой будут считать точно так же.

– Ты, как обычно, золото, – улыбнулся ей Сильвестр. – Вы оба пойдете со мной, правда? Иначе, если я пойду один, сердце уйдет в пятки и я струшу.

– У меня вообще нет сердца, которое могло бы уйти в пятки, – ответил Энтони. – К тому же мне нужно к отцу Бенедикту.

– Ничего тебе не нужно! – отрубил Сильвестр. – Кроме того, чтобы быть с нами. – Когда Энтони попытался было скрыться, он схватил его за шиворот и притянул к себе. – Сейчас ты пойдешь с нами. Никаких отговорок. Поскольку тебя у нас не было, мы с Фенеллой попытались тебя придумать, но, если быть до конца честными, успехом затея не увенчалась.

Энтони был ниже и худее, чем Сильвестр, но не калека и не слабак. Он мог бы вырваться.

– Может быть, ты отпустишь меня? – мягко произнес он. – Или собираешься задушить своего друга?

– Я еще не решил, – ответил Сильвестр. – В любом случае я не собираюсь позволить тебе сбежать к этой ищейке, священнику. Уж лучше задушу тебя.

– Ты шантажист, Сильвестр.

– А ты мой пленник. – Слегка подтолкнув его, Сильвестр выпустил Энтони, и молодые люди втроем, как в детстве, когда они играли на верфи, направились в Саттон-холл.