Читать книгу Незнакомец - Шарлотта Линк - Страница 5

1

Инга неуклюже шагала позади Мариуса по знойной деревенской дороге и уже не в первый раз с тех пор, что они были вместе – в том числе и в течение двух лет брака, – находила, что он обращается с ней просто бесцеремонно. И также не в первый раз напрашивалась мысль о том, что она все же останется с ним, потому что Инга какой-то жилкой своего благоразумного, оседлого существа любила хаотические безумства, типичные для него; безумства, благодаря которым она снова и снова попадала в ситуации, подобные нынешней. Просто-напросто Мариус был бесцеремонен не только с ней, но и с самим собой; эта бесцеремонность вытекала из его полнейшей неспособности планировать и обдумывать какие-то вещи, взвешивать риск и при необходимости отказываться от великолепного плана, потому что его недостатки преобладали над преимуществами.

«И в конечном итоге, – подумала она, колеблясь между злостью и разочарованием, – бредешь при почти сорокаградусной жаре по какой-то пыльной деревенской дороге, где нет тени, где-то на юге Франции и не знаешь, что лучше: жить или умереть! Чертовски типично для этого мужчины!»

Инга остановилась и вытерла пот со лба. На ней была футболка без рукавов, прилипшая к ее телу, как мокрая тряпка, и помятые шорты, которые она с удовольствием сорвала бы с себя, потому что ей было слишком жарко в них. Она с удовольствием маршировала бы дальше вообще в одном лишь купальнике, но, хотя и была близка к тому, что вот-вот издохнет, в этом пункте в ней все же еще преобладало чувство стыда. Впрочем, сейчас Инга вполне могла представить себе, что в самое ближайшее время будет стоять нагишом и ей будет наплевать на то, что подумают люди.

– Можно мне еще глоток воды? – спросила она. Прошло, может быть, всего минут десять, как она последний раз пила, но ее язык снова прилип к пересохшему небу, а в глазах рябило.

«Здесь, на этой дороге, наверное, не сорок, а все пятьдесят градусов», – подумала она.

Мариус обернулся. Он, как и Инга, тащил на спине снаряжение для кемпинга, но предложил взять на себя дополнительно еще и провиант. Причем от еды осталось не так уж и много, так что и в этом отношении они до крайности прогорели.

– У нас почти ничего не осталось попить, – сказал он. – Может быть, еще немного подождать до следующего глотка?

– Но мне нужно немного попить. Кажется, иначе я не смогу пройти дальше ни единого шага!

Мариус дал огромному рюкзаку соскользнуть на землю, открыл боковой карман и достал пластиковую бутылку с водой. Та была полна всего лишь на четверть. Тем не менее Инга жадно схватила ее и приложила к губам; сейчас она готова была отдать целое состояние, чтобы можно было выпить всю оставшуюся воду. Но по совести ей, конечно, нужно было оставить половину Мариусу. Ей стоило немалых физических усилий, чтобы заставить себя отдать ему бутылку с теплым содержимым.

– Возьми. Это тебе.

Ее муж выпил остаток воды и швырнул пустую бутылку на заросший участок земли по правую сторону. В обычное время Инга, как защитница окружающей среды, запротестовала бы, но в данный момент у нее не было на это сил.

– Так, – сказал Мариус, – ну, вот и всё. Теперь у нас больше нет воды.

– Но должен же быть где-то здесь какой-нибудь магазин. Ведь люди в этом дерьмовом захолустье тоже покупают продукты!

Инга огляделась вокруг. Безлюдная деревенская дорога. Дома справа и слева с закрытыми оконными ставнями. Мертвая тишина. Разумеется, в такую жару в обеденное время никто не показывался на улице. Только два сумасшедших туриста с палаткой для кемпинга могли додуматься до такого, чтобы медленно ползти вдоль дороги с риском получить солнечный удар.

– Наверняка здесь есть магазин, – согласился Мариус, – вероятно, где-то в глубине деревни. Но явно не здесь, у дороги.

– У меня нет сил, чтобы сейчас еще и обходить деревню. – Инга спустила свой рюкзак с плеч и села на него; ее ноги слегка дрожали. – Может быть, нам позвонить в какой-нибудь дом и попросить немного воды?

– Хм, – произнес ее муж и тоже огляделся вокруг, словно за это время здесь могло откуда-то появиться человеческое существо. Но кругом было по-прежнему тихо – не было даже ни малейшего дуновения ветра на улице.

Инга была близка к тому, чтобы разразиться слезами. Ей не надо было останавливаться. Не надо было пить. А уж садиться – тем более. Потому что теперь ее охватило такое чувство, что она ни за что на свете не сможет больше встать и идти дальше.

– Ах, Мариус, почему… я хочу сказать, как мы вообще могли в июле отправиться на перекладных к Средиземному морю?! – простонала женщина.

В принципе, она и сама с легкостью ответила бы на свой вопрос: потому что у ее супруга в очередной раз появилась сногсшибательная идея, и потому что – как и в большинстве случаев – в конце оказалось, что все не так просто, как он себе это представлял. Однако – что тоже было типично – это никоим образом не повлияло на него, чтобы он отказался от своего плана.

– Инга, потрясающие новости! – радостно выпалил он ей по телефону. Сама она на время своих семестровых каникул принимала участие в двухнедельной практике в Берлине в рамках учебы на историческом факультете, а Мариус в это время оставался один дома в Мюнхене. И они, разумеется, каждый вечер общались по телефону.

– Я могу достать машину! Один знакомый одолжит мне свою. Я подумал, что мы можем поехать на ней к Средиземному морю, когда ты вернешься, и прекрасно проведем время! – заявил Мариус.

– А кто одолжит тебе свою машину? Кто этот знакомый?

– Ты его не знаешь. Я помог ему сдать один экзамен, а теперь он хочет отблагодарить меня за это! Разве это не потрясающий шанс?

Инга прокляла свой скепсис, который каждый раз нападал на нее, когда муж загорался идеями, предложениями и планами. Почему она каждый раз должна была тут же строить из себя гувернантку, которая указывала на проблемы и охлаждала бьющийся ключом восторг Мариуса?

– Но ведь у нас там нет никакой квартиры. И мы наверняка теперь уже и не найдем никакую, – попыталась она возразить.

– Мы будем жить в кемпинге.

– Но у нас ведь нет…

– Все прочее мы тоже получим. Палатку, спальные мешки, плитку, посуду для кемпинга. Никаких проблем.

– Этот знакомый, видимо, в большом долгу перед тобой…

– А то! Сможешь ли ты получить когда-нибудь почти полностью написанную работу? Он может мне еще годами ноги целовать!

– Знаешь что, Мариус, боюсь, в июле на Средиземном море слишком жарко и полно народу, и…

– Но мы ведь сможем передвигаться. Мы можем уединиться в совсем тихом местечке. Если нам где-то не понравится, сможем поехать дальше. Инга, пожалуйста, не веди себя, как твоя бабушка! Скажи просто «да» – и радуйся нашей поездке!

Что же ей еще оставалось? Она согласилась, порадовалась по крайней мере его радости и попыталась не допустить, чтобы беспокойство одержало в ней верх. Но триумфа она не почувствовала; ее лишь наполнило безропотное смирение, когда выяснилось, что знакомый Мариуса все же не захотел давать свою машину, а выдал лишь обещанное снаряжение для кемпинга, которым была заставлена маленькая прихожая их квартиры, когда Инга вернулась домой.

– Дело с машиной было для него слишком щекотливым, – объяснил ее муж, – из-за страховки и вообще…

Вот именно. Как раз что-то в этом роде она с самого начала и предчувствовала. Но, по крайней мере, они получили новую, с иголочки, палатку, фантастические спальные мешки и потрясающие рюкзаки, да и посуда тоже отвечала самым высоким требованиям. Похоже было, что снаряжением для кемпинга еще никогда не пользовались – и, однозначно, оно было самого лучшего качества.

– У этого типа, однако, много бабок, – заметила Инга.

Мариус пожал плечами.

– Богатые родители. Кому-то либо везет, либо нет.

Это высказывание пришло Инге в голову теперь, в обеденное время на жаркой деревенской улице, когда ей казалось, что она сойдет с ума от жажды и не сможет больше терпеть боль от волдырей на ногах. Удачи, во всяком случае, у них обоих в этой поездке не было, даже если Мариус, что вполне вероятно, другого мнения об этом. Продвигались они быстро – этого не отнять. Отправились во второй половине дня накануне, потому что Мариусу нужно было еще работать в экспедиции, где он подкалымливал на время каникул. Одна молодая пара взяла их с собой до Лиона, но туда они приехали в три часа ночи. Им пришлось в кромешной темноте разбивать свою палатку на замусоренном кемпинге на окраине города, и Инга чувствовала такую усталость, что готова была разреветься. Они поспали от силы часа три, а затем измучились в ожидании попутки у въезда на автостраду. Кому захочется брать двух человек, которые везут с собой такое количество громоздкого багажа? В конце концов одна молодая француженка с ребенком на заднем сиденье сжалилась над ними, но она не могла провезти их с собой по-настоящему далеко, потому что хотела навестить свою мать и провести у нее пару дней. Она высадила их на какой-то развилке дорог и сказала, что до ближайшей деревни им понадобится полчаса ходу, но на самом деле им пришлось идти целый час. Теперь они находились совершенно в стороне от автострады, во всей округе здесь не имелось площадки для отдыха, и было ясно, что им необходимо купить свежую воду.

– Нам все же нужно было сойти на последней площадке, – сказала Инга.

– Да, но зато теперь мы продвинулись на двадцать километров дальше, – возразил ее муж.

– И что? Что нам это дало? Здесь, наверное, вообще никто не ездит дальше чем до ближайшей деревни. Это значит, что нам придется идти назад к автостраде, а это как минимум пять километров. При такой жаре…

Голос Инги дрогнул, и она предусмотрительно не стала продолжать. По лицу Мариуса можно было заметить, что он боялся, как бы она на самом деле не заплакала, потому что от ее слез он всегда чувствовал себя беспомощным и несчастным. Хотя она и не часто плакала, даже можно сказать, предельно редко. Однако в данный момент…

«Это измождение, – подумала Инга, – если я сейчас зареву, то прежде всего от измождения. Я не могу больше. Я просто больше не могу…»

Она развязала шнурки на своих кроссовках, и когда стала медленно стягивать их с ног, то застонала от боли. Потом так же осторожно принялась скатывать вниз носки. Показались набухшие, огненно-красные волдыри.

– Мне нужна аптека, – сказала Инга, хотя было совершенно ясно, что найти в этой деревне аптеку будет еще сложнее, чем продуктовый магазин, если таковой вообще имелся. Скорее всего, ничего подобного здесь не было. Первая слеза покатилась у Инги из глаза по горячей раскрасневшейся щеке.

– Не надо! – Мариус тут же оказался около нее и пальцем поймал эту слезу. – Не плачь! Послушай, это было неразумно – снимать кроссовки. Ты наверняка не сможешь надеть их снова.

– Мне нужна мазь. И пластырь. Иначе все воспалится.

– Все выглядит действительно ужасно, – произнес Мариус почти благоговейно. – Но мы ведь не такое уж большое расстояние прошли пешком. Или…

Он отстранялся от всего плохого. Всегда и от всего.

– Женщина, которая подвезла нас, еще никогда не проходила пешком это расстояние. В лучшем случае, она делала это в холодную погоду, когда быстрее идешь. Полчаса! Это уж действительно полнейший перегиб!

– Но все равно, я считаю, что твои ноги…

Инга посмотрела на супруга с раздражением – она знала, что совершила большую ошибку.

– Да, о’кей, это новые кроссовки. И я знаю, что никогда не следует надевать новую обувь, если надо пройти большое расстояние. Однако когда ты сообщил мне об этом сказочно прекрасном отпуске, мне еще не было ясно, что мы попадем в такую глушь и нам придется маршировать много километров. Ты почему-то совершенно забыл упомянуть об этом!

Мариус сидел на корточках перед женой, разглядывая ее ноги, а потом взглянул ей в лицо. Как всегда, ей с трудом удавалось сохранять агрессивность и рассерженность перед его нежным выражением лица и выглядевших почти по-детски голубых глаз.

– Не будем ссориться, – умолял он, – это только отнимет у нас силы!

Инга провела рукой по его взмокшим от пота светлым волосам, образовывавшим у него на лбу своеобразный вихорок, который никогда не позволит ему выглядеть по-настоящему серьезным.

– Хорошо. Но…

Она не стала продолжать. Не было смысла объяснять мужу, что виной всему было его легкомыслие, что именно оно привело их в такую ситуацию, и что ему следует попытаться обрести зрелость поведения взрослого человека. Он, конечно, изменится очень мало, как и все другие люди не меняются в своей основе, – во всяком случае, не по просьбе и не по советам. Какое-нибудь потрясающее событие, взбудораживающее переживание смогли бы повлиять на Мариуса, чтобы он стал другим, но добиться этого было не во власти его жены.

– Послушай, – сказал Мариус, – ты останешься сидеть здесь и отдохнешь. Весь багаж я оставлю с тобой и отправлюсь искать аптеку. И какой-нибудь супермаркет. Я принесу тебе очень холодный лимонад и хорошую, прохладную мазь для твоих ног. Как тебе это нравится?

Это предложение прозвучало чрезвычайно заманчиво, но Инга знала, что радость или облегчение она почувствует только после того, как Мариус будет стоять перед ней с обещанными вещами. А пока что слишком велика опасность, что он либо собьется с пути и вернется лишь через несколько часов, либо забудет по дороге, за чем пошел. Такой вариант Инга считала вполне возможным – например, что он вдруг объявится с компакт-диском в руках, с музыкой какой-то там группы, которую он давно уже искал и вдруг обнаружил в одном магазине для парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров. И при этом от возбуждения забудет, с каким намерением вообще пришел туда.

Но поскольку у нее не было выбора, она кивнула.

– Хорошо. Это очень мило с твоей стороны. А ты уверен, что осилишь это?

– Я чувствую себя хорошо. Во всяком случае, мои ноги еще невредимы. В общем, – Мариус легко подпрыгнул, – жди меня здесь, хорошо?

Его жена устало улыбнулась и проследила глазами, как он прошел какой-то отрезок деревенской улицы обратно, а затем свернул налево на боковую улицу. Супруг был однозначно в лучшей форме, чем она. Правда, в отличие от нее, он много занимался спортом, а она всегда упорно, не отвлекаясь, полностью была сконцентрирована на учебе.

«Мне следует хотя бы посетить курс гимнастики при народном вечернем университете», – подумала Инга.

Немного дальше по улице она обнаружила каменную стену, от которой падала небольшая тень, и решила перебраться туда, потому что в противном случае ее неизбежно ждал в самое ближайшее время солнечный удар. Потребовались невероятные усилия, чтобы подняться, собрать вещи и пройти двадцать шагов – причем ей пришлось просеменить их как можно быстрее, поскольку горячий асфальт невыносимо обжигал ее босые ноги. Ей понадобилось трижды проделать этот путь туда и обратно, пока она не перетащила весь багаж к каменной стене; после этого Инга плюхнулась на свой свернутый в рулон спальный мешок, пыхтя, как локомотив. Ее немного подташнивало. Возможно, ей уже слишком напекло голову, так что физическая усталость была связана не только с ее неспортивной формой.

Тень подействовала на путешественницу благотворно. Ей приятно было сидеть, и если б она сейчас еще и получила немного воды, то смогла бы почувствовать себя уже почти комфортно.

Инга закрыла глаза и сидела так, пытаясь, правда, ни в коем случае не заснуть. Ведь вокруг нее были разложены все их пожитки. Эта мысль приободрила женщину.

Все пожитки… А Мариус вообще-то подумал взять с собой деньги?

Инга тихо простонала – почему сразу было не подумать об этом? Она потянулась к рюкзаку мужа и открыла наружное отделение. Кошелька не было, и женщина облегченно вздохнула. Свой мобильник Мариус, видимо, тоже взял с собой, так что он был для нее доступен. Может быть, Инга всегда слишком поспешно вешала на него ярлык глупца, может быть, она уже давно несправедливо судила о нем? Ведь он все-таки с отличными оценками учился в вузе и даже писал рефераты для других студентов. Да, частично он был весьма безалаберным, но все-таки не насквозь. Время от времени необходимо было иметь это в виду – во благо их брака.

Она вновь закрыла глаза.

* * *

Инга, по-видимому, заснула, потому что не слышала, как подъехала машина. Она испуганно подскочила, когда кто-то наклонился над ней. Вполне может быть, что прикоснулся рукой, но с уверенностью она этого сказать не могла.

– Да, слушаю? – спросила Инга в полном замешательстве, словно подняла трубку телефона и ожидала услышать абонента на другом конце линии.

Вместо этого она увидела перед собой лицо незнакомого мужчины. На вид ему было лет сорок пять или, может быть, чуть больше, и он казался приятным и обеспокоенным.

Да, прежде всего, обеспокоенным. Это было, пожалуй, то самое правильное определение, которое первым пришло Инге в голову.

– Ах, вы немка! – сказал незнакомец. Он говорил совершенно без акцента, так что сам, видимо, тоже был немцем, как предположила Инга. Теперь она заметила и машину, которая была запаркована позади него. Мюнхенский номер.

– Я заснула, – сказала она. – Который сейчас час?

Мужчина взглянул на свои наручные часы.

– Четверть второго.

Когда Мариус ушел, было двадцать минут первого. Она проспала почти час.

Инга приподнялась и посмотрела направо и налево через пышущую зноем пустую улицу.

– Я жду здесь своего мужа. Он пытается найти что-нибудь попить. – Когда она говорила это, то почувствовала, какими сухими и потрескавшимися стали ее губы. Потребность в глотке воды становилась непреодолимым желанием.

– Боже мой, так это же не проблема! Подождите! – Мужчина встал, пошел назад к машине, вернулся с сумкой-холодильником, открыл ее и достал баночку колы, покрытую мелкими ледяными каплями воды.

– Возьмите. Когда я еду в машине на дальние расстояния, как сумасшедший пью колу, поэтому у меня, к сожалению, ничего другого нет, но…

Инга взяла у него из рук баночку, открыла ее трясущимися пальцами, приложила к губам и стала пить. Она глотала, как умирающая от жажды, чувствуя, как жизненные силы медленно возвращаются к ней, как в ней снова зарождается энергия.

– Спасибо, – сказала она, опустошив баночку. – Вы меня спасли.

– Я ехал по этой дороге, увидел вас, лежащую здесь, и подумал, всё ли с вами в порядке. Поэтому и остановился. – Взгляд незнакомца скользнул вниз по босым ногам Инги и испуганно остановился на ее ступне. – Боже мой! Ваши ноги выглядят ужасно!

– Мы довольно долго шли пешком. А я по глупости надела новые кроссовки. – Она пожала плечами. – Идею путешествия на попутных машинах мы представляли себе несколько проще.

Мужчина огляделся вокруг.

– Мне кажется, я уже давно – единственный водитель машины в этих местах. Эта деревня не совсем удачно расположена, чтобы иметь шанс поймать попутку. Во всяком случае… я не знаю, куда вам нужно, но…

– К Средиземному морю.

– Тогда вы немного сбились с пути.

– Я знаю. Мы и хотим вернуться обратно к автостраде, но при этой жаре нам, видимо, придется подождать до вечера.

Незнакомец задумчиво взглянул на Ингу. Казалось, что он что-то взвешивает в уме и пытается принять решение.

– Я еду к Средиземному морю. Кап-Сисье. Кот-де-Прованс.

– О… Тогда вы тоже немного удалились от дороги, или…

Собеседник Инги откинул волосы со лба. Они были темными, едва тронутыми сединой.

– По радио сообщили об аварии. И большой пробке на дороге. Так вот, я как раз пытаюсь объехать ее, – объяснил он.

Инга посмотрела на него. Она знала, что вызывала к себе доверие, но прекрасно понимала людей, которые принципиально не брали попутчиков. Инга сама была из таких. Как-то раз одна ее подруга в сильный мороз зимой из жалости подобрала одну парочку – те уже почти примерзли к дороге. А позже этот тип приставил ей нож к горлу и принудил ее свернуть на проселок. Там они заставили ее выйти, а сами смылись на ее машине вместе с ее сумкой, в которой находились деньги, чеки и все документы. Подруга, видимо, еще посчитала за счастье, что с ней не произошло ничего более ужасного.

Мужчина вздохнул.

– Я, собственно, никогда не беру с собой незнакомых людей, – сказал он, словно прочитал мысли Инги, – но у меня такое ощущение, что я не могу оставить вас здесь сидеть. Так что, если хотите…

– Проблема в том…

Незнакомец кивнул.

– Ваш муж. Его нам, конечно, тоже придется подобрать.

– Я просто не могу его здесь оставить.

– Конечно же нет. Вы имеете представление, куда он пошел?

– В том направлении. – Инга указала рукой в сторону дороги. – А потом на первом повороте налево. Больше я не знаю. Он надеется найти где-нибудь продуктовый магазин. Я могу попытаться позвонить ему на мобильник.

– Подождите. Эта деревня небольшая. Мы наверняка сразу же его найдем. – Мужчина снова закрыл свою сумку-холодильник и выпрямился. – Пойдемте. Мы упакуем ваш багаж и тронемся.

– Теперь я причинила вам еще и хлопоты, – виновато сказала Инга. Она поднялась на ноги и подавила в себе тихий вскрик от боли, когда поставила ноги на асфальт. – О боже, как горячо, прямо как диск электроплиты!

– Садитесь быстрее в машину. Я сам займусь багажом. Не можете же вы ходить здесь босиком!

Женщина с облегчением опустилась на сиденье рядом с водительским. В машине, наверное, все время был включен кондиционер, потому что в ней царила приятная прохлада. Мужчина появился перед Ингой и всучил ей в руки аптечку первой помощи.

– Возьмите. И перебинтуйте свои ноги. Туда сейчас не должна попасть грязь.

Пока Инга нарезала бинты, ее спаситель убрал все снаряжение для кемпинга в багажник и частично на заднее сиденье. Потом он сел на место водителя и завел мотор. На его лбу блестели капельки пота.

– Боже мой, – произнес он, – пять минут на улице – и уже как разваренный… Кстати, – он взглянул на свою пассажирку, – меня зовут Максимилиан. Максимилиан Кемпер.

– Инга Хагенау.

– О’кей, Инга… я ведь могу называть вас так? Тогда поищем теперь вашего мужа. И если все пойдет гладко, то сегодня вечером вы уже будете на Средиземном море.

«Это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой», – подумала женщина, и, откинувшись на спинку прохладного, гладкого и мягкого сиденья, решила, что она поступает слишком легкомысленно. По крайней мере, это выглядело бы так в глазах ее матери и ряда доброжелательных подружек. Она сомневалась, вызывает ли к себе достаточно доверия, чтобы ее взяли с собой в попутчики, но ни на минуту не задумалась о том, внушает ли он доверие. Чувство серьезности, надежности, да и вообще что бы ни было…

Инга стала искоса разглядывать водителя сквозь полуопущенные ресницы. Он смотрел прямо на дорогу. Во всяком случае, не на ее голые ноги. Это взволновало бы ее. Еще недавно ее шорты казались ей до невозможности лишними; теперь же ее беспокоило, что они слишком коротки. Она с удовольствием взяла бы что-нибудь, чтобы накинуть на свои голые ляжки, но не могла добраться до багажа, да и выглядело бы это по-дурацки, если б она при этой жаре вдруг накинула на ноги свитер.

Инга еще раз скосила глаза в сторону своего нового знакомого. Его взгляд все еще был устремлен на дорогу.

Женщина глубоко вздохнула. Она три раза перекрестится, когда Мариус будет сидеть в машине.

2

В это июльское, самое обычное утро среды Ребекка Брандт решила, что пришло время положить конец своей жизни, которую она больше не ощущала достойной продолжения.

Не то чтобы мысль о самоубийстве пришла к ней неожиданно. Ребекка порой прокручивала ее в своей голове, и она была для нее как соломинка, за которую женщина цеплялась в самые мрачные моменты, когда ей казалось, что безысходность и скорбь бесконечны, и она не видела перед собой никакого видимого пути. В такие минуты Ребекка думала: «Если я не смогу больше выдерживать, то уйду. Это право принадлежит мне: принять решение о том, что я не желаю больше терпеть».

Она все предусмотрела. Морфий. Ее муж был врачом, и через друзей-коллег нетрудно было добыть эти таблетки. Ребекка накопила их достаточно много. Сильной передозировки будет достаточно, чтобы она заснула и никогда больше не проснулась. Упаковки лежали в шкафчике в ванной комнате, в самом конце, чуть заслоненные пачкой аспирина, бутылочкой спрея от насморка и различными снотворными. Иногда в последние месяцы Ребекка по нескольку минут стояла перед открытым шкафчиком, уставившись на эти упаковки. Порой это придавало ей немного сил.

Но сегодня она знала, что это не сработает. Один только взгляд на таблетки уже не приободрит ее. Ее силы иссякли, борьбу с депрессией уже не выиграть. Мысль о том, чтобы окончательно сдаться, приобретала все более теплый, соблазнительный блеск.

«Всю свою жизнь, – подумала Ребекка в это утро, – мы учим, что никогда не нужно сдаваться. Поэтому нам так трудно это дается. Поэтому в нас поднимается такое сильное сопротивление. И чувство вины. Прежде всего именно они».

Ребекка внимательно прислушалась к себе. В это утро она не смогла найти в себе чувство вины. Если оно вообще еще было в ней, то ей, во всяком случае, не удавалось войти с ним в контакт, и это было как раз то обстоятельство, которым она должна была обязательно воспользоваться. Чувство вины – самое сильное препятствие при планировании и осуществлении самоубийства. А если оно притупилось, это означает, что судьба дала ей шанс.

В этот день все было, собственно, как всегда. Ребекка рано проснулась, надела свой спортивный костюм и отправилась в сад. Отправилась в утро, которое было очень светлым, и его чистый воздух еще приятно пощипывал кожу, а на губах ощущалась морская соль. Позже будет жарко, очень жарко и очень солнечно.

Сад был большой любовью Феликса. В этот сад он влюбился, когда они оба решили – это было теперь уже восемь лет назад – купить в Провансе дом, где-нибудь вблизи моря, маленький домик с большим участком земли вокруг. Они, собственно, не были полностью уверены, на самом ли деле хотели этого. Вначале Ребекке казалось, что им просто было интересно поездить по окрестностям, помечтать, полюбоваться видами… Они тогда были очень загружены работой, а их жизнь дома, в Мюнхене, была хоть и счастливой, но уж чересчур перегружена стрессами. И часто достаточно было только одной мысли об убежище вдали от этой жизни, в каком-нибудь месте, где можно было отключиться, забыться, расслабиться, – и эта мысль помогала им легче переносить суету будничной жизни. Но как-то раз одна фотография в витрине маклерского бюро привела их в Лё-Брюске, вблизи Кап-Сисье, – местечко, расположенное посреди безоблачного средиземноморского ландшафта со скалами из черного камня, которые всегда привлекали своей несколько мрачной грациозностью и объезд которых на корабле всегда считался среди мореплавателей опасным и непредсказуемым. И вдруг оказалось, что эта прекрасная мысль, эта их желанная мечта может реально осуществиться в ближайшее время.

– Я даже не знаю, нравится ли мне это место, – сказала Ребекка, когда они поднимались на машине по серпантинной, крутой и узкой дороге. Эта местность была покрыта густым лесом, и создавалось такое впечатление, словно из солнечного дня перемещаешься в мир теней.

– Давай сначала просто посмотрим, – сказал Феликс.

Они проезжали мимо запущенных лугов и старых, ветхих домов, которые, съежившись, притаились в совершенно заросших садах. Цыганский табор с ярко окрашенными машинами на окраине дороги… Фруктовые деревья, на удивление ухоженные и рассаженные, как на плантациях… А потом снова лес. Здесь больше не было асфальта – лишь дорога через поле, усеянная выбоинами, в которых еще стояли лужи от ливневого дождя, прошедшего несколько дней назад.

– Да это же на краю света! – охнула Ребекка и услышала в своем голосе содрогание от ужаса.

Один из последних домов больше всего походил на фотографию с витрины. Во всяком случае, земельный участок был огорожен сильно обветшавшим белым дощатым забором, и именно этот забор запомнился Феликсу – по крайней мере, так он считал. Сам дом просвечивал белизной сквозь стену зарослей. Ребекка непроизвольно зябко поежилась, когда вышла из машины, и ее первой мыслью было: «Никогда. Никогда я даже недели здесь не выдержала бы».

А Феликс уже открыл ворота в сад, которые при этом чуть не выпали из своих заржавевших петель, и прошел на участок.

– Не надо, – сказала Ребекка. – Ты ведь даже не знаешь, дома ли эти люди.

– Мне кажется, здесь вообще уже никто не живет, – ответил Феликс. – Все выглядит таким заброшенным… Посмотри, какая высокая трава! Здесь уже целую вечность не косили траву и не подрезали кустарник и деревья.

Ветки хлестали их по лицам и путались в волосах, когда они, спотыкаясь, пробирались по едва заметной тропинке к дому. Ребекка вынуждена была признать, что здесь и в самом деле вряд ли кто-то жил. Дом выглядел таким же неухоженным, как и сад: от стен отваливалась штукатурка, в окнах на втором этаже уже частично не было стекол. Входная дверь в дом косо висела в дверной раме, как и ворота в сад.

– В него много пришлось бы вложить, – пробормотал Феликс.

Ребекка с ужасом взглянула на него.

– Ты что, на самом деле думаешь, что мы…

– Нет-нет, – сказал он, и они пошли вокруг дома.

И вдруг все изменилось. И свет, и небо, и весь день. Перед ними далеко вперед расстилался сад – огромная, казалось бы, бесконечная лужайка, которая в конце переходила в утес, а за утесом сверкало море, голубое и бесконечное. Оно отражало лучи солнца, светящего с безоблачного неба, и одним махом разогнало гнетущее впечатление мрачности, охватившее их незадолго до этого.

Оба они стояли, потрясенные этим зрелищем и ощущениями, которые оно вызвало.

– Это… – начал Феликс, очарованный видом, и Ребекка завершила его фразу:

– Невероятно. Это невероятно красиво.

Они прошли через весь сад до самого утеса. Склон горы здесь круто и обрывисто падал в море, а внизу бурлил морской прибой, с силой швырявший на камни белую пену волн. Песок маленькой бухты между водой и утесом светло поблескивал.

– Здесь можно было бы купаться, – заметил Феликс.

– Туда не спустишься, – возразила Ребекка.

– Да нет, туда можно спуститься! Проложить тропинку…

– Но все равно морской прибой здесь слишком сильный.

– Не всегда. Не каждый день.

Они взглянули назад, на дом. На эту сторону когда-то выходила небольшая веранда под крышей. Там стояли дряхлый шезлонг и немного подсохшая бугенвиллея[2], плетущаяся вверх по столбу и покрывавшая весь навес.

– Сидеть там и смотреть на море…

– Вечером при закате солнца…

– Слушать морской прибой…

– Смотреть на небо…

– И слушать крик чаек…

Они взялись за руки и медленно пошли через сад к дому. К своему дому.

Двумя неделями позже они купили его.

* * *

В это утро Ребекка сделала один маленький круг по саду и выкурила при этом одну сигарету, а затем отправилась на кухню и приготовила себе чай. Она пила его очень горячим, подслащенным медом, из керамического бокала, на котором были нарисованы две толстые черные кошки с хвостами, переплетенными в форме сердца. Цвет бокала был желтым. У Ребекки имелся такой же бокал, только красный, а желтый принадлежал Феликсу, и она пользовалась только им. Друзья подарили им эти бокалы к десятилетию их свадьбы, и они взяли их с собой в дом на Кап. Эта пара бокалов очень подходила к остальному интерьеру дома.

Феликс во время отпуска всегда любил плотно позавтракать, поэтому Ребекка в семь утра накрыла стол в гостиной – со свежевыпеченным багетом, маслом и различными сортами мармелада. Она поставила тарелки на его и на свое место, села за стол, уставившись на хлеб, масло и мармелад, и поняла, что опять не сможет ничего съесть. По утрам это было хуже всего. День растягивался перед ней во всю свою длину, обещая бесконечные, пустые, одинокие часы, чередовавшиеся друг за другом. Вечер же был так далек… А там и момент, когда она могла принять свое снотворное, отправиться в постель и на несколько часов провалиться в забытье.

И в этот момент, в этот ежедневно повторяющийся момент безутешного одиночества и тошнотворного страха перед днем, Ребекка подумала: «Я больше не хочу. Я больше не хочу жить. Лучше уже не будет, а я не могу больше переносить эти утренние часы».

Она подумала об этом с полным спокойствием, чувствуя в тот момент, как ее страх отходит на второй план, а ощущение одиночества утрачивает остроту – теперь оно стало предсказуемым.

Ребекка снова убрала со стола и похозяйничала на кухне, а потом прошла в спальню и накрыла кровать покрывалом. Спальня находилась на втором этаже дома, и из окна оттуда открывался великолепный вид на море. Белые гардины раздувались на утреннем ветру. На комоде стояла фотография в серебряной рамке, на которой были изображены они с Феликсом в день их свадьбы – оба сияющие, влюбленные и вне себя от счастья. Вокруг них все было занесено снегом: они поженились в январе, а в ночь перед свадьбой выпал свежий снег. Многие приглашенные гости, живущие в других городах, не явились, потому что не рискнули поехать в такую непогоду. Так что, в конечном итоге, торжество получилось довольно интимным, и они оба в высшей степени наслаждались им.

Ребекка повесила несколько футболок, наброшенных на стул, в шкаф. Именно потому, что Феликс так сильно любил этот дом, ей хотелось оставить его после себя убранным и ухоженным. Сейчас она нальет много горячей воды и уберется в доме, чтобы все блестело и приятно пахло: окна, полы, все полки и шкафы, керамическая плитка и смеситель в ванной. Чтобы все сияло и блестело, когда она навсегда распрощается с домом.

Ребекка вкалывала все дообеденное время, не обращая внимания на то, что пот ручьями тек по ее телу. Было уже больше половины второго, когда она вылила последнее ведро с грязной водой и с легким стоном распрямила ноющую спину.

Белые половицы блестели на солнце, и в Ребекке разлилось давно не испытываемое, почти забытое чувство внутреннего покоя, почти что своего рода удовольствие. У нее появилась наконец цель, и вокруг нее все было в порядке.

Она прошла в ванную, взяла из шкафчика таблетки, отнесла их вниз и положила упаковку на кухонный стол. Теперь она еще раз пройдет по всему дому и саду, посмотрит, всё ли там хорошо, а потом проглотит эти штуки и, быть может, еще пару снотворных таблеток вместе с ними и два или три стакана виски – и затем все останется позади.

И как раз когда она обнаружила в гостиной полную пепельницу, которую ей обязательно нужно было опорожнить, зазвонил телефон.

Ребекка испуганно вздрогнула от этого неожиданного звука в тишине и в первое мгновение даже не смогла определить, откуда доносился этот звук. Она стояла как вкопанная, а потом до нее дошло, что это телефон и что ей нужно решить, брать ли трубку.

После своего полного отстранения от всех и всего из своей прошлой жизни, после своего радикального разрыва со всеми людьми, которые когда-то были частью ее жизни, она действительно так редко принимала звонки, что почти забыла о существовании черного аппарата в гостиной. Последний раз он звонил четыре недели назад, да и то ошиблись номером.

«Может быть, на этот раз тоже кто-то не туда попал, – подумала женщина, – так что можно не реагировать».

Телефон замолк. Ребекка глубоко вздохнула и взяла пепельницу. Телефон зазвонил вновь.

Должно быть, что-то важное. Хотя она не могла себе представить, чтобы что-то еще могло иметь значение. Все связи она обрубила. Люди забыли ее. Счета от управления финансов она всегда пунктуально оплачивала, так же, как и счета за энерго- и водоснабжение.

Или нет? Связан ли этот звонок с подобным вопросом? Что-нибудь, что она забыла выполнить?

Женщина нерешительно взяла трубку и представилась тихим голосом:

– Ребекка Брандт.

Но в следующий момент от всей души пожелала, чтобы эти слова не были произнесены.

3

Он испортил весь ее план. У нее, конечно же, оставалось еще много времени. Раньше чем через два с половиной часа он не приехал бы и тогда мог бы с удовольствием обнаружить ее труп. В конце концов, ей должно было быть все равно, кто и когда ее обнаружит, хотя с эстетической точки зрения, конечно, лучше бы это произошло именно так, через такое короткое время. Иначе ей придется пролежать здесь остаток жаркого лета и гнить – и неизвестно, когда вообще кто-нибудь споткнется об нее.

Ребекка стояла около кухонного стола, уставившись на таблетки, и спрашивала себя, что же изменилось. Почему она больше не в состоянии сделать то, что еще несколько минут назад наполняло ее внутренним спокойствием и хладнокровием, которого она уже давно не испытывала? Звонок телефона. Голос, который она уже давно не слышала, но который все еще был для нее родным. Радостный смех.

Черт побери! Она сжала правую руку в кулак и со всей силы ударила по столу. Острая боль пронзила ее суставы, но ей казалось, что она не относится к ней, что все это происходит в другом месте, далеко от нее. Этот тип потревожил ее одиночество – вот в чем дело. Своим звонком он разорвал кокон, в котором она замкнулась, нарушил ее пребывание наедине с собой, потребовавшее абсолютного отмежевания от всего мира, чтобы она смогла достичь того пункта, к которому пришла сегодня утром, немного погодя после подъема: позволить себе прервать свою жизнь.

Этот процесс был таким длительным, таким трудным и таким болезненным, что ей хотелось плакать от злости и разочарования. Что тоже, в свою очередь, было совершенно новым, давно забытым чувством: слезы, что жгли глаза и в любой момент могли выплеснуться наружу. Последние слезы Ребекка пролила после смерти Феликса. А потом не плакала ни разу. Ее траур был чем-то таким, от чего слезы застывали льдинками.

Теперь можно было все начинать сначала. Мир протянул к ней руку, прикоснулся к ней, высвободил ее слезы. Можно было также сказать, что кто-то схватил ее в охапку и оттащил от края утеса, с которого она только что хотела броситься. И это означало, что ей придется отложить свои намерения, поскольку надо будет заново начать этот длинный, крутой путь наверх к вершине утеса, и при этом напрячь все свои силы, чтобы пройти его шаг за шагом. Но когда-нибудь она вновь будет стоять там, наверху. Только на этот раз выдернет телефонный штекер из розетки.

Ребекка взяла упаковки с таблетками, отнесла их наверх в ванную, положила в самый дальний угол шкафчика и запомнила их вид, утешающий и многообещающий. Они под рукой. Она может взять их в любой момент. Ей нужно лишь всегда твердо помнить об этом.

В зеркале над умывальником Ребекка увидела свое бледное, как у привидения, лицо. Как только можно быть таким бледным в разгар лета на юге Франции? Как будто она как минимум целый год не получала ни единого луча солнца. Но в принципе так оно и было. Когда она вообще покидала дом? Всегда рано утром, чтобы пройти свой круг по саду, но в это время солнце еще только собиралось взойти. Иногда вечерами Ребекка выходила на террасу, но редко. Феликс очень любил проводить на террасе длинные вечера, сидеть там по полночи. Они пили красное вино и считали падающие звезды. Разве она могла вынести без него теплый воздух, теплый ветерок и свет луны?

Женщина еще раз провела щеткой по волосам. После того, как она узнала, что у нее будут гости – к сожалению, – появилась необходимость съездить в деревню, чтобы закупиться продуктами. Ее морозильная камера была наполнена едой, но Ребекка не собиралась ничего готовить. Эмоциональное напряжение в это утро было слишком сильным; ясно, что у нее не будет сил, чтобы вечером еще и стоять у плиты. Она знала одну маленькую лавку, где можно было купить готовые салаты, а кроме того, там продавался особенно хороший сыр. К салатам она сделает горячий багет в духовке. Этого должно хватить. В конце концов, она не просила навещать ее.

* * *

Лавка, в которую собиралась сходить Ребекка, находилась тут же, в порту Лё-Брюске. На набережной толкались целые полчища туристов – отвратительные, блестящие от масла для загара, полуголые мужчины с толстыми животами, женщины в едва видных бикини, оставлявшие на виду их целлюлит, ревущие дети, недовольные подростки с красивыми телами, но зато с придурковатыми лицами. Из многочисленных лавочек вдоль улицы воняло топленым жиром. Предлагали печеные яблоки и колбаски, цыплят гриль, пиццу с бороздками жира, киши[3], пахнущие копченым салом и, видимо, напичканные хозяином лавки всевозможными остатками, которые он не смог продать на прошлой неделе – во всяком случае, при виде куска этого пирога складывалось именно такое впечатление. Ребекка спрашивала себя, как люди могли это есть, да еще и при такой жаре. А еще она спрашивала себя, почему им не становилось плохо от одного только запаха, и как можно было вообще выдержать эту сутолоку и близость голых тел, от которых несло по́том…

И почему она видела только отвратительных людей?

Ребекка, конечно, знала, что здесь прохаживались не только мужчины с толстыми животами, а также что Лё-Брюске был местом встреч не только женщин в бикини, не имеющих для этого подходящей фигуры. Наверняка здесь гуляли и веселые подростки, и прелестные маленькие детишки. Но было, наверное, характерно то, что все отвратительное и вульгарное доминировало над красивым и утонченным, затмевая его до невидимости. Кроме того, это явно было связано и с душевным состоянием Ребекки. Она намеревалась распрощаться с миром и жизнью, и это было частью процесса – фокусировать свое внимание на отталкивающей стороне земного существования, исключая при этом хорошую сторону.

Хотя в данный день и на данном месте это не стоило особого труда.

Когда Ребекка добралась до магазинчика, в котором хотела закупиться, ее несчетное количество раз обругали, толкнули и отпихнули в сторону; она получила коричневое пятно от масла для загара на рукав своей белой футболки и в последнюю секунду смогла увернуться от подростка, летевшего на бешеной скорости на своем скейтборде, невзирая на сутолоку. Ей было жарко, и она почувствовала, что у нее начинает болеть голова. Несмотря на то что Ребекка была нервозной и изможденной – а может быть, и именно поэтому, – когда она распахнула дверь в маленькую лавку, ей пришла в голову неожиданная мысль: как же странно, что она сейчас стоит здесь и ощущает свое тело таким тяжелым, таким болезненным и сильно потеющим, когда, собственно, к этому времени она уже должна была быть мертвой, если б течение дня не приняло такой неожиданный поворот.

Ее вдруг стало знобить. Она содрогнулась, и причиной этому был не только прохладный воздух в лавке, где работал кондиционер.

К счастью, за прилавком стоял не владелец магазинчика, а юная девушка, которая, видимо, подрабатывала здесь летом и Ребекку не знала. Раньше Брандты часто закупались здесь, но после смерти Феликса его жена больше не бывала в этой лавке, и ей не хотелось бы отвечать на вопросы и давать пояснения. Тем более принимать соболезнования. Хотя все эти люди, конечно, имели добрые намерения по отношению к ней, но Ребекке все комментарии по поводу смерти Феликса с первого момента казались лживыми. Потому что они даже отдаленно не могли сравниться с той болью, которую испытывала она, и все их сочувствие и понимание не соответствовали тому, что означала для нее утрата мужа. Его кончина была ее кончиной, но разве кто-нибудь это понимал? А самым издевательским ей всегда казалось изречение «Жизнь продолжается». Феликс сказал бы на это: «Чушь». Жизнь вовсе не продолжается. Можно еще дышать, есть, пить и чувствовать, как бьется собственное сердце, но все равно быть мертвым. Однако Ребекка всегда считала излишним пытаться объяснить это кому-нибудь.

Она купила несколько сортов сыра, салаты и оливки и уже покинула лавку, когда до нее вдруг дошло, что она непроизвольно купила все то, что покупала раньше, когда Феликс еще был жив. Она выбрала то, что он особенно любил. Так же, как до сих пор она готовила его излюбленные блюда, хотя сама не очень-то любила их есть, да и вообще не испытывала чувства голода, так что в конечном итоге выбрасывала все приготовленное. Это походило на закон, которому она будет следовать всегда. Она не могла поступать так, словно он мертв. Делать вид, что он мертв!

Ребекка чуть не рассмеялась, хотя смеяться ей сейчас хотелось меньше всего. Какая сумасшедшая формулировка! Она не могла делать вид, что он умер. Феликс был мертв, черт побери! Она стояла у его могилы, лопатой сбрасывала землю на его гроб и словно через пелену или через стену воспринимала стоящих вокруг людей с траурными, озадаченными лицами. Некоторые из них плакали, произносились речи о невосполнимой утрате и о том, что Феликса слишком рано вырвали из их круга…

– Вы не должны видеть в его смерти произвольное, несправедливое решение судьбы, – говорил Ребекке пастор, и его голос тоже звучал издалека, – ему было предназначено умереть в этот час и таким образом, и когда-нибудь придет ответ на ваш отчаянный вопрос «Почему?».

«Плевать я хотела», – подумала она тогда и отвернулась.

Теперь, тесно прижав к себе бумажный пакет с покупками, Ребекка решительно проталкивалась через толпу, чтобы как можно быстрее уйти отсюда и попасть в спокойную атмосферу своего дома. Когда кто-то взял ее за рукав, она попыталась, не глядя, вырваться, но затем знакомый голос произнес: «Мадам!», и она подняла глаза и взглянула на сильно загоревшее лицо Альберта, начальника порта.

Альберт с Феликсом были в некотором роде друзьями. Они различались в плане образования и воспитания, но их объединяло другое – страстная любовь к парусникам и всему, что было связано с водой и кораблями. Они могли часами сидеть и говорить о былых походах на яхте и пить при этом пастис[4], который Ребекка не любила. Она редко принимала участие в этих встречах, так как сама ничего не понимала в хождении под парусом, поэтому со своей стороны ничего не могла добавить в эти беседы, и у нее было такое ощущение, что она своим присутствием будет смущать этих двух мужчин, мешая им рассказывать друг другу дикие небылицы. Так что когда они встречались, она отстранялась. Пусть Феликс получит свое удовольствие.

– Мадам, как приятно снова видеть вас! – сияя, сказал Альберт. Он говорил на провансальском диалекте, и Ребекка, как всегда, с трудом понимала его французский. – Как у вас дела, мадам? Я даже не знал, что вы этим летом здесь!

Женщина не собиралась объяснять ему, что она уже три четверти года только здесь и проживает, что ее дом в Германии продан и что она не собирается туда возвращаться. Ей не хотелось, чтобы этот человек начал навещать ее и перенес на нее свою дружбу с Феликсом.

– Мне нужно присматривать за хозяйством, чтобы все было в порядке, – уклончиво ответила она, – а то весь участок одичает, да и в доме… нужно кое-что сделать.

– Если вам нужна помощь…

– Спасибо, я справляюсь. – Ребекка заметила, как недружелюбно это прозвучало, и добавила: – Это очень любезно, Альберт. Я обращусь к вам, если появится проблема.

Друг ее мужа вздохнул.

– Я так любил его, месье Брандта… Хороший был малый. А в парусном спорте действительно много понимал. Был по-настоящему замечательным человеком.

– Да, – натянуто проговорила Ребекка, и между ними пролегло неловкое молчание, в то время как вокруг них продолжала бушевать пляжная жизнь – по-прежнему громко и оживленно.

– А что же будет с «Либель»? – спросил через некоторое время Альберт. – Я, конечно же, и дальше буду ухаживать за ней, только немного жаль, что никто больше на ней не плавает. Такая красивая яхта! Да и вы платите приличную сумму за ее стоянку, и…

– Вы на что-то намекаете? – спросила Ребекка.

Ее собеседник протестующе поднял обе руки.

– Боже упаси! Я просто имею в виду… Меня волнует судно. Месье так сильно любил его… Я иногда думаю… – Он не стал говорить дальше.

– Да?

– Иногда я думаю, что ему не понравилось бы, что «Либель» теперь лишь слегка покачивается в порту. Такое судно, как это, должно скользить по волнам под полными парусами, чувствовать ветер, пену волн, соль… А так, как оно стои́т сейчас… оно вконец захиреет.

Феликс тоже всегда говорил о «Либель» как о живом существе, поэтому нынешние слова Альберта не были чужды Ребекке. Она улыбнулась, немного беспомощно.

– Я не могу ходить под парусами. И никогда не имела права управлять яхтой.

– Но ведь вы можете сделать это сейчас.

Вот уж действительно анекдот… Весь этот день – просто абсурд. А теперь ей еще и предложили получить капитанскую лицензию…

Ведь она, по сути, должна была быть сейчас мертвой!

Словно жизнь неожиданно решила пустить в ход всю тяжелую артиллерию и заставить Ребекку отказаться от ее плана. Жизнь выставляла себя очень важной, интересной и многообещающей. Но в ее случае это не сработает. Взятку от жизни она не возьмет.

– Я подумаю, – уклончиво ответила Ребекка.

– Я мог бы помочь вам также, если вы надумаете продать «Либель», – предложил Альберт. – Я бы постарался, чтобы яхта получила достойного хозяина – того, кто знал бы ей истинную цену.

– Мне нужно подумать обо всем этом, Альберт. Я дам вам знать. Это очень любезно с вашей стороны, что вы принимаете такое участие во всем этом. Большое спасибо.

Продолжая свой путь, Ребекка размышляла, действительно ли она когда-нибудь обратится к нему. В первый момент это была просто вежливая фраза, чтобы отделаться от него, – по возможности, дружелюбно. Но пока Ребекка искала в кармане своих джинсов ключи от машины, она спросила себя, возможно ли такое, что она напрасно посчитала события этого дня – звонок по телефону, последовавший за этим ее поход в порт, встречу с Альбертом – за случайное, абсурдное стечение обстоятельств, которые испортили ей побег из этого мира. В конечном итоге, вполне возможно, что за всем этим крылась частица судьбы. Она хотела уйти, не позаботившись о любимице Феликса… «Сразу же после тебя, – говорил он ей иногда. – «Либель» стоит на втором месте, сразу же после тебя!»

Ей все же надо будет принять предложение Альберта. Найти хорошее место для яхты. И только потом уже испариться.

Женщина застонала, когда села в раскаленную машину. Она опустила все стекла, поставила пакет с покупками на сиденье рядом с собой и взглянула на море. Несмотря на полнейшее безветрие, Ребекка смогла различить на море парусные яхты. Она видела перед собой Феликса, то особенное выражение, которое появлялось на его лице, когда он возвращался из плавания на яхте. Такое раскованное, счастливое… Он выглядел так, словно был в полной гармонии с собой, словно с него на несколько часов слетело все, что напрягало его или усложняло ему жизнь.

Ребекка завела мотор.

Очевидно, ей придется сделать еще одно дело.

4

Как только Карен отворила калитку в сад, Кенцо помчался к забору и стал лаять на дом соседей. Это был странный день. В воздухе пахло грозой, и уже с самого утра было очень жарко, но солнце не светило, небо было свинцовым, и дул сухой, шквалистый ветер.

– Сегодня еще будет приличная гроза, – предположил за завтраком Вольф, прежде чем с последним куском во рту ринуться из дома, чтобы попасть на какую-то консультацию, к которой он готовился уже два дня, потратив на это сверхурочные часы и приезжая домой почти в полночь. Он избегал встреч со своей женой. Карен не знала, почему муж это делал, и, конечно, он сразу же блокировал любую ее попытку спросить его об этом.

Причинял ли он ей этим боль? Карен не могла ответить. Поскольку ее жизнь проходила под куполом одиночества и тревоги, она уже едва могла фильтровать отдельные обиды. Поведение Вольфа тонуло в ее всеобъемлющем жизненном кризисе, становилось его частью и сливалось воедино со всей ее печалью, в которой она изо дня в день пребывала.

* * *

Кенцо не прекращал лаять, и Карен, которая только что села на диван в гостиной, подперев голову руками, поскольку опять чувствовала, что ей не справиться со всеми задачами предстоящего дня, с трудом заставила себя подняться. Предстоящий день… Было уже половина третьего, а что она, собственно, сделала за это время? По существу, ничего. Сварила обед для детей – из замороженных продуктов, потому что не успела закупиться. Дети потом отправились с друзьями плавать, и Карен, как всегда, удивилась энергии других людей.

Кенцо лаял. Он уже в течение трех дней лаял на соседский дом, как только ему удавалось попасть в сад.

Почему же Кенцо, этот кроткий, спокойный пес, вдруг превратился в обычную брехливую собаку? Его хозяйка вышла на веранду.

– Кенцо! Кенцо, иди сейчас же в дом!

Пес повернул к ней голову, вильнул своим коротким, обрубленным хвостом, а потом снова повернулся, подпрыгнул вверх у забора и завыл.

– Кенцо, хватит. Замолчи и иди ко мне! – рявкнула Карен.

Боксер даже внимания на нее не обратил. «Да и почему именно его должны волновать мои желания?» – подумала хозяйка. Вольфа и детей это тоже не волнует…

С прилегающего участка с другой стороны послышался рассерженный голос старой женщины:

– Каждый день один и тот же театр! Я больше не намерена это слушать! Вы не можете приучить свою собаку молчать?

Карен уже хотела проигнорировать бранящуюся старуху, скрыться в доме и с грохотом захлопнуть за собой дверь, но тут же вспомнила, как важно было для нее с самого начала жить в согласии с соседями. Ей стоило больших усилий, чтобы подойти к забору и улыбнуться в злое лицо стоявшей напротив пожилой дамы.

– Добрый день. Мне очень жаль, что моя собака вас потревожила, но…

– Летом я ложусь на террассе, чтобы вздремнуть после обеда, – проворчала старуха, – и это совсем не похоже на идиллию, если рядом постоянно лает собака.

– Я просто не знаю, что с ним происходит. Обычно он почти никогда не лает. Что-то беспокоит его в соседнем доме в последние дни. Мне кажется, он сердится…

Было ясно, что старую соседку едва ли интересовало, почему собака лаяла, – для нее было важно, чтобы этот лай прекратился.

– У них тоже была собака до позапрошлого года, – сказала она и при этом бросила на Карен такой ядовитый взгляд, словно обвиняла ее лично в этом обстоятельстве. – У этих, в том доме. Она была такой послушной, скажу я вам! Ее лая никогда не было слышно.

– Ну… – начала было Карен, но старуха продолжила:

– Они мне это так объяснили: собака должна быть в полном подчинении. Она должна знать, что занимает последнее место в семье, понимаете? У нее самый низкий чин, или как бы вы это ни назвали. У них она должна была в последнюю очередь проходить через дверь, и в последнюю очередь получать еду. Если кто-то из них поздно возвращался домой, собака вынуждена была ждать полночи. Так они ее сломили.

Карен тяжело вздохнула.

– Да это же извращение! – вырвалось у нее.

Старуха пожала плечами.

– Во всяком случае, они всегда очень гордились тем, что их собака не делала то, чего они не желали. Абсолютно ничего. Такого недисциплинированного тявканья, как у вашего пса, они не допустили бы.

Что-то всколыхнулось в Карен, совсем глубоко под мощными слоями ее печали и разочарования. Возможно, это была злость – маленький, извивающийся язычок злого пламени, которому не хватало кислорода, чтобы разгореться в большой пожар, в полыхающий огонь, но который – к большому удивлению Карен – еще не совсем погас. Она уже целую вечность не соприкасалась со своей злостью и только сейчас вдруг осознала это – перед лицом костлявой, недовольной старушенции и в мыслях о бедной, давно умершей собаке, для семьи которой единственно важным было снова и снова указывать ей на ее подчиненное и бесправное положение.

– Я, во всяком случае, не собираюсь препятствовать желаниям моей собаки, – холодно заявила Карен.

К ее удивлению, твердость, с которой она произнесла это, вдруг что-то изменили в поведении старухи: она вдруг заняла примирительную позицию.

– Да, они и вправду странные люди, – промолвила она, – какие-то самовластные… Во всяком случае, он. Она… ну, в общем, кажется мне всегда немного унылой. И высокомерной. У них немного друзей – во всяком случае, к ним никогда не приходят гости. И у них нет ни детей, ни внуков, я как-то их спрашивала. По-видимому, совсем одни на белом свете. Но меня это не касается. Я никогда почти не имела с ними дел. И никогда не хотела иметь что-то с ними.

– Вы не знаете, может быть, они уехали куда-то? – спросила Карен. – Оконные ставни у них постоянно закрыты.

– Меня не волнует, чем занимаются другие. И это всегда мне помогало. Я всегда совала нос только в свои дела. Никогда не вмешивайся в чужую жизнь, тогда не получишь неприятностей – таков всегда был мой девиз. Я имею в виду, что собственная жизнь достаточно проблематична, вы так не считаете? Так зачем же мне привязывать к ноге еще и чужие проблемы?

– Но порой не все так просто.

– Но у меня так, – заверила старуха, а Карен подумала, что она, возможно, даже и права, как бы ужасно это ни было. Эта старая женщина казалась ей совершенно безжалостной, совершенно равнодушной – прежде всего ко всему, что происходило вокруг нее. «Можно было околеть у ее ног, и ее бы это не заинтересовало», – подумала Карен, и мороз пробежал у нее по коже.

Одновременно налетел сильный, горячий, порывистый ветер. Небо теперь было желтоватого цвета серы, издали слышались тихие раскаты грома.

– В ночь с воскресенья на понедельник, – сказала Карен, – у них горел свет и жалюзи на одном из окон были подняты. А на следующее утро там опять все было тихо. Это ведь странно, не так ли? Я пару раз позвонила им, но никакой реакции не последовало.

– А что вам так непременно нужно от них?

Карен вкратце объяснила проблему с запланированной поездкой и почтой, которая будет скапливаться в почтовом ящике в их отсутствие.

Старуха, казалось, пыталась пересилить себя и в конце концов сказала:

– Это и я смогу для вас сделать. Принесите мне заранее ключи от почтового ящика, и я позабочусь об этом.

– Ах, вы окажете мне большую услугу! – воскликнула Карен с искренней благодарностью. – Это действительно очень мило с вашей стороны.

Ее соседка что-то проворчала и повернулась, чтобы уйти. Карен предположила, что разговор окончен. Она еще раз окликнула Кенцо, который на этот раз последовал ее приказу. Боязливо, виляя хвостом, пес посмотрел на небо. Было ясно, что он проделал это скорее из-за собирающейся грозы, которая заставила его вернуться домой, чем из-за почитания своей хозяйки.

– Оставайся здесь, – приказала ему Карен, – я сейчас вернусь.

Ей пришла в голову идея.

«Я просто-напросто посмотрю», – подумала она.

Несмотря на то что уже упали первые капли дождя, женщина быстро побежала из своего дома к таинственным соседям. Ей даже не пришлось подходить близко к садовой калитке, чтобы увидеть то, что она собиралась проверить: почтовый ящик, из которого торчал угол конверта, и трубка для газет с двумя скомканными газетами. Еще одна лежала рядом и теперь размокнет под дождем.

Соседей Карен не было дома. И они, видимо, никому не поручили позаботиться об их почтовом ящике и не подумали о том, чтобы отменить доставку газет. Между тем, это совершенно не вязалось с их образом. Как бы мало Карен ни знала эту пару, но она была готова с уверенностью заявить, что они никогда не уехали бы, оставив после себя неустроенность. Пусть эти люди были неприятными и властными, и совершенно очевидно, в них также глубоко сидел комплекс преклонения перед авторитетом, но они были аккуратными, умело вели свою жизнь и ни в коей мере не были безалаберными.

Карен уставилась на дом, стоящий в полной тишине, с опущенными жалюзи. Дождь усилился, и она зябко передернула плечами, не зная, связан ли ее озноб с дождем или нет.

Как выразилась старуха несколько минут назад? «Зачем же мне привязывать к ноге еще и чужие проблемы?»

Карен медленно повернулась, чтобы уйти.

5

Он ужаснулся, увидев Ребекку в таком состоянии. Он видел ее в последний раз на похоронах Феликса, когда она была шокирована, полна отчаяния и в совершенном замешательстве; но при всем том Ребекка еще была той женщиной, которую он знал. А теперь, спустя девять месяцев, ему казалось, что перед ним стоит совершенно изменившийся человек.

Она сильно похудела, но этого следовало ожидать, и он принимал это во внимание. А поскольку Ребекка, невзирая на потерю веса как минимум на двенадцать килограмм, очевидно, не покупала себе новую одежду, брюки и футболка висели на ней мешком и еще больше усиливали плачевное впечатление худобы. Она была бледной, как привидение, почти прозрачной, а ее лицо невероятно изменилось: щеки Ребекки стали настолько впалыми, что кости над ними казались выше и шире, чем раньше. Она выглядела жестче, чем прежде, и намного старше своих сорока трех лет.

Но что его по-настоящему напугало, так это притупленное – он чуть не подумал, мертвое – выражение ее глаз. Это были мутные глаза, без малейшего блеска, без единой искорки, без каких-либо эмоций. Он даже не мог сказать, что это были печальные глаза. Просто глаза, не выражающие вообще никаких чувств. Пустые. «Как будто она умерла вместе с Феликсом», – подумал он в полном замешательстве.

Они сидели на задней террасе, и перед ними простиралась фантастическая картина скал, моря и светящего голубизной летнего неба. Ребекка поставила на стол салаты, сыр, багеты и легкое белое вино. Сама она только пригубила вино, а к еде вообще не прикасалась.

После продолжительного молчания, которое для Максимилиана сопровождалось неприятным чувством, что Ребекка только и ждала, когда же гость наконец уйдет, он неожиданно произнес:

– Это неправда, что я сказал сегодня в обед по телефону. Что я в любом случае буду в этих краях. Я, в принципе, приехал только ради тебя.

– Я так и думала. – Даже голос Ребекки был не таким, как раньше. В нем не хватало тепла, и его мягкая мелодичность тоже совершенно исчезла. В принципе, голос был так же лишен всяких эмоций, как и ее глаза. – Почему бы еще ты мог оказаться в этих краях?

– Вот именно, – согласился ее гость, – раньше я приезжал ради вас. А теперь – ради тебя.

Женщина посмотрела на него.

– Тебе незачем беспокоиться из-за меня, Максимилиан. У меня все есть, что мне нужно. Феликс оставил мне достаточно денег, чтобы…

Мужчина перебил ее:

– Извини, Ребекка, но ведь речь сейчас не о том, есть ли у тебя все, что нужно. Или достаточно ли у тебя денег… Конечно же, я волнуюсь за тебя! Ты внезапно бросила Германию и скрылась здесь, на юге Франции, где ты ни одного человека не знаешь, где у тебя нет работы, и живешь совершенно одна в этой глуши. Ты ни разу не позвонила! И я просто не выдержал. Мне нужно было выяснить, жива ли ты вообще!

Ребекка слегка улыбнулась. Ну, на самом деле просто растянула губы, что при очень большом желании можно было бы интерпретировать как улыбку.

– Откуда ты вообще узнал, что я здесь?

– Догадался. В принципе, это могло быть только здесь: место, которое Феликс любил больше всего. Я предполагал, что ты уединишься в этом доме.

– Вот именно, – сказала Ребекка, – ты ведь и сам видишь. Место, которое Феликс любил больше всего. Поэтому мне здесь хорошо.

Максимилиан почувствовал, что почти пришел в ярость, и ему пришлось приложить усилия, чтобы собеседница не заметила этого.

– Не сердись на меня, Ребекка, но на женщину, которой хорошо живется, ты совершенно не похожа! У тебя лицо бледное, как мел, ты худа, как жердь, и ты двигаешься как в трансе. Видела бы ты себя!.. Да это и неудивительно. Ты живешь здесь в обществе мертвого, а это…

Гость заметил, как хозяйка дома резко вздрогнула.

– Извини, – сказал он, теперь уже мягко, – но у меня сложилось именно такое впечатление. Здесь так много воспоминаний о Феликсе, но ведь его самого уже нет…

– Да что ты говоришь? – цинично спросила женщина и прикурила себе сигарету. Ее пальцы слегка дрожали.

– Ты вовсе не должна его забывать, – сказал Максимилиан. – Это в любом случае никому из нас никогда не удастся. Но мы, несмотря на это, должны жить.

– Кто сказал, что мы должны?

Мужчина вздохнул.

– Тебе необходимы люди вокруг тебя. Друзья. Знакомые. Работа, которая наполняла бы тебя. Тем самым ты вовсе не предашь его. И не утратишь воспоминания. И этот дом останется тебе. Ты ведь сможешь в любое время…

– Максимилиан, – сказала Ребекка, и на этот раз в ее голосе, который до этого был таким глухим, прозвучало что-то категоричное, – я не просила тебя вмешиваться в мою жизнь. Ты хотел навестить меня, и я согласилась. Но я не желаю сейчас в чем-то оправдываться. Как я живу – это мое дело.

Ее собеседник тоже взял себе сигарету. Он, собственно, бросил курить, но в данный момент посчитал, что без сигареты не выдержит.

– Он был моим лучшим другом, – резко произнес Максимилиан, – а ты была его женой. Это мой долг перед Феликсом – не допустить, чтобы ты пропала, и поэтому ты так просто не отделаешься от меня, как отделалась от всего остального в своей жизни. Боже мой, – он встал, размахивая своей сигаретой, – лучше бы Феликс не обеспечил тебя в финансовом плане! Тогда тебе пришлось бы работать! Тогда ты не смогла бы рассиживаться здесь, уставившись на стены…

Брандт тоже поднялась. Ее лицо вновь стало похожим на маску. Несмотря на то что она ничего не сказала, гость понял ее движение: она хотела, чтобы он ушел. Для нее эта короткая встреча окончилась.

– Ребекка! – беспомощно взмолился Максимилиан.

Она не ответила. В повисшей между ними тишине они услышали, как тихо скрипнула садовая калитка.

Хозяйка дома наморщила лоб.

«К ней не приходит ни один человек, – подумал Максимилиан. – Скрип калитки вызвал такое выражение у нее на лице, с каким другие реагируют на землетрясение».

– Это ко мне, – сказал он, – наверное, мои попутчики.

Ребекку, казалось, это не интересовало. Тем не менее она открыла рот, и впервые за все время, что Максимилиан был у нее в гостях, ее взгляд стал по крайней мере сконцентрированным.

– Ты не думал о том, чтобы купить у меня «Либель»? – спросила она.

6

Ингу очень беспокоили ее ноги. У нее начались пульсирующие боли, расходящиеся до самой щиколотки. Пока Мариус устанавливал палатку, она размотала бинты и испугалась, увидев кровавые кратерообразные раны, которые, вместо того чтобы начать заживать, выглядели еще хуже.

– Кажется, мне нужно обратиться к врачу, – сказала женщина.

Ее муж как раз боролся со штангами и тентом. Максимилиан Кемпер высадил их перед пустующим, совершенно заросшим участком, граничащим с усадьбой его знакомой, которую он хотел навестить. Высокая трава и переплетенные между собой усики вьющихся роз образовали почти непроходимый хаос, но супруги все-таки как-то пробрались к тенистому месту под высокими деревьями и обнаружили там покрытую мхом лужайку, которая была пригодна для установления палатки. Мариус прошел дальше и с восторгом сообщил, что чуть дальше начинаются скалы, опускающиеся в море.

– Ты должна это увидеть, ты должна это увидеть! – звал он ее, но Инга только отмахнулась:

– Не сейчас, Мариус. Я почти не могу ходить. Я даже с палаткой тебе не могу помочь. У меня страшно болят ноги.

– Нет проблем. Я сам все сделаю! Оставайся сидеть и отдохни!

Теперь, когда она упомянула, что ей, видимо, придется обратиться к врачу, ее супруг оторвался от своей работы.

– В самом деле? – спросил он. – Все так серьезно?

– Похоже, да.

Он подошел ближе и посмотрел ее ноги.

– Боже мой! Действительно ужасно… Это, наверное, безумно больно!

– Да уж, удовольствием не назовешь… Мне нужна какая-нибудь мазь против воспаления.

Мариус немного поразмыслил.

– Знаешь что, я сейчас схожу в этот дом. Может быть, у знакомой Максимилиана найдется что-нибудь, что тебе поможет. Или тот отвезет тебя к врачу.

– Мне немного неловко, – сказала Инга, хотя и знала, что у нее нет другого выхода, кроме как еще раз обратиться к этому любезному мужчине, который привез их обоих сюда.

Она посмотрела вслед мужу, который проворно прошел между высокой травой и исчез. В той маленькой деревушке на севере Прованса они с Кемпером быстро нашли Мариуса, после того как покрутились по нескольким улочкам. Он сидел в тени оливкового дерева и преспокойно дремал. Инга тяжело вздохнула.

– Таким образом он, конечно, не сможет найти супермаркет, – сказала она, а Максимилиан засмеялся.

– Супермаркета здесь наверняка тоже нет.

Мариус испуганно вскочил, когда возле него остановилась машина, и посмотрел на Ингу с большим недоверием.

– Эй! Что случилось? Откуда…

– Садись, – холодно произнесла его жена. – Пока ты здесь мирно дремлешь, я организовала попутную машину к морю.

Видно было, что ее супругу стало неловко.

– У меня закружилась голова. Наверное, от жары. Я, собственно, хотел только ненадолго присесть, но… видимо, задремал…

Он протер глаза, и Инга пожалела о своих язвительных мыслях. Она сама была не в состоянии сделать даже один-единственный шаг, но Мариус, по крайней мере, должен был быть в порядке.

Женщина представила мужа и Максимилиана друг другу, и Кемпер еще раз повторил, что он едет в Кап-Сисье.

– Я хочу навестить там свою старую приятельницу. Если вы хотите присоединиться…

Мариус, конечно, тут же снова оказался в выигрышном положении, словно он уже предсказывал, что кто-то появится и отвезет их прямо к Средиземному морю. Ему тоже дали напиться, и он, с триумфом глядя на Ингу, вскинул руку с поднятым большим пальцем. Она посмотрела на свои ноги, терзавшие ее болью, и подумала, как же быстро у ее мужа все налаживалось, как поспешно он отстранял от себя только что перенесенные трудности. Но это, возможно, было связано еще и с тем, что проблемы никогда так сильно не давили на него и не задевали его, как это было у Инги. Она была в панике, не он. Она с самого начала видела лишь проблемы в запланированной поездке. Она считала, что никто не появится, чтобы вытащить их из затруднительного положения. Она чуть не упала без сил, не он. Мариус никогда не сдавался. Потому что он был более отважным, более убежденным и самоуверенным? Хм… подобные качества Инга не стала бы приписывать ему.

Об этом она думала и сейчас, сидя на лужайке в приятной тени под деревом и глядя ему вслед. Нет, скорее всего, было так: она считала, будто на самом деле мужа не трогали никакие события, никакие ситуации. Несмотря на его радостную беззаботность, которую с первого взгляда все всегда расценивали как обычную жизнерадостность, он всегда казался ей немного отстраненным от мира сего, замкнутым в своего рода коконе, который не пропускал к нему все неприятное, трудное, проблемное. Но, возможно, и все прекрасное тоже. Несмотря на постоянно смеющееся лицо Мариуса, у Инги порой складывалось впечатление, что на самом деле наполняло его не счастье. То, что придавало ему такой солнечный вид, было всего лишь отсутствием несчастья.

Это не было искренним.

Инга решительно подавила в себе эти мысли. Это всегда было ее слабостью – анализировать людей и ситуации. Ее последние отношения с парнем на этом и сломались, и ей не хотелось повторять ту же ошибку. Вполне логично, что между ней и Мариусом должны были возникнуть проблемы. Мужчина, воспринимающий жизнь такой, как она есть, и мало задумывающийся о завтрашнем дне, – и женщина, ломающая себе голову в беспокойстве о будущем; естественно, таким образом сталкиваются два мира.

«А может быть, это и хорошо для нас, – сонно подумала она и упала назад в траву, разглядывая невероятно голубое небо над собой. – Может быть, он сделает меня немного шустрее, а я позабочусь о том, чтобы он, насквозь доверчивый, не вляпался когда-нибудь в глупую историю…»

Инга закрыла глаза.

Когда она вновь открыла их, то не знала, сколько прошло времени и спала ли она. Теперь Инга смотрела в улыбающееся лицо Мариуса. Рядом с ним стоял Максимилиан, который озабоченно ее разглядывал. И еще она увидела женщину. Очень красивую, с длинными темными волосами, бледным лицом и бесконечно печальными глазами. Эта женщина держала в руках тюбик с мазью и перевязочный материал и покачивала головой.

– Здесь я ничем не могу помочь. Раны воспалились. Будет лучше, если ее посмотрит врач.

– О’кей, – сказал Максимилиан и протянул Инге руку. – Вы сможете дойти до машины?

Она кивнула.

– Тогда я сейчас отвезу вас к врачу, – сказал Кемпер.