Читать книгу Невероятное путешествие Вивьен Маршалл - Шеннон Кёрк - Страница 5

Мою больничную палату наполнял сладкий аромат. Если бы у запахов был цвет и вкус, то это был бы фиолетовый цветочный аромат с сахарным вкусом. Я моргнула и максимально осторожно огляделась в поисках источника аромата. Ну конечно, на прикроватной тумбочке стоял пастельный букет сирени в круглой стеклянной вазе. Значит, сейчас май: сирень цветет в мае. Медбрат стоял ко мне спиной. Развернувшись и заметив, что я очнулась, он положил свой планшет, насколько я поняла, с моей диаграммой на крошечный стальной рукомойник.

– Ну, здравствуй, дорогуша. Мы надеялись, что ты присоединишься к нам немного раньше. Твой сынишка ушел пару часов назад. Не переживай, он вернется утром. Завтра уже пятница. Ты весь четверг просопела, словно гризли, объевшийся лосося. Так, на заметку. А твой мальчуган, у него все хорошо. Хороший, маленький, сильный мальчик. Папаша просто симпатяга, ууууух, тебе с ним повезло, правда, милая! – Наклонившись ко мне, он прошептал: – Видел его жену. И, черт, они женаты с тех пор, как твой сынишка был совсем младенцем.

Он отклонился, лукаво подмигнув изогнутыми бровями, будто я что-то от него скрываю и он точно знает что.

Конечно, Джек тот еще симпатяга. Только попробуй избежать его зеленоглазого взгляда с огромными зрачками. Ну же, попробуй не думать о его сильных ногах между своих бедер. Для продвинутых игроков осмелюсь сказать: попробуй не возбудиться от дурманящих родинок на его мускулистых предплечьях и сочной груди. «Симпатяга» – это огромное преуменьшение. Джек, подобно самцу шелки[1], очаровывает тебя и зовет за собой в море.

– Ты что, уже улыбаешься? Ты ведь только проснулась. Ах ты, дьявол, прелесть, ты чертов дьявол!

Он погрозил пальцем, держась за пояс второй рукой, словно полная южная женщина в кружевной шляпе с мягкими полями.

Конечно же, я ему улыбалась. Я люблю прямолинейных людей, людей, которые не постыдились бы задавать беременным нескромные вопросы. И вот мой медбрат спросил:

– Как так вышло, что у тебя есть общий сын с женатым мужчиной, а он еще и приводит свою жену к тебе в больницу?

Что ж, мне действительно есть что рассказать, и я хотела бы поделиться этой историей со своим медбратом, но обо всем по порядку.

– Как вас зовут?

– Марти, милая. Меня зовут Марти.

Мне хотелось услышать хоть что-то о своем сыне, узнать, смогла ли моя мама навестить меня, терроризировал ли папа врачей в поисках ответов на вопросы, – в общем, услышать хоть что-нибудь помимо того, что приходил Джек, отец моего мальчика, чтобы убедиться в том, что мне пришел конец. Знаю, меня ждало кое-что поважнее – выбор Рая; да, я полностью осознавала, что нахожусь одновременно в двух измерениях. Честное слово, я не собиралась пренебрегать смертью: просто инъекции морфина от Марти помогали мне принять две разные реальности. Тем не менее я вздрогнула при мысли о своих близких и Рае, который мне предстоит исследовать. Вместо этого я решила потратить последние силы на то, чтобы сконцентрировать внимание на человеке передо мной.

– Ты одинок, Марти?

– Пресвятые угодники, прелесть, неужели я тебе нравлюсь? Точно! Значит, мы с тобой подружимся? Я сразу понял, что ты мне понравишься, когда они привезли тебя.

Я лениво закатила глаза, пытаясь заставить его ответить на мой вопрос.

– Дорогуша, знаешь что? Мне совсем не грустно, нет. Я видел прекрасного мальчугана, который скучает по маме, а еще видел его красавчика папу. Ммммм, да, просто красавчика. А потом мне посчастливилось поговорить с тобой. Так что все очень даже хорошо, понимаешь? – Он сглотнул слюну, наверное, чтобы самому поверить в свои слова. А затем более радостно, но таинственно продолжил: – Ты помнишь мою леди, леди в коме, которая умерла пару ночей назад? Я говорил тебе о ней вчера, да? У меня есть ее вещи. За ними никто не пришел. Ты только никому не говори. Наверное, мне следовало их вернуть. Как бы то ни было, это уже неважно. Это и не секрет вовсе. Нет-нет. Оставим секреты на потом.

Марти опустил плечи, словно отчаявшись. Я попыталась подбодрить его взглядом. Спустя какое-то время, видимо обдумав что-то, он снова вздрогнул.

– Значит, так, прелесть. У меня есть дневник леди в коме. Хочешь, я прочту тебе страничку?

Мне захотелось кивнуть и выкрикнуть «да», но сил хватило лишь на медленное и слабое «угу». Марти вероломно улыбнулся, так обычно улыбаются лучшие друзья, проделывая грязные делишки. Он украдкой выглянул в коридор, чтобы убедиться, что мы одни. Мне же казалось, что мы всегда были и будем одни, что весь мир – это глубокая, темная полночь. Холодного света флуоресцентных ламп в коридоре едва хватало, чтобы осветить мою тусклую комнату.

Марти придвинул стул к моей койке и достал из сумки у своих ног потрепанную кожаную книжку. Открыв первую страницу, он начал читать:

Дневник Силии Джонс. 16 марта 1973 года. В этот день я родила своего сыночка. Я наблюдала за монахинями в монастыре из-за деревьев; как же они вопили, найдя моего младенца в корзине рядом с кустами! Одна даже уронила записку. Вторая поспешила достать его, бросившись к корзине на той стороне лужайки. Я всегда буду помнить ее черную рясу и перекошенное лицо, когда она прочла мою записку – эти разрушительные, ужасные слова, привязанные к булыжнику. Кто-то назвал бы это жестоким вымогательством, но я просто сбежала. До чего же были шокированы монашки, даже не столько ребенком, сколько моей запиской, где я указала имя отца ребенка, его всем известное имя, – по крайней мере в «этих краях». Убедившись, что мой ребенок в безопасности, я сбежала, проскользнув мимо священника у выхода, который уткнулся взглядом в свои сложенные ладони.

На этом моменте в моих глазах начало темнеть, а сердце застучало слишком громко. Может быть, из-за истории Марти, а может, из-за упоминания священника – это напомнило мне о том, что предстоит важный выбор. Мониторы завизжали, а Марти вскрикнул:

– Погоди, милая. Погоди!

Один лишь Бог знает, какие чудеса медицины меня ждали. Я отключилась.

Марти пропал, а на зеленое кресло из искусственной кожи в углу моей палаты снизошел приглушенный белый свет. У подножия кресла стояла вторая ваза с фиолетовой сиренью. А в кресле сидел Ной.

– Вивьен, – позвал он.

Я обнаружила, что, когда Ной в комнате, мне намного легче говорить.

– Ной, – сказала я, словно все происходящее – это абсолютно нормально и ничуть не странно. Непонятно почему, но его присутствие в моей палате вмиг стало приемлемым и предельно ясным. Быть может, загадка была решена ранее, спрятана в моей душе, и только смерть могла обнажить эту мирную, истинную правду.

– Ты уже думала о Рае, который хотела бы посетить? Или, точнее сказать, о примере Рая?

– Да.

Я не ожидала от себя такого ответа. Кажется, я сделала выбор, когда Марти сказал «священник»; я тут же подумала о Марти и Ное, ведь именно они отвечают за благополучие моего тела и души.

– Это должен быть кто-то, кто преподнес мне урок, но только не мои родители и не сын, верно?

– Да, все верно.

Его глаза с поволокой так и манили к себе, мне захотелось обнять его и говорить до бесконечности – делиться наблюдениями, мыслями, неважно какими.

– Что ж, ладно. – Я помолчала: я решила, чей Рай хочу посетить. – Ной, когда я только поступила в колледж, то жила с подругой и ее семьей в Куинсе. Мне было одиноко и грустно. Знаешь, тогда там была моя мама и ее… И конечно же, то, что случилось с тобой. Так или иначе, я была несчастна, поэтому полностью посвятила себя учебе. Мы с подругой жили на чердаке. Ее родители и братья заняли спальни на втором этаже.

– Я помню.

– Ты помнишь?

– Я писал тебе после аварии. Я помню все наши письма. И, Вивьен, прежде чем ты начнешь, нам нужно поговорить… Невозможно описать, насколько мне жаль…

Он приподнялся, чтобы подойти к моей кровати и заключить меня в словесные и физические объятия.

И даже несмотря на предсмертное состояние, я сжимала пальцами одеяло, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Но ничто не могло облегчить эту душевную боль. Когда между тесно связанными людьми появляется что-то лишнее, даже самая маленькая песчинка, эта самая песчинка может все испортить.

– Почему, Ной, почему ты бросил меня?

В ожидании ответа я резко дернула головой в сторону коридора. А сделав это, вдруг осознала, что меня больше не сдерживают ни корсет, ни гипс. Изучая свои больше не сломанные руки, я поняла, что с трудом контролирую собственные конечности.

– Не обращай внимания, нет. Ничего не говори. Забудь. Я не могу думать об этом сейчас.

– Ох, Вивьен, я…

– Нет, нет, не сейчас. Прошу.

– Ладно, хорошо. Мы не обязаны… Пожалуйста… Закончи свою историю.

Он вернулся в кресло, помахав рукой в знак того, что готов смириться с повышенным уровнем эмоционального напряжения в комнате.

– Да. Хорошо. Значит, так. Ну, начну с того, что мою подругу звали Дилия, но все называли ее Даймонд. Она была вылитая Рапунцель: длинные белокурые волосы и кроличий нос. Она обожала шить свадебные фаты из остатков кружева, выпрошенных у торговцев тканью на Манхэттене. Она посыпала свои творения кристальной пыльцой и оптом продавала их в семейные свадебные магазины по всему Лонг-Айленду. Младший брат, Лаклан, постоянно ругал ее за то, что она дробила настоящие украшения ради своей пыльцы, отсюда и прозвище – Даймонд. Мне тогда было девятнадцать лет, как и тебе. Лаклану было десять.

Ной пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле, и подмигнул мне в знак того, чтобы я продолжала рассказ. И хотя тридцать секунд назад я хотела обнять его, теперь мне хотелось покрыть его тело поцелуями. Я подмигнула в ответ, продолжая свою историю.

* * *

Однажды мама Даймонд попросила меня присмотреть за Лакланом. Было лето, но я тогда посещала летние курсы и переживала из-за задания по психологии эстетики, которое должна была сдать. Даймонд ушла по делам, связанным с фатами, поэтому они оставили меня с Лакланом. Я решила, что посажу его смотреть телевизор. Он был послушным ребенком.

Спустя примерно полчаса в кухню, где я сидела в окружении книг и бумаг, тихонько вошел этот малыш. Он напомнил мне херувима – эта копна белокурых кудряшек, торчащих, словно ершик.

– Я хочу показать тебе кое-что, – объявил он.

– Лаклан, погоди, дружок, мне нужно закончить задание. Пойди посмотри кино, – сказала я.

Я тогда не мылась несколько дней. На голове было жалкое подобие хвостика с неровным пробором и «петухами».

– Ты должна отвезти меня кое-куда. Ты должна увидеть это место. Тебе нужно выйти из этого дома, – сказал он.

Я тогда подумала: «Ты ведь совсем маленький мальчик. Почему я должна делать что-то из того, что ты говоришь?» Но вот в чем дело. Он в свои десять лет говорил, словно белобородый профессор, который учит жизни глупых учеников, – спокойный, всезнающий хранитель неоспоримой правды. Дамблдор в джинсах и детских эйр-джорданах[2]. Я не смогла выдержать его настойчивый взгляд – именно в тот момент мне казалось, что он старше меня. Я согласилась.

Лаклан молча запрыгнул в мой ржавый коричневый допотопный «форд» и самостоятельно пристегнулся.

– Отправляйся на Юг по главному шоссе, а у 33-го выезда поверни. Когда доберемся, скажу, что делать дальше, – сказал он.

И улыбнулся, так по-детски, с закрытым ртом, взглянул на свои болтающиеся в воздухе ноги и впялился в пассажирское окно. В отражении его глаза танцевали, прыгали по сторонам, изучая мир вокруг, а голова оставалась неподвижной. Всю дорогу он ехал молча, лишь дал мне следующее указание в конце 33-го выезда.

Мы подъехали к высоченным сводчатым воротам. «Филдкрестский ботанический сад», – гласил металлический курсив на кирпичной стене.

– Зачем мы приехали в сад, Лаклан? – спросила я.

– Сегодня ты должна побывать здесь, – сказал он.

– Я должна побывать здесь?

– Да.

– Когда ты здесь был? Вы с семьей здесь бывали?

– Нет. Я никогда здесь не был.

Тогда-то у меня и пробежали мурашки по коже.

– В смысле? Откуда же ты знаешь об этом месте?

– Мы как-то проезжали его. Где-то пару лет назад. Я подумал, что тебе нужно его увидеть.

– Зачем?

– Я не знаю. Я просто думаю, что это тебе необходимо. Ты злишься?

– Злюсь? С чего бы мне злиться? Ты сбил меня с толку, но я не злюсь.

– Может, тебе стоит погулять.

Этому малышу было десять лет. Десять. Не стоит забывать об этом.

Так вот, мы заехали внутрь, заплатили за билеты и припарковались у тротуара. Я привыкла к серой ловушке Куинса. В Куинсе все серое. Серые камни, серый кирпич, серый бетон, спасают лишь цветные мусорные баки, билборды и дорожные знаки. В любом случае серая серость. Если бы человек создавал Ад, он вдохновлялся бы закоулками Куинса. И вот я оказалась в этом оазисе на окраине Лонг-Айленда. Ухоженные клумбы красного, синего и желтого цвета так и бросаются в глаза. Жимолость с колибри. Гольф-поле, гладкие газоны. Подстриженные деревья и фигурные кустарники. Бабочки, пчелы и, наверное, невидимые феи, что прячутся в салатовых листьях. И тишина. В ловушке Куинса, автобусных гудков и сирен, воющих двадцать четыре на семь, в этой бесконечности городских звуков – защемленный, пульсирующий нерв на позвоночнике Манхэттена. Но здесь, в этой ботанической нирване, можно услышать жужжание пчелы, увидеть облако, словно подушка, пролетающее прямо над головой.

Я выбрала место между кустом форзиций и самшитовым деревом и, опершись на локти, прилегла на траву в своем кардигане.

Уютно устроившись в зелени, я растворилась в голубом небе. Лаклан бродил неподалеку, чиркая что-то в блокноте карандашом без ластика, который сунул в свой рюкзак. Спустя какое-то время он бухнулся рядом со мной, приняв позу йога.

– Как тебе? – спросил он.

– Здесь спокойно, – сказала я.

– Это хорошо?

– Да, Лаклан, это хорошо.

На палец моей ноги присела желтая бабочка. Мы наблюдали, как разворачиваются и складываются ее крылья, как она порхает к волнистым петуньям. Когда бабочка улетела, каждый из нас задумался о своем, витая в облаках минут эдак сорок пять. Вам знакомо покалывание, когда совсем ни о чем не думаешь, эти редкие моменты, когда ничего не планируешь, ничего не помнишь и ни о чем не переживаешь, и мозг становится таким легким, невесомым… это такое чувство, что ж, приятное? Свободное.

Во всяком случае. Нам нужно было уезжать.

На самом деле мне совершенно не хотелось покидать это замечательное место, ведь дома меня ждало проклятое задание по психологии эстетики – или это вообще была философия? И есть ли место науке среди всей этой красоты? Есть ли у природы свой собственный психологический показатель?

* * *

Закончив историю о Лаклане, я снова сосредоточилась на Ное.

– Ной, как часто люди вытаскивают тебя из разрушающей рутины, окружая тебя тишиной и красотой? Кто это делает? Не все. Не могу избавиться от этой мысли. Я часто думаю о том дне с Лакланом. Хорошо, что я его послушалась. Он посадил в мой разум бесценное семя. Желтая бабочка, что села на мою ногу, стала самым важным, что случилось со мной за целый день, – единственным стóящим достижением. Конечно, я получила пятерку по психологии или философии этики, или что там было. Конечно, я не прекратила учиться. Но я обрела знание, что нужно жить настоящим, что стало для меня новостью, учитывая мой возраст. Я не говорю, что научилась – или была близка к этому – жить настоящим, но, по крайней мере, теперь я к этому стремилась. После этого дня с Лакланом я словно взобралась на Эверест: моя реакция на твою смерть, трудности с Джеком, внебрачная беременность… Моя жизнь совсем не похожа на размеренное существование монахов, но с годами я стала все чаще приходить в ботанические сады, когда это необходимо, в одиночестве. Природа – это мой храм. Лаклан стал священником. Я хочу увидеть его Рай.