Читать книгу Путешествуя с признаками. Вдохновляющая история любви и поиска себя - Шэннон Леони Фаулер - Страница 7

Я решила, что хочу стать морским биологом, когда мне было восемь. Это случилось в июле 1982 года, когда я впервые отправилась в Сан-Диего, чтобы провести лето у бабушки и дедушки. Я, уроженка маленького северно-калифорнийского городка, находившегося в глубине материка, чувствовала себя отчаянной и отважной, когда одна – сама! – садилась в самолет. У моего младшего братца ни за что не хватило бы на это смелости!

Самолет сделал крутой вираж над облаками, над океаном – зеленым простором, разбавленным белым барашками. Я прижалась носом к иллюминатору – отражение моих собственных зеленых глаз потерялось во всей этой нежной краске – и мгновенно позабыла о прежней мечте стать канатоходцем.

Дедушка Боб был геофизиком-океанографом в исследовательском институте Скриппса, он рассказывал мне о сизигийных приливах[4] и о том, как распознавать сильные обратные течения. Бабушка Джой заплывала далеко за волнорезы, а потом каталась без доски на волнах, которые несли ее обратно к берегу. Каждое лето мы неделю за неделей проводили вместе, исследуя приливные заводи, волоча ноги по песку, чтобы избежать прикосновения морских ос, и наблюдая миграцию серых китов в телескоп дедушки Боба.

Во время Второй мировой войны мой дедушка рисовал непромокаемые карты океанских течений в надежде, что пилоты, сбитые над Тихим океаном, смогут воспользоваться ими и добраться до территорий союзников. Помню, как я становилась на коленки в кресле, чтобы дотянуться до дедушкиного стола. Мой палец был самолетом, парившим в воздухе над океаном, прежде чем спикировать с небес в огненном крушении… сюда. А потом я прослеживала свой путь по извилистым голубым линиям карты, чтобы выяснить, где окажусь. Затянет ли меня в спиралевидный водоворот посреди моря – или выбросит на берег какого-нибудь дружественного государства? Мне было трудно догадаться, какие страны на нашей стороне. Суша на картах была обозначена безликими оранжевыми кляксами, а все самое важное находилось в океане.

В течение десяти лет я самостоятельно летала в Сан-Диего. Окончив среднюю школу, я снова вернулась туда, чтобы изучать биологию в Калифорнийском университете. Каждое воскресенье бабушка и дедушка встречались со мной, чтобы вместе полакомиться вафлями с пеканом и бананом в «Кофейне Гарри» в Ла-Холье. Я училась кататься на доске и плавать с аквалангом и одновременно работала волонтером в аквариуме института Скриппса; мне нравилось направлять пухлые пальчики младших школьников, когда они ухаживали за кожистыми морскими звездами и шипастыми фиолетовыми морскими ежами.

На третий год обучения я изучала морскую биологию в Сиднее, и провела две блаженные недели, ныряя и считая рыбок-клоунов на коралловых рифах у острова Херон.

Перед выпуском я занималась исследованием поведения гигантского тихоокеанского осьминога и брачных игр манящих крабов. Могла часами наблюдать, как крабы-самцы размером с большой палец машут белесыми клешнями-переростками в надежде заманить самочек в свои песчаные норы. Но крохотные самочки были привередами и преодолевали громадные расстояния (до пятидесяти футов!), прежде чем выбрать себе наконец партнера.

Получив диплом, я захотела продолжить исследование океанов и земель, которые впервые увидела на дедушкиных картах. Мои друзья осели в Калифорнии, а я преподавала плавание с аквалангом в Панаме и Ирландии, учила морской экологии подростков на Багамах и в Эквадоре. Мне приходилось работать биологом на судах, исследующих акваторию Галапагос и Карибского бассейна. А в перерывах я путешествовала: учила испанский в Коста-Рике, ходила по Тропе Инков к Мачу-Пикчу в Перу, ела лимонных муравьев на Амазонке, гуляла среди обезьян-носачей на Борнео, каталась на сноуборде в Шамони. Но ни разу не удалялась от морских берегов надолго. Море неизменно звало меня обратно. Мне не дано было знать, что́ оно однажды отберет у меня.

* * *

– Он веселый. И очень забавный. И красивый. Когда я впервые его увидела, еще подумала: «Надо же, какие симпатичные у Марти друзья».

Это был мой первый вечер в непритязательном хостеле «Альберг Палау» в Барселоне, и мне начинало казаться, что меня к чему-то готовят. Я слышала, как чуть раньше Луиза говорила кому-то по телефону: «У меня тут в хостеле такой талантище!» Но я никак не могла взять в толк, что это могло означать.

Луиза была медсестрой из Мельбурна, которая тоже путешествовала с рюкзаком по Европе. Она пригласила меня в бар вместе с каким-то парнем по имени Шон – он остановился в другом хостеле и был другом ее бывшего бойфренда Марти. Но после ночного поезда из Ниццы я была без сил. Мои контактные линзы стали клейкими. И я сказала ей: может быть…

А потом по лестнице скачками поднялся Шон. Его длинное худое тело казалось недостаточно надежным, чтобы удерживать в себе энергию и энтузиазм. Очки в проволочной оправе съезжали с длинноватого носа с горбинкой. Но он определенно был красив – как и было обещано.

И мы отправились в поход по барам вдоль Рамблы. Мы с Шоном флиртовали над бутылками «Эстрелла Дамм». Заодно он флиртовал с парой блондинистых швейцарок, которых привел с собой из хостела, и с новозеландской цыпочкой, глаза которой были обведены голубыми тенями. Но его явно раздражало, когда я, в свою очередь, принялась флиртовать с бартендером-ирландцем. Шон то и дело натягивал капюшон моей куртки мне на голову. И мы ввязались в обычные дебаты, сравнивая Мельбурн и Сидней. В Мельбурне я была всего пару раз, и он не произвел на меня впечатления, зато мне очень понравилось жить в Сиднее, когда я училась на третьем курсе.

Шон был непреклонен и отважен:

– Я заставлю тебя полюбить Мельбурн больше Сиднея, как только мне представится шанс показать тебе его, – сказал он, чем немало меня насмешил.

На следующее утро мы с Луизой перебрались в хостел Шона возле Пласа-де-Каталунья. Владелица хостела Энджи была девушкой жилистой и наделенной прямо-таки маниакальной энергией. Ее заведение было дешевле и чище, без всякого комендантского часа в полночь и дневного локаута. Энджи и Шон так и плясали по хостелу вместе; Шон – одетый в термолосины с пурпурными полосками и шарфик футбольного клуба «Барселона», который он только что прикупил.

В тот вечер Шону не терпелось совершить еще один вояж по городу, но Луиза хотела сесть за дневник и надписать почтовые открытки знакомым.

– Ты же пойдешь со мной выпить, правда? – спросил он меня.

Мы пробрались по людным улочкам к набережной и барам у воды. Поеживаясь от холода, от зимнего океанского ветра, я вытащила из кармана куртки тюбик с бальзамом для губ.

– Можно и мне немножко вот этого вот? – спросил Шон.

Это был настолько банальный подкат, что я даже ничего не поняла. Не поднимая глаз, протянула ему тюбик. А он, вместо того чтобы взять его, наклонился и поцеловал меня.

После этого первого поцелуя я влюбилась в Шона быстро – и по уши. Это было в конце января 1999 года. Мне было двадцать четыре, ему – двадцать два. У него был этакий тягучий «рабочий» австралийский акцент, честные голубые глаза, уголки которых собирались морщинками при улыбке, и все его тело складывалось пополам, когда он хохотал. Вместе с Луизой и Сашей, студентом-юристом из Сиднея, мы поехали вначале в Гранаду, а потом, на пароме, дальше – в Марокко. Но Саша расстался с нами в Эс-Сувейре, чтобы вернуться к занятиям, а Луиза к тому времени, как мы направились обратно в Лагос, решила, что трое – это слишком много.

Мы с Шоном еще несколько месяцев продолжали путешествовать вдвоем, зигзагом по Европе, ведя путевой дневник. Из Португалии в Австрию, потом в Словению. Из Любляны я хотела короткой дорогой отправиться в Италию, но Шон там уже побывал, и ему интереснее были Нидерланды – в шестнадцати часах пути.

Дождливым днем мы стояли на вокзале словенской железной дороги с собранными рюкзаками, но все никак не могли договориться, куда держать путь дальше.

– Голландские яблочные блинчики, кофейни, чипсы с майонезом поздним вечером, – не сдавался Шон.

– Паста и пицца. Ла дольче вита. Прямо здесь, – указывала я куда-то, где, по моему убеждению, должна была быть Италия. – Я практически ощущаю ее вкус.

– Пасту с пиццей можно добыть где угодно. Давай же, соглашайся, я угощу тебя «Хайникеном»!

– А что, если нам положиться на удачу и предоставить решать расписанию? Пусть за нас выбирает Любляна!

– Договорились, – ухмыльнулся Шон и сцапал меня за руку, поглаживая большим пальцем внутреннюю сторону запястья.

Мы вместе вышли на платформу и подняли глаза к табло, на котором черные и белые названия отправляющихся поездов крутились, медленно складываясь, буква за буквой. Третья – С, вторая – М, пятая – А, последняя – М… Ближайший поезд через час уходил в Амстердам.

В июне мне надо было возвращаться к работе – учить дайвингу на Карибах, а потом начинать подготовку к защите докторской степени в Калифорнийском университете в Санта-Крузе. У Шона была рабочая виза в Ирландию. В Праге мы сели на поезд, который должен был в Нюрнберге разделиться, но первую часть пути мы могли проделать вместе.

Ночью Шон встал, чтобы пойти в туалет. Я снова уплыла в сон, не сознавая, что купе заперли и Шон остался снаружи. И проснулась одна в Нюрнберге в половине четвертого утра.

С колотящимся сердцем я ринулась к двери вагона. Высунулась наружу, во тьму, ища Шона. Посмотрела влево, вправо, оглянулась назад, в тамбур. Меня так и подмывало спрыгнуть, моя ступня уже зависла в воздухе, хоть я и почувствовала, что поезд уже пошевеливается и поскрипывает, готовясь к отправлению.

Шон нашел меня как раз в тот момент, когда состав трогался с места. Он бегал взад-вперед по платформе, выглядывая меня. Тяжело дыша, отжал закрывающиеся двери для торопливого поцелуя.

– Я люблю тебя!

Прозвучал свисток кондуктора, и двери захлопнулись. Мы выкрикивали друг другу слова прощания, прижимая ладони к запотевшему стеклу. Шон бежал рысцой по платформе – точно в сцене из старомодного романтического кино.

Я звонила Шону из ржавеющих телефонных будок на островах Синт-Эстатиус и Саба, мы писали друг другу письма, посылали открытки. Мы заговаривали о том, чтобы пожениться, – пока время и расстояние не развели нас, и в конце августа, после семи месяцев вместе, мы расстались.

Но меньше чем через два года снова сошлись, как только сумели сделать разделявшее нас расстояние чуть короче. Шон вернулся домой, в Мельбурн, а я для своей диссертации выбрала тему «Развитие умения нырять у исчезающего вида – австралийских морских львов». Я чувствовала себя счастливицей – поскольку мне достался такой интересный исследовательский проект; счастливицей – поскольку мне удалось (едва-едва) наскрести денег на его финансирование; счастливицей – поскольку теперь получила возможность видеться с Шоном.

В июне 2001 года я перебралась из Санта-Круза на остров Кенгуру, где могла через каждые несколько уикендов наезжать в Мельбурн, а все остальное время проводить в уединенной колонии морских львов на суровом Южном побережье.

В Мельбурн я прилетела с абсурдно большим багажом: толстые черные парусиновые мешки для отлова детенышей, весы-безмены и рулетки, карандаши и желтые непромокаемые полевые блокноты. Я перекладывала из руки в руку неподъемные сумки и боролась с синдромом смены часовых поясов, когда завернула за угол аэропорта и увидела Шона; он ждал меня, одетый в костюм и улыбающийся. «Здрассте, Мисс!» В тот вечер он повел меня ужинать в «Блю Трейн», бар под звездами и с видом на город и реку Ярра. Мы ели, пили, смеялись и разговаривали о своих приключениях в Европе. Когда мы добрались до его квартиры, Шон, возможно, планировал поспать на диване. Но я сказала ему, что в этом нет необходимости.

«Когда движешься, как медуза, ритм ничего не значит, – ты движешься вместе с потоком, ты не останавливаешься».

Из автомобильного стерео с трудом пробивались звуки Brushfire Fairytales Джека Джонсона. Магнитола была такая древняя, что в ней была кассетная дека, и мне пришлось переписать на кассеты кучу компакт-дисков. Мой исследовательский бюджет был скуден, и Шон помог мне добыть подержанный «мицубиси-магну» 1987 года у друга его старшего брата, жившего в Мельбурне. Днем раньше я выехала из квартиры Шона, одна, загрузив на заднее сиденье и в багажник свое снаряжение и сумки; ночь я провела в Бордертауне, едва въехав в Южную Австралию. Затем я продолжила путь к мысу Джервис, прежде чем сесть на паром, который отвез меня через влажный ветреный пролив Бэкстейрс-Пэсседж на остров Кенгуру.

Поскольку на острове не было ни уличных фонарей, ни машин, ни домов в пределах видимости, зимняя тьма обволокла меня со всех сторон. Густые рощи эвкалиптовых деревьев выгибались арками над Хог-Бэй-роуд, их длинные тонкие стволы отсвечивали серебристо-голубым в лучах моих фар.

Я никогда не была на острове Кенгуру и не представляла, чего от него ожидать. Но мне очень нравилось открывать новые для себя новые уголки, нравилось собственное общество, и собственная «бездомность» не вызывала у меня дискомфорта. Когда мне было четырнадцать, родители повезли нас на летние каникулы в Соединенное Королевство, – я тогда впервые выехала за пределы Калифорнии. После этого я ездила на каникулы еще в Канаду и Мексику. Но папа и оба моих дяди учились за границей, они и подбили меня провести третий курс обучения в Сиднее. Вот тогда-то мною всерьез овладела жажда странствий. С тех пор я всегда старалась путешествовать как можно больше.

Я вела машину в полузабытьи – грезила наяву о Шоне и морских львах, – и одновременно пыталась определить, в каком именно месте острова нахожусь. И тут прямо перед машиной выпрыгнула из темноты огромная тень. Я почувствовала мягкий удар так же отчетливо, как услышала. Звук и ощущение – куда более тошнотворные, чем я могла бы себе представить. А потом машину тряхнуло, когда колеса переехали тело.

– О боже мой! – Я ударила по тормозам и свернула влево, глядя на темный неподвижный бугор, отражавшийся в зеркале заднего вида. – О боже мой!..

Ни секунды не раздумывая, я схватила свой новенький сотовый и позвонила Шону.

– Уже соскучилась по мне? – он взял трубку после первого же гудка.

– О черт, я только что сбила кенгуру!

– Вот дерьмо! С тобой все в порядке?

– Да-да, я-то в порядке. Но кенгуру – нет.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? А как машина? Ветровое стекло не разбито? Эти серые способны нанести серьезные повреждения, Мисс. Ты точно в порядке?

– Ага, все хорошо. Думаю, и с машиной тоже все нормально. Но кенгуру… – Я заплакала. Руки у меня тряслись. О черт! Я – биолог, ратующий за сохранение природы, приперлась сюда, чтобы спасать один из исчезающих видов, – и убила национальный символ, не проведя на острове и двадцати минут!

Резкий переход свершился в одно мгновение: буквально только что я упивалась одиночеством – и вот уже отчаянно жалела, что Шона нет рядом со мной. Легко быть одной, когда все хорошо, но намного тяжелее, когда случается что-то плохое, особенно вдали от дома. Мы только-только снова сошлись, а я уже не могла представить, что у меня не будет Шона.

Мы называли два эпизода наших отношений «главой первой» и «главой второй». И в тот и в другой раз было легко и комфортно, но от «главы второй» ощущение было более устоявшимся и защищенным. Мы оба немного повзрослели, оба работали, снимали квартиры и оплачивали счета. Будущее – в том числе наше совместное будущее – ощущалось вполне реальным. У Шона было столько идей, столько планов! Прежде, когда он говорил о каком-нибудь отпуске, в который мы поедем через несколько лет, я могла лишь смеяться. Теперь же все эти совместные поездки и приключения, казалось, ждали нас уже за следующим поворотом.

Моя полевая работа на острове Кенгуру поначалу производила устрашающее впечатление. Я прежде не то что не ловила – никогда не видела австралийских морских львов, а мой консультант был в Южной Калифорнии, в Санта-Крузе, на другой стороне земного шара. Не легче было и от того, что я оказалась единственной незамужней женщиной, жившей в Вивонн-Бэй, деревушке с населением в 42 человека (в основном одинокие мужчины в возрасте за сорок, зарабатывавшие на жизнь стрижкой овец), с универсальным магазинчиком и бензозаправкой. Я жила одна в крохотной, на одну комнатушку, халупе из гофрированного кровельного железа, в которой, как правило, проводила вечера, составляя очередную серию заявлений на гранты и письменно выпрашивая деньги у всех организаций, какие только могла придумать. И хотя я общалась с рейнджерами в парке-заповеднике Сил-Бэй, я скучала по Шону – по утешению, которое приносил его смех, по его уверенности во мне, по его рукам, которые умели заставить меня позабыть обо всем на свете. Оттого, что прием сотовой связи на этом маленьком острове в 2001 году был никудышный, становилось еще труднее. Но дни принадлежали только мне, и я постепенно влилась в комфортную рутину. Каждое утро я ездила из Вивонна к Сил-Бэй, чтобы отметиться у рейнджеров, а потом в одиночестве бродила туда-сюда по пляжам, выискивая шоколадно-коричневых новорожденных детенышей (и уворачиваясь от их лоснящихся, весящих по две сотни фунтов матерей). Я карабкалась по утесам, продиралась сквозь кустарник, дышала солью Южного океана и временами устраиваясь подремать среди морских львов.

К сожалению, Шон возненавидел свою работу в отделе маркетинга компании «Кэдбери-Швеппс», которую называл «искусством продажи пузырьков». Страстно желая перемен, он согласился на условия краткосрочного преподавательского контракта, предложенного ему Коммунистической партией Китая.

Этот контракт должен был продлиться всего пять месяцев. Уже наступил 2002 год, и Китай был слишком волнующей страной, чтобы отказываться. Страна, разрывавшаяся между коммунизмом и капитализмом, все еще верная доктрине, но соблазненная западным миром, – и практически неразвитая инфраструктура для зарубежных гостей. Кроме того, мы были молоды и до тошноты влюблены. Он дразнил меня за то, что я однажды сказала, что единственные вещи на свете, которые меня «наполняют», – это он и океан. «Не хотите ли немного черного хлебушка ко всей этой патоке, Мисс?» Но он также рассказывал мне, какое волнение охватывало его в Чанше, когда он ждал моего звонка. Поскольку стационарного телефона на острове Кенгуру не было, я могла звонить, только когда возвращалась на материк. Тогда Шон бегом бежал в свою квартиру из Института финансов и менеджмента и усаживался ждать у телефона. Когда мне удавалось пробиться, статические помехи соединения трещали в трубке, и я спрашивала, как он там. Он всегда испускал долгий вздох и отвечал: «Теперь лучше».

В июле, перед окончанием срока его контракта, я прилетела в Чаншу, чтобы встретиться с ним. Я побывала у него на работе, познакомилась с его начальством и студентами и присутствовала на вручении дипломов. А потом мы отправились путешествовать. Вначале по Китаю, где заключили помолвку, а потом в Таиланд. Теперь мне было 28 лет, ему – 25. В октябре мы собирались съехаться и жить вместе в Мельбурне. Я продолжала бы ездить на остров Кенгуру, чтобы завершить свои полевые исследования, но сумела убедить своего консультанта, что смогу закончить всю лабораторную работу с помощью знакомого в Мельбурнском университете.

Мы с Шоном обсуждали свои планы во время долгих летних переездов на поезде по Китаю и сидя на веранде нашего коттеджа с видом на пляж Хадрин в Таиланде. Мы говорили о том, как найдем работу и купим дом, как поженимся и как назовем детей: Джеком – в честь его деда, а вот об имени для дочери договориться оказалось труднее (Джессика? Салли? Лара?). Мы говорили даже о том, чем займемся, когда выйдем на пенсию, – как будем продолжать путешествовать за рулем «каравана» по Австралии, как будем баловать своих внуков.

Однако чаще всего мы возвращались к повседневным мелочам, типа того, в какие бары и рестораны будем ходить в Мельбурне – «Черри», «Коммершл», «Блю Трейн», – и какие вкусности будет готовить для меня Шон. Я уже была горячей поклонницей большинства его фирменных блюд – куриного сатая, спагетти карбонара, лапши хоккиен со свининой и тягуче-липкой лазаньи, с соусами бешамель и болоньезе, ветчиной, моццареллой и рикоттой. Но ему не терпелось побаловать меня одним из своих любимых кушаний, тем, которым ему пока не представилось шанса меня угостить, – пастой с курицей и вялеными на солнце томатами.

В отличие от Шона, я была не вполне убеждена, что хочу поселиться именно в Мельбурне. К своим 28 годам я успела пожить в семи разных странах на четырех разных континентах – и до сих пор не определилась с вопросом: где он, мой дом, в каком месте земного шара? Но мне было легко представить себе нашу совместную жизнь. Моим домом был Шон.