Читать книгу Так далеко - Сильвия Дэй - Страница 4

1 мая 1999 года

Большинство людей верят, что узнали бы Смерть, вездесущую старуху в черном балахоне и с косой в руках. Но она никогда не скрывала своих чар таким образом. Ее саваном был водопад блестящих угольно-черных волос. Она выставляла свое тело напоказ, а кроваво-красная улыбка была ее клинком. Мне это известно, потому что она была моей матерью.

Я подготовилась к ее приезду, уделив особое внимание своей внешности, как она меня и учила. Быстрым, отработанным движением кисти я нарисовала стрелки на верхнем веке, создав эффект кошачьего глаза. Все это я уже проделала утром перед тем, как отправиться в школу, но вернувшись домой, тщательно вымыла лицо и начала все сначала. Мой макияж (броня, как любила называть его моя мать) должен быть свежим и безупречным.

Затем я занялась квартирой. Поспешно распахнула оконные рамы. Она любила свежий воздух. Я же предпочитала оставлять окна закрытыми, когда была одна. Без несмолкаемого шума бруклинского транспорта внизу я чувствовала себя в большей безопасности. При опущенных рамах звуки города казались приглушенным гулом, похожим на пульсацию крови в утробе матери. Мы больше не жили вместе, но она присматривала за мной и обеспечивала деньгами, а квартира-студия, в которой я жила, казалась мне самым безопасным местом на свете. Я часто вспоминала маму в этом пространстве настолько отчетливо, как будто она всегда была со мной.

Из проигрывателя рядом с телевизором лились слова песни Creedence Clearwater Revival о том, как они выглядывали через заднюю дверь. Маме нравилась музыка из другой эпохи, а современную она считала бессодержательной. Если не считать Принса, который, по ее мнению, был исключительно талантливым музыкантом, она не испытывала восторг от современных исполнителей. В воздухе витал аромат ванили и цветущей вишни благодаря свече, которая горела на журнальном столике, покрытом шалью. Мама любила, чтобы в помещениях пахло хорошо, а точнее, женственно. Мускус и сандаловое дерево казались ей слишком мужскими ароматами.

Она ненавидела мужчин. Не знаю почему. Да я никогда и не спрашивала, потому что наши встречи были редкими и недолгими, и я не хотела омрачать их неприятными разговорами. Однако я часто задавалась этим вопросом. Особенно потому, что мужчины ее любили и были готовы ради нее на все. Обанкротиться, разрушить свои семьи и погубить жизни. Она часто говорила мне, что они по сути своей слабаки, пригодные только для получения денег и оплодотворения.

Но рядом с ней всегда был мужчина, хоть он и не задерживался надолго. Каждый раз, когда я ее видела, у нее появлялся новый ухажер. Дерек. Рейналдо. Пьер. Джереми. Томас. Хан. И так много других имен, которые я уже забыла. Я не заостряла на них внимание, когда она рассказывала. Гораздо интереснее было наблюдать, насколько оживленной или нет она была, описывая их.

Закончив с макияжем, я осмотрела себя критическим взглядом. Были ли мои волосы идеально прямыми без единого завитка, без спутанных прядей? Аккуратно ли нанесена помада?

«Ты такая красивая девушка, – сказала мне учитель физики годом ранее, когда я училась в десятом классе. – Тебе вообще не нужно краситься».

Я рассказала об этом маме, когда она спросила, как дела в школе. Ее улыбка была напряженной. «Думаю, мне нужно поговорить с мисс Бустаманте», – сказала тогда она.

Я поняла в тот же день, что встреча состоялась, хотя никто не упоминал о ней ни до, ни после. Я поняла это, потому что мисс Бустаманте больше не приглашала меня позаниматься с ней после уроков, чего я ждала с нетерпением. Наши занятия избавляли меня от необходимости проводить лишний час или два дома в одиночестве. И теперь, когда она смотрела на меня, в ее глазах был страх.

«Ты расстроена, – заметила мама, когда навестила меня в следующий раз. – Тебе не хватает ее внимания, хотя это внимание могло бы смягчить тебя и заставить соответствовать ее представлению о том, какой ты должна быть. Арасели, мы не такие слабые. Мы знаем, кем являемся, и никто не сможет нас изменить. Избавляйся от любого, кто попытается это делать».

Она была единственным человеком, который когда-либо называл меня Арасели, именем, которое выбрала для меня. Она никогда никому не говорила о нем и научила этому меня. Я воспринимала это как забавную игру. Если мне нравилось имя, я могла использовать его до тех пор, пока не сменю школу и не возьму другое, которое мне нравится больше.

«Мы не живем в определенных рамках, – говорила она. – Мы не ограничены тем, что до конца своей жизни должны оставаться кем-то одним. Мы свободны, ты и я. Мы можем делать все что захотим».

Я так сильно ее любила. Я никогда не забывала, как мне повезло быть ее дочерью.

Услышав, как в дверном замке поворачивается ключ, я быстро обернулась, отчего мои длинные волосы растрепались. Испугавшись, что она может высказать недовольство этим, я торопливо расчесала пальцами спутанные пряди. Я чувствовала радостное возбуждение, а не нервозность. В то время как моим одноклассницам нелегко давалась уверенность в себе и они страдали из-за комплексов по поводу своего тела, я знала, что пусть я и не совсем похожа на свою мать, но довольно близка к тому, чтобы быть красивой. Все, что она создавала, было прекрасным.

– Привет, дорогая. – Ее голос звучал словно песня сирены.

На мгновение я залюбовалась ее видом: туфли на высоких каблуках с тонкими ремешками на щиколотках, элегантное черное платье на одно плечо, облегающее ее стройную фигуру, блестящие черные волосы… Затем я впилась жадным взглядом в ее лицо. Как у ангела, совершенное во всех отношениях. Бледная, словно фарфоровая кожа, которая служила полотном для темных бровей, изумрудно-зеленых глаз, обведенных черной подводкой, и алых губ.

Я подбежала и бросилась в ее объятия, подобно волнам, разбивающимся о берег. Ее мелодичный смех коснулся моих ушей, когда она прижала меня к себе, и меня окутал аромат роз, смешанный с цитрусовыми нотками.

Биение ее сердца под моим ухом было самым любимым звуком. Я все еще росла, поэтому мне пришлось немного ссутулиться, чтобы оказаться там, где мне больше всего нравилось. Ее тело источало тепло, ее объятия были крепкими. В глубине души я всегда тосковала по ней и прижалась еще сильнее, пытаясь заполнить эту пустоту.

– Мы виделись не так давно, – прошептала она мне в волосы, и я не стала перечить, хотя прошло уже несколько недель. Чем старше я становилась, тем дольше она отсутствовала.

В средней школе она уезжала на неделю. Когда я перешла в старшие классы, ее отлучки растянулись почти до месяца. Она звонила мне каждые несколько дней, утоляя мою потребность в ней звуком своего голоса. Она следила, чтобы у меня было достаточно денег на питание, и раз в пару месяцев мы отправлялись по магазинам, всегда винтажным, чтобы развлечься и приобрести все необходимое, когда менялись сезоны и я вырастала из старой одежды.

«Важно одеваться вне времени и моды, – наставляла она. – И лучше носить дизайнерскую одежду, чем второсортное тряпье массового производства».

– Comment vas-tu, chérie? – спросила она, проверяя меня. В школе я учила испанский, так было практичнее. Но дома изучала французский и итальянский языки, потому что знать, что говорят о тебе люди, было важно, особенно когда они думают, что ты не понимаешь.

– Merveilleux, maintenant que tu es à la maison![1]– Я крепко сжала ее в объятиях, потому что это было правдой – чудесно снова видеть ее дома. Но она отстранилась и, заведя руки за спину, схватила меня за предплечья и отвела мои руки в сторону.

– Дай мне на тебя посмотреть.

Мне нелегко было отстраниться, потому что всегда тяжело лишаться того, чего хочешь больше всего на свете, но я справилась, слегка наклонив голову, чтобы она могла меня рассмотреть.

Она убрала прядь волос с моей щеки, затем провела пальцами по линии бровей. Стараясь сохранять их густыми, я старательно выщипывала их, придавая форму, подобную бровям моей матери.

– Ты само совершенство, – прошептала она, гордо улыбаясь. – Сегодня тебе шестнадцать. Как быстро пролетело время. Мир даже не представляет, что его ждет, когда ты вскоре покинешь это маленькое гнездышко.

Внезапный страх затрепетал в груди, словно крылья бабочки. Все чаще она говорила о том, что большой мир ждет меня. Когда же я смогу его увидеть?

– Я поеду с тобой? – спросила я, несмотря на то, что знала – это не входило в ее планы.

«Ты всегда со мной, – любила повторять она. – Я создала и выносила тебя в утробе, прямо под сердцем».

Ее зеленые глаза искрились смехом.

– Возможно, когда ты станешь старше. Ты еще слишком молода, чтобы жить в моем мире.

То, что мы жили в разных мирах, было похоже на удар ножом в сердце.

Но потом я напомнила себе, насколько мне повезло. У моих подруг были обычные мамы, а у меня – необыкновенная. Мне нравилось, что она была другой. Она танцевала, когда ей этого хотелось, говорила то, что ей нравилось, и заставляла мир подстраиваться под себя. Мои одноклассники устраивали вечеринки, когда их родителей не было дома, но я хранила свое убежище неприкосновенным. Привести кого-нибудь к себе домой казалось равносильным тому, чтобы разделить маму с кем-то, а мне самой ее не хватало.

– Я думала приготовить стир-фрай! – взволнованно проговорила я. – Или я могу сделать салат с курицей и клубникой. Если добавим клубнику в салат, то на десерт у нас будет слоеное пирожное с персиком.

– Еще чего. Ты не будешь готовить в свой день рождения. Мы сходим куда-нибудь.

– О… Это необязательно. – И я этого не хотела. Я бы предпочла, чтобы бы мы провели вдвоем эти несколько часов. Возможно, она рассказала бы мне, чем занималась после нашей последней встречи.

– Арасели, я сказала нет. – Она одарила меня взглядом, который подавил дальнейшие протесты, поэтому я беспокойно заерзала на месте от переполняющих меня эмоций. – Готовить для себя значит заботиться о себе. Готовить для кого-то другого – это жертва, а жертва – это глупость.

Я расстроенно вздохнула. Все мечты о том, как мы сидим на полу на подушках и едим за кофейным столиком, развеялись в прах. Когда-то мы именно так и обедали, когда жили вместе. Тогда мы успели пожить в пяти разных районах города.

– Ну, не нужно расстраиваться, моя милая. – Она наклонилась и коснулась моего носа своим. – Сегодня твой день рождения! В этот день шестнадцать лет назад ты чуть не убила меня, и только горстка людей могла подтвердить это, если бы они до сих пор были живы. За тобой должны ухаживать, восхищаться тобой, мое прекрасное дитя. Тебе нужно привыкать быть в центре внимания и знать, как этим пользоваться, потому что ты создана для этого. Для всего этого. Она снова притянула меня к себе и крепко обняла, хотя и ненадолго. Отстранившись, она коснулась ладонью моей щеки. – А теперь иди и надень то чудесное платье от Dior, которое мы нашли.

Я поспешила сделать, как она велела, потому что не хотела расставаться с ней надолго. Меня не покидал страх, что в любую минуту ей могут позвонить и она уедет.

Когда я выбежала из гардеробной, держа в руках туфли на каблуках, то увидела, как она закрывает на замок ящик приставного столика, который мы нашли на распродаже винтажных вещей много лет назад. Я не знала, что мама там хранила, потому что она всегда забирала ключ с собой, и я бы никогда не попыталась вскрыть его. К тому же я все время чувствовала на себе ее взгляд. Не знаю, действительно ли она держала меня под наблюдением, но мне так казалось, поэтому я делала вид, что так и было.

Мы всю ночь гуляли по городу. Съели по огромной порции филе-миньон в стейк-хаусе «Питер Люгер», и на какое-то мгновение я задалась вопросом, как мы за это заплатим. Мама рассмеялась, когда я задула свечку на своем десерте.

– Теперь, когда ты стала старше, все намного веселее! – сказала она. Ее подарком была цепочка с кулоном в виде сердца с изображением лилии, окруженным бриллиантами. – Ты тоже расцветаешь, Арасели!

Затем мы пошли потанцевать в джаз-бар, который пропах виски и сигарами. Мы играли в бильярд, и мама выиграла группу пьяных мужчин. Когда мы добрались до дома, солнце уже поднималось над горизонтом. Мама велела мне ложиться спать и сказала не беспокоиться о школе, потому что она позвонит и придумает какую-нибудь уважительную причину.

– Сегодня можешь расслабиться!

Я проснулась в час дня на диване, и грудь сдавила сокрушающая тяжесть одиночества. Мама ушла. Я поняла это еще до того, как взглянула на свою кровать, которую она заняла, потому что раньше это была ее кровать. Из глаз полились горячие слезы, их обильные потоки текли до тех пор, пока волосы на висках не намокли.

Прошло два часа, прежде чем я заметила, что из замка ящика приставного столика торчит крошечный ключ. Я долгое время смотрела на него, потом попыталась отвлечься. Но он звал меня, пока я принимала душ и готовила ужин, которым надеялась угостить ее накануне вечером. Когда я устроилась на полу, скрестив ноги, мой взгляд то и дело возвращался к нему. Моя мать была не из тех женщин, которые совершают подобные ошибки. «Никогда не оставляй следов», – всегда говорила она.

Она оставила ключ нарочно? Зачем?

К девяти вечера я больше не могла сопротивляться. Когда медленно наклонилась к столику, я ощутила на себе ее острый как кинжал взгляд.

– Позвони мне, если не хочешь, чтобы я смотрела! – громко произнесла я, мне казалось, что это своего рода проверка. Но телефон, номер которого она меняла каждые несколько месяцев, не звонил.

Ключ повернулся с большим трудом, как будто замок нуждался в смазке. Сам столик мы отреставрировали вместе, тщательно отмыв и отполировав его. Резко вдохнув, я дернула дверцу на себя.

Внутри лежала старая жестяная банка из-под печенья, полная зажимов для галстуков, запонок, не имеющих пары, часов и колец – обручальных колец, слишком больших для наших изящных пальчиков. Я нахмурилась и порылась в них, металл зазвенел, подобно разноголосым колокольчикам. Раньше я никогда не замечала, что мама коллекционирует подобные вещи. Во время наших походов по магазинам я ни разу не видела, чтобы она рассматривала витрины. И поскольку я всегда наблюдала за ней, казалось невозможным, чтобы я пропустила какое-либо ее хобби.

Поначалу золото и серебро были холодными, но постепенно нагрелись от моего прикосновения. Когда мои ладони вспотели, блестящий металл покрылся конденсатом. Воспользовавшись подолом рубашки, я избавилась от следов своего любопытства, на мгновение задумавшись, не стоит ли надеть перчатки и отполировать все украшения, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, которые могли бы меня выдать.

«ENSEMBLE POUR TOUJOURS, PIERRE – SOPHIA»[2].

Я уставилась на надпись на кольце и не сводила с нее глаз до тех пор, пока мои пальцы не начали дрожать, я больше не могла различить слова из-за дрожи, охватившей все тело. «Вместе навсегда». Обручальное кольцо. Принадлежавшее мужчине с тем же именем, что и у человека, с которым встречалась моя мать. Совпадение. Странное, но правдоподобное.

Мне стало не по себе, а грудь словно сдавило тисками.

Трофеи.

Я пришла к выводу слишком быстро, как будто в одно мгновение собрала из разрозненных кусочков пазла законченную картинку. Неужели по достижении шестнадцати лет мои чувства каким-то образом обострились?

Но ведь она хотела, чтобы я узнала, верно? Разве она не делала намеков на протяжении многих лет? Я всегда хотела, насколько это возможно, чтобы она замечала меня. Хотела ли она того же для себя?

К горлу подступила желчь, и я проглотила ее, но она заполнила горло с такой силой, что я едва успела добежать до туалета. Рвотные позывы были настолько мощными, что все тело покрылось холодным потом.

Опустившись на холодный пол, выложенный мелкой плиткой, я прислонилась спиной к стене ванной; мысли в голове одновременно путались и застывали на месте. Казалось, что я никак не могла осмыслить увиденное и в то же время нашла ответ на давний вопрос.

Не знаю, как долго я там сидела, но когда вернулась в гостиную, на улице уже стемнело. Я аккуратно собрала содержимое жестянки и убрала ее в ящик стола. Затем заперла его, но оставила ключ там, где нашла. Я зажгла свечу на столе и открыла оконные рамы, желая снова ощутить присутствие мамы рядом.

Но от этого мой страх только усилился.

Поэтому я закрыла окна, задула свечу и, подтянув колени к груди, осталась сидеть в темноте.