Читать книгу Священная - Синтия Хэнд - Страница 8

– Еще пять минут, ребята.

Мы на политологии, и я не свожу взгляда с Такера, который решает тестовое задание по Конституции США. Своё я закончила еще пятнадцать минут назад, поэтому сейчас наблюдаю, как он, склонившись над бумагой, хмурится, вчитывается в слова и отбивает карандашом по столу сумасшедший ритм, словно это помогает ему вспомнить ответы. Вот только дела у него, судя по всему, идут не очень хорошо. В любое другое время его расстроенный и сосредоточенный вид показался бы мне очаровательным, но сейчас я могу думать лишь об одном: «Кому какое дело до дурацкого теста по политологии, если ты скоро умрешь?» И это случится лишь по моей вине.

«Перестань, – одергиваю я себя. – Перестань так думать. Ты не знаешь наверняка».

Но мне кажется, что знаю. Судя по всему, Такер должен был погибнуть при пожаре. И если бы я не отказалась от своего предназначения и не улетела бы искать его, он бы умер в том лесу у водохранилища Палисейдс. Такова была его судьба. Я должна была выбрать Кристиана. А Такер – умереть. И теперь мои сны показывают, что все случится снова. Мы с Кристианом вновь идем по лесу. А Такер мертв.

Только в этот раз у меня не остается выбора. И еще несколько месяцев мне придется мучиться из-за этого.

Но я поняла одно: не имеет значения, сколько времени мне дадут, я всегда буду выбирать Такера. И мне плевать, если это нарушит мое предназначение.

Я не позволю ему умереть.

Правда, проблема еще в том, что я не знаю, как это произойдет и как это остановить. Кажется, я попала в фильм «Пункт назначения», где герои должны были погибнуть в авиакатастрофе, но в последнюю минуту сошли с самолета, и теперь смерть охотилась на них, потому что они не должны были остаться в живых. Так что я мысленно перебирала самые безумные сценарии, такие как: а) Такер попадет в аварию; б) подавится куском мяса за ужином; в) в него ударит молния, потому что дождю нет конца и края; г) он поскользнется в ванной, ударится головой и захлебнется; д) в его дом попадет метеорит. А что мне еще оставалось делать? Я не могла находиться с ним круглые сутки напролет. И меня так это злило, что я даже пару раз по ночам пробиралась в его дом, чтобы удостовериться, что с ним ничего не случится, пока он спит. А то вдруг его комиксы случайно воспламенятся, а меня не будет рядом. Да, это было глупо и скорее в стиле Эдварда Каллена, но больше ничего не приходило мне на ум. Слава богу, Такер больше не участвовал в родео, потому что я точно не смогла бы смотреть, как он пытается удержаться на быке.

Так что я стала самоназначенным опекуном. И теперь каждое утро заезжала за ним перед школой и отвозила нас на занятия с такой маленькой скоростью, что он начал дразнить меня, мол, я вожу машину, как старушка. Конечно же, он заметил, что что-то не так. От внимания Такера мало что может ускользнуть. Кроме того, зная, что он умрет, мне с трудом удавалось сохранять спокойствие рядом с ним.

Например, сегодня утром мы сидели в столовой во время перемены на завтрак, и тут в районе входной двери раздался громкий хлопок. Думаю, не трудно догадаться о моей реакции. Я рванула к Такеру с такой скоростью, что мама бы меня отругала за это, и в мгновение закрыла собой Такера. Замерев и стиснув руки в кулаки, я ждала, что же произойдет дальше, пока не услышала, как несколько мальчишек подкалывают какого-то придурка, решившего раздавить банку с содовой. Чертову банку с содовой! И теперь друзья поздравляли парня с тем, как громко это получилось сделать.

А в это время Такер смотрел на меня, как и Венди, не донеся рогалик до рта. Все, кто сидел с нами за столом, смотрели на меня.

– Ничего себе, – выдохнула я, приходя в себя. – Как я испугалась. Нельзя же так делать.

– Нельзя сжимать металлические банки? – спросила Венди. – Ты чересчур нервная, тебе не кажется?

– Эй, я жила в Калифорнии, – попыталась объясниться я. – Нас даже в школу пропускали только через металлоискатели.

Но Такер так и продолжал смотреть на меня, сдвинув брови.

И сейчас, наблюдая, как он мучается над вопросами теста, я подумываю о том, чтобы все рассказать ему. Ведь если я это сделаю, между нами не останется никаких секретов и лжи. И это будет честно. Но в то же время и ужасно. А еще слишком эгоистично.

Что, если я ошиблась? Я ведь до последнего думала, что мои видения велели мне спасти Кристиана, а это оказалось не так. И это не та новость, которой следует делиться, если в ней полностью не уверен.

Но что, если я права? Окажись я на его месте, хотелось бы мне знать о своей смерти?

Я скольжу взглядом мимо Такера и натыкаюсь на Кристиана, сидящего в двух рядах от нас. Он тоже уже закончил решать свое задание. Словно почувствовав что-то, он поднимает голову и смотрит на меня. На его лице появляется легкая улыбка, а затем он косится на Такера, который не поднимает головы от листочков.

«Отличный трюк ты сегодня исполнила в столовой», – внезапно раздается голос Кристиана у меня в голове.

У меня в голове! И это так удивляет меня, что я теряю дар речи. Неужели он читает мои мысли сейчас? А может, он мог читать их все это время? Я разрываюсь от желания ответить ему или попытаться оградиться от него.

«Ох, ты все видел?» – наконец отвечаю я, пытаясь отправить свои слова ему, как делала это с мамой во время нападения Чернокрылого в лесу. Мы тогда так с ней вели целую беседу.

Вот только я не уверена, что Кристиан услышал меня.

«Ты в порядке?» – встретившись со мной взглядом, спрашивает он.

«Все хорошо». – Я отвожу глаза.

– Ручки на стол, – объявляет мистер Андерсон. – Сдайте свои тесты, а затем можете идти.

Такер вздыхает и с хмурым видом отправляется к столу мистера Андерсона. Когда он возвращается обратно, я одариваю его своей самой сочувствующей улыбкой.

– Не очень хорошо написал, да?

– Я не учил ничего, – признается он, когда мы собираем свои вещи и направляемся в коридор.

И все это время я старательно избегаю Кристиана.

– Так что это все моя вина, – продолжает Такер. – Как сказал бы мой папа, я сгораю на работе. А завтра у меня еще контрольная по испанскому, которую, скорее всего, я напишу не лучше.

– Давай помогу тебе, – предлагаю я. – Yo hablo español muy bien[6].

– Врунишка, – с улыбкой говорит он.

– Давай встретимся после школы, и я помогу тебе подготовиться.

– Я сегодня работаю.

– Могу приехать к тебе позже.

Знаю, что навязываюсь, но мне хочется проводить рядом с ним каждую минуту. И помогать ему, даже если это всего лишь испанский. Хоть с чем-то я могу помочь.

– Приезжай к нам на ужин, а потом посидим над учебниками. Но, вполне возможно, придется засидеться допоздна. Я просто ужасно говорю по-испански, – предупреждает он.

– Тогда тебе повезло, что я сова.

Он усмехается.

– Очень повезло. Значит, увидимся вечером?

– Договорились.

– Hasta la vista, baby[7], – говорит он, невольно вызывая у меня улыбку. Весь словарный запас этого восхитительного придурка ограничивается фразами Арнольда Шварценеггера.

Вечером того же дня я сижу в теплой, освещенной кухне ранчо «Ленивая собака». И это напоминает мне сцену из сериала «Маленький домик в прериях»[8]. Венди накрывает на стол, а миссис Эйвери разминает картофель для пюре. Такер с отцом возвращаются из сарая и по очереди целуют хозяйку дома в щеку, а затем закатывают рукава на фланелевых рубашках и моют руки в кухонной раковине, словно хирурги, готовящиеся к операции. После этого Такер усаживается рядом со мной и сжимает под столом мое колено.

Миссис Эйвери с сияющими глазами смотрит на меня из-за плиты.

– Ох, Клара, я так рада видеть тебя снова, – говорит она.

– Я тоже, миссис Эйвери. Спасибо, что пригласили меня.

– Дорогая, зови меня Рейчел. К чему все эти формальности. – Она шлепает мужа по руке, не давая тому украсть булочку из корзинки. – Надеюсь, вы проголодались.

На ужин нас ждет тушеное мясо с подливкой, картофельное пюре, морковь, сельдерей, домашние булочки и большие стаканы холодного чая.

Некоторое время мы едим молча. Но я не могу перестать думать о том, как тяжело придется всей семье Эйвери, если Такер умрет. А в голове то и дело всплывает воспоминание о том, как они выглядели в моем сне. Печальными. Смирившимися. Но готовыми пройти через это.

– Ма, все просто восхитительно, – говорит Такер. – Кажется, я мало говорил тебе, какой ты замечательный повар.

– Спасибо тебе, сынок, – с легким удивлением в голосе, говорит она. – Действительно, не говорил.

Венди с отцом смеются.

– Он прозрел, – говорит мистер Эйвери.

А затем неожиданно меняет тему.

– Знаете, – размахивая кусочком мяса на вилке, начинает он, – если когда-нибудь поймают того ублюдка, который устроил все эти пожары, я все ему выскажу.

Я вскидываю голову.

– Лес кто-то поджег? – спрашиваю я, чувствуя, как все быстрее начинает колотиться сердце.

– Ну, они думают, что один из пожаров возник по естественной причине, вроде удара молнии, – говорит Венди. – Но второй – это точно поджог. Полиция объявила вознаграждение в двадцать тысяч долларов тому, кто даст хоть какую-то информацию о злоумышленнике.

Вот что бывает, когда перестаешь смотреть новости. Власти решили, что это поджог. Интересно, что бы сделали в полиции, если бы узнали, кто на самом деле устроил пожар. Да, офицер, думаю, у поджигателя был рост около ста девяноста сантиметров, черные волосы, глаза цвета янтаря и большие черные крылья. Он живет в аду, является лидером Хранителей и родился на заре времен.

Другими словами, эти двадцать тысяч долларов так никому и не достанутся.

– Я очень надеюсь, что его поймают, – не успокаивается мистер Эйвери. – Мне очень хочется посмотреть ему в глаза.

– Папа, – устало говорит Такер, – забудь уже.

– Нет. – Мистер Эйвери откашливается. – Это была твоя земля. Наследство твоего деда. А еще то, что ты заработал с таким трудом – пикап, трейлер, Мидас. Вспомни, сколько тебе пришлось работать на низкооплачиваемых подработках, чтобы оплачивать взносы за родео, а еще покупать снаряжение и бензин для пикапа. И ты предлагаешь мне забыть про эти годы изнуряющей работы и пролитые тобой литры пота?

– Подождите, – восклицаю я, пытаясь осознать услышанное. – Так власти считают, что лес подожгли у водохранилища Палисейдс?

Мистер Эйвери кивает.

Значит, в этом виноват не Семъйяза, который пытался напугать пламенем маму на пике Стейтик. А кто-то другой. Неужели второй пожар случился по чьей-то вине?

– Это не имеет значения, – отмахивается Такер. – И пусть это останется на его совести. Для меня главное то, что я остался жив.

И в этот момент я задаюсь лишь одним вопросом: «Как сделать так, чтобы он прожил как можно дольше?»

После ужина мы с Такером выходим на крыльцо и садимся на качели. На улице холодно, очень холодно, но, кажется, никто из нас не возражает. И нам плевать, что из-за облаков не видно звезд, а через некоторое время и вовсе начинает идти снег. Но мы не возвращаемся в дом. А сидим на качелях так близко, что наше дыхание смешивается и взвивается над головами клубами дымки.

– Вот и зима пришла, – шепчу я, глядя, как ветер играет с хлопьями снега.

– Да, – соглашается со мной Такер. – Похоже, так и есть.

Он выпрямляется и смотрит на меня, отчего мое сердце разгоняется до скорости тысячи ударов в минуту без всякой на то причины.

– Ты в порядке? – спрашивает он. – Ты всю неделю какая-то напряженная. Что происходит?

Я смотрю на него и думаю о том, что вскоре потеряю его, отчего мои глаза внезапно наполняются слезами. А слезы – слезы любой девчонки и мои в особенности – заставляют Такера нервничать.

– Перестань, – шепчет он и усаживает к себе на колени.

Несколько минут я шмыгаю носом у него на плече, а потом наконец беру себя в руки и даже пытаюсь улыбнуться.

– Все в порядке, – говорю я. – Просто немного нервничаю.

– Ангельские штучки, – нахмурившись, говорит он.

Почему-то каждый раз, когда я начинаю сильно нервничать, он считает, что с этим обязательно связаны ангелы.

Жаль, что я не могу рассказать ему всей правды. Но мне ведь и самой не все известно наверняка.

Я качаю головой.

– Скорее уж студенческие штучки. Ты же знаешь, что я подала заявление в Стэнфорд.

И это правда. Хотя и притянутая за уши, потому что поступление в университет не вызывает у меня ни капли энтузиазма, даже в такой крутой, как Стэнфорд.

Лицо Такера проясняется, будто он внезапно все понял, решив, что я расстраиваюсь из-за того, что мне придется уехать, а он останется здесь.

– Все будет хорошо, – успокаивает меня он. – Мы не расстанемся, и не важно, куда тебе придется уехать. Договорились?

– Договорились.

Он снова обнимает меня и шутливо щиплет за плечо.

– Все будет хорошо, морковка. Вот увидишь.

– Откуда ты это знаешь? – спрашиваю я с ноткой веселья в голосе.

Он пожимает плечами. А затем внезапно хмурится и слегка склоняет голову набок.

– В чем дело? – спрашиваю я.

Он поднимает руку, прося меня помолчать, и с минуту вслушивается в тишину. А затем делает глубокий вдох.

– Просто показалось.

– Что? – не отстаю я.

– Стук копыт. Мне показалось, что я слышу стук копыт.

– Ох, – вздыхаю я и крепче обнимаю Такера. – Мне очень жаль.

Но через мгновение я тоже что-то слышу. Какой-то грохочущий звук. Словно рядом скачет лошадь.

Я прислушиваюсь, но ровный и ритмичный стук о землю не исчезает. А затем к нему примешивается чье-то тяжелое дыхание, словно в нашу сторону мчится крупное животное.

Наши с Такером взгляды встречаются.

– Я тоже слышу это, – говорю я.

Мы вскакиваем с качелей и бросаемся на передний двор. Я медленно кружу по траве, прислушиваясь, откуда доносится стук копыт.

– Туда, – вскрикиваю я, указывая в сторону хребта Титон.

Такер мчится в том направлении, перепрыгивает через низенькую ограду, и в этот момент Мидас выбегает из-за деревьев. Его поступь тяжелая, а бока блестят от пота, но при виде него Такер кричит от счастья. А Мидас ржет в ответ. Я же не свожу с них взгляда, когда они встречаются посреди поля. Такер обнимает Мидаса за шею и зарывается лицом в лоснящуюся гриву. На несколько минут они замирают в таком положении, но затем Такер отстраняется и принимается ощупывать своего коня в поисках травм.

– Он обгорел и сильно похудел, но больше не пострадал, – кричит он. – Ничего такого, с чем бы мы не справились. – А потом поворачивается к лошади и ласково говорит: – Я знал, что ты сможешь выбраться. Знал, что огонь тебе нипочем.

Его родители и Венди выходят на крыльцо, а увидев Мидаса, тут же бегут на поле, чтобы полюбоваться этим чудом. Венди крепко сжимает мою руку, пока мы ведем коня в сарай, где его давно ждет теплое стойло.

– То, что было потеряно, наконец найдено, – говорит миссис Эйвери.

– Видишь, морковка, – поглаживая Мидаса по носу, шепчет Такер, – все идет так, как и должно.

Вот только именно этого я и боюсь.

На следующий день меня снова окутывает скорбь. Я уже почти забыла, как это ужасно, когда горло сжимается, грудь стягивает, а глаза застилает пелена. На этот раз она настигла меня, когда мы с Джеффри отправились за продуктами. Как только я говорю ему о случившемся, он превращается в ангельского ниндзя, приседает между витринами с йогуртами и творогом и, прищурившись, осматривается по сторонам, пока я звоню маме. Поведение брата показалось бы мне забавным, если бы я не была так напугана перспективой умереть от рук Чернокрылого. Хотя в этот раз я понимала, что если встречу свою смерть здесь, в девятом проходе продуктового магазина, то никогда не окажусь на кладбище весной.

Так что, видимо, Семъйяза пришел сюда не для того, чтобы убить меня. Но сейчас я переживала не за себя. Несмотря на все мои безумные предположения о возможной смерти Такера, скорее всего, его убьет Чернокрылый. Чтобы добраться до меня. Вполне возможно, именно таковым будет мое наказание за отказ от выполнения предназначения. Своего рода восстановление справедливости. А может, падшим ангелам просто нравится совершать ужасные поступки, вроде убийства тех, о ком заботятся хорошие люди.

Эта мысль приводит меня в ужас. И в очередной раз скорбь исчезает до появления мамы. Без следа. Словно это все происходило лишь в моей голове.

Несколько дней спустя на одном из заседаний Клуба Ангелов Джеффри показывает нам, что умеет сгибать четвертак пополам одними лишь пальцами. И конечно же, мы все решаем повторить этот трюк. Первой берусь я, и, к разочарованию брата, у меня все прекрасно получается. Но вот у Анджелы ничего не выходит, хотя она и старается так, что ее лицо приобретает фиолетовый оттенок, и мне начинает казаться, что она сейчас грохнется в обморок. Да и у Кристиана тоже.

– Видимо, это не мое, – говорит он. – Но это довольно забавно.

– Может, это наследственное умение? – предположила Анджела. – Что-то, что досталось лишь вам с Джеффом.

Брат фыркает.

– Ну да, ген по сгибанию четвертаков.

«Что хорошего в умении сгибать четвертаки? Чем мне это поможет?» – думаю я. И вдруг у меня на глазах выступают слезы. Без всякой на то причины. Просто бам… и ты начинаешь реветь.

– В чем дело? – тут же спрашивает Кристиан.

– Скорбь, – всхлипываю я.

Мы тут же звоним маме. Анжела вся трясется из-за происходящего, потому что мы находимся в «Розовой подвязке», где она и живет, и нет ничего ужаснее, чем лишиться чувства безопасности у себя дома. Мама появляется минут через десять. Она запыхалась, но в этот раз не выглядит обеспокоенной. Скорее уставшей.

– Все еще ощущаешь скорбь? – спрашивает она.

– Нет.

Сейчас я чувствую себя невероятно глупо.

– Может, все дело в твоей эмпатии, – говорит Анджела, пока провожает до дверей театра. – И ты просто улавливаешь чувства людей вокруг, которым вдруг стало грустно.

Да, наверное, так и есть.

Но у мамы, оказывается, другая теория. И я узнаю ее в тот же вечер, когда она заходит ко мне в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. За окном крупными хлопьями продолжает идти снег, который не успокаивался с того вечера, когда вернулся Мидас. И ночью, судя по всему, будет холодно.

– Прости, что все время, ну знаешь, кричу «волк», – говорю я маме.

– Все нормально, – успокаивает она, но на ее лице явно отражается напряжение, которое вычерчивает новые морщины.

– Кажется, ты не очень обеспокоена происходящим, – замечаю я. – Почему?

– Я уже тебе говорила: не думаю, что Сэм придет за нами так скоро.

– Но я действительно чувствую скорбь. По крайней мере, именно так в те моменты это ощущается. Неужели это ничего не значит?

– Значит. – Она вздыхает. – Но не факт, что ты чувствуешь печаль именно Чернокрылого.

– А чью тогда?

– Она может быть твоей, – говорит мама, и в ее взгляде видится привычное разочарование.

На секунду мне кажется, будто из комнаты пропал весь воздух.

– Моей?

– Чернокрылые чувствуют скорбь, потому что пошли против своей сути. И то же самое происходит с нами, если мы не исполняем предназначения.