Читать книгу Если о нас узнают - Софи Гонзалес - Страница 4

Смертельное падение со сцены перед ревущим стадионом чуть было не стало вишенкой на торте из предупреждающих знаков, гласящих, что мне следует больше спать.

Это происходит как раз тогда, когда мы играем свой заключительный концерт Months by Years перед американской публикой. Я в пяти метрах над землей, на платформе с проекцией города. Настает момент, когда мы должны грациозно опуститься на сцену, чтобы исполнить заключительную песню His, Yours, Ours, но вместо этого я делаю лишний шаг, дергаюсь и начинаю переваливаться через край.

Прежде чем последствия становятся необратимыми, чья-то рука хватает меня за плечо и удерживает на месте. Это Зак Найт, один из четырех участников группы Saturday. Его карие глаза едва заметно расширяются, но в остальном он ведет себя абсолютно невозмутимо. Здесь не на что смотреть.

К сожалению, у меня нет возможности поблагодарить его, потому что сценический дым, который задумывался как интерпретация городских выхлопов или же облаков – я так этого и не понял, – окутывает нас, и звучат вступительные аккорды песни. Зак поет, обхватив рукой мои плечи так, будто это было задумано, а я неуверенно стою на ногах, наконец совладав с собой. По крайней мере, внешне.

После двадцати семи с половиной концертов подряд только лишь в этом году это не первый случай, когда одному из нас приходится незаметно сглаживать недоразумения в туре или оплошности хореографии. Но это первый раз, когда такая ошибка едва не привела меня к падению с пятиметровой высоты, и, кажется, мое сердце еще никогда не билось с такой силой, но мы – это шоу.

Внесу ясность: не мы устраиваем шоу, мы и есть шоу. У меня нет пары минут, чтобы прийти в себя после того, как чуть было не свернул себе шею.

В шоу нет эмоций, здесь все должно быть под контролем.

Когда Зак заканчивает петь свои строки, он коротко сжимает мое плечо – единственный знак признательности, которым он может удостоить меня на данный момент – и опускает руку, в то время как Джон Брекстон подхватывает свой куплет. У Джона всегда больше всех сольных партий, но такое случается, когда твой отец – менеджер группы. У нас нет лидера, но если бы и был, то им, скорее всего, стал бы Джон. Во всяком случае, пока мы находимся под пристальным вниманием.

К тому моменту, когда Джон заканчивает свою партию и настает мой черед исполнить бридж[1], дыхание более-менее приходит в норму. Не то чтобы это на что-то влияло – в каждой песне мне обязательно дают самые простые соло, в которых нет высоких нот. Честно говоря, я мог бы спеть их и с набитым ртом. Им все равно, что у меня самый широкий вокальный диапазон из всех участников. По каким-то неведомым мне причинам они хотят, чтобы я звучал слабо и мягко. Под «ними» я подразумеваю наших менеджеров и звукозаписывающий лейбл – Chorus Management и Galactic Records. И упаси меня всевышний, если я вздумаю нарушить их установки сменой исполнения или ритма. Мы должны звучать так же, как и на основной записи: спланированно, четко и максимально схоже.

Тем не менее, несмотря на мой сдержанный вокал, публика бурлит энергией, когда я пою свой куплет. Вспышки стробоскопа освещают обезумевшую толпу, неоновые светящиеся палочки двигаются все более хаотично, и сотни плакатов «Рубен Монтез, женись на мне!» взмывают над головами фанатов. Мне кажется, что когда я исполняю соло, все наконец-то встает на свои места. Есть только я и толпа, вибрирующие на одной частоте.

Я могу бесконечно долго стоять на сцене, раз за разом исполняя те же строки, слыша те же крики, наблюдая за теми же плакатами, и эта бесконечность будет казаться лишь мгновением.

Энджел Фан хрипло и с придыханием исполняет строчку перед припевом песни, музыка стихает до уровня шепота, и сцена погружается во мрак. Когда платформа плавно опускается, мы одновременно поднимаемся на ноги и встаем на помеченные светящимися крестиками места, как делали бесчисленное количество раз до этого. Как только я ступаю на сцену и мои ноги снова оказываются на земле, тело расслабляется. Но ненадолго.

Внезапно темноту разрезают лазерные лучи, а инструментальный проигрыш начинает набирать темп. Неоновые зеленые и синие потоки света хаотично освещают сцену и публику, и, ослепленные, мы начинаем петь. Как назло, именно в этой песне собрана самая сложная хип-хоп хореография, которую все четверо участников группы должны выполнять синхронно. В самом начале тура я был в форме, и все равно в прошлом году мне потребовалось целых две недели пения на беговой дорожке, чтобы увеличить объем легких и суметь справиться с подобными нагрузками.

Мы постарались, чтобы со стороны все выглядело легко и просто. Мы знаем друг друга как свои пять пальцев. Мне даже не нужно смотреть на товарищей, чтобы знать, что делает каждый из них.

На лице Зака снова серьезное выражение – даже спустя годы он все еще нервничает, когда дело доходит до сложных движений. Он переходит в режим максимальной концентрации.

На середине припева Джон закрывает глаза – отец постоянно отчитывает его за это, но парень не может не погрузиться в водоворот эмоций от происходящего.

Что касается Энджела, я готов поставить что угодно на то, что он пожирает зрителей глазами, добавляя небольшие движения тазом в конце каждого шага, хотя ему запрещено это делать.

Наш хореограф Валерия постоянно отчитывает его за это на встречах после концерта. «Ты слишком выделяешься», – говорит она. Но мы-то все знаем, что настоящая проблема кроется в том, что наши менеджеры потратили целых два года на то, чтобы сделать из него девственно-невинного парня, которого девушки хотели бы познакомить с родителями, но на самом деле он полная противоположность.

После припева мы переходим на следующие позиции, и я мельком бросаю взгляд на Зака. Его каштановые волосы липнут ко лбу. Мы с ним оба одеты в куртки – я в бомбер, а он в кожанку. Позвольте уточнить, что, учитывая направленные на нас прожектора, клубящийся в воздухе дым и источающие тепло тела зрителей, собравшихся на закрытом стадионе, в лучшем случае температура здесь превышает тридцать восемь градусов. Это просто чудо, что среди наших сценических казусов еще не было теплового удара.

Зак ловит мой взгляд и коротко улыбается, а затем снова поворачивается к зрителям. Я понимаю, что пялюсь на него, и быстро отвожу глаза. В свою защиту скажу, что наш парикмахер и визажист Пенни – фигуристая женщина лет двадцати пяти – позволила ему отрастить волосы для этого тура, и сейчас они такой длины, что влажными выглядят очень сексуально. Я лишь подмечаю то, что уже заметило большинство зрителей. На самом деле единственный, кто, кажется, понятия не имеет, как же хорошо выглядит Зак, это сам Зак.

Мой разум затуманивается, и я позволяю музыке поглотить меня, вращаюсь, шагаю и прыгаю в танце, который тело знает наизусть. Песня заканчивается, огни вспыхивают оранжевым и желтым, и мы замираем, задыхаясь, когда толпа вскакивает на ноги. Зак пользуется случаем, чтобы откинуть влажные волосы со лба, запрокинув голову назад, и это движение обнажает его горло.

Черт. Я снова пялюсь.

Я заставляю себя сосредоточиться на Джоне, который идет к краю сцены, где просит толпу поблагодарить музыкантов, команду охраны, звукооператоров и осветителей. «Большое спасибо, Орландо, это была группа Saturday, хорошего вечера!» – произносит он, и мы машем на прощание. Под оглушительный рокот аплодисментов мы бежим за кулисы.

Вот и все. На этом американская часть тура Months by Years завершена.

Эрин, высокая женщина лет сорока с округлой фигурой и длинными русыми волосами, встречает нас, когда мы сходим со сцены на бетон закулисной площадки.

– Поздравляю, ребята! – говорит она рокочущим голосом, подняв руку вверх, чтобы поприветствовать всех нас по очереди. – Я так горжусь вами! Это финал!

Как тур-менеджер Эрин все равно что заменяет наших родителей, когда мы в дороге. Она отвечает за расписание и правила, помнит наши дни рождения и аллергии и следит за тем, чтобы мы были там, где нужно, круглые сутки, каждый день.

Мне нравится Эрин как человек, но, как и со всеми сотрудниками Chorus Management, я никогда не теряю бдительности рядом с ней. Chorus Management может быть командой, которая продвигает, рекламирует и организует, но они также являются командой, которая сделала из нас тех, кем мы являемся сегодня. Команда, которая строго следит за тем, с кем мы общаемся, что мы говорим и какие у нас есть свободы.

У нас этой самой свободы не так уж и много. Поэтому я стараюсь не давать им повода ограничивать ее еще больше.

Мы все стараемся.

Зак шагает рядом со мной, когда мы проходим мимо членов съемочной группы. Его волосы снова в беспорядке и свисают непокорными волнами на все еще влажный лоб.

– Ты в порядке? – спрашивает он, задыхаясь.

Мои щеки покраснели. Я уже забыл о том, что чуть было не упал.

– Да, все в порядке, не думаю, что кто-то заметил, – шепчу я.

– Какая разница, заметили ли люди, я просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

– Я в норме, забудь.

– Почему бы ему не быть в порядке? – спрашивает Энджел, прокладывая себе путь между нами и обнимая каждого за плечи. Учитывая, что Энджел на полголовы ниже меня, а Зак выше шести футов, для него это нелегкая задача.

– Мы закончили. Завтра едем домой!

– На четыре дня, – язвительно замечает Джон, шагая в ногу с нами.

– Ага, спасибо, Капитан Очевидность, но я умею считать, – говорит Энджел, косясь на Джона. – Во-первых, я возьму четыре дня отдыха, если смогу их получить, и, во-вторых, в течение этих четырех дней произойдет самое большое событие в вашей жизни.

– О, твой день рождения теперь важнее, чем «Грэмми»? – спрашиваю я.

– А Billboard Music Awards? – добавляет Зак, ухмыляясь.

– И то и другое, – произносит Энджел. – Там будут павлины.

Джон фыркает, но ухмылка пропадает с его лица, когда Энджел бросает на него взгляд.

– Я все еще могу отозвать твое приглашение, – говорит Энджел.

– Нет, пожалуйста, я просто не могу пропустить павлинов.

Джон поворачивается в сторону Энджела и начинает пятиться назад, сложив перед собой ладони в умоляющем жесте.

– Ты ходишь по очень тонкому льду, Брекстон.

Мы доходим до раздевалки, где ждет наша команда, чтобы помочь нам переодеться. Рядом стоят четыре переносные стойки для одежды, и по мере того, как нам помогают снять сценические костюмы, одежду помечают и развешивают в правильном порядке на вешалки, чтобы сдать в химчистку. Им приходится тщательно отслеживать десятки нарядов: кто, что и когда из нас четверых надел. Они делают эту работу так же легко и просто, как и мы свою, но я совсем не завидую их головной боли.

Как человек, выросший в музыкальном театре, я уже привык снимать костюмы после представления. Разница лишь в том, что во время гастролей мы меняем один образ на другой: мы не можем переодеться в любой момент, когда на нас нацелены объективы камер. Chorus Management определил наши роли еще много лет назад. Когда наши стилисты не перебирают огромное количество сценических образов для шоу, они составляют и покупают для нас повседневные наряды, чтобы мы выглядели подобающим образом, когда представляем группу. А мы всегда это делаем.

По сути, наша одежда и наши образы показывают нашу личность. Только не настоящую.

Зак – кто-то вроде плохого парня: кожа, ботинки, рваные джинсы и столько черного, сколько они могут на него надеть. Энджел – веселый, невинный дурачок, поэтому в его образе много цвета и ярких принтов, и ничего, к его огорчению, слишком облегающего или даже отдаленно сексуального. Джон – харизматичный ловелас, поэтому для него золотое правило образа – при любом случае продемонстрировать все имеющиеся мускулы.

Что касается меня, то я – неприметный парень с красивым лицом, доступный, безопасный и непримечательный. Большая часть моего гардероба заполнена свитерами с вырезом и кашемиром теплых нейтральных оттенков, призванных сделать мой образ мягким и приятным. И, конечно, нет смысла выглядеть безобидно и непримечательно, если ты так себя не ведешь, поэтому мои правила ясны. Никаких упоминаний о моей сексуальности в интервью, никакой демонстрации на сцене, никаких громких заявлений и уж точно никаких публичных отношений. Я – чистый холст, на котором поклонники могут нарисовать личность своей мечты. Запасной вариант для тех, чьи вкусы не были удовлетворены другими тремя участниками группы.

Противоположность тому, кем меня воспитали.

Но как бы скрытны мы ни были, интересно то, что наши самые преданные фанаты часто видят нас насквозь. Те, кто следит и поглощает все, что связано с группой. Я видел, как они описывают наши характеры в Сети. Их видение гораздо ближе к истине: чувствительный, милый Зак или осторожный Джон. Дикий, веселый Энджел или мрачный и саркастичный перфекционист Рубен. Я видел, как они спорят с другими фанатами в интернете, поскольку обе стороны настаивают на том, что знают нас настоящих. Конечно, это не так, потому что они вообще нас не знают, как бы им этого ни хотелось. Но некоторые видят все более отчетливо. Они видят нас и все равно остаются. Они видят нас, и, похоже, мы нравимся им больше, чем кому бы то ни было.

Подумаешь.

Эрин листает свой iPad, пока мы переодеваемся. Она наш надежный якорь посреди всеобщего хаоса.

– Когда будете готовы, я хочу встретиться с вами по поводу следующей недели, – говорит она.

Мы стонем в унисон, и Зак соревнуется со мной, кто громче. Победитель неясен, потому что Эрин заставляет нас замолчать до того, как кто-то из нас наберет максимальную громкость.

– Я знаю, знаю, – говорит она. – Вы все устали…

– Мы похожи на зомби, – поправляет Энджел, прежде чем зубами снять крышку с бутылки с водой.

– Да, Рубен почти потерял сознание, – говорит Зак, и я пинаю его по голени, когда Эрин пристально смотрит на меня.

– Я не упал в обморок, я просто… потерял равновесие.

– Это займет всего несколько минут, – говорит Эрин. – Максимум десять.

Джон отдает свою серую рубашку нашему стилисту Виктору, обнажая широкую, безволосую грудь, которая почти так же хорошо мне знакома, как и собственная. Пока Джон стоит топлес, Энджел встряхивает бутылку, чтобы обрызгать его ледяной водой. Джон задыхается и вскрикивает, подпрыгивая на месте, а Зак гогочет.

– Энджел! Ты придурок, за что?

– Мне просто скучно.

– Ты шутишь?

Все еще посмеиваясь, Зак бросает Джону полотенце для рук, которым тот вытирает смуглую кожу и бормочет себе под нос. Несмотря на то, что Джон, бесспорно, очень красив и стоит всего в нескольких футах от меня, полуголый и мокрый, меня это не особенно отвлекает. Подобный стриптиз – ежедневная рутина для нас, так что, чтобы застать меня врасплох, требуется нечто большее, чем симпатичный парень с идеальным прессом и без рубашки.

Конечно, когда Зак снимает футболку, я понимаю, что смотрю куда угодно, только не на него, как я и поступал на каждом концерте в течение последних нескольких месяцев. Потому что, какое бы неопределенное «большее» ни требовалось, чтобы привлечь мое внимание, у Зака оно есть в избытке, и как бы я ни старался убить в себе это чувство, я не могу его полностью игнорировать. Другими словами, пока мне не удастся подавить ту штуку, которую мой мозг проделывает со мной в последнее время, я должен относиться к Заку без рубашки, как к Горгоне Медузе. Не смотреть под страхом смерти.

Энджел стоит ко мне спиной, поэтому я беру ближайшую бутылку с водой и выплескиваю ее ему на голову, намочив черные волосы и превратив их в мокрые сосульки. У парня перехватывает дыхание, и он оборачивается.

– Предатель! – выкрикивает он.

Я убегаю и прячусь за Заком, который уже успел надеть рубашку, поэтому на него можно снова спокойно смотреть.

– Ребята, ребята, – говорит Пенни, появляясь перед столом, где хранится ее огромный набор косметики, подобно матери-героине, защищающей свое дитя. – Никаких игр с водой рядом с косметикой. Прекратите. Рубен, тебе нужна салфетка для макияжа, ну же.

Энджел опускает свою бутылку и поднимает руки в знак покорности, а затем одной рукой убирает с лица влажные волосы. Я появляюсь из-за спины Зака, и Энджел неуловимым движением руки брызгает водой в мою сторону, но промахивается.

Я проскакиваю мимо него, чтобы взять горсть салфеток и смыть косметику с глаз. За последние пару лет наш макияж становился все менее и менее сложным, и дошло до того, что нейтральный и простой мейкап глаз стал частью нашего бренда. Сейчас Пенни использует примерно одну коричневую подводку в неделю. У нее есть свой способ растушевать ее мягкими тенями и легким штрихом сделать наши глаза более выразительными. Однажды я попытался повторить этот трюк, но в итоге выглядел так, будто собрался на кастинг фильма «Пираты Карибского моря». С тех пор я доверяю подводить глаза лишь Пенни.

Наконец-то свежие и в чистой одежде, мы пробираемся в зеленую комнату вслед за Эрин. Я сажусь на диван, кладу голову на подлокотник и закрываю глаза, а Зак, который сидит в кресле рядом со мной, развлекает себя тем, что ритмично тыкает меня в голову. Я прячу улыбку за подлокотником и машу рукой в его сторону, чтобы отпихнуть, пока Энджел и Джон присаживаются рядом.

Энджел бьет меня по ногам до тех пор, пока я не спускаю их с дивана, чтобы дать ему больше места. Сажусь прямо, чтобы Зак больше не мог до меня дотянуться. Я едва успеваю остановить себя, чтобы в отместку не пихнуть Энджела, но только из-за того, что у меня попросту нет на это сил.

Энджел не шутил, когда сказал, что мы зомби. У нас не было перерывов вот уже несколько недель. Каждый день был похож на предыдущий. Ранний подъем, затем рекламные мероприятия: интервью, выступления на телевидении, приветствие толпы фанатов с балкона, как будто мы чертова королевская семья или что-то в этом роде. После обед, разминка и репетиция, концерт, сборы, затем дорога либо в гостиничные номера, либо прямиком в частный самолет, чтобы лететь в следующий штат и делать все то же самое по новому кругу.

Но не завтра. Завтра мы вернемся домой.

Лично меня не переполняет радость от скорой встречи с родными: в свои лучшие дни моя мама ведет себя пассивно-агрессивно, а в худшие – просто агрессивно, отец же может запросто жить на работе. Однако я с нетерпением жду возможности поспать до самого рассвета.

– Хорошо, – говорит Эрин, и я открываю глаза, но не поднимаю голову. – Я хотела собрать вас здесь, чтобы убедиться, что мы на одной волне насчет следующей недели, а также дать вам возможность задать последние вопросы, пока все в сборе.

Следующая неделя. На следующей неделе мы садимся в самолет и прощаемся с родиной храбрых на несколько месяцев, отправляясь в международное турне. Первая остановка – Лондон.

Я никогда раньше не покидал страну. За последние пару лет я привык оставлять родителей на несколько недель, а то и на месяцы, но еще никогда это не было настолько серьезно, как сейчас. До сих пор я всегда жил с ними в одной стране. Полет в Европу кажется мне чем-то большим и значительным, несмотря на то что я впервые буду так далеко от родных. Честно говоря, думать об этом довольно тяжело, и я стараюсь не давать себе возможности на этом зацикливаться. Гораздо проще размышлять об этом как о чем-то, что произойдет еще нескоро.

Проблема в том, что это будущее уже почти наступило.

Я знал, что в этом плане есть изъян.

Я вяло поднимаю руку, вспомнив, что у меня есть один вопрос. Ну, два.

– Могу ли я еще раз убедиться, что ты не собираешься удивить меня билетами на шоу в Вест-Энде? – спрашиваю я.

– Если она тебе скажет, то весь сюрприз пойдет насмарку, – замечает Джон.

– Нет, не удивлю, – отвечает Эрин, – но чтобы ты зря не надеялся, я могу подтвердить, что у нас точно нет времени на шоу в Вест-Энде. Мне жаль, Рубен.

Мне даже не хватает сил, чтобы расстроиться.

– Я так и понял. Но ты говорила, что мы могли бы посмотреть Бургтеатр в Вене…

Эрин улыбается.

– Говорила, и мы так и сделаем. Обещаю, я сделаю все, чтобы включить его в наш маршрут. У нас должен быть свободный час.

Я оживился. Вся моя семья – фанаты театра. Я вырос на Эндрю Ллойде Уэббере[2] и воспитан на Сондхайме[3]. Когда я еще ходил в детский сад, мама отдала меня на частные уроки пения, чтобы отточить вибрато и пение на опоре, а уже в начальной школе я начал гастролировать с профессиональными театральными труппами. Я видел все, что может предложить Америка в плане истории музыкального театра. И я просто не могу побывать в Европе и не посетить известные туристические места, более того, я всегда был влюблен в атмосферу и историю Бургтеатра. Но, к моему сожалению, у нас нет времени на посещение «Глобуса»[4].

Джон, который единственный из нас не сгорбился в своем кресле, подал голос:

– Мы все еще собираемся посетить Ватикан, верно?

– Да, конечно.

Конечно же мы не могли выделить четыре часа на шоу в Вест-Энде, но зато мы проводим целое утро в Ватикане ради Джона. Думаю, это неудивительно: Джон – католик до мозга костей, как и его мать, и хотя его отец, Джефф Брекстон, таковым не является, он, очевидно, позаботится о том, чтобы у нас было время сделать все, что важно для его сына. Так было всегда.

Эрин кивает Энджелу.

– Хочешь что-нибудь уточнить, дорогой?

Энджел делает вид, что задумался.

– Хм, а в Лондоне все еще можно употреблять алкоголь с восемнадцати лет?

Женщина вздыхает.

– Да.

Энджел усмехается.

– Тогда вопросов больше нет, ваша честь.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на Зака, который сидит, подперев голову рукой.

– Ты что-то притих, – говорю я.

– М-м-м? – Он моргает. – О нет, я в порядке. Никаких вопросов. Театры, выпивка и… господи… Звучит неплохо.

– Пора спать, да? – спрашиваю я, и он кивает, его глаза закрыты.

Эрин понимает намек.

– Хорошо. Микроавтобус у входа. Напишите мне эсэмэс или на электронную почту, если у вас возникнут вопросы, и увидимся в воскресенье рано утром.

Мы все поспешили скорее убраться из комнаты, пока Эрин не вспомнила о чем-нибудь еще.

– Я знаю, что все вы соблюдаете закон и не употребляете алкоголь! – обращается она к нашим спинам. – Но помните, что похмелье и трансатлантический перелет не сочетаются, ясно?

Мы с Заком занимаем заднее сиденье в микроавтобусе, а Энджел и Джон сидят впереди, во втором ряду. Обычно мы болтаем по дороге в отель, но сегодня я особенно устал. Как будто я только что пробежал марафон: последний запас энергии, который я хранил для финишной прямой, окончательно исчерпан. У нас не было целых четырех выходных дней в течение… чертовски долгого времени.

Несмотря на то что наш отель находится не так далеко, Энджел свернулся калачиком и дремлет на своем сиденье, а Джон надевает наушники, чтобы расслабиться под музыку.

Оставшись, по сути, с Заком один на один, я смотрю ему в глаза.

– Не могу поверить, что все закончилось, – говорю я.

Зак приподнимает бровь.

– У нас впереди еще вся Европа.

Когда голос Зака опускается до шепота, он почти не меняется. Такой нежный. Его голос похож на мех олененка. Мягкую постель из мха. Под его убаюкивающий тембр можно заснуть.

– Верно. Но ощущения другие.

– Вскоре это станет новой рутиной.

– Может быть. Как и все это. – Я неопределенно машу рукой. – Сейчас уже кажется нормальным.

– Именно.

– Эти мысли немного удручают.

Он откидывает голову назад, обнажая шею.

– Какие?

– Даже что-то невероятное и захватывающее со временем превращается в обыденность.

Микроавтобус проезжает по кочкам, и Энджел фыркает от толчка. Парень уже заснул, как такое возможно?

Зак обдумывает сказанное, размышляет, затем издает изумленное «хм» в знак согласия. Меня никогда не переставало забавлять, что Chorus Management настаивает на том, чтобы выставить Зака как мрачного, задумчивого типа с некоторой резкостью, в то время как его реальная личность совершенно далека от этого. Зак тихий не потому, что он хмурый или измученный. Он просто задумчив и осторожен – из тех людей, кто оценивает то, что вы говорите, слишком долго, пока решает, какой ответ вы больше всего хотите услышать. Возможно, он не из тех, кто главенствует в разговоре или с энтузиазмом любезничает, но он мрачен примерно настолько же, насколько мрачен милый щеночек. Как бы СМИ ни старались утверждать обратное по указке Дэвида, нашего пиарщика.

Он кладет ноги на спинку сиденья Джона, колени прижимает к лицу. Где-то в глубине моего сознания голос твердит, что, если микроавтобус разобьется, его ноги проломят череп. Если я попытаюсь игнорировать эту мысль, она все равно не перестанет меня беспокоить. Поэтому я кладу руку ему на голени и осторожно сжимаю. Он одаривает меня кривой полуулыбкой и нехотя подчиняется.

– Каналы в Амстердаме, – говорит он ни с того ни с сего.

– Альпы в Швейцарии. Я люблю Mad Libs[5]!

– Нет. – Он пихает меня локтем в бок. – Это то, что я хочу увидеть. У всех вас свои дела, да и я не хотел говорить об этом при всех, но, если мне удастся там чем-нибудь заняться, я надеюсь, что именно этим. Просто… посидеть немного у каналов.

– Почему ты не хочешь говорить об этом при всех? Это не так уж постыдно. Если бы ты сказал про район красных фонарей, то…

– О, туда я тоже хочу, – шутит он.

– Естественно.

Его ухмылка исчезает, и он снова прижимает носок ботинка к сиденью перед собой.

– Это глупо. Просто именно там мой папа сделал предложение моей маме. Я хочу увидеть, как это было. Знаю, что это не поможет им снова быть вместе, я лишь… Не знаю.

– Это не глупо, – говорю я. – Мы обязательно это сделаем.

Его улыбка возвращается.

– Да?

– Да. Я имею в виду, мы же отпускаем Энджела в свободное плавание по Европе, так что я уверен, что Эрин запланировала посещение полицейского участка минимум дважды. Если у нас будет время для этого, то мы сможем найти время и для каналов.

– Я тебя слышу, – ворчит Энджел приглушенным голосом.

В ответ я пинаю его сиденье, и он возмущенно вскрикивает.

Энджел – это человек, которого никак нельзя назвать ангелом[6]. На самом деле, его настоящее имя – Ричи, но никто не называл его так с тех пор, как мы создали группу. На нашей первой публиной встрече Дэвид начал переживать по поводу того, что СМИ перепутают «Рубена» и «Ричи», а у Энджела уже давным-давно устоявшееся прозвище. Он получил его от своего отца, когда был малышом, потому что миссис Фан обиделась на оригинальное, более точное прозвище «дитя дьявола», а у мистера Фана было хорошо развито чувство юмора.

Рядом со мной Зак откидывается назад и прикрывает глаза. Его рука прижимается к моей.

Мне кажется, что я не дышу до самого конца поездки.