Читать книгу Шоколад с морской солью. Книга II - Софина Райз - Страница 4

С момента последней встречи с Луисом прошла неделя. Пожалуй, это была самая сложная неделя в жизни Эванджелины. Она никак не могла решиться на разговор с директором балетного училища. Упорно и отчаянно девушка оттягивала момент встречи, трусливо надеясь на Луиса. Однако тот сдержал своё обещание и бесследно исчез из её жизни. Эванджелина осталась одна с малышкой Эмилией. Неопределённость ситуации сильно действовала на нервы, и девушка никак не могла решиться сделать последний шаг. Все фотографии и негативы хранились в надёжной банковской ячейке, а копии девушка ежедневно брала в руки; вновь и вновь перелистывала и брезгливо убирала обратно в пакет. Уверенности в том, как именно следует поступить, по-прежнему не было. Душу до краёв переполняли два противоречиво-сильных чувства: страх и негодование. Тридцать два отвратительных интимных снимка словно остановили мгновение до конца света, запечатлев в осязаемой форме грязную порочную связь директора балетного училища с пятью мальчиками. Все дети, судя форменной одежде, были учениками, а самому старшему на вид не исполнилось и двенадцати лет… «Срочно отнести компромат в полицию, а копии в редакцию», – твёрдо решила Эва и добавила: «Флавио должен ответить за всё!». Её обуревало жгучее желание восстановить справедливость – предать фото огласке и посмотреть на резонанс, вызванный этим делом в прессе. Эванджелина прекрасно отдавала себе отчёт в том, что в таких её изящных ухоженных руках находится тот самый детонатор, и одно неосторожное движение способно вмиг обрушить кровлю на голову директора и заодно уничтожить под её обломками репутацию старейшего и самого именитого балетного училища Бразилии. Более века, из года в год, уникальная балетная школа, основанная великими хореографами прошлого, дарила Миру сотни своих талантливых выпускников. Бразильские имена по сей день украшают афиши европейских и американских театров, а само учебное заведение по праву считается гордостью Рио-де-Жанейро. Ко всему прочему училище существует за счёт муниципальных дотаций и на общих основаниях открывает свои двери талантливым детям из небогатых семей. Даёт шанс раскрыть талант и вершит судьбы сотен тех, кто отдал балету свою жизнь, энергию, вручил своё сердце и навсегда связал с ним судьбу. Одна единственная публикация в прессе – и школа изящного искусства, воплощённого в танце, закроет свои двери навсегда. Руки Эвы держат не снимки, но судьбы сотен человек: Преподаватели? Ученики? Что будет с ними? Ежегодно, по окончании последнего семестра самых талантливых выпускников приглашают в самые известные балетные труппы по всему свету. Хореографы высоко ценят бразильских танцоров за редкую красоту, силу, трудолюбие и уникальную экспрессивную эмоциональность… Однако после грязного скандала с педофилией их, вероятно, будут избегать, словно прокаженных, чья плоть в неизлечимых язвах и от которых исходит зловоние. Замараются все… Прервется более чем вековая преемственность традиций русского балета, и величайшая история всей жизни самой Эвы станет постыдным позавчера. Нечем будет больше гордиться. Все молодые годы, полные труда, боли и аскез, вмиг обесценятся… Всё будет напрасно. Эва обречённо взглянула в будущее и тут же себя остановила: «Однако прочь эмоции! Драма и слезы ни к чему. Всё уже свершилось. Лицо на фотографии принадлежит не мне и ответственность моя лишь косвенна! Разумеется, в случае отказа Флавио Гарсии принять Эмилию я с великим удовольствием передам проклятые фотографии в СМИ и полюбуюсь из Парижа на скандал, который за этим последует. Но спешить нельзя. Глупо», – в душе проснулось твёрдое намерение идти до конца, невзирая на непогоду и на тесные новые туфли. «Действовать в отношении Флавио нужно без оглядки, но разумно, словно выслеживая добычу. Соблюдая сперва интересы Эмилии и свои. В случае несогласия директора с условиями мира – быть войне, и это, пожалуй, будет очень даже любопытно…» – подбодрила себя Эва, понимая, что без правильного настроя с такой сложной задачей ей точно не справиться. Откладывать дольше разговор с Флавио было бессмысленно, тем более что до вылета в Париж оставалось чуть более суток.

После полудня Эванджелина с маленькой Эмилией подъехали к зданию балетного училища. Отворив с усилием массивную, пахнущую свежей краской, резную деревянную входную дверь, они лицом к лицу встретились с сумрачной пустотой прохладного мраморного холла. По коже Эвы непроизвольно пробежали мурашки, а мысль сама собой перенеслась в далёкие воспоминания. Их с Камиллой общее, одно на двоих детство. Точнее, бесконечно долгие и унылые 12 лет училища. Годы, которые лучше не вспоминать вовсе. Как ни старайся, ничего хорошего на ум не приходит. Ностальгия ничуть не бередит душу. Одно лишь графитово-серое, будто стертое в спешке ластиком, размазанное чувство тотального взаимного безразличия, – вот и всё, что связывает интернат со всеми его выпускниками. Мрачные стены старинного особняка быстро забывали своих постояльцев и, провожая, быстро захлопывали за ними двери. «Словно и не было в моей жизни всех этих мучительных лет», – подумала Эва, поднимаясь вверх по по знакомым, истёртым временем мраморным ступеням. Спёртый воздух старинного особняка, как и прежде, дурно пах сыростью, наспех помытыми пыльными полами и старыми бархатными занавесками. Широкий лестничный пролёт тускло освещали два литых латунных светильника викторианской эпохи, а круглые жёлтые лампочки, не подходящие по форме и размеру, заставили Эву поморщиться. Судя по неряшливому запустению, царившему в здании, училище под руководством Флавио Гарсии переживало не лучшие свои годы. В этот самый момент Эва искренне посочувствовала маленькой девочке, что крепко сжимала пальчиками левую ладонь её вспотевшей от волнения руки. «Интернат – здесь заканчивается детство и начинается тюремное заключение ни в чём не повинных маленьких душ. Хотя, в случае с Эмилией это вполне логичный и, пожалуй, последний из всех возможных выход из лабиринта. Грамотное решение сложной жизненной ситуации, в которую попали обе. Жаль девочку – она ещё совсем ребёнок, доверчивая, пугливая, беззащитная», – подумала Эва и почувствовала, что пальцы девочки от волнения стали холодными и увлажнились. Затем она посмотрела на Эмилию с высоты своего роста и попыталась представить себе, что она чувствует в этот момент и почему так сильно, испуганно сжимает её ладонь. Сквозь пушистую копну белокурых растрепанных волос мило розовел кончик курносого носа. «Славная всё-таки малявочка, похожа на мать», – выдохнула про себя Эва и, не говоря ни слова, резко потянула девочку за собой вверх по ступеням.

«Эва, соберись! Возьми себя в руки и делай всё, что угодно, только не смотри ей в глаза. Ни при каких обстоятельствах… Жаль девочку, но это всего-навсего эмоции… моя запоздалая фрустрация на тему материнства, ответственности и родственных чувств», – решила молодая женщина и прибавила шагу настолько, что племянница еле-еле поспевала за ней.

– Тётя, скажите, зачем мы приехали сюда? Почему так спешим? – пищала испуганная девочка, путаясь в собственных ногах и неуклюже наступая родственнице на пятки. Эмилия с самого раннего утра чувствовала, что Эва вела себя довольно странно: суетилась, нервничала, спешила. Затем одела нарядно, причесала и зачем-то привезла её в это хмурое холодное здание. Напугала, дёргая за руку и не говоря при этом ни слова. «Эва, пожалуйста, давай уйдем отсюда», – начала тихо поскуливать девочка, рассеянно озираясь по сторонам.

– Эмилия, прошу тебя, не начинай!.. Бояться не нужно и плакать тоже. Мы с тобой сейчас в балетном училище, где выросли я и твоя мама. У нас тут что-то вроде династии получается, – мягче обычного ответила тётя и даже попыталась изобразить улыбку. Заплачь девочка прямо сейчас, и хрупкий внутренний баланс в душе будет подорван. Эва не выдержит. Сорвётся. Развернётся и убежит вместе с девочкой прочь от унылого склепа, где заживо, в угоду искусству, покоятся радость, игры и детский смех. Господи, сколько же боли предстоит перенести Эмилии, прежде чем она покинет эти холодные стены! «Эванджелина, ты же сама не раз проклинала своё прошлое! Училище – чистилище и ад одновременно. Спаси бедную девочку, а она спасёт тебя. Подумай тысячу раз, прежде чем оставлять её здесь», – шептал внутренний голос, разрывая сердце на части. Однако ум оставался непреклонным. Чувства обреченно склонив голову подчинились логике. Решение принято. Надо действовать быстро, – оборвала цепочку сомнений Эва и стиснула зубы покрепче. Для предстоящей схватки с директором училища ей требуется такой сильный психологический настрой, будто иммунитет для защиты от тяжёлого гриппа. Нужны смелость прочнее авиационной стали и безусловная несгибаемая уверенность в себе.

– Тётя, а скажи, пожалуйста, что такое династия? – не понимая смысла сказанного, робко спросила девочка.

– Династия, детка, – это когда кто-то из детей в семье, по своей воле или против таковой, идёт по стопам родителей. Например, выбирает ту же самую профессию или продолжает семейное дело, – ответила Эва, а про себя добавила: «Или со всей силы наступает на те же самые грабли…»

– Правда? Значит, когда я вырасту, я стану балериной, как ты и как моя мама? – радостно затараторила вдохновлённая услышанным девочка. Слова тёти воскресили в памяти Эмилии те несколько фотографий, что она видела у себя дома в платяном шкафу среди концертных костюмов и украшений: на первом снимке среди нескольких балерин, похожих на сказочных фей с малюсенькими прозрачными крыльями, в пачках-колокольчиках из тончайшей газовой ткани, чуть в стороне стояла мама. Самая красивая из всех, тонкая, изящная, с диадемой в волосах и в объятьях красивого сказочного принца. Мужчина придерживал маму одной рукой за тонкую талию, одетую в плотный открытый атласный лиф, и нежно смотрел ей в глаза… Эмилия часто фантазировала, будто прекрасный герой на фото и есть её папа. Однажды даже наивно произнесла своё предположение вслух… Камилла пропустила вопрос мимо ушей и предпочла к теме больше не возвращаться, удивляясь, как маленькие дети умеют тонко чувствовать мир и разбираются в людях, мельком взглянув на них. Она загрустила и убрала фотографию подальше в шкаф, на полку, что выше её собственного роста. Больше дочка это фото не видела…

На втором снимке мама застыла в прыжке. Прекрасная лесная нимфа в лёгком прозрачном платье с розовой лентой на запястье и короной из цветов на голове. Словно мотылек, она парила в воздухе, не касаясь пуантами пола… Мама казалась ей волшебной феей из сказочного мира. Воплощённой красотой и грацией. Маленькая Эмилия всегда и во всём мечтала походить на неё. Танцевать, как она… Бессчётное количество раз, без спроса доставала из старой шляпной коробки атласные пуанты и примеряла их, неуклюже пытаясь сделать один единственный шаг. Ничего путного, разумеется, не выходило… И тогда, отложив пуанты в сторону, она начинала украшать волосы, пристраивая на макушку головной убор из страусиных перьев с россыпью мерцающих радужных страз… В своих фантазиях Эмилия танцевала на сцене, а мама гордилась ею, тайком подглядывая из-за кулис.

– Тётя, а что, я вправду стану балериной? Самой настоящей балериной? – девочка застыла на месте как вкопанная, не желая делать ни шагу, пока не услышит ответ.

Эва тоже остановилась и, посмотрев Эмилии в глаза, задумчиво ответила: «Безусловно. Обязательно станешь балериной, как я и твоя мама. Жить и учиться будешь здесь. Одна. В этом самом балетном училище. Думаю, настала твоя очередь продолжить нашу балетную династию. Вечером я улечу в Париж по работе, но когда я вернусь в Бразилию… обязательно навещу тебя. Сегодня нам придётся расстаться, но помни, что это не навсегда. Я вернусь за тобой, когда придёт время», – выпалила Эва, желая побыстрее закончить неудобный для неё разговор. Сама-то она прекрасно знала, что банальную фразу «вернусь, когда придёт время» произносят только те, кто не уверены в том, что вообще собираются это сделать.

До двери кабинета директора оставалось всего пару метров, и девушка механически прибавила шаг. Эва хорошо понимала, что беседа будет сложной, поэтому мечтала побыстрее утрясти все формальности. Самолёт вылетает в Париж рано утром, и времени на сборы осталось катастрофически мало. Надо спешить.

– Дядя Луис правда меня не бросит? Он будет меня здесь навещать? – с надеждой в голосе пропищала Эмилия.

– Конечно, будет. Сказала же, никто тебя не бросает. В интернате никто не живёт с родителями, и это закон. Все балерины через это проходят, очень много трудятся, и это плата за успех. Профессия балерины особенная. Здесь танцевать научат всех, хотя вовсе не обязательно, что получится блестяще… Талант есть не у всех, но с большой вероятностью здесь его отыщут, и у тебя, возможно, тоже, – путано произнесла Эва, с досадой глядя на пухлую косолапую и нескладную девочку. – Запомни одно, милая, Луис и я делаем всё это для твоего блага, – немного резко произнесла тётя, как бы давая понять, что продолжать разговор на эту тему больше не желает. По сути, ей не о чем больше было говорить с Эмилией: все оправдания, ложь, обещания – подлость, а в чистых глазах осиротевшего ребёнка вся эта мнимая «доброта и забота» приобретала бутылочно-зелёный оттенок плесени, что так некстати образовалась на единственном ломтике хлеба для завтрака. Но что ещё оставалось Эванджелине Муньос? Ложь от собственного бессилия и проклятый вездесущий Страх предстоящего разговора с директором. Страх ядовито сочился из стен, свисал с потолка пыльными паутинными лохмотьями и неприятно поскрипывал песчинками под тонкой кожаной подошвой её элегантных туфель. Это был тот самый, истинно животный страх встретиться лицом к лицу с Флавио Гарсией… Эве предстояло угрожать, запугивать, шантажировать того, на кого она даже смотреть боится. Не говоря о том, что разговаривать придётся сквозь туго натянутую на лицо фейковую маску уверенности в себе! «Зря я ввязалась во всё это! Ничего не выйдет», – остановилась у двери Эва, желая больше всего на свете убежать отсюда подальше. Во всём происходящем с ней в этот момент было что-то невероятное, сильное и одновременно пугающее до смерти. Решение головоломки, что глубоко сокрыто за гранью добра и зла. Если Эва решится и войдёт, то произойдет нечто такое, что до капли выпьет её прежнюю. Уничтожит или откроет в сознании врата к Источнику неведомой внутренней силы. «Господи, когда же всё это закончится! Как же мне всё это надоело! Луис, Эмилия, директор, это училище и вообще ВСЁ!.. Как же я хочу исчезнуть. Немедленно. Перенестись сию секунду в Париж подальше от всего этого кошмара! Как же хочется закрыться в номере отеля на трое суток, не меньше, выглядывать из-под одеяла только, чтобы переключить канал телевизора или выпить чего-нибудь очень-очень крепкого», – взмолилась Эва, беспомощно глядя в направлении резной палисандровой двери кабинета.

Флавио Гарсия да Силва ожидал их в своём кабинете уже более часа. Мужчина держал во рту незажженную сигару и нервно ёрзал на стуле. Гости задерживались неприлично долго, и воздухе пыльным облаком повисло напряжённое ожидание, которое казалось вполне осязаемым для глаз. Флавио отчаянно хотелось курить, но он пообещал себе сделать это не раньше, чем проклятая гостья войдет в эту самую дверь. Она все не шла и не шла. Приходилось ждать шагов, беспомощно вращая в руке коробок спичек и сдерживая пальцы от такого короткого привычного движения. Сигары всегда помогали Флавио вернуть самообладание. Спасительная пауза, намеренно долгая, помогала сосредоточиться. Ритуал – не спеша, двумя пальцами открыть спичечный коробок, резким движением зажечь спичку и прикурить от неё скрученный в плотный цилиндр кубинский ароматный табак. Кто не курил почти всю свою жизнь, не сможет понять чувства мужчины за пятьдесят, который клятвенно пообещал себе бросить курить и внезапно понял, что эту партию окончательно поиграл. Флавио недавно исполнилось пятьдесят четыре года, хотя выглядел он намного старше своих лет. Однако возраст в его случае придавал его образу определённый шарм. Всегда ухоженный и одетый со вкусом, эстет и сибарит. В любую, даже в самую жаркую погоду, он носил накрахмаленные белые рубашки с запонками, узкие чёрные брюки из тонкой шерсти и приталенный чёрный атласный жилет. Его вытянутое тонкое тело выглядело по-прежнему изящным и подтянутым, хотя заметно ослабло из-за мучившей его последние годы язвенной болезни кишечника. Злой недуг ежедневно истязал мужчину, отравляя каждый, даже самый безобидный приём пищи ощущением, будто его внутренности медленно разрезают на части ржавым старым ножом с зазубринами. Алкоголь был под запретом, но рюмочку- другую дорогого выдержанного ямайского рома после еды он всё же себе позволял, оправдывая это тем, что спокойный сон продлевает жизнь гораздо лучше любого из известных лекарств. Однако с неожиданным появлением снимков даже три порции рома не могли вернуть ему сон, а язвенная болезнь, хитрая змея, ещё навязчивее прошипела о своём присутствии в теле. Угрюмое лицо стало мертвенно бледным, а уголки тонких, бескровных губ вовсе сползли вниз, придавая образу высокомерно-пренебрежительный вид. Сухая кожа, туго натянутая на острые скулы, тонкий крючковатый нос и злые карие глаза, выглядывающие из глубоких впадин глазниц, смотрели всегда резко и агрессивно, делали облик мужчины похожим на хищную птицу: величественного и непроницаемого грифа, сохранявшего спокойствие без единого оттенка эмоций даже в период сильных потрясений. Эва хорошо помнила, когда он, будучи в расцвете своей карьеры, выступал на сцене театра Мунисипаль. Флавио Гарсия да Силва был безусловно талантлив, обожаем публикой и знаменит. Особенно он запомнился в роли Ротбарта из «Лебединого озера» и Джеймса из «Сильфиды». Все роли без исключения ему давались легко, но амплуа злодея как нельзя ярче отражало истинную суть грешной души, закрытой тёмным саваном порока и разврата. Его нутро изнывало от страсти к мужчинам, но обязательства перед родными не давали открыто проявить себя, заявив о своей гомосексуальности, и заставляли нести на себе бремя вынужденного супружества.

Когда Эве исполнилось пятнадцать, Флавио Гарсия только начал преподавать, и это был не его выбор. Нелепая травма колена во время репетиции, когда он оступился, выполняя технически простой прыжок, заставила одного из величайших танцоров страны преждевременно оставить балетную карьеру. Флавио не доиграл свой спектакль до конца и ушёл со сцены без поклона и аплодисментов. Взрастил в сердце лютую обиду на весь мир и ежедневно подкармливал её завистью ко всем, кто всё ещё мог танцевать. Однако Флавио был умён и на должности преподавателя показал себя как бесспорный профессионал высочайшего класса. Среди равных и подобных преподавателей его отличала редкая, сверхъестественная строгость по отношению к себе и к окружающим. Такая требовательность, благодаря которой на небосклоне балета зажигаются робкие неуверенные звезды, отвечая трудом на эмоциональную боль, которую щедро дарит наставник. Талантливый режиссер и грамотный администратор, он начинал преподавать помощником хореографа и всего через пару лет занял свой первый руководящий пост. Суровый и молчаливый, Флавио вселял в людей ужас одним своим присутствием, а проницательные приметливые ученики за сходство наставника с гарпией остроумно прозвали его Гарпия да Силва. Однако произносили это шёпотом, страшась гнева, клюва и острых когтей владельца знатного титула. Воспоминания из детства неминуемо воскресили в душе Эванджелины давно позабытый страх. Им с Камиллой, как единственным в интернате беззащитным сиротам, особенно часто приходилось становиться мишенями его гнева, злобы и раздражения, но никогда так и не пришлось услышать из его уст ни одной заслуженной тяжким трудом похвалы. Войдя в кабинет и столкнувшись с кошмарным демоном своего из прошлого, Эва непроизвольно попятилась назад. Высокая шпилька подогнулась, и девушка почувствовала глухой щелчок, поняла, что больно подвернула щиколотку. «Какого чёрта, отчего я даже сейчас боюсь смотреть в глаза старого извращенца?!» – пронеслось в голове девушки и, с усилием набрав полные лёгкие воздуха, она решила начать разговор первой.

– Сеньор да Силва, здравствуйте, – артистично натягивая обворожительную улыбку на густо напомаженные коралловые губы и делая второй, на этот раз более решительный шаг в направлении директора, уверенно произнесла Эва. Роскошные локоны непроизвольно упали на открытый лоб, и элегантно спрятав прядь за ухо, девушка продолжила:

– Разрешите представить вашу новую талантливую ученицу – Эмилию. Моя племянница и необычайно одарённый ребёнок, – Эва немедля выставила перед собой испуганное дитя, словно стул, с силой обхватила плечи девочки и продолжила декламировать свой заученный до запятых монолог, в котором попыталась изложить суть вопроса в контексте общепринятой деловой этики. Всё шло прекрасно первые несколько минут, возможно, продолжалось бы дальше с тем же лихим напором, если бы директор внезапно грубо её не прервал:

– Эмилия?! Таких учениц у нас нет. Я вообще не понимаю, о чем ты, – безразлично, как бы глядя сквозь неё, процедил директор. – Эванджелина, мне порядком наскучил разговор о талантах и перспективах этой девочки в нашем учебном заведении. Не томи и переходи прямо к делу, у меня мало времени, а вы, ко всему прочему, изволили себе неприлично опоздать, – сухо и агрессивно отчеканил он, сделав отдельный акцент на слове «опоздали».

– Хорошо. Перехожу прямо к делу: нам обоим хорошо известно, зачем я здесь и почему Эмилия будет проходить обучение именно в вашем благородном учебном заведении, – кокетливо прищуривая глаза, съязвила девушка, сделав в свою очередь особый акцент на слове «благородном»… – Также нам с вами хорошо известно, что ваше училище, – на этом слове она сделала ещё один акцент, – возьмёт на себя все расходы на обучение девочки вплоть до выпускных экзаменов, – понизив к концу фразы тон до угрозы, сухо добавила она.

– Нет. И ещё раз НЕТ! Совершенно неприемлемо, и я ни за что не пойду на это. Ты вменяемая или нет? Разве можно объяснить появление новой ученицы среди учебного года, да и к тому же на полный пансион? – пытаясь переиграть заведомо проигрышную партию, холодно и недовольно сказал директор. – Подумала, что скажут об этом преподаватели? Чиновники из муниципалитета? Дети, наконец? – несмотря на щекотливость ситуации он не терял надежды на то, что всё будет именно так, как он привык – то есть по его воле и никогда в разрез с его планами. Директор всё ещё верил в то, что за небольшие деньги ему удастся выкупить проклятые снимки и забыть досадное недоразумение как проклятый страшный сон.

– Сколько хочешь за них? Это же вопрос денег, не так ли? – выдавил из себя Флавио Гарсия и презрительно поджал тонкие бледные губы, отчего они вытянулись в полоску, а лицо злобно заострилось, лишив его образ остатков человечности.

– Снимки не продаются. Негативы тоже, – Эва спокойно протянула ему несколько снимков и добавила: «Это копии. Не возбуждайтесь слишком, здесь не всё, остальные надёжно спрятаны и ждут подходящего момента, чтобы пустить корни в том самом месте, где будет похоронена ваша репутация. Здесь история… Пожалуй, всё самое важное о ваших внеклассных занятиях с учениками», – говоря это, Эва зажала руками ушки племянницы, но немного перестаралась и девочка вскрикнула от боли. – Эми, лучше тебе выйти за дверь. Жди меня там, я недолго, – внезапно спохватилась девушка, поняв, что говорить о подобных вещах в присутствии ребёнка – большая ошибка и может нанести глубокую травму на всю оставшуюся жизнь. Эванджелина заметно нервничала, стараясь при этом сохранить иллюзорную видимость владения ситуацией. Как нельзя кстати тут помогла эта пауза. Выпроводив ребёнка за дверь, девушка воспользовалась моментом, сбросила гипнотическую тяжесть взгляда Флавио и смогла отразить его превосходно спланированную психологическую атаку. Контролируя дыхание, она вернулась в кабинет и демонстративно громко закрыла за собой дверь. Неосознанно разбивая громким хлопком воздух, спёртый высоким напряжением. Мужчина при этом встал во весь рост и резко, угрожающе подался всем телом вперёд. На мгновение девушке показалось, будто реально существующая мифическая гарпия из темного Тартара вот-вот вырвется из клетки человеческого тела и накинется на неё, чтобы длинными когтистыми лапами сломать её тонкую шею.

– Идиотка, ты хоть понимаешь, что твои бумажки – это подлый шантаж?! Осознаешь, во что ввязалась? Или ты наивно думаешь, что можно с помощью парочки умело смонтированных фальшивок легко мною манипулировать?! Даю тебе последний шанс! Предлагаю решить всё миром, сейчас же. Эванджелина, одумайся или будет поздно! Заплачу тебе, сколько ты скажешь, потому что училищу не нужен скандал, а ты, получив деньги, отдашь мне все снимки и забудем навсегда о досадном инциденте… Однако запомни, я не боюсь тебя, и если дело дойдёт до полиции, мои адвокаты посадят тебя за распространение сведений, порочащих мою честь. Обещаю упрятать тебя за решётку надолго, – Флавио прекрасно знал о существовании снимков, но прикоснувшись к опасным фотографиям, как к чему-то реально существующему, вроде ручки, карандаша или сигары, которую он без остановки крутил в своих пальцах, сильно испугался. Опытный игрок ловко сменил агрессивную тактику на психологическое давление и продолжил диалог, искусно манипулируя угрозами так, чтобы найти брешь в обороне собеседницы и надломить шаткую убеждённость в благоприятном исходе дела, с которым она пришла.

– Шантаж, детка, – серьёзное и уголовно наказуемое преступление! Сама по себе попытка запугать человека, используя ложные улики, является поводом применить меры… Вплоть до того, чтобы упрятать тебя за решетку на несколько лет. Ты вообще задумывалась о том, что произойдёт с тобой, если я сам, лично, сообщу об этом в полицию? Просто представь последствия для твоей репутации, особенно если я докажу, что все эти снимки сфабрикованы и ты меня шантажировала? Спросишь, как это можно доказать? Нет ничего проще, мой диктофон сейчас на записи, – хитро улыбнувшись, произнёс директор и положил на стол маленький тёмно-серый прибор для аудиозаписи с миниатюрной вращающейся кассетой. – Повтори, пожалуйста, для следователя и судьи, что ты мне угрожала, заставляя взять в интернат свою племянницу! – Флавио уверенно откинулся на спинку своего кованного кресла и закинул руки за голову, тем самым доказывая, что победил.

– Флавио, вы не сообщите ни о снимках, ни о нашем с вами разговоре. Более того, мне совершенно наплевать, как именно в рамках закона называется наш с вами диалог. Хотя, если поразмыслить… Наш разговор можно назвать взаимовыгодной сделкой вашей неоднократно провинившейся извращённой совести с моей безусловной правдой, которой, ко всему прочему, будут сказочно рады все скандальные журналисты в нашем городе и за его пределами, – Эва элегантным жестом обвела фотографии, ткнула острым ногтём в лицо одного из мальчиков и, наклонившись к диктофону, добавила громче, чем прежде: «Как вы считаете, можно назвать снимки с растлением малолетних мальчиков взрослым мужчиной позорным концом блестящей карьеры директора уважаемого в Бразилии учебного заведения?» Соглашусь с вами, Флавио, только в том самом аспекте, что в полиции «все ЭТО», скорее всего, назовут омерзительным, грязным и подлым уголовным преступлением, которое вы, сеньор, несомненно совершили. Точнее, неоднократно совершали на протяжении многих лет. Да и мальчики, чьи лица запечатлела камера, на допросе вряд ли смогут соврать… Маленькие дети… они такие бесхитростные и пугливые… Плохо умеют хитрить и, пожалуй, непременно стушуются, когда их напрямую спросят взрослые о таких серьёзных вещах. Как вы полагаете, а снимки понравятся их родителям? Кстати, среди них я успела рассмотреть мальчика из семьи высокопоставленных чиновников! Что же вы были так неосмотрительны, так неосторожны, сеньор? Безнаказанность затуманила ваш разум, и вы потеряли ощущение крайних пределов допустимого? Бедный глупый развратник Флавио Гарсия, я даже боюсь представить, что они сделают с вами, когда узнают?! Быть может, выберут линчевание с последующим расчленением или просто кастрируют без наркоза? Возможно и то, и другое, и третье. Лично я бы поступила именно так, а ваше грязное тело выбросила бездомным собакам. Вы даже представить себе не можете, до чего же вы мне сейчас противны! О, я надеюсь, диктофон ещё записывает наш с вами разговор?

– Ладно, ладно, Эва, не кипятись. Хватит читать мне мораль, мы не на мессе и ты не святая, чтобы судить меня. Каждый из нас разберётся своими грехами сам… Понял, что ты пришла сюда не договариваться и конструктивного разговора у нас не получится. Одного не могу взять в толк, зачем ты вообще решила запихнуть в наше училище свою племянницу. Если я не ошибаюсь, она дочь твоей сестры Камиллы? – сказав это, он изменился в лице, видимо, из-за сильной боли от язвы желудка, что так некстати напомнила о себе в самый разгар конфликта. Обессиленный мужчина с силой опёрся о подлокотники и привстал. Скривив губы на мертвенно бледном лице, он презрительно выдавил из себя: «Камилла была гораздо порядочнее и намного талантливее, чем ты». Смакуя каждое слово, повторил: «В тысячу раз талантливее! Ты же, детка, статистка, посредственность и полная дура, если посмела идти в одиночку против меня, закона и здравого смысла. У тебя ничего не выйдет с племянницей, а ещё я приложу все усилия и связи, чтобы ты, Эва, закончила свою карьеру в кордебалете в каком-нибудь провинциальном театре. А ещё лучше в стриптиз-клубе, где тебе самое место».

– Возможно, вы правы насчет моего таланта. Сестра была намного талантливее и однозначно человечнее меня, однако её на этом свете больше нет, а я завтра улетаю в Париж. Контракт на два года с известной балетной труппой начинается в следующий понедельник, а Эмилия остаётся жить здесь. Кстати, я буду её навещать и, не приведи Господь, вы чем-нибудь обидите её или проявите грубость, – триумфально завершила Эва. В этот самый момент она почувствовала себя абсолютно счастливой и лёгкой… Такой сильной и уверенной, как никогда прежде.

– Отведи девочку к Габриэле и проваливай отсюда. Обещаю позаботиться о ней как о своей собственной дочери. Но при одном условии – мне нужны гарантии. Могу я быть уверен в том, что ты сохранишь снимки в тайне?

– Поверьте мне на слово. Самые надежные гарантии – это благополучие Эмилии. До окончания её обучения я гарантирую тайну, и каждый год в Канун Рождества буду присылать по два снимка. Разумеется, оригиналы и негативы. К концу обучения вы получите их все. Клянусь именем покойной сестры, – гордо добавила Эва. – Только и вы не забывайте своих обещаний. С девочкой всё должно быть хорошо, а иначе эти фотографии окажутся у одного моего знакомого журналиста. Вы же не хуже меня знаете, как дорого нынче стоят сенсации! Если я не ошибаюсь, у вас такая дружная семья… Четверо чудесных деток, не так ли? Уже успели стать дедушкой?

– Да, у меня недавно родился внук, – сквозь зубы процедил Флавио Гарсия да Силва. – Я же сказал тебе, обещаю. Теперь проваливай отсюда вон, – произнеся это, он переломил тремя пальцами толстую сигару, и ароматный табак засыпал полированный стол из благородного морёного дуба.

– Рада была повидаться, – ехидно добавила Эва и громко захлопнула за собой массивную входную дверь. В этот самый момент она поняла, что наконец справилась со страхом, который сидел в её сердце долгие годы. Почувствовала себя лёгкой, свободной, невесомой и абсолютно счастливой. Затем присела на корточки и ласково обняла грустную девочку, одиноко сидящую в тёмном коридоре, прислонившись спиной к холодной стене. Эмилия была сильно напугана: одна в тёмном безлюдном тоннеле, где эхом разлетаются громкие звуки и резвится без остановки сквозняк, хлопая в ладоши открытых дверей. Петли на дверных полотнах все как одна поскрипывали, а за одной из них стеклянно звенела и поскрипывала распахнутая форточка. Слов, что произносила тётя, Эмилия разобрать не могла, но судя по тому как был страшен и зол директор, во время их разговора происходило что-то очень неприятно важное. Она не понимала, что именно, поэтому предпочла тихо плакать, безжалостно теребя розовый бантик из лаковой кожи на босоножках. Увидев тётю совсем близко, Эмилия бросилась к ней и благодарно прижалась щекой к плечу. Шумно засопела носиком, заложенным от слёз, и, сглатывая слезинки, пропищала что-то неразборчивое. Успокоилась довольно быстро, а когда слёзы на ресничках высохли, в ладошке остался тот самый кожаный розовый бантик…

– Извините тётя, простите, я случайно, – спохватилась девочка и испуганно взглянула на драгоценность в своей ладони.

– Не важно, Эмилия. Всё хорошо! У нас с тобой получилось всё, что мы задумали! Мы выиграли! Ты обязательно станешь настоящей балериной! Такой же красивой, как мама, и будешь выступать на сцене, – возбуждённо произнесла Эва и положила бантик свою ладонь. Можно я оставлю его себе?

– Возьмите, конечно, у меня ещё один остался, – лукаво улыбнулась девочка и посмотрела на вторую туфельку. – Скажи, тётя, а этот злой дядя, он кто? – поинтересовалась Эмилия.

– Сеньор да Силва. Самый главный в училище. Большой начальник. Но бояться его не нужно. Он тебя не обидит, а если только попробует, ты расскажешь мне или Луису. Мы тебя обязательно защитим и накажем его. Ничего не бойся, – Эва отпустила на свободу свои чувства, перестала сдерживать искренний порыв – ещё крепче стиснула ребёнка в своих объятиях и поцеловала в щёку. Затем выпрямилась во весь рост и уверенно застучала каблуками по направлению к правому крылу здания, где располагались комнаты девочек.

Сперва Эванджелина решила навестить свою прежнюю комнату. Огляделась. Присела на кровать. Клетчатые фисташковые покрывала были аккуратно заправлены под матрац, жалюзи открыты наполовину, а книги и школьные тетради, как прежде, ровными стопочками сложены на широком подоконнике. «Странно, – подумала девушка, – почему никто так и не повесил на место книжную полку, что сорвалась с креплений столько лет тому назад? Да и интерьер комнаты почти не изменился: исписанный и исцарапанный стол, со следами лака и чернил. Платяной деревянный шкаф, два табурета и комод стоят на потёртом светлом паркете с бесчисленными щелями, в которых так удобно могут жить многоножки и, возможно, даже маленькие мышата». Лишь одна деталь показалась Эве немного странной – на её прежней кроватке теперь сидел улыбающийся толстолапый плюшевый кот. «Да, это определённо больше не моя комната», – решила девушка и уверенно направилась в столовую. Там она встретила Габриэлу – воспитателя, которая следила за юными учениками школы, заменяя родителей в их отсутствие. Эванджелина сперва не узнала свою наставницу. Спустя мгновение расчувствовалась, да так сильно и эмоционально, что едва не бросилась ей в объятья, но сдержалась. И взяв сухую морщинистую ладонь в свои сильные руки, энергично затрясла. Габриэла поначалу тоже немного опешила, но быстро пришла в себя и ласково закивала в ответ на приветствие. «Господи, как же сильно она постарела!» – подумала Эванджелина и, стараясь не выдать своих мыслей вслух, спросила: «Как поживаешь, Габриэла? Господи, сколько лет мы не виделись с тобой? Кажется, прошла целая вечность!»

– Эванджелина, красавица моя! Как же я рада тебе, – не задумываясь ответила Габриэла, чувствуя минутное замешательство своей воспитанницы. Она и вправду заметно постарела, ссутулилась и располнела, но глаза остались как прежде светлыми, добрыми, ласковыми, с улыбчивыми морщинками лучиками в уголках глаз. В одном женщина осталась верна себе: всегда стриглась по-мальчишески коротко, красила волосы в белый цвет, несмотря на то, что они не слушались и всегда отливали медной рыжиной. Восемь лет! Господи! Они не виделись восемь долгих лет. Эва вдруг осознала, как соскучилась по этой строгой и бесконечно доброй женщине. Невысокого роста, хрупкая, смуглая, улыбчивая, она всегда была рядом, когда не стало матери и когда внезапно ушёл отец. Эва вспомнила, сколько ласки и любви каждый день им дарила Габриэла Мария Диас де Алмейду. Эва внезапно увидела день экзамена при переводе из средней балетной школы в училище, когда наставница, вывернув рукав своей белой накрахмаленной выходной блузки, вытирала размазанный от волнения макияж сестры. В тот самый день взволнованная Габриэла, не сдерживая эмоций, плакала от счастья, зная, что обе девочки продолжат обучение и их не разлучат. Она любила их словно своих родных дочерей. Ругала, прощала, жалела, ждала…

Кожаный розовый бантик в её руке. Бесполезный кусочек кожи. На мгновение ей показалось, что это кусочек кожи, который девочка оторвала от её собственного сердца. Может быть, такой же кусочек сердца Габриэлы не сохранила Эва. Выбросила в корзину прошлого и забыла. Эва совестливо потупила взгляд. Воспоминания нахлынули разом, а вместе с ними пришло болезненное раскаяние. Осознание своего малодушия, чёрствости, эгоизма. Ведь за все эти годы Эва так и не нашла времени, чтобы навестить наставницу. Не нашла ни одной единственной минутки, чтобы позвонить и поздравить Габриэлу с Днём Рождения, с Рождеством, Пасхой… Не нашла в себе ни благодарности, ни искренности к человеку, который был рядом на протяжении стольких лет. «Вся эта история с Эмилией определённо действует мне на нервы, потому я расчувствовалась…» – попыталась успокоить себя Эва, прикрыв шёлковой косынкой оправдания, торчащие сквозь острые шипы угрызений совести. Ничего не вышло. Эва искренне попросила прощения. Виновато отстранилась. Нырнула руками в большую кожаную сумку. Достала оттуда золотую цепочку с крестиком, поцеловала распятие и, собрав все купюры, что оставались в кошельке после оплаты счетов, протянула их наставнице:

– Габриэла, эта девочка, – она прикоснулась неловко к волосам ребёнка, будто бы стесняясь проявления своих чувств, – дочка Камиллы. Сестру убили месяц назад, и Эмилия осталась сиротой. Сеньор директор великодушно разрешил малышке остаться в школе, чтобы продолжить балетную династию Муньос. Она будет жить здесь и учиться вплоть до самого последнего семестра.

– Этого не может быть! Дочка Камиллы! Эва, а ведь я хорошо помню, как она забеременела. Мы несколько раз встречались с ней после рождения дочери. Бедная, он всё ждала и ждала предателя. Дни, недели, месяцы… Она ему верила, верила своему чувству, верила в справедливость, надеялась, что в жизни тех, кто страдает, однажды обязательно восходит солнце счастья… Наивная! Всё было напрасно, он не вернулся и даже не позвонил, а затем и она пропала… Шесть лет ничего о ней не слышала… И на тебе! Вот так запросто, ты приходишь сюда с её дочерью и говоришь мне, что мою Камиллу убили. Как так, Эва? – будто недопонимая смысла сказанного, женщина сделала удивлённое выражение лица и пристально вопросительно посмотрела на собеседницу. Руки женщины при этом заметно дрожали, будто бы не зная с чего именно ей следует начать.

– Габриэла, всё именно так, как я вам рассказала. Камиллу застрелили на выходе из магазина. Полицейские сказали, что это произошло случайно. Уличные банды что-то не поделили, и началась перестрелка. Возможно, наркотики. Не суть. Беда в том, что девочка видела своими собственными глазами, как это произошло… Не думаю, что такое вообще можно забыть. Трудно ей будет здесь одной. Вечером я улетаю в Европу. У меня контракт с Мулен Руж, и если представится возможным, разумеется, я попытаюсь продлить его. Думаю, вы понимаете! От такого предложения отказываться нельзя. В Бразилии у меня нет перспектив, да и возраст… Не судите, если получится, мне больно оставлять Эмилию, но иначе я не могу, – Эва говорила и говорила, не поднимая глаз, и затем мягко, будто не своим, прежде резким и уверенным, а теперь словно заискивающим голосом, добавила:

– Благодарю вас за всё и прошу прощения. Я виновата пред вами. Вашу доброту ко мне и моей сестре оценить невозможно. Оплатить тоже. Я ваша должница до конца моих дней, а теперь ещё и прошу вас позаботиться об Эмилии. Вы ведь не откажете? Деньги на расходы буду присылать ежемесячно, на ваш счёт, разумеется, если вы согласитесь, – Эва снова взяла морщинистые дрожащие руки Габриэлы в свои и посмотрела ей в глаза, надеясь разглядеть утвердительный ответ. Женщина напряжённо молчала. Эва внезапно осознала, что без поддержки наставницы она не решится оставить Эмилию одну в интернате, слишком свежи были воспоминания о той боли, что пришлось пережить им с сестрой, столько лет находясь в изоляции в училище.

– Умоляю вас, позаботьтесь о ней, я заплачу столько, сколько вы скажете, – не выдержала Эва и похолодевшим голосом добавила: «Во имя всех святых, не молчите!» В её глазах блеснула слеза, и она поспешила промокнуть глаза чёрной шёлковой косынкой, что дважды обвивала её тонкую длинную шею.

– Не тревожься, девочка, не брошу твою племянницу, а деньги свои забери, такой грех на душу я не возьму. Дочка твоей сестры для меня и есть родная. Камилла была мне словно дочь. Дочь, которой у меня никогда не было, – от этих слов Габриэла заплакала.

– Спасибо тебе, но деньги ты всё же оставь, купи ей, пожалуйста, какой-нибудь одежды. Из меня не то что мать, даже тётя приличная не вышла, – грустно улыбнулась Эва. – И ещё, Габриэла, сохрани этот крестик и отдай Эмилии, когда немного подрастёт. Он принадлежал Камилле. У меня есть точно такой же…

– Откуда такой чудной крест с распятием? Никогда раньше таких не видела, – наставница с любопытством рассматривала маленький ажурный золотой крестик, в центре которого располагалась фигурка распятого Иисуса.

– Точно не знаю, но, по-моему, он не католический… Нам их мама надела перед смертью. Велела носить не снимая, но мы не послушались. Стеснялись носить и хранили как сувениры в шкатулке. Глупо, конечно. Теперь всё, что осталось от моей семьи, – Эмилия и два золотых распятия. Больше я не сниму этот крест никогда, хотя в Бога я по-прежнему не верю. Особенно после смерти сестры.

– Напрасно не веришь. Молодая просто… Он говорит с теми, кто хочет услышать, и помогает тем, кому ещё можно хоть чем-то помочь, – как-то туманно произнесла женщина, подумав о смерти скорее как об избавлении от страданий. Совсем недавно она похоронила свою мать, которая страдала от рака желудка долгих семь месяцев. Однако в случае с Камиллой такая параллель не прослеживалась, и Габриэла впала в минутный ступор. «В самом деле, отчего Бог забрал Камиллу так рано и оставил невинное дитя сиротой? Камилла сама была Ангелом, её-то за что?» – не найдя ответ, она передёрнула плечами и резко произнесла: «Хватит с меня разговоров! Прощайся с племянницей и уходи. Это у тебя Париж и Мулен Руж, а у нас тут своих дел по горло, а времени мало: покормить надо девочку и комнату найти. Совсем скоро закончится урок, и тут такая суета начнётся», – неловко смахивая слёзы, скомандовала Габриэла. Она поставила свою собственную, строгую точку в конце разговора и направилась в кухню, жестом предлагая Эмилии следовать за ней.

– Прощай, Эва. Звони десятого числа каждого месяца и не тревожься. Если что будет нужно, я сообщу.

Эванджелина благодарно кивнула. На прощание чмокнула Мартышку в щёку, а затем резко отвернулась и поспешила к выходу, сжимая в руке маленький розовый бантик. Для долгого прощания не осталось сил. Сердце в груди непривычно громко стучало. Нет, оно звенело подобно обезумевшей мухе, случайно залетевшей в комнату; глупая, она бьётся о стекло, не понимая, что путь в небо надёжно скрывает невидимая для сотен мушиных глаз стена. Стена несвободы. Которую ни понять, ни преодолеть – невозможно. Эва ощутила в груди вполне осязаемую боль и твёрдо решила, что с этого самого дня ни любить, ни привязываться к кому бы то ни было она больше не желает. Эмоции по самой своей сути слишком тяжёлый и неудобный скарб для трансатлантического путешествия из Рио в Париж, а стало быть, их надо оставить здесь. В новую жизнь нужно входить налегке и в красивых удобных туфлях. Стоит положить в чемодан только самое необходимое, а весь ненужный старый хлам раздать нищим. Ни сожалений, ни размышлений, ни сомнений. Одно «но»: что будет с Эмилией? Неопределённость… Малышка останется совсем одна в Рио. Странное чувство необъяснимой тревоги не покидало Эву при мысли о племяннице. «Предательство оправдать нельзя, но мне придётся. В итоге всё будет хорошо, девочка вырастет и обязательно поймёт, почему я поступила именно так и почему не могла иначе», – размышляла Эва, запихивая неудобные предчувствия вместе с подаренной «драгоценностью» в кармашек для мелочи. «Тут вам самое место! Не стоит обращать внимание и тратить время, размышляя о том, на что повлиять невозможно». Чудесная психотехника «отложенных на время проблем» вовремя пришла на помощь и успокоила разбушевавшийся в сомнениях ум.

Могла ли предвидеть Эва, что решение оставить девочку в интернате – та самая фатальная ошибка, которая впоследствии сломает их судьбы? Не смалодушничай она и выбери путь, что лежит честнее её эгоистичного бегства за океан, и её, и Луиса ждал бы счастливый финал. Они были созданы Богом друг для друга. Любое дело, за которое бы они не взялись вместе, было бы заведомо обречено на успех. Деньги, слава, – всё это с избытком было бы отмерено обоим, а жизнь малышки Эмилии вместо боли была бы наполнена взаимным счастьем любящей семьи… Всего одна единственная слезинка Эвы, исполненная искреннего чувства, заботы и сострадания развернула бы колесо судьбы в обратном направлении от тьмы; уберегла бы девочку от немыслимых страданий, что уготованы на этом жизненном пути… Вернись, Эва! Одумайся! Вернись. Забери Эмилию домой, и Луис не встретит так рано и так глупо свою смерть, а ты сказочно преуспеешь, открыв своё собственное модельное агентство. Увы… Самые лёгкие решения – те, что продиктованы эгоизмом и ленью, и именно они обойдутся дороже… Подумай, Эва, о племяннице всего на один процент больше, чем о себе, и счастье девочки обернётся твоим собственным, умноженным на два. Нет жертвы в том, чтобы сделать другого счастливым, но есть боль позднего раскаяния от осознания своего малодушия. Да и откуда Эве тогда было знать, что Эмилия – единственный ребёнок, подаренный ей Богом?

Но сейчас выбор сделан. Трагедия обеих женщин начинается в этот самое мгновение… и закончится лишь в тот момент, когда четыре линии обречённых на страдания изувеченных судеб нечаянно пересекутся в Женеве, в автобусе номер 8 на остановке Mont-Blanc.