Читать книгу Смерть приходит не оттуда - Софья Савина - Страница 15

Когда не осталось больше надежды, ни единой зацепки, Эдуард уселся на вершине горки и протяжно зарыдал, а звуки плача далеко разносились по океану Таласа. Лицо его вмиг покраснело а глаза опухли, внутренняя часть костюма намокла, и стекло, отделяющее физиономию от воды запотело так, что едва были заметны очертания лица, издающего такие грустные звуки. Сердце Давида сжалось от скорби и ненависти к себе, ведь он даже не подумал о том, к каким серьезным последствиям может привести его поведение. Не в силах больше терпеть нахлынувшее раскаяние, парень сорвался с места и побежал куда глаза глядят, дальше в глубь рощи сталагмитов.

Кира и Лиза остались меж изваяний в полном оцепенении от происходящего: только что они лишились, как им казалось, троих из команды. Первый, Святослав, мучительно погиб. Эдуард впал в забытие и не видит ничего вокруг себя, полностью отдавшись в распростертые объятия эмоций, а номер три, под именем Давид, и вовсе сбежал, хотя он наверняка самый решительный и находчивый из них, а так легко оставил пост лидера неизвестно кому. Достаточно было переглянуться между собой – и вот девушки, понявшие друг друга без слов, направились в сторону Давида, силуэт которого светился далеко впереди, забыв про песок, усталость и шаттл.

Адреналин отдавался гулким сердцебиением в ушах, и погрузившись в свои мысли Давид смог буквально пробежать по вязкому морскому дну несколько сотен метров, потеряв оставшихся из вида. Датчик шаттла настойчиво пищал, пытаясь указать, что парень отошел слишком далеко от корабля, но Давид попросту не замечал этих звуков. Он погрузился в мысли о том, что вовсе не хотел убивать Святослава, даже не думал об этом, и вот сейчас, когда его мозг немного пришел в себя, казалось Давиду, будто в тот момент он неожиданно для себя опьянел. Стоило только Святославу начать высказывать претензии, как в голове что-то щелкнуло, и дальше Давид совершил поступок, будто в него вселился кто-то чужой, кто-то очень злой и жестокий, кто-то, кто может убить себе подобного. Может быть, он сделал это только потому, что знал о безнаказанности? Кто тут будет судить его, на потерянной планете в созвездии Змееносца, на расстоянии сорока световых лет от Земных законов? Кто отомстит за умершего? Может быть, низкорослая Кира? Лиза, которая в своей жизни привыкла иметь дело только с безвольными трупами? Или Эдуард, свихнувшийся от горя, полностью охваченный рыданиями?

Давид вспомнил свои былые победы, многочисленные драки в барах и грязных кафешках. В те минуты он чувствовал тоже самое: словно так поступает совсем не он, и даже если драка происходила на трезвую голову, он с трудом мог вспомнить свои слова, звучащие в те моменты, и действия, а в голове сохранялась только общая картина произошедшего, факт свершившейся драки и имя победителя.

Но с другой стороны… Если бы не этот песок? Боже, да он даже не успел подумать о нем! Тогда как можно считать, что он убил Святослава? Если бы не этот проклятый песок, Святослав просто упал бы и хорошенько приложившись спиной больше не позволял бы себе негативных высказываний в сторону Давида. Точно! Это то, чего хотел Давид – чтобы Святослав просто упал. Он даже и не думал об убийстве.

А может быть, если бы Святослав не попал под сталагмит, то Давид продолжил бы? На что он способен на планете без законов? Вдруг парень выдвинул перед собой умозаключение о том, что он совершенно сумасшедший и неадекватный. Но разве такое рассуждение избавит его от навязчивых мыслей, от воспоминаний, успокоит воспалившийся мозг? Да он должен был броситься к рухнувшему сталагмиту чтобы вытащить бедного парня и не дать ему оказаться погребенным на дне далекого океана.

Давид обернулся. Сзади – колонны сталагмитов, и ни единой живой души вокруг. Только метры гладкого морского дна, тонны светящегося песка и тихое движение воды. Он точно не вернется обратно. Побоится, как бы странно это не звучало. Как посмотрят на него добровольцы? Ответ известен: как на убийцу. Что скажет Кожевников при встрече? Убийца! И все начнут думать о том, что он сможет проделать это еще раз с кем нибудь из них. Эх, если бы Давид знал, что девушки упорно идут в его сторону, идут, несмотря на то, что потеряли его из виду, это дало бы парню надежду на прощение.

Пятьюдесятью метрами левее по дну океана брели, периодически отряхивая ноги от песка две девушки, хорошо известные нам Кира и Лиза, что оставили несчастного Эдуарда наедине с горем. Пейзаж вокруг не менялся, разве что количество растущих из дна сталагмитов уменьшилось. Временами девушки окрикивали Давида. Но то ли их голоса были слишком слабыми, то ли толща воды не желала пропускать слова – никто не отвечал. И только датчик неумолимо пищал, предупреждая об ослаблении сигнала, идущего с шаттла.

– Кстати, вода-то пресная! – внезапно воскликнула Лиза, взглянув на рукав костюма, где на маленьком экранчике выводилась некоторая информация об окружающем мире, – А мы раньше не обращали внимания.

Девушки к тому моменту успели прийти в себя от произошедшего, а начало разговора, положенного Лизой, окончательно разрядило обстановку.

– Как жаль, что нам не взять ее на Землю! – ответила Кира, поднимая руку и пропуская воду через раскрытые пальцы ладони, – Хотя… Нам неизвестно, какие микробы обитают в водах Таласа.

– Это точно.

– Знаешь… Я люблю ходить вот так, как сейчас, медленным размеренным шагом оглядывая пейзажи природы. В такие моменты я всегда отчего-то вспоминаю свое детство.

– И что же в нем? – поинтересовалась Лиза, пытливым взглядом рассматривая задумчивый вид собеседницы.

– Пока я была еще совсем маленькая, лет до семи, я ведь жила с бабушкой. Потом она умерла, и я отправилась в приют. А вот в ее квартире я, просыпаясь по утрам, когда солнечные лучи прокрадывались через шторы и игриво разбегались по стенам солнечными зайчиками, любила звать бабушку. Она в это время суток по обыкновению готовила на кухне, а я кричала, потому что мне очень нравились моменты когда она заходила в комнату и желала мне доброго утра, одновременно подшучивая над моей неуклюжестью и полной несамостоятельностью. И я ведь только сейчас понимаю, что готовила она лишь для меня, а сама ела монокорм, от того и была худая, прям как я теперь. Какая самоотверженность! А в детстве я воспринимала это как должное… Знаешь, а ведь ее образ, ее физический облик практически стерся из памяти, и вспоминая сейчас те дни, я начинаю сомневаться – а бабушка ли это была? Отчего-то кажется мне, что это была моя родная мама. Ведь она была ничуть не менее заботливой и любящей, чем настоящая мать. Так вот, я лежала на огромном диване, на котором могли бы уместиться десять таких Кир, как я тогда, широко разбросав руки и ноги, и протяжно кричала: “Ба-бу-ля! Ба-бу-ля!”. И несмотря на то, что голос у меня как иерихонская труба, бабушка или действительно не слышала, или притворялась тугоухой, поэтому повторять призыв приходилось много раз. Рано или поздно мне надоело длинное слово бабуля, и я придумала сокращенное “Баля”. Ей богу, никогда не слышала чтоб кто-то так называл свою бабушку. Однако оно так приелось к ней, что до самой смерти я называла бабулю только так.