Читать книгу Дом «Ха-Ха» - Станислав Афонский - Страница 5

Жилая часть Дома начиналась лишь со второго этажа – весь первый, как ясно из вывесок, занимали столовая и магазин. Вел в нее лишь один подъезд со стороны двора, но проникнуть внутрь дома можно было и со стороны столовой. Когда она работала – дверь из ее вестибюля открывалась на лестничную площадку жилого подъезда. Очень удобна была эта дверь для жильцов дома – ужинать ходили чуть ли не в домашних тапочках.

Первое мое посещение уникального Дома запомнилось навсегда. Сразу же за входной дверью вошедший видит перед собой широчайшую лестницу, предназначенную, кажется, более для восхождения на Олимп богов, облаченных в тоги, чем для простых смертных. Может быть, она на самом-то деле и не так уж широка, богам виднее, но для нас, им не подобным и привыкшим к зажатости современных лестниц в жилых домах, лестница этого дома смотрелась чрезмерно широкой. Она шикарно и торжественно обрамляла пролёт такого же впечатляющего размера. Он предназначался, вероятно, или для огромного лифта – на тот случай, если богам захочется не шагать по ступеням, а вознестись, либо для коллективного сбрасывания вниз, если таковой бред мог придти кому-нибудь в голову. Он не приходил, надо полагать, потому что история Дома не зафиксировала ни одного факта как сбрасывания, так и вознесения. Лифта не имелось совсем, а лестницей пользовались отнюдь не боги. В Доме жили рабочие, служащие и инженерно-технические работники – то есть «ИТР» «ящика», как образно и пренебрежительно называли в те времена номерные оборонные заводы.

Тот, которому присвоен был номер шестьдесят девять, работал на оборону страны не всегда. Когда-то он занимался изготовлением карет и находился в Москве. Потом, когда надобность в каретах отпала, но зато появилась необходимость в самолетах, заводу поручили перестроиться на производство шасси, учтя тот факт, что кареты тоже не обходились без колес, осей, втулок, рессор и прочих, важных для нормального движения предметов. В 1941 году, когда столице начала угрожать реальная опасность захвата ее немецкой армией, завод эвакуировали в относительно безопасный город Горький. Заводские корпуса в спешном порядке заставили строить немецких военнопленных. Рабочих же и весь другой обслуживающий персонал срочно поселили в свободный от постоянных жильцов дом – недавно построенное здание современнейшей, по тем временам, и роскошной гостиницы…

Поселиться мне предстояло в одном из ее номеров. Посуществу весь дом был общежитием, но холостяков объединили в нескольких комнатах, по мнению администрации наиболее для них приемлемых. Общее количество этих комнат сейчас назвать не могу. Точно помню о существовании трех для мужчин и одной или двух для девушек. Имелись еще комнаты, где жили пожилые одинокие женщины. Во всех других комнатах размещались люди семейные, многие с детьми.

И вот в один замечательный осенний вечер после работы, не слишком обремененный своими весьма заурядными пожитками, я не очень решительно поднялся по необъятным просторам божественной лестницы на третий этаж Дома и вошел через широкую застекленную дверь-ворота в длинный коридор…

Если судить по неофициальному названию Дома, то кто-то при виде того, что открылось и моим глазам, расхохотался, и хохотал потом, не переставая… Я же, мгновенно представив себе, что мне среди всего этого отныне жить, внутренне слегка оторопел. Но эмоции были уже неуместны и бесполезны, и я, стараясь полами своей солдатской шинели что-нибудь не задеть и не опрокинуть, осторожно двинулся по коридору к месту своего будущего жилья… Точнее, места жительства.

Привычно считать коридором прямолинейное пространство между двумя стенами и, соответственно, между дверями в них… Здесь же пространство коридора втискивалось между стенами и тем, что стояло и лежало вдоль них, висело на них и болталось над ними в подвешенном состоянии… Все разнообразие предметов перечислить трудно, но выделялись среди них: допотопные керосинки и «современные» примусы, стоявшие почти возле каждой двери на табуретках, стульях, тумбочках и комодах, и еще на каких-то подставках; корыта, тазы, тазики, ведра и горшки, в их числе и ночные; стиральные доски, трёхколесные детские и двухколесные взрослые велосипеды; пеленки, распашонки, рубашки, штаны, штанишки и прочая одежда, а также постельное белье… От стены до стены под потолком натянуты разнообразные веревки и провода…

Коридор Дома, не по образцу современных, был широк и просторен. Вся перечисленная утварь умещалась в нем довольно свободно. Даже оставляя простор для перемещения проходящих людей. В некоторых местах можно было разойтись при встречном движении – настоящий проспект, а не коридор. Но он же – и кухня: здесь варили и жарили еду, кипятили чай. Здесь же играли и бегали маленькие детишки, громогласно давая волю своим эмоциям, от безмерно положительных до отчаянно отрицательных. Здесь же, случалось, громогласно выясняли между собой отношения и взрослые, и мирились, выяснив тем или иным способом. Здесь же курили… По этому же «проспекту, добирались до своих дверей подвыпившие и крепко выпившие обитатели, и удалялись в таких же состояниях их гости… Как бы невероятно не показалось, но, несмотря ни на что, не было ни одного случая, когда в коридоре что бы нибудь оказалось сбитым, разбитым, оборванным и опрокинутым и, помиловал бог, подожженным. Вспыхни пожар в таком коридоре – пройти сквозь него невредимым не удалось бы никому – второго выхода не имелось, а выпрыгивать из окон высоковато.

Благополучно добравшись до заветного номера сто восемьдесят седьмой комнаты, я облегченно вздохнул и …обнаружил ее запертой. Подергав несколько раз за ручку, вежливо постучавшись, потоптавшись и не получивши никакого ответа, я решил, что никого нет дома… Точнее, в этой именно комнате – в таком Доме не могло просто случиться, чтобы совсем уж никого дома не было… Так оно и оказалось. Стук мой хоть и был вежливым, но заинтересовал соседей. Кто-то из них выглянул и посоветовал мне постучаться погромче и понастойчивее: обитатели, скорее всего, на месте, но просто отдыхают.

Отступать было совершенно некуда, и я принялся громыхать в дверь с решительностью обреченного. Занимался этим довольно долго. Даже усомнился в правоте соседа: не может нормальный человек, как бы он ни отдыхал, вытерпеть столько времени надоедливый и наглый стук в дверь… Но в конце концов за дверью послышался какой-то скрежет. Она приоткрылась и на темном фоне внутренности комнаты с выключенным светом показалась чья-то очень взлохмаченная и очень недовольная голова. Голова хмуро и вежливо поинтересовалась, какого черта я ломлюсь в дверь, мешаю добрым людям отдыхать и не хочу ли я получить по своей собственной голове. Отстранив голову на безопасное расстояние, я объяснил причину своей настойчивости. Объяснение хмурости у обитателя комнаты не убавило, но дверь открылась пошире и впустила меня внутрь моего нового жилища.

Оно оказалось просторным, с двумя широкими окнами. Утром выяснилось, что смотрят они на телевизионную мачту и на крыши старых, дореволюционных домов. В комнате стояли пять коек казенного образца. Одна из них, третья слева и вторая справа, отныне становилась моим «койко-местом». Возле коек стояли пять тумбочек-этажерок. Посреди комнаты стол. Еще один, «кухонный», возле стены, отделявшей комнату от коридора. На этом столе украшали его две круглые электрические плитки, довольно ржавой внешности. Еще имелось два шкафа для одежды. Несколько табуреток и стульев перечень меблировки комнаты завершали.

От коридора комнату отделяла не стена, как таковая, а тонкая перегородка, напоминающая… застекленные двери. При внимательном рассмотрении можно было убедиться: да – это и есть самые настоящие двери. Причем застекленные. Только стекла закрашены белой краской, а створки дверей заколочены. Сама же «комната» была когда-то вестибюлем, превращенным, в силу необходимости, в комнату общежития.

Даже при минимуме воображения легко себе представить степень «звукоизоляции» такой стены. Все коридорные шумы и громы проникали к нам в комнату в почти первозданном звучании. Этим и объясняется длительное отсутствие всякой реакции со стороны ее обитателей на мой стук и грохот: они просто думали, что это кто- то из соседей производит очередную хозяйственную работу. Дверь же была заперта во избежание случайного вторжения в безмятежную атмосферу отдыха какого-нибудь проходящего гражданина в подпитом состоянии.

По соседству со сто восемьдесят седьмой комнатой находилась комната под таким же номером, но с добавлением буквы «а». В ней, в таком же комфорте, как и мы, жили еще трое мужчин. Отделяла нас друг от друга тонюсенькая фанерная перемычка. Неоспоримое удобство этой перегородки состояло в возможности свободно, не напрягая голоса, в любое время дня и ночи вести с соседями задушевные, или не очень, беседы… Особенно впечатляли разговоры по ночам, когда кого-нибудь охватывало неодолимое желание рассказать новый, или кажущийся ему новым, анекдот непременно в то самое время, когда предполагаемый слушатель в соседней комнате только что заснул Реакция слушателя нередко бывала отрицательной и бурной настолько, что вскоре все обитатели обеих комнат принимали участие либо в прослушивании анекдота, либо в обсуждении вопроса, что сделать с непрошенным рассказчиком оного… На нашем же этаже жили еще шестеро

или семеро холостяков. Их комнату, выходящую окнами на улицу Свердлова, украшал телевизор. С линзой для увеличения изображения на экране. В нашей комнате телевизора не было. Иногда мы приходили к ним в комнату посмотреть что-нибудь особенно интересное, обычно футбол или хоккей, но делали это не слишком часто – уважали их право на спокойный отдых.