Читать книгу Дом «Ха-Ха» - Станислав Афонский - Страница 7

Однажды, в ходе организованного редакцией телевидения диспуте, некий видный, известный, маститый и очень уверенный в своих мнениях профессор высказался о взаимоотношениях в человеческом обществе, сделав из своих слов вывод: в нем не может быть равноправия потому, что его не может быть никогда. Для наглядности он сравнил ячейку человеческого общества со стаей животных, собак, например. Предварительно вежливо извинился за такое сравнение. Потом продолжил, вернувшись снова к людям.

По его мнению, в любом случае, когда собирается группа, хотя бы человек пять, то вскоре из них обязательно выделится один лидер, кто-нибудь непременно окажется «опущенным», трое других в той или иной степени станут близки к лидеру и все будут перед ним лизоблюдничать… Изрекалось это в советское время по советскому же ТВ – иного быть и не могло.

Теоретические выкладки, украшенные образными примерами и авторитетными титулами их излагающих, смотрятся эффектно и убедительно. Возможно, их авторы опираются и на свой личный опыт. Многое зависит и от круга общения. О себе могу сказать так: во время всей моей жизни в общежитиях мне ни разу не пришлось оказываться в таком обществе, где бы властвовали собачьи или волчьи законы.

В нашей комнате Дома «ха-ха» совершенно случайно собралась и годами жила вместе группа как раз из пяти человек различных профессий, разного служебного положения, различных характеров и не одинаковых индивидуальностей. В этом смысле равенства среди нас не было. Но в то же время не имелось ни лидера, ни «опущенного», ни лизоблюдов. В нашем маленьком обществе не потерпели бы ни первого, ни второго, и ни в коем случае третьего. Может быть, потому, что никаких даже намеков на карьеристские устремления у нас просто не могло и быть: какая может быть в общежитии «карьера»? Мы были свободны друг от друга и в то же время связаны друг с другом одним местом жительства – одной комнатой. Она объединяла нас не только ограниченным жизненным пространством, но и во многом духовно: мы чувствовали себя одной семьей. У нас не было другого выхода, если мы хотели жить между собой в ладу и спокойствии.

Несмотря на существенные различия в характере, между нами не было ссор. Во всяком случае, не припоминается ни одного случая, который можно было бы расценить как скандал. Это не значит, разумеется, что мы жили в идеальном и полном единодушии – мы и спорили, и не соглашались друг с другом, но именно как друг с другом, а не как враг с врагом. Противник в споре не всегда превращается во врага в жизни. Наверное, мы жили дружнее, чем многие настоящие семьи, где людей связывают, или должны связывать, взаимные симпатии и чувства. Наши женатые товарищи по работе, «женатики», как мы их называли в своем холостяцком кругу, приходили к нам излить душу и поплакаться в жилетку. Они, пораженные горем, рассказывали о бессмысленных скандалах и «сценах» в своих семьях… Мы им сочувствовали, успокаивали и ужасались. Их рассказы, и иллюстрации к ним, которые мы видели и слышали в нашем знаменитом коридоре, внушали нам ужас при мысли о том, что и нас вполне может ожидать такая же жуткая участь, если, помилуй господи, женимся и мы…

В нашей же общежитейской семье властвовали душевный мир и «благоволение в человецех». Нам не в чем было друг друга серьезно упрекнуть. Мы не ревновали, естественно, друг друга и не уличали в мнимых или реальных попытках коварной измены. У нас, слава богу, не имелось в багаже ни жен, ни тещ, ни тестей, да и багажей, как таковых, не имелось тоже. Мы даже бравировали этим. Нет – мы не давали обета вечного безбрачия. В перспективе у каждого из нас смутно брезжил весь «джентльменский набор» родственников, положенных женатому мужчине, но мы не торопились его приобретать. Самоцелью это не было во всяком случае.

Общежитие стало нашим домом, с абсолютной полнотой оправдывая смысл своего названия: общежитие – общее житье, общий быт. Его привычки вольно или невольно впитались в наше существо и сказывались в той или иной степени, в том или другом в течении всей последующей жизни. Были среди этих привычек и хорошие, а таких оказалось немало, были, разумеется, и плохие – с точки зрения наших жен…

В общежитиях жили и многие из студентов. Но наш общий быт имел от студенческого несколько различий. Первым бы я назвал продолжительность проживания в общежитии. У студентов она заканчивается одновременно с окончанием учебы: закончил институт – прощай студенческое общежитие. Длительность обитания в рабочих общежитиях ограничений не имела. Мое, например, затянулось на восемнадцать лет… С течением времени этот факт стал чуть ли не предметом моей гордости: редко встретить можно такой экземпляр общежитейца. Впрочем, в нашем веселом доме прямо из общежития ушли на пенсию по возрасту несколько одиноких женщин… Лишь после этого им выделили по комнатенке в каком-то «жилфонде», кажется в «малосемейке», то есть – тоже по существу в общежитии. До пенсии нам в то время было еще далеко, но впечатление от того, что люди, проработав всю жизнь, так и не смогли ни получить, ни купить себе квартиру, подействовало удручающе. До сих пор внутренним мысленным взором вижу горестно растерянные лица этих пожилых женщин

От студенческого наш общий быт отличался также и тем, что учащиеся уходят и приходят в свои комнаты приблизительно одновременно: ушли на учебу – пришли с учебы. Мы же работали в разные смены. Когда занятым в первую, утреннюю смену, начинавшуюся в шесть часов сорок пять минут утра, пора было полноценно восстанавливать свои силы сном для доблестного труда – приходили с работы те, кто отстоял у станков во вторую, вечернюю, смену… Утром вторая смена еще снила себе разнообразные сны, улегшись спать где-нибудь около часа ночи, а уже поднималась первая смена; кипятила чай, разговаривала, одевалась… И невольно будила своих товарищей. Но хуже всех приходилось третьей смене, ночной. Возвращалась она с завода около семи часов утра, измотанная ночным бдением и работой в то время, когда организм справедливо требует себе сна. Ложилась спать… Но в то время, когда ей удавалось заснуть, наконец, поднималась ото сна вторая смена… День стоял на белом свете, женщины в коридоре, свободные до своей второй смены, стирали, готовили еду, болтали, возле них бегали, голося, ребятишки… Все эти звуки социалистического общежития свободно проникали в нашу комнату. Выспаться и восстановить в таких условиях свои силы было невозможно. К концу недели казалось, что в голове каким-то образом оказался песок, заменив собой все, ранее там находившееся, который сыплется из глаз, а также и из других частей организма. Человека, отработавшего третью смену в течение недели, можно было безошибочно определить по внешнему виду.

Питались разнообразно. В смысле разнообразия способов питания… Утром – сладкий чай или просто сладкая вода с батоном. Иногда кефир. Холодильников у нас не имелось. Мы даже не знали, что это такое. Поэтому продукты, требовавшие более или менее длительного хранения, нами не употреблялись. Мы почти сразу же съедали все, что покупали. Варили пельмени, если удавалось их «достать». Пельмени предпочитались нами не столько потому, что мы их безмерно обожали, а потому, что не имелось никаких проблем в их приготовлении: налил воды, вскипятил, всыпал пельмени – через пять минут поглощай готовый продукт в своё удовольствие. Но иногда готовили даже суп…

Вот в этом сложном деле, требующем искусства и навыков, мы выступали новаторами. Таких блюд не изобретали даже высшего профессионализма специалисты – повара экстра-класса, ручаюсь. Самым элементарным считалось у нас варить, как уже говорилось, пельмени. Но бывало, варили и не элементарно, добавляя в «бульон», то есть в воду, рожки или картошку – для увеличения количества еды, ее калорийности и плотности наполнения. Вершиной нашего поварского творчества стал «фрезер-суп». От слова фреза – режущий металл инструмент такой. Нет, мы не клали его в суп вместо топора, как тот солдат. Рецепт супа помню до сих пор: капуста свежая и капуста квашеная, вермишель или рожки (можно и то, и другое одновременно) – по вкусу, картошка, тушенка – не важно какая, лавровый лист – как же без него, и подсолнечное масло… Ну, соль – это уж само собой. Все компоненты – в произвольной пропорции. Обрабатывать сталь сим варевом мы не пробовали, но в свои внутренности допускали с удовольствием и без всякого для них ущерба… Желающие могут попробовать сварить суп и по следующему рецепту. Это рецепт «габер-супа». Технологию приготовления этого блюда я уже подзабыл, но помню, что это была адская смесь из мясных и рыбных консервов, заправленных какими-нибудь крупами и макаронными изделиями с добавлением сливочного и постного масла, а также того, что имелось под рукой в момент приготовления… А еще мы жарили помидоры с огурцами и картошкой… Язвой желудка заболел только один Коля Петров, бывший шахтер. Но мы объяснили это себе, и ему, слишком большим количеством в его утробе… угольной пыли: она – материал въедливый

У многих из нас в разных районах Горьковской области жили родители. Мы по выходным дням, если не работали, ездили их навещать, привозя с собой от них продукты. Часто употребляли их для воплощения своих кулинарных фантазий вскладчину – отсюда и появилось разнообразие их вариантов… Готовили еду на двух маленьких электрических плитках. Естественно – в этой же комнате.

Мы, Юра Шурин и я, питались вскладчину: каждый вносил свой пай. Брали деньги из общей суммы только на еду. Хранили свою заначку под матрасом и никогда не возникали опасения за их сохранность. Слова о том, что деньги из общего пая шли только на еду, требуют некоторого уточнения: на другое их почти не оставалось. Кормились мы еще и в столовых: в заводской, самой дешевой, и в «нашей», как мы считали – в «Доме «ха-ха». К концу месяца, перед зарплатой, денег часто на столовые уже не хватало. Впрочем, не только на столовые, но и на еду вообще. Иллюстрацией того, насколько «полноценно» мы питались, может служить мой личный пример. При росте сто семьдесят восемь сантиметров я весил шестьдесят килограммов. Врачи уверяли меня в том, что я такой худой просто в силу особенностей моей анатомии – такая уж у меня «конституция» организма: сколько бы не ел – все равно останусь навсегда тощим. «Не в коня корм» – так мне и говорили. И наотрез отказывались верить тому, что в армии я весил девяносто килограмм без признаков жира…

Купить себе что-то из одежды являлось проблемой очень серьезной. Порой неразрешимой. На работу многие ходили в военной форме со снятыми погонами. Шинель зимой была самой надежной защитой от мороза. Носил я ее поверх того штатского, что у меня имелось. На костюм, стоивший сорок рублей, я копил деньги несколько месяцев, отчаянно боясь того, что в тот момент, когда я их, наконец, накоплю – костюмы эти исчезнут из продажи, оставив меня с носом. Не исчезли, слава богу, и нос уцелел. Успел. Купив, был почти счастлив. Почти потому, что костюмец не вполне удовлетворял мой вкус: темно-зеленые брюки и серо-бурый, хорошо без малинового, пиджак. Покупали мы далеко не всегда то, что нравилось, а то, что было по карману, нередко дырявому, как в песне про «чубчик кучерявый». Но зато каждая покупка становилась событием. До сих пор помню где, что и почем я покупал. Как-то наш товарищ съездил на свою далекую родину Украину похоронить умершего родственника. Вернулся в не новом, но хорошем добротном голубом пальто – получил в наследство… Повезло человеку.

Когда сейчас пишут о том, какие большие деньги получали на оборонных заводах – чуть ли не лопатами огромными гребли – я вспоминаю нашу жизнь в «Доме «ха-ха» и наши «большие» заработки. Самое острое чувство, болезненное чувство, которое я в те годы испытывал – чувство несправедливости по отношению к нам – работающим на заводе. Своему делу мы отдавались полностью. Не ленились. Не прогуливали. И не могли себя обеспечить даже самым необходимым. Вместо того, чтобы помогать своим родителям, мы наоборот – брали у них продукты, выращенные ими на своих огородах…

Это было унизительно для мужчин. Но мы терпели. И одной из наших любимых песен была песня со словами «жила бы страна родная и нету других забот»… И еще мы слушали от наших идеологических руководителей, что деньги в нашей стране «не играют никакой роли»…Не верилось. Особенно когда не на что было сходить в столовую… Да, на заводе трудились высококвалифицированные рабочие, получавшие высокую зарплату. А мы были молоды и еще не успели еще достичь наивысшего мастерства в своих профессиях. Но ведь существовали и такие профессии и должности, где и при любой квалификации выше должностного оклада было не подняться.

Взяли меня на завод учеником токаря. Платили ученику тридцать рублей в месяц. В учениках держали, бывало, до года – не хватало станков. Прожить на тридцать рублей в месяц можно. Во всяком случае именно в этом убеждал меня один из администраторов цеха, когда я осмелился утверждать обратное. Но не убедил. Продолжая сильно сомневаться в своих способностях беззаботно прожить целый год на свои «тридцать серебряников» в месяц, утешая себя мыслью о никчемности денег в нашей замечательной стране, я с радостью пошел на освободившуюся вакансию контролера бюро цехового контроля. Там мне стали платить аж целых сорок рублей. Квалификацию свою я повышал довольно быстро, но даже при высшей ее ступени оклад составлял только девяносто рублей в месяц.

При жизни в «Доме ха-ха» я получал «чистыми», то есть после всех вычетов, на руки около пятидесяти рублей. Это было начало шестидесятых годов ХХ века.

В день я не мог позволить себе потратить на еду более полутора – двух рублей. А ведь нам еще и на танцы, и в кино надо было сходить… И покурить… Кстати, о куреве. Мы достоверно установили: курево отбивает аппетит и способно заглушить чувство голода. Вот эта способность ценилась нами перед получкой более всех других достоинств табака. Деньги необходимы были и для общения с девушками… Часто это было гораздо важнее, чем еда – на ней мы и экономили. На чем еще нам оставалось экономить.

Но мы никому не завидовали. Правда, и круг нашего общения к зависти не располагал: все наши знакомые были примерно такой же степени достатка, что и мы.

Мы… Речь идет не о каком-то особом чувстве коллективизма, и не о том, что мы сообща «шли семимильными шагами к светлому будущему всего человечества». Кстати сказать, мы на эту тему не разговаривали никогда. Непопулярна была у нас эта тема. Нам нравилось быть вместе не только в комнате, но и на прогулках по городу, и на вечерах отдыха. Не наблюдалось у нас психологической несовместимости. Мы не надоедали друг другу, предпочитая совместное времяпровождение индивидуальному, если, конечно, это не касалось встреч с женщинами. В этих делах сохранялась строгая индивидуальность… Но мы знали по именам всех, с кем встречались наши товарищи. При неудачах сочувствовали и сопереживали вместе с пострадавшим, а если надо – то и утешали по-мужски сурово, но добро, не давая делу доходить до скупых мужских слез… Жили, как братья. Привыкли говорить о себе – мы: мы пошли, мы хотели, мы решили, мы – за или мы – против. И говорили это с гордостью: каждый самостоятельно и все вместе.

Все-таки, жизнь в общежитии сказалась на нас больше в лучшую сторону. Мы привыкли к самостоятельности и независимости во всех отношениях, привычны обходиться без нянек и опеки при любых обстоятельствах. После употребления своих «габер» и «фрезер» супов – неприхотливы к еде. Привыкли ограничиваться минимумом потребностей. И главное – не завидовать никому, ничему и никогда.