Читать книгу Последний старец. Сталинградский снег. Черт побери! - Станислав Богданов - Страница 5

Только и успел издать предсмертный звук австриец. Было ли это «Mein Liber Myter» или «kinder», а может быть «My Furer!» Одному Богу было известно. Из распоротой сонной артерии ударила тугая пенная струя тёмно-вишнёвой, как плоды на станичных садах, крови.

В следующий момент всё изменилось. Люди, ещё минуту назад думавшие о том, как странно воевать и как необычно дружить, набросились друг на друга с озверелыми, осунувшимися лицами. Хлопали пистолетные выстрелы. Рассекал воздух шанцевый инструмент. Мелькали непримкнутые и примкнутые ножевые штыки. Русский трёхгранник осиным остриём входил в чужую плоть. С хрустящим звуком… Раны от него были если не смертельны, то труднозаживляемы. Его применение пытались запретить на Гаагской и Женевской конвенциях. Да где там…

* * *

Из аттестации за период с 1933 по октябрь 190 года на командира 99-й стрелковой дивизии генерал-майора Власова Андрея Андреевича за подписью командира 8-го стрелкового корпуса генерал-майора Снегова, командующего войсками КОВО Генерала Армии Жукова и Члена Военного Совета КОВО Корпусного Комиссара Вашугина:

«…

7. С какого времени в РККА – 1920 г.

8. С какого времени на должностях начсостава – 1920 г.

…

Предан партии Ленина-Сталина и социалистической родине.

…В генерале Власове удачно сочетается высокая теоретическая подготовка с практическим опытом и умением передать подчинённым свои знания и опыт. Высокая требовательность к себе и подчинённым – с постоянной заботой о подчинённых. Он энергичен, смел в решениях инициативен.

Хорошо знает жизнь частей, знает бойца и умело руководит воспитанием их, начиная с мелочей; любит войсковое хозяйство, его знает и учит части заниматься им.

Дивизия, которой генерал Власов командует с января 1940 года, под его непосредственным руководством много и упорно работает над отработкой отделения, взвода, роты, батальона и полка и добилась в этом больших успехов…»

Из материалов уголовного дела М. Н. Тухачевского (собственноручные показания Тухачевского, написанные им после ареста):

«…Из отдельных вредительских мероприятий, подготовлявшихся в штабах БВО и КВО, мне известны нижеследующие: разработка плана снабжения с таким расчётом, чтобы не подвозить для конных армий объёмистого фуража со ссылкой на то, что фураж есть на месте, в то время как такового заведомо на месте не хватает, а отступающий противник уничтожает и остатки. Засылка горючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется. Слабая забота об организации оперативной связи по тяжёлым проводам, что неизбежно вызовет излишнюю работу раций и раскрытие мест стоянки штабов. Недостаточно тщательная разработка и подготовка организации станций снабжения и грунтовых участков военной дороги. Размещение ремонтных организаций с таким расчётом, чтобы кругооборот ремонта затягивался. Плохая организация службы ВНОС, что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиации…»

* * *

Волга… Она предстала ровная, как сталь, ослепительно-синяя, чуть морщинистая от ветра. Гладь одной из самых красивых в России рек. На её берегу раскинулся этот стратегически-важный, промышленный центр, который носил имя Сталина – Сталинград. Завод по производству артиллерийских орудий «Баррикады», металлургический комбинат «Красный октябрь», тракторный завод им. Дзержинского, химкомбинат «Лазурь» с подъездными путями в форме «теннисной ракетки – всё это делало город на Волге, по которой «плыть долго», заманчивой, но сомнительной целью.

Начиная с жаркого, кончая первыми осенними холодами, на этих живописных просторах развернулось одно из самых страшных сражений в истории Второй Мировой войны. В истории всего человеческого рода на этой планете. В задымленном небе эскадрильи люфтваффе висели бесконечно. Выстраиваясь в гигантскую «карусель», Ju-87 (они же «штукас», «певуны» и «лаптёжники») кружили над разрушенным, выгоревшим дотла каменным скелетом великого города. Роняли в бушующие огнём развалины всё новые и новые «поленья» чёрных, казавшихся игрушечными (для тех, кто оборонялся и наступал внизу) бомб. Издавали ужасный, почти звериный вой своими вмонтированными в крылья сиренами. От бесконечных пенных фонтанов на Волге рябило в глазах. Германская тяжёлая артиллерия простреливала эту единственную водную артерию, по которой снабжались защитники Сталинграда. С правого берега с воем выписывали свою дугу советские снаряды. Нередко самоходные баржи, катера и баркасы волжской флотилии, взятые в «вилку», или прошитые из скорострельных пушек с воздуха, шли ко дну. Вокруг них, в маслянистой воде, барахтались люди. Некоторые доплывали до берега. Большинство шли ко дну под тяжестью оружия, патронных сумок и боеприпасов. Если топили корабль с военными материалами, порой целая дивизия на том берегу замолкала. Приходилось идти в бой с голыми руками.

А город и ближайшие к нему окрестности застилала мохнатая шапка дымного пламени. Оно извергалось на поверхность из разрушенных нефтехранилищ на Мамаевом кургане. Горящая нефть ж и р н о стекала прямо в Волгу, сжигая всё на своём пути. Взрываясь фонтанами разноцветных искр, как самое что ни на есть адское пекло. Ветра, продувающие степь с четырёх сторон, создали из этого дыма чёрно-красный, колоссальных размеров крест. Это жуткое зрелище стало по истине пророческим. «…Седьмой Ангел вылили чашу свою на воздух: из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое! И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий вспомянут пред богом, чтобы дать чашу вина ярости гнева Его. И всякий остров убежал, и гор не стало; и град, величиною в талант, пал с неба на людей; и хулили люди бога за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая».

Отслеживая оперативную обстановку, Паулюс часто бывал во временных командных пунктах, оборудованных в зоне непосредственных боёв. 6-я армия несла колоссальные потери. Из рот создавались батальоны. Солдаты и офицеры сходили с ума от напряжения. А неподалёку, раскинувшись на Волге, стояла Астрахань, где не было русских войск. Её можно было взять безо всяких усилий. Но приказ фюрера и верховного командования был иным: только Сталинградская крепость! Хотя никаких укреплений им брать не пришлось.

Впервые в истории Второй Мировой войны сражение разыгралось внутри города. На улицах, в «коробках» разбитых домов. В подвалах и системе канализации. Советские солдаты генерала Чуйкова, командующего 62-й армией, применили тактику боёв, которая лишала немцев их преимущества – массированных танковых атак. И фланговых «обводов». В большом городе трудно было ориентироваться. Тем более среди дыма и огня, застилавшего небо. Невозможно было рассчитывать на сигнальные ракеты. Радиосигналы глушили железобетонные развалины. Из щелей, оконных проёмов и баррикад русская пехота, средь которой часто мелькали «полосатые черти» в бескозырках, разила танки и самоходки. Зажатый стенами домов панцер с оборванной гусеницей становился отличной мишенью. Русские наловчились подбивать переднюю и замыкающую машины – их добычей становилась вся колонна. Не приспособленная к уличным боям германская пехота несла потери. Стали использовать части полевой жандармерии и сапёров – они были обучены тактике боёв в городе.

Циклопические развалины Тракторного завода им. Дзержинского (СТЗ), что раскинулись за Купоросной балкой, поразили воображение генерал-полковника. Здесь почти не переставая, под огнём 105-мм гаубиц и бомбами пикировщиков, русские продолжали выпускать с конвейеров десятки танков Т-34. Без краски, а порой без прицелов танки шли в бой. Это поражало воображение! Порой, в искорёженных 62-тонных Кристи обнаруживались люди в рабочих спецовках. Они висли на рулях, застывали за окулярами танковых прицелов. Свисали из башенных и лобных люков. А подходы к заводу «Баррикады» защищали девушки-зенитчицы. Не умевшие стрелять из 85-мм пушек по наземным целям, они продержались менее часа. Панцеры и панцервагенс Курта фон Зейдлица-Курцбаха, смяв этот слабый заслон, на целую неделю увязли в боях. За цеха, что обороняли поначалу лишь рабочие из ополчения.

…Паулюс пытался вызвать в памяти образ русского старика. Время от времени у него это получалось. Особенно ночью, когда он лежал на походной алюминиевой койке. Смотрел в темноту перед собой. Видел какие-то неясные свечения. Из них нередко возникало знакомое ему до боли, по отечески ласковое лицо.

«…Да, я был не прав, отец, когда не послушал ваш мысленный совет. Я продолжил службу в вермахте. Продолжил воевать. Сейчас подчинённые мне солдаты сеют разрушение и смерть в т в о е й стране. Стало быть, я являюсь главным преступником. Ответственным за эти страдания и разрушения. Эти солдаты подчиняются своим офицерам. Они получают приказы от своих генералов. А генералы… Я изо дня в день отдаю в штабе приказы. Убийственные и бессмысленные. Всем существом я ощущаю, что нет тех оправданий, которые могли бы смягчить мою жалкую участь…»

«…Да, оправданий нет и не должно быть. Однако ты не единственный, кто ощущал себя таковым в ВЕЛИКОЙ ПРИРОДЕ. Многие, очень многие видели себя со стороны и ужасались. Считая себя ранее непорочными, каждый из них вскоре обнаруживал своё ужасное несовершенство…»

…Паулюс, устало запахнувшись в генеральский китель, вышел во двор станичного дома. Тёмно-синее, почти чёрное небо было усеяно гирляндами созвездий. На них, возможно, теплилась или зарождалась чья-то жизнь. Дай бог, чтобы там не повторился тот кошмар, в который ввергла себя наша сумасшедшая цивилизация, подумал Паулюс. Он ощущал всем телом и душою лёгкую, успокоительную прохладу. Она мягко обволакивала плечи. Проникала в лёгкие. Снимала напряжение у бешено работающего головного мозга.

В той стороне, где в огнях пожарищ раскинулись безобразные руины Сталинграда, тоже стояла удивительная тишина. Похоже, боевые действия временно прекратились. Стороны достигли неофициального перемирия. Такое случалось на войне. С обоих сторон выходили парламентёры с белыми платками. Или отрезами простыней на палках. Они предлагали не открывать огня, пока не уберут раненых или не похоронят убитых. И меж бездыханных и ещё живых тел, посреди воронок и развалин, ходили бок о бок те, кто стреляли друг в друга. Ни, комиссары, ни особисты не мешали русским. А немцев не пугали ни SS, ни Abwehr.

Между тем в руинах начались снайперские бои. Германских «ангелов смерти» возглавил майор Кёнинг. Чемпион Олимпийских игр по стрельбе и личный друг рейхсфюрера SS Гиммлера получил задание: создать систему губительного огня. Чтобы «русские фанатики» ни днём, ни ночью не чувствовали себя в покое. Похоже, это у него выходило плохо. Потому что с русской стороны против него действовал охотник-сибиряк Василий Зайцев. Его снайперы укладывали немцев как на стрельбищах. Майор, памятуя о своих олимпийских регалиях, тщетно пытался достать пулей «неполноценного русского», пока сам не нарвался. Пуля русского сразила его прямо в лоб среди развалин Сталинградского элеватора.

«…Вот так унтерменш, – сказал по этому поводу Адам. Ему заносчивый Пауль Кёнинг не нравился ещё при жизни. – Это я о русском! Кто бы мог подумать! Рейхсфюреру будет тяжело пережить своё поражение. Он явно проиграл свою битву за Сталинград. Как вы думаете, герр генерал, каковы наши шансы?» «Вильгельм, вы, я вижу, не унимаетесь в своём красноречии! – улыбнулся ему Паулюс. – Оно не доведёт вас до добра. Лучше спросите своего русского друга. Как есть… Сергей? О, да. Он помогает вам изучать нравы русских. Или обратитесь к капитану Больро из оперативного отдела. Он, если не изменяет моя память закончил русское пехотное училище в 20-х. Наверняка, у него не стёрлись воспоминания о славянском коварстве…»

Паулюс прогуливался между высокими штабными автобусами, фургонами походных радиостанций, легковыми «мерседесами» и «опелями». Всё было затянуто маскировочными сетями. На редких возвышенностях стояли зенитки-88 и 20-мм автоматы. Русские Пе-2 (У-2), старомодные бипланы, неслышно стрекоча моторами, подбирались к германским штабам или позициям. Прицельно-точно сбрасывали на головы или в открытые люки осколочные, а также фугасные бомбы. Летели они на низких высотах, не доступных для зенитной артиллерии (она не могла взять такой угол), а также скоростных «мессершмиттов». За сбитый самолётик полагался Железный крест и отпуск в фатерлянд. Их прозвали «кофейными мельницами», «хромыми воронами», а также «дежурным унтер-офицером». Также как и он, они неслышно подкрадывались и беспрепятственно уходили восвояси.

Время от времени прохаживались фигуры часовых в стальных шлемах, с винтовками или автоматами. Но Паулюс старался держаться незамеченным. Он как никогда нуждался в том, чтобы побыть одному. Он вспомнил невольно о былых боях. 6-я армия, встречая упорное сопротивление русских 61-й и 62-й армий, сумела выйти к Волге. Потери были не символические – с момента боёв за Харьков было убито и ранено до 100 тысяч человек! Панцердивизии лишились 30% «роликов», многие из которых, правда, удалось восстановить и поставить в строй. Русские потеряли вдвое больше, особенно в танках и авиации. Всё потому, что командующий Южным фронтом маршал Тимошенко и член Военного Совета Хрущёв действовали в худших традициях наступательной стратегии. Под угрозой приказа №227 (который, к слову, скажем, карал лишь трусов и дезертиров), прикрываясь именем Сталина, они гнали в неподготовленные контратаки на закрепившиеся в обороне части вермахта своих солдат и бесценную технику. Получив копию приказа операции «Фридрих» (был сбит майор Рейхель из оперативного отдела группы армий «Б»), они развили наступление на Изюмский выступ без должного взаимодействия с другими участками фронта. После провала 2-й ударной армии и потери Крыма, после чего стало ясно – в окружении Сталина есть утечка информации. А выход к Сталинграду, на подступах к которому создавались мощные оборонительные сооружения, стал возможным по одной причине – окружение в районе Калача танкового корпуса. Он прикрывал после потери Орла (тоже сильно укреплённого!) выход к городу. Вместо того, чтобы занять эшелонированную оборону, повинуясь приказам Хрущева и Еременко, нового командующего Южным фронтом, бывшего сотрудника охраны Троцкого, ударили по наступающим танкам Зейдлица-Курцбаха. И попали в «котёл».

Паулюс вздохнул. К удивлению своему он увидел прогуливающегося по станичной улице полковника Адама. Тот заметил своего генерала. Ускорил встречный шаг. По опыту он знал, что предстоит интересная, очень важная беседа.

– Почему вам не спится, Вильгельм? – тихо спросил Паулюс. Он старался смотреть прямо в глаза, как это делал русский старик. – В такое судьбоносное для рейха время его солдатам необходим длительный и спокойный сон. Разве только генералы… На них лежит такое бремя – в том числе, о спокойном сне своих подчинённых…

– Я пробовал написать письмо жене, – молвил Адам, подойдя к Паулюсу вплотную. – У меня ничего не вышло. Из головы не выходит тот полевой лазарет. На развалинах вокзала, где мы побывали вчера. Помните, герр генерал?

Паулюс нахмурился. Коротко кивнул. Как такое можно забыть? «Кюбель» в сопровождении мотоциклистов охраны вёз их по улицам, которые походили на скальные обломки. Всюду торчали вывороченные, согнутые в штопор взрывной волной стропила, искорёженная арматура выглядывала из развален как обглоданные рёбра или скрюченные пальцы. То там, то тут виднелись обгоревшие остовы русских и германских танков. Дымили искорёженные бронетранспортёры и самоходные орудия. Над восходившими к небу каменными обломками виднелась громада элеватора из серого бетона. Сам вокзал был объят пламенем. Мимо них сновали германские солдаты. Их лица под глубокими стальными шлемами были покрыты копотью от пожарищ. Мундиры были изорваны и перепачканы в саже. Переносили пулемёты, перекатывали 37-мм пушки. Переносили на носилках раненых. Они прошли в полевой лазарет, что расположился в пакгаузе. Прямо на каменном полу лежали десятки раненых. Обер-ефрейтор, которому доктор только что отпилил блестящей, красной от крови пилой ногу (её пронесли мимо Паулюса и Адама в цинковом тазу) сидел и улыбался. Он жадно затягивался папиросой, словно не чувствовал боли. «…Иваны дерутся как звери! – внезапно произнёс он странным, нечеловеческим голосом. Его глаза дико блеснули. Он истерически захохотал. – Из моего батальона остался в живых я. Только я! Все погибли! Они всех здесь перебьют. Если хотите знать, то это – кара Бога за наши грехи…»

– …Победы нашего славного вермахта не дают нам права писать победные реляции. Особенно, когда до конца дела осталось ещё далеко, – продолжал Адам, вдумчиво улыбаясь. Словно разговаривал сам с собой. – Жене, которую я горячо люблю, нельзя лгать даже в письмах. Она всё поймёт и всё простит. Каково будет мне смотреть её в глаза? Выносить эту пытку?

– Каково будет нам всем… – тихо произнёс Паулюс.

Он мысленно перенёсся в другой памятный день. 23 августа 1941 года. Тогда сотни самолётов 4-го флота Рихтгоффена (Ju-88, He-111, Do-17, Ju-87) нанесли смертоносный удар по городу Сталина. По приказу последнего, доведённого до 1-го секретаря обкома Чуянова, эвакуация гражданского населения как заводов и учреждений категорически запрещалась. Она могла быть расценена как сигнал к сдаче города. Жертвы были колоссальные. Под обломками гостиницы «Интурист» погибли раненые бойцы и командиры Сталинградского фронта. Не спасся никто.

Паулюсу вспомнилось и другое. Вчера они поднялись по крутой лестнице водонапорной башни. Оказались над Сталинградским вокзалом, откуда простилалась панорама всей битвы. Вдали, над руинами домов, где улицы скрещивались у овальной площади Павших борцов, высилось большое здание с фронтоном и полукруглой аркой – Центральный универмаг. Его внутренние перекрытия осели и провалились. Осколки выбитых стёкол над колоннами кроваво отражали языки пожарищ и блески взрывов. Там засели русские из состава моряков волжской флотилии и высадившихся пехотинцев 61-й армии. Туда по данным воздушной разведки (Паулюс сам держал в руках свежераспечатанные снимки) на самоходных баржах были подогнаны и выгружены два десятка Т-34/76 и КВ-2. Помимо всего прочего – полевые орудия калибра 76-мм, прозванные в вермахте за эффективность огня «рахат-бум». Русские создавали баррикады из обломков, сваренных из рельс «ежов», минировали противотанковыми минами подходы к Волге. На крыше универмага скорее всего находились корректировщики: русские 122-мм гаубицы Л-3 с того берега слишком точно поражали скопления германской пехоты и танков ещё в развёртывании. На площади вокзала, возле фонтана со скульптурной композицией из пионеров и лягушки (подобный фонтан был у Центрального универмага), группировались под прикрытием дымовой завесы PzIV и PzIII Ausf G, F1 и F2. Эти панцеры были снабжены дополнительными бронеэкранами и часть из них была вооружена длинноствольными 75-мм пушками. Они испускали выхлопы синтетического бензина, который всё увереннее гнали в рейхе. За ними, спешившись с грузовых «опелей», полугусеничных «бюссингов» и «опель-маультиров», Sd. Kfz. 8 а также бронетранспортёров «Ганномаг», выстраивалась в боевые порядки пехота. Штурмовики выделялись короткими маскировочными куртками, а также русскими ППШ-41, которые были незаменимы в ближнем бою. В транскрипции вермахта эти автоматы получили обозначение MP-717 (r). Справа со стороны пакгаузов разворачивалась батарея 105-мм Sе HF 18. Она принялась обстреливать волжские переправы. Из длинных хоботов 6-тонных пушек с массивными станинами вылетали лоскутья пламени. Тут же офицер связи, протянул к ним провод полевого телефона: генерал фон Зейдлиц-Куртценбах докладывал что танки и самоходки саксонской дивизии заняли «Дом лётчиков». Это было на левом фланге. Да, такое же полукруглое здание из розового туфа. Чем-то схожее с Центральным универмагом.

Вскоре площадь вокзала с музеем обороны Царицына были накрыты огнём из 102-мм миномётов системы Шавырина. Взметнулись клубы дыма вперемешку с огнём и обломками. В мембраны «Эриксона» донёсся знакомый голос: «Генерал-полковник! Русские силами десятка танков КВ-1 и пяти Т-34 атакуют мои позиции. В моём распоряжении четыре самоходки Stug III Ausf E, три Pz III Ausf H. Пять Pak 38. Немедленно вышлите поддержку люфтваффе и подтяните танки! Нам не выстоять…» Это кричал командир саксонской 113-й дивизии. Он как в воду глядел: через пол часа русские отбили «Дом лётчика». Стали с левого фланга обходить боевые порядки вермахта. Вскоре с площади Павших борцов выползли тяжёлые и средние русские панцеры. КВ-1 по зелёному корпусу и угловатым башням были окрашены белыми полосами. Они только что расстреляли севшие на мины панцеры. Теперь помогали русской пехоте штурмовать здание исторического музея и вокзала. Зеленовато-жёлтыми горошинами, пригибаясь и залегая, за ними бежали пехотинцы. Некоторые катили за собой прикрытые щитками станковые пулемёты «Максим». Из окон музея (здание было из красного кирпича, с белыми каменными наличниками на фигурных окнах, с шатровой крышей из железного листа) повалил густыми клубами дым. Вылетали пучки искр. Тридцатьчетвёрка с ходу распластала гусеницами 50-мм противотанковое орудие. Прислугу, что попыталась отползти, расстреляла русская пехота. Артиллеристы были вооружены пистолетами «Люгер». Серьезно отстреливаться они не могли. Вскоре все трое дёргали в предсмертной судороге ногами в сапогах, подбитых гвоздями.

Т-34, разворачиваясь на одной гусенице, вёл круговой обстрел здания вокзала. Одновременно поливал очередями вход и выход музея. Оттуда, из огня, пытались вырваться германские пехотинцы. Надо было эвакуироваться – промедление грозило попасть в плен. Этого ещё не хватало, подумал Паулюс. Он затопал каблуками по лестнице вниз, где ждала охрана и «Кюбель». А над площадью уже летел Пе-2, русский скоростной пикирующий бомбардировщик. Он уронил бомбы на тяжёлую батарею. Накрыл огнём из скорострельных пушек тяжёлые 75-мм орудия образца 1913 года. Пролетел в сторону Домов специалистов желтовато-зелёный бомбардировщик Br. 20 Cicogna в окружении трёх остроносых истребителей С.200 Saetta из состава итальянской 22-й истребительной группы С. A. F.O. Германские He-111 эмблемой «красного барона» бомбили переправы. Там копилось множество мирных жителей, а также военной техники. Сбитых над Волжскими переправами германских лётчиков обычно в плен не брали. Толпа разрывала их на части. На острове «Голодный» расположился штаб 46-й дивизии. Её командир и начальник вскоре будут расстреляны по приговору военного трибунала за самовольную эвакуацию.

Это был один из ста дней битвы за Сталинград. В ходе, которого город, вернее его объятые дымом и пламенем руины, переходили по многу раз из рук в руки. Эта кровавая мясорубка выкашивала многие тысячи людей. Прежде всего, молодых и здоровых. Волею судеб им было уготовано участие в кровавом эксперименте.

– …Я тоже люблю свою жену и своих детей, – продолжал Паулюс. – Они остались далеко в Германии, хотя постоянно пребывают здесь, в моём сердце. Им тоже нельзя лгать. Этой болезнью, Вильгельм, больна вся нация. Мы боимся признаться друг-другу во лжи – какой чудовищной л о ж ь ю даются нам эти победы! Я сейчас вспомнил этого русского с бородой. Если он прав, то мы все обречены. Это нужно принять как должное. Как наказание, ниспосланное Богом.

– Не понимаю вас, герр генерал, – полковник Адам нахмурился. Он неслышно сдвинул начищенные каблуки сапог. – По-моему, вы хотите сказать, что война проиграна? Не так ли?

– Нет! Война только часть нашего поражения, – смутился Паулюс. – Мы проигрываем жизнь, которая кончается там, где начинается страх перед вечностью. А она велика. К сожалению, мы этого ещё не понимаем. Этот русский понял…

Он указал длинной рукой на красновато-зелёные огни Кассиопеи, что раскинулись прямо над ними. Они готовы были обрушиться и придавить собой всё неразумное, истребляющее себя человечество. Во всяком случае, так казалось.

– Мой друг! Это тоже жизнь, – неожиданно сказал он. – Возможно, что некая сила, будь то Великий Бог или таинственные жители далёких планет, взяли и поделили часть с в о е й жизни. Путём сложнейших молекулярных процессов создали с а м и х с е б я через нас. Сотворили человека по образу и подобию своему, как это сказано в Святом Писании. Мой друг! Я никогда не задумывался над этим, но этот русский… Верите ли? Он изменил меня. Проник в мою суть и зажёг её интересом к н о в о й жизни…

Они некоторое время помолчали. Светало… В воздухе гудел Bf 189. Знаменитая «рама», которую было трудно сбить расчётам ПВО. Этот самолёт-разведчик с огромной высоты фотографировал расположение врага. Передавал точные данные в штаб люфтваффе, который немедленно высылал эскадрильи «штукас», либо радировал артиллеристам или химическим миномётам.

– Боюсь, что с такими мыслями вам сложно будет отдавать приказы, – заметил Адам. – А в остальном… Я тоже вспоминаю об этой удивительной встрече. Она говорит о том, что надо быть честными. Мы попали в другой мир. В другое измерение жизни. Стараясь подчинить его своим правилам, мы изменились сами. «Жестокость и ещё раз жестокость»! Фюрер не прав. Жестокостью не подчинить волю народа с тысячелетней историей. Жестокость – тот инструмент, который изменяет нас самих. Мы перерождаемся: из сверхчеловеков превращаемся в расу карликов и пигмеев, – Паулюс виновато усмехнулся. Кивнул в знак согласия. – Возможно, русский прав: этот контроль выдумал Бог. Как ОН выдумал нас. С тем, чтобы мы вершили Суд над Ним, а Он – над нами.

– Это замкнутый круг, Адам, – вздохнул Паулюс. – Человечеству из него не выйти. Человечество всё время пытается разорвать этот порочный круг войнами.

– Возможно это так, – Адам осмотрелся. – Возможно… Спокойной ночи, герр генерал. Увидимся уже сегодня. По оперативной сводке – русские снова начнут наступление в районе посёлка «Баррикады». Там будет пекло…

* * *

…Цвигун выбрался из воды. Пристань горела. Ярко-оранжевые языки пламени обгладывали низкие деревянные постройки. На боку, выглядывая на половину из воды рубками и трубами, показывая острые носы, лежали баркасы и катера. Автомат пришлось утопить, что б спастись самому. Баржу, на которой переправляли батальон 35-й стрелковой дивизии, потопили вражеские пикировщики. Как только она оказалась на середине Волги, те налетели из-за туч. Бойцы дружно открыли огонь из стрелкового оружия. Но очередью из автоматической пушки один «лаптёжник» разбил форштевень. Затем в клочья разлетелась фанерная радиорубка. Вышло из строя рулевое управление. Баржа, работая мотором вхолостую, стала кружить на месте, вспенивая мутно-синюю воду. Раздался крик: «Братцы! Тикай! Щас потопят!» Все кинулись в воду, срывая с себя шинельные скатки, патронные сумки, швыряя оружие. Цвигун, выпустив последние две очереди из ППШ (дождавшись, пока затвор брякнет металлом), стремглав прыгнул головой вниз. Шумно зарылся в волну.

Он выбрался на жёлтый песок босой. В одной гимнастёрке без ремня. Из оружия – самопальный ножик с деревянной ручкой, что был привязан к телу. Да бритвенное лезвие «Нева», что зашито надёжно в воротник гимнастёрки. На песке сейчас же взметнулись фонтанчики. Вот б…! Снайпер… Цвигун тут же нырнул головой за разбитую лодку. Щёлк-щёлк! Над головой образовалось два выходных отверстия. Звездообразной формы. Падла фрицевская! Не видать тебе твоей мамы, если я до тебя доберуся. Помяни моё слово.

Дождавшись момента (у фрица должна была выйти обойма), он с перекатом достиг откоса. Вскарабкался по нему к ближайшим развалинам. Никого… Только дымила разбитая полуторка. Рядом – два бойца с натёкшей под ними кровью. Один лежал крестообразно, раскинув руки. Другой, привалившись к рубчатому скату, казалось, смотрел в пыль. Пуля снайпера угодила ему в висок. Похоронить бы вас, братки, да возможности такой нет.

Он переполз через груду битого кирпича. Держа ножик лезвием к себе, прополз на локтях половину подвала, что зиял многочисленными отверстиями от снарядов. Лучшего места для стрельбы не сыскать. Где э н т о т гад? Где?..

– Ты не меня ищешь? – возник точно из небытия голос.