Читать книгу Волны Русского океана - Станислав Федотов - Страница 12

Время то же

Индейская деревня состояла из трех-четырех десятков вигвамов, напоминающих четырехугольные юрты, покрытые корьем и шкурами. Похожие Тимофей видел в киргизской степи на пути к Иркутску. Вигвамы окружали холм, на вершине которого стоял столб, поддерживавший чучело огромного бурого медведя, стоящего на задних лапах. Клыкастая пасть медведя была распахнута в беззвучном реве и своим ужасным видом вызывала у впервые увидевшего ее невольную дрожь во всем теле.

Команду Тараканова привели в деревню спасенные индейцы. Их племя называлось «мака» – так сказал сын вождя, тот самый могучий воин в медвежьей шкуре. Его и звали Маковаян, что и означало «Медвежья Шкура».

Объяснились пришлые с аборигенами довольно легко – тут весьма пригодилась Булыгина с ее знанием многих индейских наречий. Узнав, что она из племени тлинкитов, Маковаян почтительно выразил уважение народа мака этому сильному свободному народу и после всячески подчеркивал свое внимание к Анне Петровне. Что, как заметил Тимофей Никитич, вызывало резкое раздражение Николая.

Появление чужих людей привлекло всеобщее внимание: аборигены собрались у реки большой толпой – не меньше полусотни полуголых раскрашенных мужчин в кожаных штанах и густо оперенных шапках. В руках у многих были топорики, копья и луки. Вперемешку с ними толпились женщины в длинных кожаных балахонах, украшенных разноцветными ленточками и кистями, и ребятишки, некоторые совсем голышом, несмотря на то что было уже довольно холодно.

Своих израненных соплеменников индейцы сразу же увели в большой вигвам у подножия холма. Остальные окружили чужаков и стояли плотной стенкой, правда, ни единым движением не выказывая враждебности, – только оживленно переговариваясь между собой. Тараканову жуть как хотелось узнать, о чем они говорят, но Анна Петровна с расстроенно-сердитым видом объяснялась с мужем, и он не стал встревать в их семейный разбор.

Пришлые постояли, переминаясь с ноги на ногу, а потом усталость взяла свое, и они начали садиться прямо на землю. Первым со словами «Ой, ноженьки не держат!» опустился Филя Котельников, за ним – матрос Прохор Жиляков, а там и все остальные. На ногах остались Булыгины и Тараканов. Тимофею Никитичу в рукопашной ловкий квилеут поранил колено, и оно сейчас нестерпимо ныло, однако командиру, как он считал, не пристало себя ронять.

Мака не отличались высоким ростом (сын вождя был, очевидно, исключением), поэтому Тараканов поверх голов увидел, как из большого вигвама вышли спасенные индейцы, а впереди них, рядом с Маковаяном, шел широкоплечий, чуть пониже ростом, человек. В отличие от остальных, он был полностью одет – в штаны и куртку, обвешанные ленточками кожи, – и не босиком, а в обуви, похожей на мягкие сапоги. Большие разноцветные перья украшали его шапку и спускались на плечи. На груди висело несколько ожерелий из клыков – судя по размерам, медвежьих и волчьих. Шаман или даже сам вождь, подумал Тимофей Никитич и внутренне подтянулся.

– Встаньте, робяты. Власть идет.

Команда, недовольно ворча, поднялась.

Индейцы расступились, открывая идущим широкий проход. Те приближались торжественно и неторопливо.

По левую руку от Маковаяна мелкими шажками двигался низкорослый, почти карлик, индеец, одетый… – Тараканов, не поверив, даже мазнул по глазам рукавом кафтана – в английский военный сюртук, полы которого доходили ему до щиколоток.

– Они знать инглишмэнс, – сказал за спиной Тараканова Джон Вильямс.

– Можа, знать, а можа – убивать, – пробормотал Тимофей Никитич.

Они оказались лицом к лицу – трое на трое: вождь (Тимофей в этом был уже уверен), его сын и этот… в сюртуке – с одной стороны, Булыгины и Тараканов – с другой.

Вождь что-то сказал «сюртуку». Тот кивнул и произнес на ломаном английском:

– Вы есть кто?

Вообще-то, пока после битвы шли к деревне, Тараканов с помощью Анны Петровны коротко поведал Маковаяну, кто они и как очутились в дебрях Орегона, но, видимо, по индейским правилам, то же следовало рассказать и вождю.

– Ну, Исакыч, ты, ли чё ли, будешь ответствовать? – Тимофей испытующе посмотрел в глаза штурмана.

Минута была серьезная, можно сказать решающая: от нее зависело будущее команды. Он не ожидал от Николая Исаковича чего-то дельного – уж больно вялым был тот все дни после крушения. Правда, в схватке с квилеутами штурман показал себя неплохим бойцом, – тем не менее байдарщик был уверен, что он откажется, и спросил просто так, из уважения. Но Булыгин вдруг вскинул голову, как норовистый конь, и ответил твердо, разделяя слова:

– Да, позволь уж, Тимофей Никитич, мне.

Тараканов внутренне неприятно удивился столь неожиданной решимости, но виду не подал, по-мужицки поклонился барину и отодвинулся в сторону и чуть назад, уступая законное место командира.

Если бы он знал, что его уважительность и последовавшие за тем действия Булыгина изменят не только судьбу команды «Святого Николая», но и в значительной степени саму историю этих мест, он бы не поверил.

Впрочем, не поверил бы и Булыгин, тем более что и сам не понимал причины, подтолкнувшей его к решительному шагу, – то ли ясно ощутимая, угнетавшая душу отчужденность молодой жены, возникшая после его отказа от принадлежащего ему по праву поста начальника, то ли уязвленное самолюбие образованного дворянина, вынужденно подчинившегося крепостному мужику. Во всяком случае, за прошедшие после крушения дни он успел внушить себе, что Тараканов коварно воспользовался его минутной слабостью. И теперь, вернув свое законное право, Николай Исакович шагнул вперед, потянув за собой жену, и сказал по-английски:

– Мы – русские моряки. Наш корабль потерпел крушение. Нам нужна помощь. Мы ищем друзей.

Тут же последовал вопрос:

– Кто ваш вождь?

– Я – капитан корабля, я – вождь. Меня звать Николай. А это – моя жена Анна. Она может быть переводчиком. – Булыгин взял жену за руку, пожал: – Скажи что-нибудь. Переведи мои слова.

Анна Петровна в разговоре с Маковаяном уже освоилась с языком мака и довольно бойко что-то сказала. Старый вождь кивнул и жестом отправил своего толмача в задние ряды, что тот исполнил с явно обиженным видом.

– Мой сын рассказал, как вы помогли ему в битве с коварно напавшими квилеутами. Мы будем вашими друзьями, – сказал старик. – Мое имя Ютрамаки. – Он ударил правым кулаком себя в грудь, а затем поднял вверх открытую ладонь – видимо, в знак миролюбия – и продолжил: – Я приглашаю русского вождя в свой вигвам для дружеской беседы. Остальные его люди со всем дружелюбием будут приняты в жилищах моего народа.

– Я с великим почтением и благодарностью принимаю твое приглашение, – слегка поклонился Булыгин, – и прошу разрешить сопровождать меня моему помощнику Тимофею, – он показал на Тараканова, – и моему переводчику.

Сын вождя наклонился к уху отца и что-то сказал, старик кивнул.

– Ты можешь взять с собой кого пожелаешь. Жду тебя перед заходом солнца. – Вождь величаво удалился в сопровождении свиты.

– Ну, кажется, договорились, – сказал Николай Исакович Тараканову и не удержался от усмешки: – Выходит, и я что-то могу.

– Могешь, Исакыч. – Голос Тимофея был спокоен, однако Булыгину почудилась ответная усмешка, и он царапнул помощника колючим взглядом. Но тот добавил: – Токо держись сторожко – не попасть бы из огня да в полымя.

Николай Исакович, обернувшись, громко сообщил команде, кучковавшейся в нескольких шагах позади:

– Нас принимают как друзей. Ведите себя прилично и скромно.

Команда зашевелилась, загомонила.

– Мотри-ка, – сказал Прохор Жиляков Фильке Котельникову, – сколь квилеуты их людишек побили, а им хоть бы хны.

– Им ндрав не позволят хныкать перед чужими, – возразил Парфен Кулаков. – Их скво поплачут от глаз подале.

Тем временем индейцы потянули новых друзей к своим хижинам.

– Лучшей было б вместях держаться, – озаботился Тараканов. – Мы знаем, ли чё ли, чё они от нас за дружбу потребуют.

– Чего бы ни потребовали – отдадим все, что имеем, – откликнулся Булыгин.

– Так у нас, окромя ружей, ничё и нету.

– Значит, отдадим ружья.

– Ты рехнулся, Исакыч! Баранов настрого запретил давать индейцам огнестрел.

– Послушай, ты, мужик! Я – начальник, и я решаю, что делать, – прошипел Булыгин и оглянулся на команду. – Ты что, хочешь, чтобы мы от холода и голода Богу душу отдали?

– Ничё такое я не хочу, – угрюмо сказал Тараканов. – А токо без ружей мы не друзьями, а пленными будем. А то и рабами. Небось слыхал, что индейцы пленных рабами делают? А чё с Петровной твоей будет? Отдаст ее вождь кому-нито в жены таку красулю. Вона Маковаян глаз на нее положил…

Анна Петровна в испуге прижалась к мужу – тот погладил ее по плечу.

– Никому тебя не отдам. Жизнь положу, а не отдам. Но сердцем чую: все будет хорошо. Мы им очень нужны.

– Мне б тако чуять, – проворчал Тимофей. – Спору нет, ты ставлен начальником, Исакыч, но я повидал поболе твоего и вот что скажу. Коли уж собрался ружья отдавать, то за половину из них мы можем землицы купить, и немало, да и обустроиться тут. Факторию, ли чё ли, поставить. В устье реки – самое то, – закончил он в раздумье.

«Дружеская беседа» проходила в просторном вигваме Ютрамаки, похожем на шатер, где все стены были увешаны шкурами различных животных. На большие медвежьи за длинным столом уселись: с одной стороны – Ютрамаки и Маковаян, с другой – гости. Русских друзей потчевали горячим, ароматным и сладким травяным напитком со вкусом смородины и жаренным на углях оленьим мясом – с овощами и зеленью. Гости тоже не остались в долгу – выставили две бутылки рома. Однако вождь сам не пил и сыну запретил. Принял ром просто как подарок.

Прислуживали две женщины – пожилая и юная, которая то и дело бросала на Тимофея любопытствующие взгляды, от которых по его спине ползли мурашки. В свои 34 года Тараканов не стремился под венец, запретил себе даже думать об этом, пока не получит обещанную хозяином вольную, поскольку по российскому закону жена крепостного сама становилась крепостной, а он не желал этого ни одной свободной женщине. Мужик он видный, можно даже сказать красивый, вниманием противоположного пола не обижен, но жениться – упаси Бог! А тут раскосая красавица одним взглядом, как крючком, зацепила сердце и повела куда-то в обволакивающую мглу. Тимофей Никитич даже головой тряхнул, чтобы избавиться от наваждения и слушать, что говорит штурман. Не то по неопытности брякнет что-нибудь, чего потом не расхлебать.

А Булыгин рассказывал, что с ними произошло, сделав упор на том, что преследовавшие их индейцы-квилеуты украли все байдарки, в которых было много подарков, приготовленных для друзей на этой земле. Ютрамаки слушал повествование с невозмутимым видом, но при упоминании подарков оживился и, отставив плошку с напитком, что-то сказал сыну. Тот встал, приложил правую руку к груди и вышел.

– Продолжай, – сказал вождь Булыгину.

Тимофей Никитич ожидал, что штурман, закончив, будет просить убежища на зиму, что, по его мнению, было вполне разумно: за пару зимних месяцев они бы огляделись, прикинули полезность этой земли, а потом уж поторговались с хозяевами насчет покупки. Однако Николай Исакович, видимо, не забыв слова Тимофея про факторию, сразу взял быка за рога.

– Кто хозяин этой реки и берега моря возле ее устья? – спросил он.

Ютрамаки, прищурясь, взглянул на него и ответил не сразу. Снова взялся за плошку – старшая индеанка наполнила ее свежим напитком, – отхлебнул, устремив взгляд черных глаз в пространство перед собой. Потом заговорил медленно, предварительно обдумывая каждое слово:

– Хозяева мы, мака, но квилеуты пользуются тем, что у нас мало воинов, и устраивают набеги на нижнюю часть реки… Им помогли англичане. Очень плохие люди. Они дали квилеутам ганы, огнестрельные трубки, и научили из них стрелять, чтобы квилеуты убивали всех чужих… Англичане убили несколько мака, но мы убили столько же англичан. Скальп за скальп – так учит Великий Дух… Хотя мы не любим воевать. Я слышал, что вы, русские, торгуете с племенами, живущими на полночь от нас и теперь хотите торговать с нами. А я хочу вернуть нашу землю… Если вы мне дадите ваши ганы и поможете против квилеутов и англичан, я продам вам часть земли на берегу, и вы построите факторию, чтобы торговать.

– Ты угадал мои желания, Ютрамаки, – важно произнес Булыгин, уловив момент, когда старый индеец замолчал, прикладываясь к плошке. – Ты – мудрый вождь. Я помогу тебе своими воинами и дам огнестрельные трубки. Мы их называем «ружья». – Анна, старательно все переводившая, слово «ружья» произнесла по-русски. Ютрамаки кивнул: мол, понял. – Две штуки дам. За это ты позволишь нам перезимовать в твоем стойбище и выбрать землю для фактории.

Вождь снова кивнул, видимо, соглашаясь. И тут Булыгина осенило. Тимофей Никитич заметил, как у него заблестели глаза, и он даже нетерпеливо подался вперед, как бы желая перебить речь вождя.

– Остерегись, Исакыч, – вполголоса сказал Тараканов, но Булыгин отмахнулся.

– Но ты, Ютрамаки, не только мудрый – ты можешь стать великим вождем. Когда-то давным-давно далеко отсюда на полдень много-много лет существовал союз ваших народов, который назывался по главному племени империей майя…

Николай Исакович передохнул, и вождь, внимательно слушавший перевод, воспользовался паузой:

– Я знаю народ майя, его земля за землей мешиков.

Ого, подумал Тараканов, который помнил про империю майя из уроков в имении Переверзева, а Ютрамаки-то вовсе и не дикарь: похоже, и географию своих соплеменников знает.

– С моей помощью, – заявил Булыгин, – Ютрамаки Великий должен стать отцом-повелителем всех племен и народов на этой земле, на земле Орегона…

– Понесло тя, ли чё ли? Сдурел, однако! – сокрушенно мотнул головой Тараканов. – Вдругорядь на камни сядешь, капитан.

Штурмана, и верно, «понесло». По какому-то наитию, сам не зная почему, он вдруг расписал, как Ютрамаки – конечно, с помощью русских, – объединит племена, создаст свою империю и не подпустит к морю англичан и других белых грабителей. Говорил горячо, жестикулируя, и чем дальше, тем больше походил на мальчишку, которому вдруг позволили поведать свою заветную мечту. И Тараканов, слушавший вначале с большим недоверием, неожиданно начал проникаться этой невероятной возможностью, и его сердце стало захлестывать внезапно открывшейся перспективой. Перспективой не для индейцев – что они ему, эти индейцы! – а для всей Русской Америки. Другое дело, какими силами за это браться: людей-то из России по всей Америке наперечет, а новым желающим приехать – Баранов говаривал – царь-батюшка ходу не дает…

Ютрамаки выслушал перевод с непроницаемым лицом. Когда русский вождь кончил, утирая лоб, покрывшийся от волнения пóтом, он долго молчал, попивая травяной «чай» из деревянной плошки и снова устремившись взглядом куда-то вдаль, может быть, в будущее. Однако и верно, мудёр мужик, думал Тимофей Никитич, с кондачка не решает. А Исакыч-то, Исакыч, ну, удивил – самую надежную дорожку выбрал: само собой, иметь дело с одним вождем куда как проще, нежели с десятком; у них ведь на каждой речке свое племя со своим языком и своим вожденком. Наконец Ютрамаки вернулся мыслями в настоящее – это стало заметно по его потускневшим глазам – и поставил плошку с остатками напитка на столик.

– Чтобы собрать воедино наших братьев из разных племен, – задумчиво сказал он, – понадобится много лет и много сил. Мне не успеть – я слишком стар, и Великий Дух скоро призовет меня в свой вигвам… Мой старший сын, Маковаян, доблестный воин. Получил просветление на священной горе Такома. Вот он может стать Великим вождем Ютрамаки, если мака выберут его после моего ухода к Великому Духу. Маковаяна знают и уважают многие окрестные племена – и сиксик, и пиеган, и нумину, и кутене, и ковичан, и якима… Даже квилеуты. Поэтому я и послал его за вашими украденными каноэ.

– Это будет его добыча, – переглянувшись с Таракановым, сказал Булыгин. – Там подарки друзьям, подарки вам, доблестные мака.

– А нам лишь отдайте зимнюю одежу, – вмешался Тимофей Никитич, опасаясь, что щедрый командир оставит своих людей без теплых вещей.

– Прошу простить моего помощника за проявленное неуважение. – Булыгин склонил голову и прижал руку к сердцу. – Он выполняет свой долг – заботится о наших воинах.

Ютрамаки впервые внимательно посмотрел на Тараканова, на Булыгину и неожиданно спросил штурмана:

– Твоя скво не бледнолицая?

– Нет, – покачал головой Николай Исакович. – Ее матушка из племени тлинкитов.

– Напомни, как зовут твоего помощника?

Тараканов хотел ответить сам, но Булыгин удержал его за локоть.

– Его зовут Тимофей.

– У него есть скво?

– Нет у меня скво, – сердито сказал Тимофей Никитич, оттолкнув руку Булыгина.

Ютрамаки снова впился в лицо байдарщика черными пронзительными глазами. Тот выдержал, не отвел своего взгляда и внезапно ощутил какое-то шевеление в голове – словно там проросли тонкие побеги и потянулись к старому вождю, с каждым мгновением становясь прочнее и прочнее, а навстречу им спешили столь же прочные нити от головы вождя, черные глаза которого потеплели и стали ярко-коричневыми, в них заплясали искорки. Хотя они вполне могли быть просто отражением огней светильников, развешанных по всему вигваму, однако Тимофей Никитич неожиданно возникшим непостижимым чувством воспринял их как знак чего-то чрезвычайно важного.

– Ты понравился моей дочери. – Голос вождя, казалось, остался таким же бесстрастным, как и во все время «дружеской беседы», но для Тимофея он звучал совсем иначе – громче и торжественней. – Она хочет, чтобы ты стал ее мужем.

Тараканов после перевода едва не клацнул зубами. «Так эта юная красавица – дочь, ли чё ли, старого хрыча?! И она хочет стать женой русского?!! А он-то сам чего хочет? Или это… с ходу уже сватает ее за меня? – Мысли заметались, задергались, как рыба в сетке невода. – Как объяснить вождю, свободному человеку, что, выйдя замуж за раба, его дочь сама станет рабыней? Вот вздумает Никанор Иванович вернуть меня в Переверзево, и отправят нас как миленьких из Ново-Архангельска в Курск… А коли рыпнемся супротив – в железó закуют. Запросто! Тот же друг душевный Ляксандр Андреич и закует. Плакать будет, рыдать – а закует! Потому как закон, а власть закон должна исполнять, иначе какая она власть!.. Хотя… чего это я так спужался… обещал ведь хозяин дать вольную, а он слов по ветру не пущает. Может, бумага та бесценная уже птицей летит по просторам расейским – к Якутску али Охотску… правда, когда еще до Ново-Архангельска доберется – одному Господу Богу ведомо. С другого боку, кто счас скажет, когда мы отсель выберемся, – уж не ранéй весны, это точно!.. Нужно ж, чтоб какая-нито посудина в этот край зашла, да еще и попутной оказалась… А девка-то хороша, ягодка, а не девка! Неужто я и впрямь ей приглянулся? Вот уж чудно так чудно! Что ж, она дожидаться, ли чё ли, будет, пока я вольную получу? Мало ли чего может приключиться! Вон господин Резанов обручился, за разрешением на брак поехал, да и помер по дороге, правитель как раз перед отплытием о том бумагу получил… а Кончита небось ждет-пождет…»

Булыгин кашлянул.

Тимофей очнулся, глянул на вождя, на Булыгина, на Анну и понял, что молчание его слишком затянулось. Впрочем, прямого вопроса и не было… так, косячком… мол, тебя тут кое-кто в мужья хочет… А хочу ли я? Да хочу, конечно, хочу, вот только в толк не возьму, вождю-то это зачем? Однако ж не мальчик я уже, волосья на седину потянуло, а ей, поди-ка, и пятнадцати нету.

– Ну, что же ты молчишь? – прошипел Булыгин краем рта. – Нам же союз предлагают…

Тимофей Никитич удивился:

– Ты, Исакыч, секретничаешь, ли чё ли? Они ж по-русски не кумекают.

– Не секретничаю я, – сердито и уже в полный голос сказал Булыгин. – Я бы на твоем месте долго не раздумывал. Она тебе что, не нравится?

– Да при чем тут… – разозлился было байдарщик, но уловил краем глаза суровое движение бровей вождя и осекся. Помолчал мгновение, опустив глаза и сдерживая неровное сердцебиение, потом поднял голову и снова встретился с Ютрамаки прямым взглядом. – Мне тоже нравится твоя дочь. Пущай будет моей скво, заради вечной дружбы мака и русских людей.