Читать книгу Вино с печалью пополам. Статьи о русской поэзии - Станислав Минаков - Страница 2

Мы расточительно позволили себе задвинуть во второй ряд книжной полки такого национального гения и мастера слова как Николай Языков (1803–1846), сочинениями коего восхищались Пушкин, Гоголь, Жуковский.

И. Киреевский писал: «Именно потому, что господствующий идеал Языкова есть праздник сердца, простор души и жизни, потому господствующее чувство его поэзии есть какой-то электрический восторг и господствующий тон его стихов – какая-то звучная торжественность. Эта звучная торжественность, соединённая с мужественною силою, эта роскошь, этот блеск и раздолье, эта кипучесть и звонкость, эта пышность и великолепие языка, украшенные, проникнутые изяществом вкуса и грации – вот отличительная прелесть и вместе особенное клеймо стиха Языкова… Нельзя не узнать его стихов по особенной гармонии и яркости звуков, принадлежащих его лире исключительно».

Николай Михайлович Языков – 16 марта по нов. ст. исполнилось 210 лет со дня рождения поэта – памятен русскому человеку прежде всего поющимся стихотворением «Пловец» («Нелюдимо наше море…»), а также посланием Д. Давыдову («Жизни баловень счастливый…»), вызвавшим, по воспоминаниям Гоголя, слёзы у Пушкина.

Знаменитое стихотворение «К ненашим» Языков написал 6 декабря 1844 г., за два года до кончины. Однако сочинение, вызвавшее как горячее одобрение в стане славянофилов, так и скрежет оскорблённого возмущения среди западников, а также цензурный запрет к публикации на три десятилетия (!), обильно ходило в списках. Кто-то ставил это сочинение в ряд с «Бесами» Достоевского.

Сегодня мы читаем его как решительно актуальный текст. Такое впечатление, что писано про текущие события. Кажется, не прошло полутора веков, не было помрачительного кошмара междоусобной Гражданской войны, страшных мировых войн, изничтожения собственного народа и отчей веры. Какие-то «не наши» константы остаются в русских людях и продолжают действовать против России.

Хоть Языков обращался к лицам конкретным, мы правильно понимаем адресацию как архетипическую. В стихотворении немало обличений – «жалкий ли старик, её торжественный изменник, её надменный клеветник; оракул юношей-невежд, ты, легкомысленный сподвижник беспутных мыслей и надежд; и ты, невинный и любезный, поклонник тёмных книг и слов, восприниматель достослезный чужих суждений и грехов…»

Николай Языков, русский патриот, сын богатого помещика Симбирской губернии, много лет проведший на лечении в Германии и Италии, выступил как провидец, обобщивший тему, боль, разрушительный вектор, уводящий к западопоклонничеству. Это – своеобразное предостережение окончательного культа капиталистических миллионщиков, «штольцев», наверняка ведь сочинение Языкова было известно И. А. Гончарову, писавшему с 1848-го по 1859 гг. свой грандиозный, самый русский роман «Обломов».

Языков, похоже, предчувствовал испытания, ожидавшие Россию, словно постоянно слышал, с ужасом, «Предсказание» (1830) Лермонтова: «Настанет год, России чёрный год, когда царей корона упадёт; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь…».

Однако мы помним историко-духовный контекст эпохи, вызвавшей к жизни яркое публицистическое сочинение Языкова. В 1842 г. – между прочим, за шесть лет до выхода в Германии в свет «Манифеста Коммунистической партии» фабриканта-эксплуататора Ф. Энгельса и юриста К. Маркса – В. Белинский под псевдонимом Петр Бульдогов напечатал резонансный памфлет «Педант», критиковавший профессора Московского университета историка С. П. Шевырёва, объявивший войну патриотическому направлению русской мысли. Сей Бульдогов наряду с оскорблениями применил саркастический термин «наши» – по адресу русских славянофилов. «Европейская» пренебрежительность сквозит почти в каждой бульдоговой фразе, начиная с характеристичной: «Зовут моего педанта: Лиодор Ипполитович Картофелин».

Ха-ха-ха?! Но чем имя «Лиодор Ипполитович» кондовей, почвенней и комичней по сравнению с именем «Виссарион Григорьевич», понять затруднительно.

В мире всё относительно: примечательно, что ведь именно Белинскому был – до того – адресован памфлет Е. Баратынского «На ***» (на рубеже 1839 / 1840 гг.):

Речь идёт о состоявшемся в конце 1839 г. приглашении Белинского в сотрудники «Отечественных Записок» издателем журнала А. А. Краевским. Узнаваемый портрет. И хотя «запевалой похорон» «неистовый Виссарион» назван по причине угробления им журналов «Телескоп» и «Наблюдатель», в этой едкой эпиграмме прочитывается и суть этого деятеля. И зримо видишь в этом облике некоторых нынешних «господ пера и дести» – то ли «худых, но сочных», то ли, напротив, изрядно разжиревших.

Итак, «К ненашим» – ответ Языкова всем Бульдоговым. Словарь Даля даёт внятное пояснение: «Ненаш – нечистый, недруг, лукавый, бес».

Языков горько восклицает, не скажешь «обличает», поскольку его слова полны страдания и сострадания к адресатам.

К «вам» из полуторавековой дали адресуется поэт Языков, говоривший на языке, ничуть и сегодня не устаревшем, к нашему смутному времени лишь набравшем силы.

В конце – отсыл к известному высказыванию хана Мамая, который, по преданию, именно так объяснял своё поражение на Куликовом поле: «Велик русский Бог!»

Оказалось, более страшных слов для тогдашних московско-питерских болотных, и найти было нельзя. Такое ощущение, что это же – слово в слово – мог сказать Пушкин, который, увы, к тому моменту уже семь лет лежал в землице на Святогорском холме, у стен Успенского храма. Но он успел из Михайловского в 1824 г. незнакомому, совсем молодому поэту (что вы, на целых четыре года моложе Пушкина!), адресовать своё сочинение «К Языкову», где говорил без обиняков, на века: «Клянусь Овидиевой тенью: Языков, близок я тебе».

«Спасибо тебе за похвалы, которыми ты награждаешь меня за моё стихотворение “К ненашим”. Получил ли ты другое в этом же роде – послание к К. С. Аксакову («Прекрасны твои песнопенья живые…», от 31 октября 1845 г. – С.М.) – писал Языков Гоголю. – …Оба эти мои детища наделали много разных сплетней и разъединений в обществе, к которому и ты принадлежал бы, если б ты был теперь в Москве, т. е. в том кругу, где я живу и движусь. Некие мужи важные и учёные, старые и молодые, до того на меня рассердились, что дело дошло бы, дескать, до дуэли, если бы сочинитель этих стихов не был болен. Вот каково! Страсти ещё волнуются и кипят, а мои грозные супостаты удовлетворяются тем, что пересылают мои стихи в Питер, в “Отечественные записки”, где меня ругают как можно чаще, стихи мои пародируют и печатают эти пародии. Само собою разумеется, что эти на меня устремления и этот беззубый лай нимало не смущают меня и что я продолжаю своё».

И ещё: «Речь идёт о здешних, московских особах, которым не нравятся лекции Шевырёва и потому они лгут и клевещут на него во всю мочь… Всё личное достоинство их поддерживается в глазах так называемого “большого” света только их презрением ко всему отечественному».

Николай Васильевич скоро и сам дождётся обструкции со стороны тех же «ненаших»; после 1846-го, выхода в свет гоголевского сочинения «Выбранные места из переписки с друзьями», они закружатся, эти «бесы разны».

Стрела Языкова попала в болевую точку, в общественный нерв, в «люд заносчивый и дерзкой», в «опрометчивый оплот, ученья школы богомерзкой».

Языков писал брату: «…Эти стихи сделали дело, разделили то, что не должно было быть вместе, отделили овец от козлищ, польза большая!.. Едва ли можно назвать духом партии действие, какое бы оно ни было, противу тех, которые хотят доказать, что они имеют не только право, но и обязанность презирать народ русский… Лекции Шевырёва возбуждают их злость… тем, что в этих лекциях ясно и неоспоримо видно, что наша литература началась не с Кантемира, а вместе с самою Россией. А в защите правого и, могу сказать, чистого и даже святого дела – я никакой низости не вижу, какова бы форма этой защиты ни была: есть то дух Божий и дух льстечь».

Гоголь же в восхищении писал Языкову, что сам Бог внушил тому «прекрасные и чудные стихи “К ненашим”… Душа твоя была орган, а бряцали на нём другие персты. Они ещё лучше самого “Землетрясенья” и сильней всего, что у нас было писано доселе на Руси… Бог да хранит тебя для разума и вразумления многих из нас». Стихотворение Языкова «Землетрясение» (1844) и Жуковский считал одним из лучших в русской поэзии.

Сегодня нам внятно, отчего Языков был отодвинут на обочину общественного сознания, почему его полемические антилиберальные опусы были запрещены к публикации.

«Белинский совершенно беспощадно бил по Языкову, и именно потому, что прекрасно понимал его огромную силу и понимал то значение, какое имела его поэзия в боевом арсенале противников, – писал М. К. Азадовский, – …но за всем этим вставала и иная, для него более существенная сторона – политическая».

* * *

Вскоре после стихотворения «К ненашим» Языков написал «К Чаадаеву» – одно из самых острых стихотворений в цикле. (В 1845-м последовали послания «П. В. Киреевскому», «С. П. Шевырёву», «А. С. Хомякову»).

В письме к брату Александру от 27 декабря 1844 г. Языков поясняет: «В нашем кругу теперь волнение чрезвычайное, волны едва не хлещут друг друга… Ч, даже Ч колеблется и выходит из себя: лекции Ш сильно его раздражают и проч. Впрочем, ему и достаётся за дело: вообрази себе, до чего он избалован поддакиваниями и подтакиваниями его нелепейшим выходкам на всё наше, что на днях, на вечере у Павлова, громогласно назвал Ермолова шарлатаном!.. Я пришлю тебе стихи, написанные мною к Ч. Не правда ли, что этакая его наглость есть оскорбление общенародное, личное всем и каждому!! И что “почто молчать?”».

Эти строки восхищали даже М. Жихарева, племянника Чаадаева, именно он получил их от Хомякова и опубликовал впервые в 1871 г. в «Вестнике Европы». «Вот это послание и по достоинству поэтическому, и по одушевлению гнева, и по глубокой, томительной патриотической тоске, и по блеску и звону стихов (выделено мной – С.М.) чуть ли не самое прекрасное из всех, вышедших из-под столько знаменитого, в своё время, пера Языкова», – писал Жихарев. Какие блестящие, конгениальные слова!

А ведь ещё в 1833 г. П. Киреевский замечал Языкову: «Эта проклятая Чаадаевщина, которая в своём бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить всё великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad ab-surdum в сумасшедшей голове Ч., но отзывается по несчастью во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, – так меня бесит, что мне часто кажется, как будто вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов. Впрочем, я и сам чувствую, что болезненная жёлчь негодования мутит во мне здоровый и спокойный взгляд безпристрастия, который только один может быть ясен».

На стороне «наших» был и Пушкин (обратившийся когда-то к Чаадаеву со своими хрестоматийно известными стихами «Любви, надежды, тихой славы…»), который также высказал несогласие со взглядами Чаадаева на историческое прошлое России, выраженными в «Философических письмах» 1830-х. Помним, что 19 октября 1836 г., в день Царскосельского лицея, за четыре месяца до своей кончины, Пушкин писал Чаадаеву, и это тоже знаменитая его реплика: «Благодарю за брошюру, которую Вы мне прислали… Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться… Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

(И мы помним, что Чаадаев потом изменил свою точку зрения на Отечество.)

Не пропустим и слова из послания Языкова свояку Хомякову, идейному вождю русских славянофилов:

Не только Белинский выступил против Языкова и Пушкина в «Обзоре русской литературы в 1844 г.», но и Некрасов, со смешной местами, но в целом вяловатой и затянутой пародией «Послание к другу (из-за границы)», опубликованной в «Литературной газете» 1 февраля 1845 г. Как многое похоже на ту ситуацию и теперь! Звонко щёлкают пёрьями «поэты и гражданины».

«К ненашим» – мощное и значительное высказывание русского национального гения. Примечательно, что адресовано оно известным умам России, с которыми нас учили отождествлять русскую «прогрессивную» литературную мысль. Странная сложилась традиция: кто Россию критикует, если не сказать поносит, тот непременно считается прогрессивным, а у кого за неё душа болит, – тот ретроград, лапотник, сермяжник, и никоим образом не Виссарион Григорьевич, а совсем напротив – Лиодор Ипполитович Картофелин.

«…Вы все – не русский вы народ!» – сказал Языков. И кому же? Грановскому, Чаадаеву, А. Тургеневу, Белинскому. Саморазоблачительно «узнал» себя в этой реплике и Герцен, британский, с позволения сказать, «колокол», нехорошо назвавший сочинение Языкова «доносом в стихах». Передёрнул. В новые и новейшие времена так поступают некоторые «ненаши», десятилетиями служащие «Голосу Америки» или би-би-си. Герцен отбыл на берега Альбиона и оттуда учительствовал Отечеству.

Умрёт, известное дело, в «Парижике», в 1870-м. Тогда как молодые Пушкин, Лермонтов и Языков полягут на Родине, причём гораздо раньше – на рубежах 1840-х, плюс-минус несколько лет.

Герцен всё же под занавес дней своих рискнул самопримириться в «Былом и думах» (опубликовано в 1868 г.), то есть спустя двадцатилетие с момента кончины Языкова, в виду своей приближавшейся смерти, пытаясь умягчить себя и общественность, сказал о сути спора между «славянами», как он назвал славянофилов, и западниками («нами»): «Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству в чертах да по тому, что её песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили её, но жизнь её была слишком тесна… Такова была наша семейная разладица лет пятнадцать тому назад… Считаться нам странно, патентов на пониманье нет; время, история, опыт сблизили нас не потому, чтоб они нас перетянули к себе или мы их, а потому, что и они и мы ближе к истинному воззрению теперь, чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях, хотя и тогда я не помню, чтобы мы сомневались в их горячей любви к России или они – в нашей».

Н. М. Языков тихо скончался вечером 26 декабря (по ст. т.) 1846 г.

С. П. Шевырёв расскажет: «На одре смертном он пел и читал стихи. Ему грезилось любимое занятие жизни. Когда кончились страдания жизни, и предстало лицо Языкова во всём величавом спокойствии смерти, тогда обозначились настоящие черты, которые искажала болезнь. Выпрямилось высокое чело… Мысль, что эти уста, в которых создался полнозвучный его стих, смежились на веки безмолвием, тяжело-грустна была не только для ближних его, но и для всех, кто любил русское слово, поэзию и дорожит славою Отечества».

Отпевание поэта состоялось в Благовещенском храме на ул. Тверской. 30 декабря друзья и близкие похоронили поэта в Даниловом монастыре. Рядом с ним через шесть лет упокоится и его друг, тёзка – Николай Гоголь. Прах обоих русских гениев потом перенесут на Новодевичье кладбище.

А есть ли у нас, сограждане, где-нибудь памятник поэту Языкову? Его не могло быть, как видим, ни в XIX, ни в XX в. Но вот вопрос: может ли он быть поставлен в XXI-м?

2013