Читать книгу Еще один день - Станислав Вторушин - Страница 6

Светлана вела себя на буровой так, словно это был ее родной дом. Выбравшись из вертолета, она направилась не по расчищенной бульдозером дороге, а по протоптанной в глубоком снегу узкой тропинке к ближайшему балку. Татьяна молча последовала за ней. Заглядевшись на огромный раскидистый кедр, она оступилась с тропинки и тут же зачерпнула валенком снег. Он попал за голяшку, и нога сразу почувствовала это.

– Подожди, – сказала Таня и ухватила одной рукой Светлану за рукав. Засунув пальцы за голяшку, она выгребла снег из валенка.

– На буровой рот не разевай, – наставительно заметила Светлана. – Здесь и по голове огреть чем-нибудь может.

Девушки подошли к балку бурового мастера. В нем было сумрачно. Сквозь намерзший на стекле небольшого оконца толстым слоем куржак едва пробивался дневной свет. Когда Светлана закрыла дверь, в балке стало совсем темно.

– Вот черт, – выругалась Светлана, нашарила рукой выключатель и щелкнула им. Но лампочка не загорелась. Она прислушалась и сказала: – Буровая стоит. Наверно, что-то случилось.

Они вышли из балка. Таня посмотрела на буровую, высившуюся в пятидесяти метрах от них. Она походила на собранную из железных конструкций ажурную башню.

– Пойдем туда, – кивнула в сторону буровой Светлана.

Только теперь Таня поняла, откуда у нее появилось ощущение, что она оказалась на краю земли. Буровая молчала. Над балками и тайгой стояла неземная, скованная ледяным холодом тишина. Жизнь словно навсегда ушла из этих мест. Не слышно было ни теньканья синиц, ни стука дятла, только скрип снега под ногами, когда они шли к буровой. Не доходя до нее, Таня увидела на мостках нескольких человек. Они молчаливо возились с какими-то железками.

Заметив девушек, один из них поднял голову и досадливо сказал:

– Вот уж не вовремя, так не вовремя. Идите в балок, пока не замерзли, а я с дизелем разберусь и приду.

Он отвернулся и нагнулся к железкам.

– Пойдем, – сказала Светлана и повернула назад.

Федякин появился примерно через час, вскоре после того, как на буровой затарахтел двигатель. Одновременно с этим в балке вспыхнула лампочка. Федякин прошел мимо девушек, остановился у железной печки, протянул к ней озябшие ладони.

– Серьезная была поломка? – глядя на него, спросила Таня.

– Зимой любая поломка серьезная, – ответил Федякин. Он потер ладони и, повернувшись к девушкам, спросил: – С чем прибыли?

– Давно вас не видели, вот и прилетели, – ответила Светлана. – Барсов сказал, что вы везучий, скоро откроете нефть.

– Откроем, если не пропадем, – иронично усмехнулся Федякин. – Если бы сейчас двигатель не запустили, пришла бы хана и нам, и буровой.

Петру Петровичу Федякину шел пятидесятый год. Но выглядел он значительно старше. Обветренное, загрубевшее его лицо иссекли частые и глубокие морщины. Молодыми были только синие глаза, в которых иногда проскакивали мальчишеские искорки. Узнав, что Татьяна с Урала, он заметил:

– Выходит, мы земляки. Я ведь тоже с Урала, может, слышали: Чебаркуль?

– Как же, – обрадовалась Татьяна. – В Челябинской области. Вы давно оттуда?

– Куда дальше. Мне был всего год, когда нас сюда переселили. Я из ссыльных. В тридцатом году нас всей семьей сюда вытолкнули.

Татьяне стало неловко за свой вопрос, и она, выходя из положения, спросила:

– Ну и как вам здесь?

Но Федякин, который уже давным-давно пережил первые больные годы отчуждения от родных мест, считал Север, к которому привык, своей настоящей родиной и потому говорил о нем с удовольствием. Потому и сказал Татьяне:

– Вы на это не обращайте внимания. Я о том времени говорю спокойно, все острое давно отболело. Да и пора забыть нам всем об этом. Чем раньше забудем, тем спокойнее будем жить.

– Почему? – спросила Татьяна.

– А для чего помнить? Чтобы мстить? Кому? – Он перевел взгляд с Тани на Светлану.

И тогда Татьяна спросила:

– Вас раскулачили?

Она считала, что на Север ссылали только раскулаченных, и очень удивилась, когда Петр Петрович ответил:

– Нет, мы не раскулаченные, мы ссыльные. Отец заступился за соседа, которого стали раскулачивать. У того было восемь детей, он держал двух коров. Одну из них решили отобрать, а отец встал с колом поперек дороги. Нас и отправили в Нарым. У соседа из восьми детей в живых осталась только старшая дочка. У меня было две сестры. Выжил один я. А теперь давайте говорить о том, зачем вы приехали.

– Да, да, – поспешно отозвалась Таня. – Мне Николай Александрович сказал, что вас недавно наградили. Каким орденом?

– Трудового Красного Знамени. – Федякин опустил глаза. – С этим орденом целая история. Старались все, а отметили одного меня.

– Так вы же буровой мастер.

– Мастер без подмастерьев – пустое место.

Петра Петровича Федякина жизнь покрутила изрядно. Кем он только не был. И трактористом, и мотористом на катере, и охотником, и рыбаком. Не в поисках заработка метался, а потому что бывшему ссыльному даже на Севере твердого места не находилось. Но вот пришли геологи. Тех не интересовало, откуда ты: из ссыльных, бывших арестантов или раскулаченных. Главное, чтобы хорошо работал. За хорошую работу и деньги платили хорошие. Так Федякин и прижился в геологии. Окончил курсы буровиков и очень быстро прошел в бригаде все ступеньки, от помощника бурильщика до мастера. А когда бригада открыла Юбилейное месторождение, Петр Петрович стал человеком заметным. Начали о нем писать и в районной газете, и в областной.

Но Федякину везло: вслед за Юбилейным его бригада открыла еще два месторождения. Рассказывая об этом, Федякин пожимал плечами и, хитровато поблескивая глазами, говорил: «Ничего не скажешь, фартит». А рассказывая о прошлом, как бы подсмеивался над собой:

– Год за годом бурили скважины, а кроме притоков минерализованной воды – ничего. Иногда поднимали керн с запахом нефти, но он так и оставался запахом. Не было фарта. – На его губах снова появлялась хитроватая улыбка. – Без фарта в геологии ничего не добьешься.

– А когда нашли нефть, какое было настроение? – поинтересовалась Татьяна.

– Какое может быть у человека, который нашел кошелек с золотом? Когда нефть пошла, мы ее из приямка пригоршнями черпали. Умывались нефтью. У нее, между прочим, сладковатый запах, я его теперь из-под земли чую.

Сказав это, засмеялся чистым ребячьим смехом, который поразил Татьяну так же, как его мальчишеские глаза.

Петр Петрович поднялся со стула, открыл висящий на стене деревянный шкафчик, достал из него кусок серого камня цилиндрической формы, протянул Тане. Та повертела его в руках и, не обнаружив ничего заслуживающего внимания, положила на стол.

– А вы его понюхайте, – предложил Федякин.

Таня понюхала. И сразу почувствовала тот же запах, что и у Барсова в кабинете, когда он давал ей понюхать колбу.

– Это керн, – торжественно произнес Федякин. – Его достали с глубины две тысячи четыреста метров. А запах означает, что мы подсекли нефтеносный пласт. Я же вам сказал, что из-под земли чую этот запах.

Таня с удивлением посмотрела на кусочек серого камня, спросила:

– Что, в нем и содержится нефть?

– Ну а где же? – удивился Федякин.

– А как же она может накапливаться в камне? – Таня хотела дойти до сути, ей надо было понять весь геологический процесс.

– Между прочим, этот камень называется песчаником. – Федякин взял у нее из рук керн, прищурив один глаз, повертел его перед лампочкой. – Толщина песчаника несколько десятков метров, а площадь может достигать нескольких квадратных километров. Он весь пронизан мельчайшими порами. Сверху его прикрывает непроницаемый слой глины. Скопившаяся в нем за миллионы лет нефть не имеет выхода. Единственный ее выход наружу – через скважину.

– Так вы что, открыли еще одно месторождение? – спросила Таня.

– Пока только нефтеносный горизонт. А будет там нефть или нет и сколько ее, мы еще не знаем.

– А когда узнаете? – не сдавалась Татьяна.

– Когда испытаем скважину.

– А когда будете испытывать?

– Мы еще не закончили ее бурить.

Светлана смотрела на Таню и удивлялась ее дотошности. Сама она сто раз была на буровой, но о таких тонкостях никогда не расспрашивала. Ей казалось, что читателю это будет неинтересно. Зачем ему знать, как образуется нефть, где она залегает? Ему подавай главное – результаты работы геологов. А они заключаются в метрах проходки, в освоении новых площадей, наконец, в фонтанах нефти. Но она поймала себя на том, что Таня интересуется этим не из праздного любопытства. Чем подробнее она будет знать обо всем, что связано с поиском нефти, тем больше сможет написать. «Вот хитрюга, – подумала о ней Светлана. – Такая будет гнать строчки в газету, как автомат».

После долгой беседы Федякин провел девушек по буровой, показал насосное хозяйство, дизельную. Со стороны можно было подумать, что буровой мастер делится опытом с такими же специалистами, как он. Парни, бывшие в это время на вахте, с откровенным любопытством рассматривали журналисток. Женщин в буровые бригады не берут, здесь работают только мужчины. А вахта длится целую неделю. За это время многие начинают скучать по женщинам. Один из них, не выдержав, подошел к Татьяне и сказал:

– Оставайтесь на вечер, устроим танцы.

Но Федякин так зыркнул на него сердитыми глазами, что тот сразу же отошел в сторону. Потом буровой мастер повел их в столовую, которая располагалась в вагончике. Обед Тане понравился.

На ночь Федякин уступил девушкам свой балок. Перед тем как уйти, натопил железную печку до того, что ее бока стали малиновыми. Затем принес с улицы охапку поленьев, аккуратно сложил их у порога.

– Если замерзнете перед утром, подбросьте дровишек. – Он кивнул на поленья. – Печка остывает в два счета. Особенно в такие морозы, как сейчас.

Федякин ушел. Татьяна стянула с себя теплую кофту и юбку, залезла под стеганое одеяло. Светлана закрыла дверь на крючок, выключила свет и легла рядом. Однако сон не шел. Впечатлений было столько, что им требовался выход. Первой заговорила Татьяна.

– Не могу представить, – она смотрела на темное окно и невольно хмурилась, – восемь детей, один меньше другого, увозят вместе с родителями в совершенно дикие места… Семеро из них умирают. И у Федякина две сестры умерли… «Северная звезда» о нем часто писала?

Светлана, вспоминая, пошевелила пальцами, вроде бы загибая их по счету, потом пожала плечами:

– Не помню, ей-богу, не помню. Вообще-то часто. О геологах мы пишем все время.

– И о том, что он рассказывал нам сегодня?

– Ты имеешь в виду ссылку? Об этом мы не писали. Тут ведь кругом одни ссыльные. Да и потом, правильно сказал Федякин. Зачем все время зацикливаться на этом? Надо думать о будущем.

– Но без прошлого нет будущего, – сказала Татьяна.

– Это правильно. – Светлана закинула руки за голову. – Но ведь в нашем прошлом были не только одни ссылки.

– Конечно, не только, – ответила Татьяна. – И хорошего было дай бог. Гораздо больше, чем плохого.

– Скажи, а у тебя есть братья и сестры? – Светлана, решив переменить тему разговора, повернулась лицом к Татьяне.

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что у меня их куча. В нашей семье десять детей.

– Да ты что? – удивилась Татьяна.

– А чего тут удивительного. Мать с отцом постарались. Жили в избе, где были кухня и комната. Так что я всего насмотрелась. До сих пор детского визга слышать не могу. А от запаха пеленок прямо воротит.

Последние слова Светлана произнесла с такой решительностью, что Таня невольно спросила:

– Что, и своих детей заводить не собираешься?

– Не знаю, – рассмеялась Светлана. – Я ведь уже разок замужем побывала. На второе замужество надо решиться. Да и парня хорошего найти не так-то просто.

Это откровение оказалось для Татьяны совсем уж неожиданным. Она никогда не думала, что подруга уже успела побывать замужем. Светлана нисколько не походила на степенную женщину. И квартира у нее больше напоминала комнату в общежитии, чем семейный очаг.

– А почему вы разошлись? Он тебе изменил, или ты его разлюбила? – спросила Таня, считавшая, что только эти две причины могут быть поводом для развода.

– Нет, не изменил. – Светлана погладила одеяло на груди ладонью. – А что касается любви, то даже не знаю – любила ли я его когда-нибудь.

– Зачем же тогда выходила? – удивилась Таня.

– По собственной дурости. Была тут у меня одна история. Да и боялась пролететь преждевременно. Замуж надо выходить чистой, чтоб никаких упреков потом не было. – Светлана приподнялась на локте и спросила: – Ты, случайно, не того?.. Не пролетела?

Таня рассмеялась. Вспомнила отца, работавшего военпредом на заводе, и мать, преподававшую в школе географию. Ученики ее любили, и это позволяло матери считать себя незаурядным воспитателем. От дочери она требовала не просто послушания, а понимания родительских требований. Потому что была убеждена: родительские требования всегда справедливы. Отец, как человек военный, главным в воспитании считал привить ребенку чувство ответственности за свои действия.

Родительские отношения к вопросам воспитания казались Тане одинаково занудными. Когда она была подростком, часто пользовалась положением единственного чада. Иногда крикливо капризничала, но, покапризничав, уступала, так как была ребенком неглупым, интеллигентным и, главное, не своенравным.

В раннем детстве подруг дочери выбирала мать. Но время шло, и Татьяна обретала самостоятельность. Однажды Вера Павловна по старой привычке попыталась вмешаться. На это Татьяна возразила (тогда ей было уже около шестнадцати), несколько резонируя:

– Мама, роль унтер-офицерской вдовы тебе не к лицу.

– При чем здесь унтер-офицерская вдова? – нахмурилась мать.

– Меня воспитываешь ты. И если боишься, что кто-то может повлиять на меня отрицательно, значит, воспитываешь плохо.

– Однако, – засмеялась мать, – ты, оказывается, растешь, а я этого не замечаю…

Как-то Татьяна задержалась у Вальки Дробышевой и пришла домой за полночь. Переволновавшаяся мать встретила ее словами резкими и несправедливыми. Хотя и говорила Вера Павловна обиняками, Татьяна поняла все как надо и ответила прямо:

– Мама, не надо тратить так много слов. Помнишь, ты сказала, что я расту, а ты этого не замечаешь. Так вот: я уже совсем выросла, мама. И ты должна понять: если я захочу сделать это, я это сделаю до двенадцати. Если не захочу, то не сделаю и после полуночи. Я не хочу. Даю тебе честное слово…

Сейчас, вспоминая тот давний разговор, Татьяна молчала, и Светлана, не дождавшись ответа на свой вопрос, расценила ее молчание как подтверждение догадки.

– Значит, пролетела, – сказала она, многозначительно покачав головой.

– Да нет, – сказала Таня. – Хотя возможность такая была.

…Оформилась Татьяна лет в пятнадцать, может, чуть позже. До этого была ни то ни се. Внимания заслуживали только ноги. Татьяна это знала и знанием своим кокетничала. Иногда, очень старательно привлекая внимание подружек к своим ногам, вроде бы смущенно жаловалась: «Кругом одни коленки, и растут прямо из-под мышек, все время боюсь, что задену за них локтями». Кто-то из подруг молча вздыхал, другие завидовали открыто. Длинные ноги – это ах! Длинные ноги – это ох! А если к ним прилагается смазливое личико, тогда «ах» и «ох» одновременно. Здесь тебе прямой путь в манекенщицы. А манекенщица не для одного девичьего сердца – желание заветное. Единственная ей соперница – киноактриса. Но эта фантазия такая яркая, что смотреть на нее и то больно.

Все девочки их класса влюблялись в киноартистов. То в Юрия Кузнецова, то в Жана Марэ, то в Вячеслава Тихонова. Татьяна влюблялась вместе с классом. Но артисты были иллюзией, любовью кумирной, когда чувством руководит не что-то душепоглощающее, а та роль, которую играет актер. Татьяна из забав коллективной влюбленности вышла раньше своих сверстниц. То ли потому, что была начитаннее, то ли потому, что быстрее взрослела.

Отказалась Таня от игры и сразу потеряла подруг. Тогда она стала искать друзей из мальчишек. Но и здесь ей не посчастливилось. Будь она незаметной или просто смазливой, ей, может быть, такая дружба и удалась. Но Татьяна была красива. Уже одно это обстоятельство бескорыстие юношеской любви исключало. Дело кончалось влюбленностью, как Татьяна про себя иронизировала – «вздохами при луне», и в конечном счете отдалением, а то и ссорой. Одноклассницам, видимо, тоже поднадоело коллекционирование влюбленностей, и в классе стали образовываться парочки. Татьяна определенную фигуру себе не искала, потому что уже пробовала дружить и знала, чем это кончается.

Так все в жизни Татьяны складывалось до тех пор, пока в их девятом «Б» не появился Аркаша Воеводин, узаконенный премьер школьной художественной самодеятельности. Помимо самодеятельности, Аркаша играл в футбол и занимался гимнастикой. Многие девчонки вздыхали о нем, ходили на матчи, в которых играл Аркаша. И хотя они страстно болели за него, ни одну из них он не удостоил своим покровительственным взглядом. Все ждали появления новой пары. И она возникла.

Татьяну много раз приглашал на каток одноклассник Леша Городилов. Она все время отказывалась, но однажды согласилась. Прокатившись с десяток кругов, они сели на скамеечку отдохнуть. С шуршащим шипением, картинно цепляя лед носками своих «бегашей», к ним подкатил Аркаша. Тормозя, намеренно окатил Лешу каскадом ледяной пыли и, потрясая над головой руками, продекламировал:

– А вы кого себе избрали, когда подумаю, кого вы предпочли?..

Татьяна промолчала, подвинувшись на краешек скамейки. Аркаша сел рядом, начал о чем-то говорить. Татьяна думала, что он возьмет ее за руку и увезет от Алексея. Но он укатил один. Таня, для которой партнер неожиданно стал в тягость, пожаловалась, что устала, и пошла, попросив ее не провожать. Алексей, конечно же, понял, почему она сникла, и сказал с усмешкой:

– Не думал, что ты такая… хлипкая.

Татьяна, которой почему-то стало жалко себя, сказала:

– Дурак ты, Лешенька.

Подумала секунду-другую, хотела что-то добавить, но только молча махнула рукой и направилась в раздевалку.

На следующий день все образовалось. Аркаша подошел к ней и развеял ее сумрачность.

– Ты извини, что я тебя вчера не пригласил кататься. У меня…

– А я бы с тобой и не пошла, – перебила его Таня.

Сказала она это так быстро, что самой стало смешно, и она на всякий случай добавила: «Ха-ха».

Аркаша нашелся мгновенно:

– Я так и думал. Ни за что Ростовцева со мной сегодня не поедет. Другое дело – завтра.

Так вот и образовалась в девятом «Б» еще одна пара.

Осенью старшеклассников направили в колхоз убирать урожай. Для проживания школьникам отвели клуб или, как его здесь называли, дворец культуры. Руководителем от школы направили учителя физкультуры Николая Алексеевича Данилина. То ли потому, что у него оказался мягкий характер или в педагогике он был не очень силен, а скорее всего, потому, что школяры почувствовали себя совсем созревшими и к тому же у них был лидер Аркаша Воеводин, который личную зрелость подчеркивал на каждом шагу, начали ребята ходить «наискосяк». Курили в открытую, даже в присутствии Николая Алексеевича, стали баловаться сивухой, благо у здешних хват-хозяек она стоила гроши.

Девчата со своими «мужиками», по просьбе Николая Алексеевича, проводили воспитательную работу, но какую-то вялую и нетребовательную. Какой из них не хотелось видеть в своем ухажере парня покруче…

Татьяна в гулянках ребят тоже особой беды не находила и на Аркашины переборы смотрела сквозь пальцы.

Однажды ребята где-то подзадержались и в клуб не вошли, а ввалились. Колька Павлов после короткого стука в девичью комнату вошел без стеснения. Таня уже собиралась укладываться. Колька подошел и, как ей показалось, криво усмехаясь, сказал, не глядя в глаза:

– Аркаше плохо, он на крыльце. Просит, чтоб ты вышла…

Татьяна наскоро зашпилила волосы, накинула на плечи телогрейку и вышла. Августовская ночь была теплой и таинственной. Бриллиантовые звезды усыпали черное небо. Над краешком невидимого горизонта чуть виднелся красный, раскаленный осколок луны. На его фоне Аркаша сидел черным силуэтом на ступеньке крыльца, чуть ссутулившись. Он даже не оглянулся на скрип двери, словно знал, что кроме Татьяны выйти некому.

– Иди сюда, – тихо позвал он.

Татьяна подошла, села рядом. Он взял ее за руку и предложил:

– Пойдем погуляем.

И они пошли. Догадывалась ли она, что было у Аркаши на уме? Скорее всего, да, но уж очень верила силе своего убеждения, а в свою стойкость – еще больше. И тогда, когда они подошли к речке, верила. И когда Аркаша, надергав из стожка сена, повалился на подстилку и потянул за собой Татьяну, все еще верила. Испугалась только тогда, когда, расстегнув кофточку, он обнажил сначала одну ее грудь, затем другую и стал целовать их взасос своими мокрыми губами. Она, отдергивая его руки, шарившие выше коленок, как ей казалось, убедительно заявила: «Сейчас же прекрати! Я буду кричать!» Но слова эти прозвучали так жалобно и беспомощно, что Аркаша только улыбнулся. Он был опытен, этот змеюка, и когда добрался до трусиков, не стал их стягивать, а дернул, разрывая боковину.

Татьяна отбивалась молча, но чувствовала, что с каждым мгновением становится все слабее. Собрав последние остатки воли, простонала: «Ну, Аркаша, ну не надо»… И тут произошло неожиданное. Оторвавшись от грудей, Аркаша попытался поцеловать ее в губы. На нее пахнуло таким омерзительным сивушным запахом, смешанным с табачной отрыжкой, что она мгновенно пришла в себя. Ее правая рука каким-то образом запуталась в ее же волосах и наткнулась на заколку. Татьяна вытащила ее и с садистским удовольствием воткнула во что-то мягкое и податливое. Вытащила и еще раз воткнула.

– Ах ты, сука! Целка ржавая! – Аркаша, скатившись на сено, наотмашь ударил Татьяну по лицу. Хотел ударить еще, но она вскочила и побежала. Он за ней не погнался.

Татьяна пришла в себя только на окраине поселка. Она остановилась, застегнула кофточку, поправила юбку, сняла и сунула в карман порванные трусики. И только после этого успокоилась совершенно. Когда подходила к клубу, увидела группу ребят. Они курили, что-то оживленно обсуждали и при этом смеялись. Заметив Татьяну, уставились на нее и дружно замолчали. Она поняла, что была для них лотерейным билетом, разыгрывавшимся в эту ночь. Она рассвирепела до дрожи и, выделив, как ей представлялось, самого заинтересованного, сказала, обращаясь непосредственно к нему:

– Успокойся, Коленька, спектакль не состоялся. Вы бы пошли к Аркашеньке, ему там очень плохо.

Сейчас она вспоминала эту историю почти равнодушно. С Аркашей она больше не встречалась и благодарила бога, что все так обошлось. Пролететь с ним было бы несчастьем. После школы Татьяна поступила в университет, а Аркашу взяли в футбольную команду. Через два года его отчислили за нарушение спортивного режима. В переводе на понятный язык это означало за пьянку. С тех пор она его не видела.

Таня никому не рассказывала эту историю и сейчас хотела рассказать ее Светлане. Но что-то удержало ее. Она подумала, что откровениями можно делиться до определенной грани. У каждого есть своя тайна, которая остается до конца жизни. Эта тайна, по всей видимости, относится к таким…

В Андреевское девушки вернулись на следующий день к вечеру. За все это время Таня ни разу не вспомнила об Андрее. Только на подлете к аэродрому, увидев стоявшие на земле Ан-2, подумала, что так и не поужинала со знакомым пилотом. Подумала без особого сожаления. Хотя сегодня это было бы как нельзя кстати, потому что при одной мысли о гостинице на нее нападала тоска. В том, что редактор закажет ей там место, она не сомневалась.

Из вертолета к аэродромной калитке Таня шла, опустив голову. И вдруг почувствовала, что кто-то сгреб ее в объятия, притиснул к себе и, оторвав от земли, начал кружить.

– Что вы себе позволяете! – сердито крикнула Таня, подумав, что ее схватили по ошибке, уперлась кулачком в грудь не в меру шаловливого человека и увидела прямо перед своими глазами сияющее лицо Андрея. Он поставил ее на землю и, радостно выдохнув, произнес:

– Я ищу вас два дня. Звонил в Таежный, но и там не нашел. Куда вы сейчас?

Таня пожала плечами и сказала:

– В гостиницу. Куда же еще?

Светлана, молча наблюдавшая эту сцену, отодвинула Таню рукой и, встав между ней и Андреем, решительно заявила:

– Никакой гостиницы, Татьяна будет ночевать у меня.

Татьяна, уже смирившаяся с тем, что ей придется поселиться в гостинице, которая, по всей вероятности, ничуть не лучше никольской ночлежки, нерешительно посмотрела сначала на Андрея, потом на Светлану. Та нервно дернулась и сказала:

– Чего ты на меня так смотришь? В гостинице ни переодеться, ни выспаться как следует. Ночевать будешь у меня. – И, отвернувшись от нее, кивнула Андрею: – У тебя есть еще какие-нибудь вопросы?

Андрей, все еще находившийся в радостном возбуждении от встречи с Татьяной, сказал:

– Вопросов нет, есть душевная просьба. Пригласите меня в гости.

Светлана странно посмотрела на него, шевельнула губами, то ли пытаясь отказать, то ли спросить. Татьяна так и не поняла. Но ей подумалось, что она неспроста так неприязненно отреагировала на радость Андрея. Скорее всего, между ними что-то было. Но размышлять об этом не было времени. Она видела, что Светлана не хочет приглашать Андрея. Поэтому вмешалась:

– Только не сейчас. Нам надо привести себя в порядок.

– И сколько вам на это потребуется? – тут же откликнулся Андрей.

– Часа два, по меньшей мере. Ты как считаешь? – Она посмотрела на Светлану.

Та пожала плечами, и это еще больше укрепило Татьяну в предположении, что новой ее подруге и Андрею есть что скрывать. Когда шли к Светлане, она прямо спросила ее об этом. Светлана отделалась туманной фразой:

– Андреевское – село небольшое, здесь каждый знает каждого. Андрей – парень видный, и у любой девчонки в отношении него свои планы. А то, насчет чего ты, может, думаешь, нет, в этом смысле ничего не было. – И, удивившись заинтересованности подруги, спросила: – А ты-то его откуда знаешь?

– Когда мы летели сюда, он меня просто спас, – простодушно ответила Таня. – Дал свой полушубок, чтобы я не замерзла. И командир его человек, по-моему, хороший.

Светлана посмотрела на нее, качнула головой и ничего не сказала. Но Таня прочитала в ее взгляде: быстро же ты разобралась во всех наших делах.

Когда пришли домой, Светлана не торопясь прибрала в комнате, повесила в шифоньер все лишнее, перестелила кровать. Потом они согрели в ведре воду и, насколько позволяла обстановка, ополоснулись. Андрей явился ровно через два часа. По всему было видно, что он спешил. Его взгляд светился, меховая летная куртка была расстегнута, из-под сбившейся набекрень шапки выглядывал русый чуб. Он прошел к столу, выложил из портфеля два кружка краковской колбасы, несколько консервных банок, коробку конфет. А затем поставил на вышитую скатерть две бутылки шампанского.

– Надеюсь, хлеб у вас есть?

– Зря надеешься, – ядовито ответила Светлана. – Откуда ему взяться, если нас двое суток не было дома?

– В голову не пришло. Ладно, сам виноват. – Он взглянул на часы. – До семи успею.

Пока Андрей бегал за хлебом, девушки накрыли стол. Нарезали колбасу, выложили из консервных банок на тарелки импортную ветчину и печеночный паштет. Светлана сняла с гвоздя гитару и положила ее на кровать. Потом снова повесила гитару на стену. Тане показалось, что она хочет создать в комнате уют.

Вернулся Андрей, положил на стол хлеб.

– Еле успел, – сказал он, переводя дыхание. – Наши торгаши взяли моду закрываться за двадцать минут до срока. – И обратился к Светлане: – Ты бы пропесочила их в своей газете за такую привычку. – Взял бутылку шампанского, раскрутил проволочку, раскачал пробку, и она потихоньку стала выходить из горлышка. Татьяна зажала уши, пояснила:

– Не люблю, когда стреляют.

Пробка глухо хлопнула, Андрей быстренько разлил по стаканам пенящуюся жидкость. Поднял свой стакан и, переводя взгляд с Тани на Светлану, сказал:

– Давайте выпьем за то, чтобы нам всем было хорошо.

– Так не бывает, – заметила Светлана, покачивая в руке свой стакан. – Хорошо бывает только двоим.

– Может, ты фамилии назовешь? – не вытерпев, съязвил Андрей.

– И все-таки за то, чтобы всем нам было хорошо, – поддержала Татьяна Андрея. – И двоим может быть хорошо, и десятерым…

У самой Татьяны настроение было не просто хорошим, а радостным. И потому, что сегодняшний вечер, рисовавшийся скучным, неожиданно стал праздничным, и потому, что в ушах звучало признание Андрея: «Я вас искал два дня». Она чувствовала, что нравится ему, и ей было приятно находиться в его компании. И уже не случайным знакомым казался ей этот парень, а давним другом. Она не раз замечала это за собой. Иногда встретит человека впервые, а возникает такое чувство, будто они знакомы много-много лет и знают друг о друге буквально все. Еще не успели произнести несколько фраз, а между ними установилось внутреннее доверие. Может быть, для этого было достаточно обменяться взглядами или нечаянно прикоснуться друг к другу. Татьяна не знала, почему это происходит, но это было так.

Вторую бутылку шампанского пришлось пить при свече, потому что в поселке погас свет. Светлана сняла с шифоньера подсвечник со свечой, пояснила Татьяне:

– Это у нас почти каждый вечер. Дизелю в обед сто лет, работает от ремонта до ремонта.

Андрей наполнял стаканы аккуратно, старался, чтобы пена не поднималась над ними шипящей шапкой.

– А мне наливай, чтобы шипело, – сказала Татьяна. – Когда шампанское шипит, будто что-то тебе шепчет…

Андрей наклонил бутылку, и над Таниным стаканом возникла пена. Таня припала к ней губами и засмеялась. Все подняли свои стаканы и выпили. Каждый произнес какую-то фразу, но вскоре разговор смолк. Светлана понимала, что он ведется не для нее, и стала нервничать. Татьяна, почувствовав это, сникла. За столом никак не удавалось наладить непринужденную атмосферу, хотя вроде бы ничто не омрачало ее. Наоборот – свеча придавала обстановке романтизм и некоторую таинственность. Но какой бы разговор Андрей ни начинал, Светлана его не поддерживала. В их общении проглядывала скрытая неприязнь. Андрей не мог перебороть этого, поэтому встал из-за стола и снял со стены гитару.

– Сейчас Андрюша с концертом выступит, – съязвила Светлана.

Таня не выдержала. Отодвинув стакан, она сказала:

– Не порть вечер себе и мне. Если уж пригласила, наберись терпения.

Андрей, не обращая внимания на язвительность Светланы, вальяжно развалился на стуле, тронул пальцами струны и сказал:

– Она у нас солистка, поэтому не любит, когда главные роли достаются другим.

– Ладно тебе, – беззлобно огрызнулась Светлана. – Лучше действительно что-нибудь спой.

Он взял несколько аккордов, подстроил струны и запел:

Голос у Андрея был не сильный, но приятный. Тенор не тенор, баритон не баритон… Был он как раз для небольшой комнаты.

– Это чья песня? – тихо спросила Татьяна, когда Андрей замолк и потянулся за шампанским. – Я ее никогда не слышала…

– Ее многие не слышали. Ты и о певце, наверное, не слышала… Петр Андреевич Лещенко.

– А ты-то о нем давно услышал? – усмехнулась Светлана.

– Да хватит вам. Что вы как кошка с собакой, – не выдержала Татьяна.

Песня ей понравилась. Не потому, что посвящалась какой-то Татьяне, то есть в исполнении Андрея – ей лично. Понравилась мелодия, уводящая в прошлое и рождающая в душе грусть. Песня то ли забытой, то ли отвергнутой любви. И она спросила:

– Ты еще что-нибудь Лещенко знаешь? Спой.

– Что-нибудь под настроение? – спросил Андрей, не сводя с Тани ласкового взгляда.

– Настроение у нас не у всех одинаковое, – сказала Светлана. – Спой, что тебе самому у этого Лещенко больше всего нравится.

Андрей перепробовал несколько фокстротных начал, но ни на одной мелодии не остановился. Потом вдруг заиграл неизвестный Татьяне мотив и запел:

Минуту-другую все трое молчали. Потом Татьяна спросила:

– Лещенко сейчас живой? Почему о нем ничего не слышно?

– О нем давно ничего не слышно, – ответил Андрей. – Петр Лещенко умер в начале пятидесятых.

– Он из эмигрантов? Откуда ты о нем знаешь?

– От дяди. Он рассказывал, что еще до войны пластинки Лещенко и Вертинского на рынке стоили столько же, сколько велосипеды.

– По-моему, Вертинский в Россию вернулся? – попыталась вспомнить Татьяна. – А Лещенко?

– Лещенко в Румынии остался. Там он и умер. В тюрьме. Дядя после войны привез из Румынии два альбома его пластинок.

– Два альбома пластинок – это же тяжело. А у нас Лещенко не выпускали?

– У нас его пластинки на «ребра» переписывали, – сказал Андрей.

– На какие ребра? – не поняла Татьяна.

– На использованную рентгенпленку.

– Это верно, – подтвердила Светлана. – У меня такие пленки были. Только не Лещенко, а Вертинского. Я сама крутила их на проигрывателе.

Татьяна все еще была под впечатлением песен. И ни к кому, пожалуй, не обращаясь, а только отвечая собственным мыслям, грустно сказала:

– Действительно, «умом Россию не понять». Уехал человек за границу и вроде перестал быть русским. Тот же Лещенко…

– Что ты зациклилась на Лещенко? – усмехнулась Светлана. – А Шаляпин? А Бунин, лауреат Нобелевской премии? Пушкин, по-моему, говорил: «Славой предков гордиться не только можно, но и должно»… Вот мы и гордимся…

Разговор перешел на знаменитостей, которые были в эмиграции и которые не были. И вдруг вроде бы случайно (хотя давно держал это предложение в уме) Андрей «вспомнил»:

– Мы завтра летим к рыбакам-хантам на одно богом забытое озеро. Не хотите слетать с нами?

– Я, например, нет, – сразу отказалась Светлана. – Мне надо репортаж из экспедиции писать. А насчет Тани не знаю. – Татьяна вопросительно посмотрела на подругу. Та посоветовала: – Я бы согласилась. Такая возможность за всю твою оставшуюся практику может не представиться.

– А редактор? – нерешительно спросила Татьяна.

Светлана, как показалось Татьяне, улыбнулась с подтекстом:

– «Северная звезда» переживет. К тому же ты не наша кадра. А «Приобская правда» только обрадуется. Вдруг ты для них что-нибудь откопаешь?

Андрей снова тронул струны гитары. Девушки замолчали. Музыка создавала в комнате особую атмосферу. Даже Светлана подобрела и уже не перебивала других своими колкостями. Андрей много пел в этот вечер. После Лещенко он исполнил несколько цыганских песен, потом пел Окуджаву. Наконец он отложил гитару и, глубоко вздохнув, встал. Татьяна поняла, что он собрался уходить, и расстроилась.

– У меня завтра утром комиссия, Танечка, – заметив грусть в ее глазах, произнес Андрей. – Летчики перед каждым полетом проходят медосмотр. Так что надо быть в форме. Но если ты серьезно решила лететь к рыбакам, я жду тебя в восемь утра у здания аэропорта.

– Конечно, серьезно, – ответила Таня.

Андрей начал прощаться. Когда Таня подала ему руку, он поднес ее к губам и поцеловал. Едва он закрыл за собой дверь, Светлана с досадой сказала:

– Влюбился он в тебя по самые уши.

Таня чувствовала, что у нее учащенно стучит сердце. За сегодняшний вечер Андрей ей стал небезразличен, хотя она и боялась признаться себе в этом. Погладив то место на ладони, к которому он прикасался губами, Таня ответила, чтобы успокоить не столько Светлану, сколько саму себя:

– Я живу в Свердловске, а он на краю света. Здесь может быть любовь только по переписке. А я в нее не верю.

Светлана молча прошла к кровати, забралась на нее с ногами, обхватила колени руками и уставилась в одну точку. Она думала о том, что в личной жизни ей снова не повезло. После университета Светлана сама напросилась в Андреевское. Подруги бились за места если не в самом Томске, то во всяком случае в городах, а Светлана рассудила иначе. В то время на Севере стали добывать первую нефть и в те места началось паломничество. Возникла двойная перспектива. Во-первых, заманчивое замужество, во-вторых, подходящая зарплата.

Учительствовать не пришлось: Светлану сразу взяли инструктором в райком партии. К ней (она «сидела» на культуре) шли люди в основном интеллигентные. Были среди них умные, по-своему интересные, были, конечно же, и поднаторевшие в лести. Некоторые относились к Светлане с явной симпатией, а Матвей Петрович Плясуля, заведующий районным Домом культуры, по его уверениям, не мог без Светланы жить. Она не столько думала о любви, сколько о замужестве. И, казалось, все к тому шло.

Но здесь, совсем некстати для Матвея Плясули и, как впоследствии оказалось, для Светланы Ткаченко, в райцентре появился Андрей Рощупкин. По профессии пилот, по стати – Илья Муромец с известной картины Васнецова, по красоте – вылитый Алеша Попович. Знала о нем Светлана совсем немного: жил в Красноярском крае, охотничал, потом окончил в Бугуруслане училище гражданской авиации и теперь работает вторым пилотом у Василия Ивановича Ковалева. Сведения, конечно, невелики, но Светлану большее и не интересовало. Зато потянуло ее в художественную самодеятельность, на концертах которой Андрей выступал солистом-гитаристом. Где он научился играть, неизвестно, но, по общему признанию, играл хорошо и исполнял такие задушевные песни, которые сражали наповал не только Светлану. Сама Светлана была артисткой даже меньше, чем «так себе». Зато в райкоме ведала культурой. К тому же благожелательное отношение к ней Матвея Петровича Плясули… Поэтому, хотя и не определили ее в примадонны, негромкие роли доверяли.

Может, Светлане только мнилось, а может, и на самом деле она безумно влюбилась, но так или иначе свадьба ее с Матвеем расстроилась. Причину она от отставленного жениха не скрыла. И он пошел объясняться к Андрею. Тут-то и открылась пикантная подробность.

– Подожди, – сказал Андрей Плясуле. – Я ничего не понимаю. Ну, расстраивается у вас со Светланой, а я-то при чем?

– Она говорит: у вас любовь…

– С чего это вдруг? Я ее пару раз проводил из клуба. Не помню, может, даже поцеловал на прощание в щеку… Ну и что?

После этого у Андрея состоялось тягостное объяснение со Светланой, которое ни к чему не привело. Дружеские отношения Матвея и Светланы не восстановились, и все пошло у нее под откос. Она, вроде бы назло Андрею, вышла замуж за зубопротезиста. Однако скоро выяснилось, что не вышла, а, по местному выражению, только «сбегала». Скромный с виду протезист, оказывается, частенько впадал в запои, и жить с ним было хуже каторги. Разошлись они со скандалом, и после этого бывший муж стал рассказывать о бывшей жене всякие небылицы. Когда они дошли до райкома, Светлану послали заведовать отделом писем в редакцию районной газеты.

Какое-то время во всех своих бедах Светлана винила Андрея. К самодеятельности она охладела и с Андреем встречалась лишь в случайных компаниях. Иногда в шумных и почти никогда – в малочисленных, таких, например, как сегодня. Андрей старался вести себя ровно, а Светлану время от времени заносило. Особенно когда Андрей, по ее мнению, «забрасывал сети». Женщине всегда неприятно, если мужчина, к которому она относится с симпатией, отдает в ее присутствии явное предпочтение другой. Сейчас, взвинчивая себя мыслью, что Андрей все делает ей назло, она только и ждала момента, чтобы озлобиться открыто.

Андрей же, для которого в этот вечер действительно существовала одна Татьяна, все делал только для нее, а совсем не в пику Светлане. Делал искренне, без рисовки. Он вообще хитрить не любил и, когда все-таки хитрить случалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Но так как ловчить ему приходилось перед людьми, которые сами были ловкачами, то притворство особенно не тяготило, и перед собой он оправдывался без усилий. Андрей был парнем башковитым, и, разумеется, понимал, что в его присутствии Светлана заводится, но это, рассуждал он, ее личное дело. Он правильно считал, что она отказала Матвею Плясуле, а потом неудачно выскочила замуж по собственному капризу. Когда он говорил Матвею, что не помнит, целовал ли Светлану, прощаясь у калитки, он не обманывал ни Матвея, ни себя. Потому что в самом деле не помнил. Поцелуи памятны только тогда, когда делаются по любви. А если ты походя чмокнул кого-то в щеку, то со временем такой поцелуй можешь и не вспомнить. Он никого ни к чему не обязывает.

Сегодняшний вечер Андрей рисовал себе совсем не так, как он сложился. У пилотов в Андреевском была своя ведомственная гостиница, оборудованная намного лучше районной. В ней был даже номер для начальства. Номер пустовал, и Андрей договорился с директором устроить Таню там. Почему в нем родилось такое желание, он не знал. Так же, как не знали, не знают и не будут знать таинство зарождения чувства все когда-либо жившие, живущие и те, которым еще предстоит жить. А вот момент, когда захотелось «достать с неба звездочку», Андрей запомнил. Потребность сделать для Татьяны то, чего она не ждет и ждать не может, возникла у него после того, как новая его знакомая, расставаясь у редакции, сказала: «Позвони ближе к вечеру». С этого самого момента он с нетерпением стал ждать вечера. Едва отойдя от редакции, купил в газетном киоске «Северную звезду» и выписал в блокнот редакционные телефоны. Звонить начал сразу после обеда. Позвонил по одному номеру, никто ему не ответил. Позвонил по второму – то же самое. Тогда он обратился напрямик к редактору. Тот даже не поинтересовался, кто звонит, сухо сообщил:

– Ростовцева в командировке. Звоните послезавтра.

Куда Татьяна полетела, с кем, на сколько, Андрей узнал у редакционной машинистки Натальи.

Наталье было восемнадцать лет. Она еще не распустилась, и непонятно было, распустится ли. Уж очень невзрачный был бутон. Угловатая, какая-то шарнирная, с острыми локотками и коленками, с острыми ключицами. Заверни все это в самую дорогую и модную упаковку, все равно останется как есть, доска доской. Наталья свою неуклюжесть очень переживала и потому вела себя, как она считала, независимо. В ее представлении независимость означала несогласие с любым-всяким. Для нее не было никаких авторитетов. Единственным человеком, для которого делала исключение, выслушивала его до конца и не только выслушивала, но порой с его мнением соглашалась, была Светлана. Поблажку Светлане Наташа делала совсем не потому, что считала ее отличной от других, а потому, что жалела. Она знала о Светланином романе (свои отношения с Андреем Светлана называла только так) лишь по рассказам героини и в полной мере этим рассказам сопереживала. Поэтому она убеждала себя, что Андрей ей неприятен, и, встречаясь с ним, искала, к чему бы придраться.

Когда Андрей спросил о Татьяне, Наталья не просто задохнулась, она оглохла от негодования. Выпускница Уральского университета, которая всего три часа назад была для нее чуть ли не небожителем, оказалась очередной обидчицей Светланы. Андрей никогда бы не спросил о человеке, который его не интересует как «предмет», решила Наталья и, конечно же, своего собственного мнения о личности практикантки скрывать не собиралась.

– А тебе чего эта ненормальная понадобилась? – с вызовом спросила она.

– Почему ненормальная? – опешил Андрей.

– Нормальная к нам в таких сапожках не поедет. – Наталья выставила ногу, обутую в Татьянин сапог, помотала носком. – В командировку приехала… Спасибо, Светлана ее одела. А то бы твоя фифочка совсем околела. Не Светка, в жизни бы этой доходяге свои пимы не отдала. – Наталья разжигала себя злостью и всеми теми обидами, которые нанес Светлане Андрей.

Она не хотела, да и не могла понять, что Андрею было совершенно безразлично, как к нему относятся Наталья и Светлана. В настоящий момент его интересовала только Татьяна.

– Куда они все-таки делись? Они со Светкой полетели?

– С кем еще? Сама она – тетя Мотя. Что такое буровая, и то не знает. Светлана повезла ее к Федякину.

– Когда прилетят?

– Должны послезавтра. Если ты такой добрый, пимы своей Танечке доставай сам. Мне мои самой нужны.

– Правильно. Наденешь их на руки и будешь ходить на четвереньках. Самое для тебя подходящее положение.

Что вопило ему вслед независимое существо, Андрей не слышал. Ему надо было обойти кое-кого из приятелей. Предупреждение, которое обронила Наталья со зла, он воспринял как еще одну возможность позаботиться о Татьяне. Приятелей у Андрея была половина поселка. Нашлись у них шерстяные носки, меховые рукавички, ушанка из ондатры. И даже унты из оленьего камуса. В общем, экипировки он набрал с большим запасом.

Уходя, Андрей хотел предупредить Татьяну, что о теплых вещах заботиться не надо – все есть. Но сказать об этом ни с того ни с сего вроде бы неудобно. Светлана и без того была на взводе, а тут могла сорваться и испортить Тане настроение на всю ночь. Совсем неожиданно Светлана сама вывела Андрея из трудного положения. Словно подслушав его мысли, она сказала:

– Ты, подруга, решила лететь к рыбакам? А ничего у тебя, наверное, не получится. В сапожках не полетишь, а валенки, хочешь не хочешь, придется возвращать.

Но Андрей вмешался, не дав ей договорить.

– Не ломай голову, у меня все есть, – сказал он, и Светлана почувствовала в его словах радость. Он по любому поводу готов был услужить Татьяне.

Сейчас Светлана сидела на кровати и думала, что ей, наверно, никогда не добиться расположения Андрея. Слова Тани о том, что она не верит в любовь по переписке, Светлана не приняла всерьез. И чтобы остудить ее, она, после долгого молчания, сухо предупредила:

– Ты этому летуну не верь. Я на нем обожглась.

Татьяне было все равно: обжегся кто-то на Андрее или не обжегся. Любая девушка, которую заинтересовал парень, уверена, что только она сама может составить о нем правильное суждение, все остальное – от лукавого. Светлана это поняла, и в ней забродило копившееся в течение вечера негодование на чужую слепоту и самоуверенность.

Почувствовав внезапную симпатию к этой, как ей казалось, неустроенной и незащищенной девушке, она еще в редакции, во время первой их встречи, с горячей категоричностью решила, что по всем человеческим, а тем более журналистским канонам она обязана взять над ней шефство. Шуба и валенки, конечно, не такая уж и большая забота. С одежкой-обувкой Татьяне помогли бы и без нее. В том же райкоме партии есть и полушубки, и валенки, и унты. Настоящая забота – это не полушубки и валенки, это совсем другое. К сожалению, Татьяна этого не понимает…

А свеча горела себе да горела. Светлана три раза уже подрезала фитиль, снимая нагар. При этих ее движениях ровный желтый свет становился неверным, начинал метаться по стенам комнаты, высвечивая совершенно неожиданные предметы. В последний раз из темноты выпрыгнула и заметалась по стене тень от гитары, которую Андрей, уходя, прислонил к изголовью кровати. Несколько мгновений тень стремилась вверх и, казалось, вот-вот коснется потолка. Но ожившее под ножницами пламя успокоилось, и все двинувшиеся в самостоятельную жизнь тени притихли тоже и заняли каждая свое место. Татьяне гитарное отражение напомнило о недавних мелодиях, которые тут же связались с образом музыканта, и она спросила:

– Ты на гитаре играешь? И вообще на каком-нибудь инструменте играешь?

– Мне слон на ухо наступил, – глухо ответила Светлана. – А гитару мне подарили. У нас года три назад такая мода появилась: гитары дарить. Играет человек, не играет, а гитару ему в какую-нибудь памятную дату поднесут. Откуда такая мода взялась – не знаю…

– Интересно… В Челябинске тоже такая мода была. Да и сейчас еще осталась. Идет компания, все с рюкзаками. И почти к каждому рюкзаку приторочена гитара. Она создает настроение. Особенно в турпоходе.

Татьяну тянуло говорить, но она не знала, с чего начать, чтобы не обидеть Светлану. Она боялась сказать «что-то не то». Может показаться странным, что за два дня, которые они провели вместе, у них ни разу не зашел разговор об Андрее. Но до сегодняшнего вечера они даже не подозревали, что Андрей их общий знакомый. А оказывается, он был не просто знакомым.

В это время далеко за стенами дома раздалось торопливое «тух-тух-тух», словно там пытались оживить кого-то. Светлана приложила палец к губам, требуя тишины, и удовлетворенно сказала:

– Электростанцию запускают.

И тут же висевшая над столом под зеленым шелковым абажуром (только сейчас Татьяна обратила внимание на абажур и заметила, что он зеленый) лампочка несколько раз робко подмигнула и засияла ровным, напористым светом.

– Совсем другое дело, – удовлетворенно сказала Светлана.

– А по-моему, исчезла романтика, – прищурившись, сказала Таня. – До этого у меня было такое чувство, будто я ночевала в стогу свежего сена, дышала таким настоем, что никакой француз ни в каких своих духах не придумает, а меня перетащили на кровать, сунули под одеяло, и вся прелесть исчезла.

Светлана резко повернулась, какое-то время рассматривала Татьяну, потом колко спросила:

– Тебе в стогу часто приходилось спать?

– Не часто, но приходилось.

– Сколько за всю жизнь: раз, два, четыре?..

– Не знаю, – пожала плечами Татьяна. – Но раза три наверняка.

– С парнем? – Светлана впилась в нее взглядом, ожидая услышать то, что хотела.

– Да ты что, с парнем? – испуганно отшатнулась Татьяна. – Мы с девчонками спали на сеновале, когда на уборку в колхоз ездили.

– Какое же это спанье? – разочарованно протянула Светлана.

– Слушай, Светка, вы с Андреем жили? – дрожащим голосом спросила Таня. – Как муж и жена я имею в виду?

– В том-то и дело, что нет. Я сдуру за другого хлестанула. Насолить, видишь, хотела. – Светлана вдруг почувствовала себя до отчуждения одинокой и никому не нужной. – Ты как насчет «покрепче»? Не хочешь выпить?

– Нет, – сказала Таня.

– Ну и не пей. Ложись спать. Тебе завтра вставать рано.

Светлана достала раскладушку, постелила постель. Таня легла, накрывшись толстым ватным одеялом. За сегодняшний день у нее было столько впечатлений, сколько иногда не набиралось и за целый год. Она думала о Светлане, и ей было жаль ее. Тане казалось, что Светлана достойна лучшей судьбы. Но ее мысли тут же перескочили на Андрея. Им она не хотела делиться ни с кем.