Читать книгу Ложь - Стас Канин - Страница 3

Уже несколько часов Лиля Зайцева сидела перед экраном ноутбука, в котором букву «ё» недавно сковырнул любимый кот и, наверное, в тысячный раз перечитывала свой текст, выискивая в нём огрехи и шероховатости. По крайней мере ей так хотелось думать, что именно этим она и занимается, на самом же деле ей просто было страшно отдать написанное на растерзание злобной интернет-публике, которая камня на камне не оставила бы от её творения. Лиля была уверена именно в злобности, поскольку начиталась всякого в комментариях к опусам доморощенных блогерш, рассуждающих обо всём на свете, так что ожидать добрых слов не приходилось, тем более писала Лиля о любви, да ещё о любви запретной, о той любви, которой стыдятся, которую ханжески порицают, но о которой, при этом, мечтают все без исключения.

Хотя, чего было опасаться? Её никто не знал, у неё не было ни «друзей», ни подписчиков, но казалось, что достаточно нажать кнопку «Отправить», и миллионы затаившихся читателей кинуться разбирать по буковкам всё то, что Лиля написала. Или не кинутся?… Вот именно это и пугало больше всего… Да и кто она вообще такая, чтобы брать на себя смелость рассуждать о любви? Что знает она о ней? О той любви, от которой сходят с ума, о той любви, которая разбивает сердца, толкает на преступления, которая терзает плоть и выворачивает наизнанку душу. Испытала ли она на себе все её «прелести»? Познала ли наслаждение в его наивысшем проявлении или просто плыла по течению, безропотно отдаваясь тому, кто оказывался рядом? Ощутила ли те волшебные вибрации, сводящие с ума и лишающие остатков воли. Она была уверена, что знает об этой любви всё. Кто как ни она, прочитавшая от корки до корки сотни книг, написанных о любви, пролившая несметное количество горьких девичьих слёз, сопереживая страданиям главных героинь, обманутых, униженных, но всё равно счастливых, ведь у них была любовь.

В детстве Лиля Зайцева быстрей всех бегала, выше всех прыгала, лучше всех училась, а ещё она пела в хоре, играла на пианино, рисовала, плавала и даже ходила на каратэ. Одним словом, была лучше всех, но несмотря на это считала себя самой несчастной девочкой на Земле, а всё потому что никто её не любил. Намучившись и настрадавшись, Лиля наконец поняла, что некрасивой толстушке невозможно заслужить не то что бы любовь, а даже обычную дружбу. О любви, в её высоком понимании, она тогда почти ничего не знала, ей достаточно было, чтобы хоть кто-то подержал её за ручку, угостил ириской или помог донести портфель до дома, но годы шли, а ничего не менялось, и однажды на смену невинным детским переживаниям пришли страдания внезапно повзрослевшей девицы, тело которой в какой-то момент обрело не только формы, но и какое-то странное томление в тех местах, которые подверглись наибольшим изменениям.

О том, что происходит с девочками, когда они внезапно становятся женщинами, Лиля тоже ничего не знала и ничего в этом не понимала. Рассказать было некому, прочесть негде; в газетах, которые выписывал отец, всё больше говорилось о стройках пятилетки и рекордных урожаях, а в маминой «Работнице» можно было найти лишь советы как отчистить содой загрязнившуюся плиту или истории о борьбе с расплодившимися тараканами. Спрашивать родителей было стыдно и страшно, ведь всё то, о чём она так хотела спросить, казалось ей чем-то запретным и похабным. Исследованиями себя как это делали все её одноклассницы Лиля не занималась, а лишь теребила в ванной увеличивающуюся со страшной скоростью грудь, чем вызывала ещё большее томление, растекающееся по всему телу. Первое время она даже крепко обматывалась бинтами, чтобы ничего не выпирало из-под школьной формы, и плакала по ночам от боли, но в какой-то момент бинты перестали помогать.

Этот урок физкультуры Лиля запомнила на всю жизнь…

Она дольше всех задержалась в раздевалки, дожидаясь пока галдящие девчонки, облачившись в узенькие синие трусики и обтягивающие белые футболочки, не выбегут в спортзал на построение. Лиля стеснялась переодеваться при всех, боялась насмешек и презрения, ведь она стала не такой как все. Лучше бы она побежала вместе с ними, тогда может быть никто и не обратил на неё внимания… Как и множество раз до этого.

– Зайцева, чего плетёшься!? – гаркнул физрук, увидев замешкавшуюся девочку в дверях раздевалки. – Весь класс тебя ждёт.

И Лиля, опустив глаза в пол, побежала вдоль строя на своё место. Она не только видела, но и чувствовала как в такт её шагов подпрыгивают под майкой освобождённые из плена округлости, одновременно с этим она сгорала от устремлённых на неё похотливых мальчишеских взглядов и завистливых девичьих. И вдруг нависшую тишину разорвал сиплый голос того, кто считался непререкаемым авторитетом не только в классе, но и во всей школе.

– Сисяндра жопатая! – крикнул Генчик, и выскочив из строя, со всей силы ударил её ногой по заднице.

Лиля потеряла равновесие, и споткнувшись, плашмя грохнулась на пол, чем вызвала оглушительный смех. Ржали все, тыкали в неё пальцами, пинали ногами, а она, встав на четвереньки ползла вперёд, то и дело падая от очередного удара.

– А ну прекратить, шпана! – наконец среагировал на случившееся физрук. – Быстро все в строй!

Он помог Лиле встать, и увидев разбитые коленки и кровоточащий нос, сказал:

– А ты к медсестре иди… Объяснишь, что упала случайно. Поняла?

Лиля кивнула, и размазав по лицу кровь, пошла к двери.

– Сисяндра… Сисяндра жопатая…, – пронёсся по залу приглушённый ропот.

– Заткнулись все, и бегом по кругу! А ты, Кравченко, на канат!

– А почему я? – гнусаво заныл Генчик.

– Покажешь силу свою. Чтобы все видели, что Кравченко самый лучший. Давай! Пять подходов, и чтобы до самого потолка, и повернувшись к остальным крикнул. – Все бегут до тех пор пока Кравченко не выполнит упражнение! Ускорились!

– А вы фашист какой-то, Игорь Романович, – пробурчал себе под нос Гена, вцепившись руками в канат.

– А за это ещё плюс два подхода, – невозмутимо ответил физрук. – Будешь ползать, Кравченко, пока руки до кости не сотрёшь. После этого год дрочить не сможешь. Пошёл!

Класс заржал ещё громче.

– Сдохнешь, Сисяндра вонючая, – злобно прошипел мальчишка, карабкаясь вверх по канату.

Медсестра не стала ничего спрашивать, а просто обработала ушибы йодом и вставила в нос Лили два ватных тампончика, пропитанных перекисью водорода.

– Мне можно идти?

– Да. И в зал можешь не возвращаться, я скажу Игорю Романовичу, – ответила медсестра, не отрывая взгляд от книги, которую она читала до прихода Лили.

В раздевалке было пусто и тихо, лишь топот ног доносился из-за фанерной перегородки, значит Кравченко всё ещё ползает по канату, и это хорошо, можно быстро переодеться и немного прийти в себя после случившегося. Но это было сиюминутное успокоение, что делать дальше и как жить с этим позором Лиля не представляла. Её ждала война, в которой невозможно было победить, ведь теперь против неё был весь класс. До сегодняшнего дня всё было более менее нормально, просто никто не обращал внимания на толстую некрасивую девочку, всем были до одного места её достижения, разве что учителя иногда оказывали знаки внимания, приглашая то на олимпиады по математике и литературе, то на соревнования по метанию гранаты, где Лиля с неизменным постоянством завоёвывала первые места, чем тешила собственное самолюбие и амбиции преподавателей. От этих мыслей стало совсем грустно и слёзы сами собой покатились по её щекам.

Неожиданно скрипнула дверь, и в раздевалку вбежала запыхавшаяся Таня. Если Гена был богом среди пацанов, то среди девчонок именно она пользовалась непререкаемым авторитетом. Очаровательная блондинка с ангельскими чертами лица и характером дикой пантеры захватила власть в классе с самого первого дня, подчинив своей воле всех: мальчики млели в её присутствии, а девочки, открыв рты, внимали каждому её слову.

– Я так и знала, что ты здесь, – вытерев пот со лба произнесла она, и подошла вплотную к Лиле.

Та вжалась в стену, ожидая если не удара, то потока оскорблений и унижений. Но случилось непредвиденное, Таня приветливо улыбнулась и села рядом.

– Откуда у тебя такие? – произнесла она, указывая взглядом на Лилину грудь. – У меня ещё даже и не проклёвывались. Только соски набухли. А у тебя прям красотища. Покажешь?

– ???

– Не бойся, я никому не скажу. А то, что в зале было – забудь. Никто тебя больше не тронет.

– А Кравченко?

– Я только про девок. А с ним сама разбирайся, хотя я могу ему сказать, но разве он послушает. Давай, показывай свою красоту.

Лиля задумалась на секунду, а что тут такого, пусть смотрит, пусть завидует, и задрала футболку до самого подбородка

– Красоооотиииищаааа, – простонала Таня. – А можно потрогать?

– Трогай уже, – обречённо согласилась Лиля, – всё равно не отстанешь.

– Это тоооочно, – не меняя интонацию ответила та, и осторожно прикоснулась к упругим округлостям. – Вот бы мне такие… А лифчик у тебя уже есть?

– Какой лифчик. Мать ещё ничего не знает.

– Вот ты дура, Зайцева, разве можно было такую красоту прятать. Как тебе удавалось?

– Я бинтами эластичными каждое утро обматывалась.

– Точно – дура. Это же больно.

– Ещё как. Сегодня всю ночь проревела, а утром не смогла их затянуть. Сильно болели. Так и пошла, – Лиля вздохнула. – За что и получила.

– А знаешь, – задумчиво произнесла Таня, – есть у меня один способ как Кравчено отомстить.

После уроков она постучалась в дверь кабинетика, в котором сидел физрук и долго не выходила оттуда. Лиля стояла рядом и до её слуха долетали лишь обрывки фраз и приглушённый смех.

– Всё, договорилась. Послезавтра на физре будет комедия. Только ты делай то, что я тебе скажу. Опозорим Генчика при всех.

– Хорошо.

Первое, что было обнаружено в тот день в раздевалке – это несколько дыр, просверленных в фанерной стене, за которой было необычайно тихо, слышались лишь возня и сопение. Все девчонки сгрудились в сторонке, уступив место Лили, которая покрывшись пунцовыми пятнами, демонстративно переодевалась возле своего шкафчика. Когда она сняла школьную форму, оставшись в одних трусиках, за стеной раздался восторженный вздох и началась толкотня, мальчишки боролись за право прильнуть к дырке и увидеть то, чего раньше никогда не видели… И вот, на самом пике представления, раздался зычный голос Игоря Романовича:

– Мальчики! Бегом все в зал! Тридцать секунд на построение! Опоздавшие получают неуд в четверти!

За стеной зашумели, затопотали, засуетились…

Когда хохочущие девчонки, прикрывая рты ладошками, вбежали в зал, то увидели очень странный строй, поскольку он выделялся своей необычностью – у всех мальчишек что-то очень сильно оттопыривало трусы. Скрыть это за тридцать секунд было невозможно, а неуд получать было страшно. Так и стояли они по стойке смирно с понурыми головами и гордо торчащими писюнами. Физрук давился от смеха, но делал серьёзное лицо, и совсем потерял контроль над собой, когда спустя какое-то время из раздевалки вышел тот, ради которого всё это шоу и было задумано. Генчик постоял немного в дверях, и демонстративно подтянув трусы, в которых все уже было нормально, чеканя шаг проследовал в конец строя… Оказалось, что неуд для него был меньшим позором.

Лиля проводила его восторженным взглядом, а он даже не повернул голову в её сторону, хотя ещё пару дней назад обещал изничтожить. Что-то странное ощутила она внутри себя, как-то иначе застучало сердце, ком образовался в горле и томление какое-то внутри началось, похожее на волнение, почти как пред серьёзным экзаменом. Ей хотелось смотреть на Гену, хотелось вдыхать его запах и очень сильно хотелось прикоснуться к нему. Откуда она могла тогда знать, что именно так даёт о себе знать любовь. С каждым днём это жгучее чувство усиливалось, особенно невыносимы были ночи, когда непонятные мысли роились в голове, не давая уснуть и причиняя почти физическую боль. Лиля ничего не ела, забросила все свои кружки и секции, начала отставать по предметам и даже немного похудела, чем вызвала ещё большую зависть у девчонок, но всё безрезультатно – для Гены она словно не существовала. С каким удовольствием и благоговением восприняла бы она его прежние приставания, стерпела бы все унижения, даже не заплакала, если бы он снова пнул её ногой по заднице.

В конце четверти не выдержала классная руководительница, ведь падение её любимой ученицы, затянулось и все показатели были нарушены: в журнале сплошные трояки, да и то лишь потому, что учителя жалели бывшую круглую отличницу, отказы от запланированных олимпиад и уже третий выговор от директора школы.

– Таня, останься. Ты же всё знаешь. Помоги мне, – взмолилась Раиса Олеговна, дождавшись пока все ученики выйдут из класса. – Что случилось с Зайцевой?

– Влюбилась наша Зайцева, – поправив чёлку, ответила та.

– И кто же этот счастливец? – иронично спросила классная.

– Кравченко.

Раиса Олеговна удивлённо взглянула на Таню.

– Мы тоже в шоке, но у неё планка окончательно упала. Ничего не хочет слушать.

– А он?

– Ноль внимая. Даже задирать её перестал. Раньше хоть Сисяндрой обзывал.

– Таня, что ты такое говоришь? – классная попыталась включить добродетель.

– А что, Раиса Олеговна? Вы видели какие у неё сиськи отросли? Загляденье! Правда ведь?

– Да, Свиридова, упустила я, что-то в вашем воспитании. Думаете чёрт знает о чём, вместо того, чтобы заниматься. Напридумывали себе любови всякие, страдают они, видите ли. Рано ещё.

– А кто нам про Ромео с Джульеттой рассказывал?

– Так то когда было… И не путай литературу с реальностью.

– А знаете как хочется… путать. Я вот смотрите какая, – Таня повертелась, – а до сих пор одна, пацаны даже подходить ко мне боятся. И зачем мне эта красота. Все всё равно втихаря пялятся на Лилькины сиськи. А ведь в ней ничего нет кроме этих сисек.

– Может быть поговоришь с Кравченко? – сменила тему классная. – Пусть выведет Зайцеву из ступора, объяснит, что ей ничего не светит или ещё что-то… Класс и так скатился на самое дно из-за её неуспеваемости.

– Вы что хотите, чтобы Лилька с крыши сиганула?

– Всё, иди отсюда, Свиридова, – раздражённо произнесла Раиса Олеговна, – никакой от тебя пользы. Мелешь всякие глупости. Лучше я родителей её вызову.

– Ну-ну, – скептически ответила Таня, и вышла из класса.

Запись в дневнике испугала Лилину маму. Она не часто заглядывала в него, вернее совсем не заглядывала. Какой смысл, там и так всё время были одни пятёрки. Да и на дочь она не особо обращала внимания. С утра до ночи работа как и у отца: утром поцеловали ещё спящую, вечером поправили одеяло на уже спящей, вот и вся любовь. Всё делала бабушка: кормила внучку, провожала в школу, встречала, отводила на секции, укладывала спать. И только двадцать дней в году родители проводили вместе с дочерью, валяясь на пляже где-нибудь в Алуште или Гаграх. Знали бы они, что Лиля именно это время ненавидела больше всего. Когда была маленькой, ещё более менее, а как подросла, эти поездки в курортное пекло превратились в настоящую пытку. Раздражало всё: душный курятник, в котором они жили, бесконечные очереди в столовую за кислым борщом, невкусными котлетами и компотом, который вонял грязной тряпкой. Отцу было хорошо, он после всего этого выпивал несколько стаканов сухого вина, немного плавал в море, а потом укладывался на топчан и мгновенно засыпал, а мама, накрывшись полотенцем, чтобы не обгореть, одним глазом следила за дочкой, которая ковырялось совком в камнях, а другим за мужчинами, выходящими из моря в мокрых плавках. Но полотенце не спасало, и уже на следующий день её плечи и грудь покрывались волдырями и оставшееся время отпуска мама боролась с ожогами, обильно намазывая себя кефиром и скулила по ночам от боли, отец же загорал до состояния негра, методично подставляя обжигающим лучам все участки тела, где ещё проглядывались кусочки нетронутой солнцем кожи.

Больше всего запомнился Лиле отпуск перед школой. Ей тогда уже стукнуло семь лет и именно с этого времени память начала сохранять не просто какие-то обрывки событий, а всё полностью, в деталях и нюансах. Это был Симеиз. И снова курятник, обжигающее солнце и невыносимо трудная дорога от пляжа до домой. Нужно было всё время идти в гору, не спасала даже окружающая красота и тень от огромных деревьев в парке. После этих проходок не хотелось ни есть, ни гулять, ни ехать на экскурсию, было одно желание – замотаться во влажную простынь и уснуть.

Именно тогда Лиля впервые увидела смерть и узнала, что мама с папой по ночам занимаются чем-то странным и очень секретным, потому что делали это тихо, разговаривали шёпотом, кряхтели, стонали, а потом долго лежали обнявшись и смотрели на луну, папа курил, а мама теребила пальцами волосы на его груди. И это повторялось каждую ночь. Лиля делала вид, что спит, а сама сквозь щёлочки глаз наблюдала за всем происходящим, не понимая зачем они это делают. Хотелось, конечно, спросить, но что-то подсказывало – не делать этого, и девочка прислушалась к совету, продолжала тайком подглядывать за родителями. Через неделю ей это надоело. Стало скучно.

Большее впечатление на Лилю произвело другое. Ей очень нравилось как красивый мужчина ежедневно нырял с высоченной скалы под названием Дива. Это вызывало восторг не только у неё, но и у всех обитателей пляжа. В один из дней он снова забрался на самую вершины, махнул рукой, оттолкнулся босыми ногами, но вместо того, чтобы через мгновение эффектно вонзиться в воду, а потом вынырнув, красиво поплыть в сторону берега, он в полёте ударился головой о торчащий каменный выступ, после чего полетел вниз как тряпичная кукла…

Милиция приехала часа через полтора, а до этого его изуродованное тело, окружённое бордовым пятном, плавало у подножья скалы, терзаемое волнами. Пляж молниеносно опустел, а оставшиеся не осмеливались подойти, понимая, что ничем человеку уже не помочь и только отец Лили, оправившись от шока, схватил пляжную подстилку, и пробравшись по скользким камням поближе, схватил несчастного ныряльщика за руки, выволок на берег и накрыл.

После этого случая ни о чём другом невозможно было думать. А ещё в ту поездку Лиля осознала, что она не такая как все девочки, ведь именно тогда её впервые обозвали жирной. Да, именно жирной, не пухленькой, не толстенькой, не упитанной, а жирной.

– Женщина, – обратилась к Лилиной маме, сидящая за соседним столиком пышнотелая дама, – перестаньте пичкать девочку хлебом, она и так у вас жирная. Подумайте о её будущем.

– Чья бы корова мычала, – грубо отреагировала мама, пристально оглядев на соседку с головы до ног, – на себя лучше посмотри. Тоже мне, худышка нашлась.

– Именно поэтому я вас и предостерегаю. Меня тоже родители кормили как на убой, говорили, кушай, детка, наедайся впрок, мало ли что, мы вот голодали в войну, так хоть ты будешь сытая. И что? Они умерли, а я осталась одна, жирная и никому не нужная. Живу в их пустой квартире – ни любви, ни счастья. Работа, дом и никакого просвета. Скоро сорок лет стукнет, а у меня до сих пор ни разу ничего не было…, – она незаметно смахнула слезу. – Так что подумайте, мамаша, прежде чем засунуть дочке в рот очередной кусок котлеты. Скажет ли она вам потом спасибо? Думаю, что не скажет. Честно признаюсь вам, я ненавижу своих родителей.

Женщина, не дождавшись ответа, отвернулась и продолжила черпать ложкой свой недоеденный суп. Люди, сидящие неподалёку, притихли и лишь искоса поглядывали на неё. Они явно не ожидали услышать подобный монолог из её уст. С тех пор Лиля перестала есть хлеб, по крайней мере при всех, когда же оставалась наедине со свежей городской булочкой, то с удовольствием съедала её, наслаждаясь тёплым вкусом, который невозможно было ни с чем сравнить.

– Дочь, как ты объяснишь своё поведение? – строго начала мама, придя из школы после разговора с классной руководительницей.

– А что я такого сделал? – равнодушно спросила Лиля, не отрывая взгляд от телевизора.

Валентина Степановна заслонила собой экран.

– Меня в школу вызывали.

– Ну и что? Я туда каждый день хожу, и как видишь, ничего, – съязвила дочь.

– Я видела журнал. У тебя сплошные трояки! Раиса Олеговна в ужасе от того, что с тобой происходит.

– Чем трояк хуже четвёрки?

– Какие четвёрки, Лиля? Ты же шла на золотую медаль. Кто тебе теперь её даст?!

– А нафига она мне нужна? Что я буду с ней потом делать? У тебя вот есть золотая медаль?

– Есть, – с гордостью ответила мама.

– И что? – вскочив с дивана раздражённо крикнула Лиля. – Ты от этого стала счастливее? Больше денег получаешь или тебя отец сильнее любит?

– Не мели чушь! При чёт тут это?

– А при том, что эта железяка мне не нужна! – она пристально, с нескрываемым чувством брезгливости посмотрела в глаза матери. – Я не хочу быть такой как ты!

Валентина Степановна побледнела, обмякла и отвернувшись, заплакала.

– Я ухожу из школы, – не унималась Лиля, понимая, что тем самым добивает маму. – Не хочу больше туда ходить. Ненавижу.

Мама умоляюще посмотрела на дочь.

– Не бойся, как-нибудь до конца восьмого класса дотяну. И не вздумай меня уговаривать и натравливать отца. Я уже всё решила…

А что ещё оставалось делать? Она готова была хоть сейчас исчезнуть, так ей не хотелось появляться в школе среди расфуфыренных стройных девчонок и враждебно настроенных пацанов, готовых в любую секунду обрушить на неё шквал ненависти. Лиля устала постоянно смотреть в спину Кравченко и выжидать момент, когда он повернётся, чтобы взглянуть ему в глаза и попытаться поймать в них хоть микроскопическую искорку. Но там был только холод и равнодушие, и от этого её сердце разрывалось.

Лиля с детства вела дневники. Почти каждый год она клялась, что больше ничего писать не будет, прятала дневник, стараясь о нём забыть, но раз за разом заводила новый. Потом, перелистывая очередную тетрадь, исписанную убористым почерком, она удивлялась своему умению замечать то, что для других было мимолётным эпизодом, словно промелькнувшим за окном несущегося куда-то поезда.

В основном в дневник она записывала свои сны и свои фантазии, от буйства которых у юной особы порой перехватывало дух. Откуда они могли взяться в девичьей голове, которая по умолчанию должна была быть забита куклами, новыми нарядами и образами романтических героев из прочитанных книг. Но всякие там Айвенги, Дартаньяны и прочие капитаны шхун с алыми парусами, проплыли мимо, не оставив в её сознании ничего, кроме приторного привкуса лжи.

«Так вот ты какая, любовь…», – написала Лиля в своём дневнике, – «Не люблю я такую любовь. Пусть подавится ей тот, кто её придумал. Как хорошо было без неё. Спокойно… Клянусь, я больше никогда никого не буду любить. Одни несчастья от неё…» Это была последняя запись, больше Лиля не прикасалась к тетрадке, но не выбросила её, а спрятала зачем-то в глубине стола, поняв всю бессмысленность излияния на пустые страницы своих чувств и переживаний. Она замкнулась в себе и перестала общаться даже с Таней. Читала на уроках и на переменах книжки, не обращая внимание на всё, что происходило вокруг, чем ещё больше раздражала одноклассников и учителей. Даже больше чем тогда, когда была лучшей, лезла во все дыры со своей активностью, занимала только первые места и получала исключительно пятёрки. И время пролетело незаметно… Оставался месяц до её освобождения из плена.

Они вроде бы случайно столкнулись в коридоре.

– Привет, – радостно воскликнула Таня, – оторвись на минутку. Надо поговорить.

– Что-то серьёзное? – с неохотой ответила Лиля, захлопнув книгу.

– Пойдём за школу, кое что расскажу, – добавила таинственности подруга.

Они дождались пока прозвенит звонок и двор опустеет, погрузившись в блаженную тишину. Таня схватила Лилю за руку и потащила за собой. Два школьных корпуса, стыкуясь, образовали углубление, которое использовалось мальчишками, чтобы тайком от учителей выкурить там сигаретку, позажимать визжащих одноклассниц или набить кому-нибудь морду, а девчонки бегали сюда, чтобы посплетничать, ну и покурить, конечно. В щели между плитами всегда лежала помятая пачка «Стюардессы» и спички.

– Будешь? – спросила Таня, раскуривая сигарету.

– Нет. Мне не нравится.

– Слабачка. Все уже давно курят, одна ты осталась.

– Ты что-то хотела мне рассказать? – нетерпеливо спросила Лиля.

– Даааа.., – выпустив клуб дыма протяжно произнесла Таня. – Но не столько рассказать, сколько похвастаться, – она снова длинно затянулась и дым окутал её лицо. – А я уже…

– Что «уже»? – не поняла Лиля.

– Ну это… В общем, как тебе сказать… Я уже не девочка. Вот…

– Как не девочка?

– Ну ты и дура непонятливая, – рассмеялась Таня, – я трахнулась вчера… Аж два раза… Понимаешь? Поэтому и не девочка уже.

– Ты идиотка? Не рановато ли?

– Самое время… Знаешь как было классно. Не то, что пальцем.

– Ты ещё и дрочила?

– А ты как-будто этим не баловалась?

– Нет! Ещё чего, – с отвращением произнесла Лиля, и покраснев, отвернулась. – Это же так мерзко.

– Ну не скажи… Плохие у тебя видимо были учителя.

– У меня их не было. И кто же этот герой?

Таня неторопливо затушила сигарету о стену, достала из кармана ириску, так же медленно развернула её и отправила в рот, прищурившись от приятного кисловата вкуса.

– Ну! Не тяни!

– Кравченко, – с нескрываемым удовольствием произнесла Таня, не отрывая взгляд от глаз подруги.

Ноги у Лили подкосились, и она вцепилась руками в стену, чтобы не упасть.

– Как ты могла? – едва слышно прошептала она. – Ты же знала, что я… его…

– Что ты его любишь? Конечно же знала. Но ему на тебя насрать, понимаешь. Ты для него никто. Просто жирный кусок мяса…

Таня не успела договорить. Удар пришёлся ей прямо в нос. Кровь моментально хлынула потоком, залив новенькую блузку бурыми пятнами. Обхватив лицо руками девочка опустилась на колени, и тут же получила ещё один удар ногой в лицо, и без чувств грохнулась в вонючую лужу. Лиля немного постояла рядом, растирая костяшки на правой руке, дождалась пока бывшая подруга шевельнётся, презрительно посмотрела на неё, и развернувшись, пошла домой. Возвращаться в школу не было смысла, да и завтра можно было не приходить, ведь отчисление было гарантировано. Но не это пугало Лилю, а то, что снова придётся смотреть на Кравченко, а смотреть на него она больше не хотела, он стал ей противен.

До выпускных экзаменов Лиля всё же доучилась, вступились учителя и в первую очередь физрук, хотя его голос был почти не слышен в хоре, возглавляемом Раисой Олеговной. Вспомнились награды и победы, были подняты журналы успеваемости за всего годы обучения, в которых в графе «Зайцева Лилия» красовались только пятёрки, а ещё почётные грамоты, благодарственные письма и хвалебные отзывы от организаторов всевозможных олимпиад, конкурсов и соревнований. В итоге, ей даже не пришлось мучиться на экзаменах, трояки по всем предметам поставили заочно, и некогда примерная ученица была выпущена в свободное плавание с аттестатом об окончании восьмилетнего образования. Родители были уверены, что Лиля пойдёт учиться в другую школу или поступит в какой-нибудь техникум, поэтому со спокойной душой, как всегда делали это летом, уехали на море, оставив дочь на попечение бабушки, а когда вернулись, то застали дочь лежащей на кровати в той же позе, в которой она лежала в день их отъезда.

– Хочешь персиков? – спросила мама, присев рядом. – Они ещё, правда, зеленоватые, но сладкие. Ты такие любишь.

Лиля ничего не ответила, отвернулась к стене и накрыла голову одеялом.

– И так почти месяц, – сокрушённо вздохнула бабушка, – ничего не ест, никуда не ходит…

– Что значит «никуда не ходит»? – всполошилась Валентина Степановна. – Вы что документы не подали?

– Нет. Я уж и уговаривала её и пугала. Ни в какую. Лежит и молчит, смотрит в одну точку. Как подменили девку. Глянь как схудла.

– Лиля, повернись немедленно! – строго скомандовала мама. – Почему ты не сделал так как мы договорились?

– Мы ни о чём с тобой не договаривались, – буркнула дочь.

– Повернись немедленно!

– Ну и что это изменит?

– Сейчас отца позову, – не зная как реагировать дальше, срывающимся голосом произнесла Валентина Степановна. – Он тебе объяснит.

– Бить будет? – Лиля повернулась, и опустив босые ноги на пол, нащупала под кроватью тапочки, встала, взяла из корзины персик, откусила и сморщившись выплюнула кусок. – Пусть бьёт, мне пофиг.

– Господи, что же с ней случилось…, – глядя вслед вышедшей из комнаты дочери грустно сказала Валентина Степановна. – Была же девочка как девочка. А сейчас… Мама, вы только посмотрите на неё.

– Я и говорю – пороблэно.

Так в бесконечной и бесцельной борьбе прошёл год. Ничего не подействовало на Лилю: ни уговоры, ни угрозы, ни слащавые увещевания. После каждой новой попытки достучаться до дочери, становилось только хуже, она ещё больше замыкалась внутри себя и отдалялась, а совместное проживание становилось невыносимым, приносящим почти физическую боль всем участникам этой семейной драмы. То что драма вовсе не семейная Валентина Степановна поняла лишь после того как случайно встретилась с бывшей Лилиной классной руководительницей, которая и открыла глаза матери на реальную причину проблемы дочери.

– И это всё из-за любви? – не поверила поначалу мама.

– Я тоже посмеялась, когда мне Таня рассказала об этом. Но оказалось, что всё настолько серьёзно, что нужно было срочно что-то делать. Вмешиваться…

– А почему вы не вмешались? Почему мне ничего не рассказали тогда. Об успеваемости беспокоились? Вам главное показатели? А то, что девочка пропадает…, – Валентина Степановна отвернулась и заплакала.

– У меня таких двадцать пять человек в классе и у каждого свои проблемы, – строго парировала Раиса Олеговна. – Вы дома разве не заметили, что Лиля совсем другой стала? Не расспросили её?

– Мы на работе с утра до ночи…

– Вот видите, а обвиняете меня.

– И что же нам делать теперь?

– Мне трудно советовать, у меня нет своих детей, – учительница понурила голову, – да и любви такой не было никогда…

Валентина Степановна, услышав это, повернулась, подошла ближе и крепко обняла Раису Олеговну. Они ещё немного поплакали, думая каждая о своём и разошлись, чтобы никогда больше не увидеться.

Так закончилось детство Лили Зайцевой, её дружба и её первая, и как она тогда считала, последняя любовь.

…Она снова не нажала на кнопку Enter на клавиатуре, размяла затёкшие пальцы, сжимавшие мышку и оттолкнулась от стола. Кресло покатилось назад, проскрипев пластмассовыми колёсами по исцарапанному паркету и упёрлось спинкой в стену, оставив на ней очередной чёрный след… Через пару минут экран компьютера погас и в его чёрном глянцевом зеркале отразилось её лицо… Две глубокие борозды, тянущиеся от носа к скулам, рассекали одутловатые щёки, второй подбородок нависал над изъеденной морщинами шеей, а седые жирные волосы с посеченными концами были стянутые в тугой хвост… Довершали картину полные грусти глаза, которые прятались за толстыми стёклами очков, вышедших из моды лет тридцать назад.