Читать книгу День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 3 - Степан Лукиянчук - Страница 3

Наш этап был не очень большой. Конвой не испытывал каких-либо серьёзных трудностей. Сама колония располагалась на окраине маленького режимного посёлка, население которого едва ли достигало тысячи человек. В основном дома в этом селении были деревянными частными избёнками с приусадебными участками.

Нас вели по узким жилым улицам в сторону местной железнодорожной станции. Я шёл и украдкой посматривал по сторонам, смотрел на идущий впереди конвой, который, видимо по служебной инструкции, часто оборачивался и оглядывался на нас. Я смотрел на автоматы конвойных, которые они держали наизготовку и которые по той же самой инструкции они должны были применить в случае попытки заключённых к бегству. Глядел на всё это, и у меня вдруг возникла шальная, совершенно случайная мысль (просто мысль и ничего более): вот если взять и сорваться с места, нырнуть в проулок между домами, перескочить через деревянный забор и попытаться раствориться в ночной мгле – будет ли у меня шанс?

Я смотрю на чёрные дула покачивающихся автоматов, на лица конвоиров, на служебных собак, что бегут теперь слева от нас. Навряд ли наш конвой в действительности ожидает побега, потому что подобного побега из-под конвоя здесь никогда не случалось. Это было бы попросту глупо.

Но в отличие от моего физического тела, мысль моя свободна, порой даже я сам не мог ограничить её полёт. Мысль разгонялась, представляя передо мной всё новые образы, которые были настолько живы, что когда я подумал о том, как одним прыжком перемахиваю через забор, мышцы моих ног вздрогнули, будто повторяя это движение.

Конвойные сразу и вслепую стрелять не будут, нас окружают жилые дома и есть вероятность, что пули могут попасть по гражданским. Оставшихся конвоируемых зеков под дулами автоматов тут же втопчут в грязь лицом. Они будут не менее удивлены, изумлены и ошарашены, чем сам конвой. В ночной мгле вспышками застрекочут предупредительные выстрелы. Это предупреждение мне бегущему: «Стоя-ять! На землю!!!». Но разве я послушаюсь, испугаюсь? Я – бешеный пёс, я – волк, обложенный со всех сторон. Мои напряжённые мышцы вспухли от распирающего их адреналина. Кровь отхлынула от моей головы и всякие мысли вместе с ней, кроме одной команды, пульсирующей от мозга всему телу: «Беги-и-и!».

Кинологи спустили с поводков захлёбывающихся, оскалившихся собак. Они сорвались с места и тут же нырнули через деревянную изгородь в темноту вслед за мной.

Я бегу. Хлёсткими, садкими ударами ветки кустарников расцарапывают моё лицо в кровь. Я загривком начинаю ощущать злобное рычание преследующих меня служебных собак. Лёгкие горят огнём, пышут жаром, ноги с непривычки наливаются свинцом. Я устаю и задыхаюсь. Мои ноги заплетаются, и я падаю. Сзади мощно наваливаются собаки и рвут меня, рвут…

А если случится чудо? Если мне каким-то невероятным образом удастся избавиться от собак, оторваться от неизбежного преследования? В моём распоряжении будет всего несколько часов свободы. И всё равно, какая это будет свобода?

Свобода, приносящая ещё больше страдания, чем неволя. Лагерное начальство, узнав о побеге, поднимет тревогу, немедленно будет оцеплена прилегающая территория, на единственных здесь грунтовой и железнодорожных дорогах будут выставлены блокпосты и засады, а по моему следу будут пущены новые группы автоматчиков с собаками. Собаки нападут на мой след, найдут, изорвут, как тряпичную куклу. Потом меня скрутят, доставят обратно в зону, посадят в изолятор. Будут бить, бить, бить… Пока не устанут. Потом будут «подмолаживать» ежедневно, но аккуратно, чтобы кровоподтёков не оставалось. Потом осудят, добавят срок за побег, за дерзость лет эдак на пяток… Мне останется грызть свои ногти, биться головой о стену и думать о том, какой безумный поступок я совершил.

Нет, этому не бывать никогда! Ничто на свете не заставит меня бежать сейчас. Помню, даже в то время, когда меня арестовывали на свободе, когда у меня был верный шанс уйти в бега (и была такая первая спонтанная мысль), я поразмыслил, что мне это даст, и понял, что от самого себя не уйти, от совести не убежать. Зачем бежать, если потом все равно придётся сдаваться самому? Быть изгоем, бояться своей тени, ежечасно ожидать облавы – это не для меня. Гораздо лучше принять свой крест и нести его до конца. Хотя конец срока ещё не близок, но он уже не за горами. Я шёл по этой мокрой, чуть проваливающейся песчаной просёлочной дороге, в сумраке, под тихонько накрапывающим весенним дождиком и с усмешкой подумал, что и охранять-то меня теперь нет необходимости: никуда я от вас не убегу, граждане конвоиры!

Мы приближались к местной станции. Когда дорога привела нас к железнодорожной линии и мы упёрлись в рельсы, впереди идущий конвой завернул вправо. Мы пошли по насыпи из гравия. Впереди, в свете двух фонарей, угадывается перрон (просто уложенные вдоль линии железобетонные плиты). На перроне стояло несколько человек, ожидающих поезда. Конвой приказал нам сесть на корточки. Мы поставили сумки на гравий и сели. Конвоиры рассредоточились вокруг нас. Напряжение на их лицах несколько уменьшилось: скоро подойдёт поезд, они передадут нас другому конвою, и их работа на этом будет закончена. Так как во время пути мы вели себя смирно, то начкар выполнил своё обещание. «Можно курить!» – крикнул нам офицер. Кто курил – закурили. Тем временем дождик усиливался. Наши фуфайки плохо спасали от сырой погоды. Они стали холодными и тяжёлыми. Материал уже не впитывал влагу, и она струйками стекала вниз, капая на землю. Наконец я с облегчением увидел впереди огонёк приближающегося поезда.

«Ухая», мощный локомотив медленно проследовал мимо нас. Машинист ловко остановил состав так, что столыпинский вагон, первый от локомотива, встал в нескольких метрах от сидящих зеков. Дверь вагона отворилась ещё на ходу. Когда поезд остановился полностью, из вагона высыпал столыпинский конвой – все как один мОлодцы в «брОнниках». Начальник зоновского конвоя подошёл к начальнику столыпинского конвоя и передал ему толстые запечатанные папки-конверты личных дел заключённых. Офицер коротко рявкнул, и я услышал свою фамилию. Я поднялся, взял свои вещи и торопливо подбежал к нему, назвал свою фамилию, имя, отчество и от растерянности замолк. После стольких лет отвык я от этой процедуры «приёмки». Я думал, что принимающий офицер для сверки личности вполне удовлетворится этими данными, поэтому замолчал и ожидал от него команды.

«Что встал. Дальше говори!» – рыкнул начальник. Я начал тараторить всё сначала как положено: Ф.И.О., год рождения, статью, срок, даты начала и конца срока, режим отбывания наказания. Знаете, когда стоишь с сумками в обеих руках, а перед тобой стоит офицер с пытливо изучающим взглядом и сверлит тебя глазами под сумасшедший рык и лай собак, хочется как-то поскорее провести эту процедуру сверки. Стараешься говорить очень быстро, на автомате выпуливать заученные слова. И не дай Бог сбиться, запутаться, привлечь внимание конвоя к себе задержкой. Во время приёмки охрана очень агрессивна, поэтому они легко могут отходить дубинкой по спине или ударить электрошокером.

– Пошёл! – махнул стопкой папок в направлении вагона начальник. Я подбежал к вагону.

– Первая камера – приём! – крикнул помощник начкара.

– Первая камера к приёму готова! – послышалось в ответ из глубины вагона.

– Пошёл! – это помощник крикнул уже мне, толкнув в спину. – Первый пошёл!

Я заполз по неудобным ступенькам в вагон с двумя сумками в руках. Встретив меня в тамбуре, стоявший там конвоир эхом вторил: «Первый!». Я пошёл по коридору внутри вагона мимо заполненных людьми решётчатых камер. В камерах было темно. Виднелись только обвитые вокруг решётки пальцы и примкнувшие к ней глаза. Грузили этап, поэтому всем было интересно, кого ведут.

В конце вагона у одной из камер друг за другом также в бронежилетах стояли ещё двое часовых. Ближний открыл раздвигающуюся дверь камеры: «Заходи, – и громко: «Первый!». Я протиснулся в узкую дверь. Камера была пустая. Свои сумки я сразу закинул на второй ярус, а сам сел вглубь на нижние нары, освобождая пространство для других, идущих за мной заключённых. Долго ожидать не пришлось. Послышались уже знакомые однообразные крики: «Второй! – Второй! Третий! – Третий!..» В камеру один за другим боком заваливались этапники, заполняя её пустоту своими телами, сумками, волнением, суетой. Наконец послышалось: «За последним закрыть!». Последний из нас расположился около решётки. Хлопнула задвигающаяся дверь камеры.

– Приготовиться к обыску! – поступила команда конвоя.

Группа конвоиров прошла мимо нас по коридору. В коридоре остался дежурить один часовой. Состав поезда дёрнулся и медленно начал набирать скорость.

Нас посадили в первое купе, которое, судя по всему, служило «отстойником» перед шмоном и распределением в другие камеры. Вскоре пришли конвойные, начали «выдёргивать» нас из камеры по одному на обыск. Я решил, что пойду последним, чтобы не суетиться и немного посидеть спокойно. Когда из камеры вывели всех, кроме меня, и я остался там один, мне сказали распаковывать сумки и готовиться к обыску. Через несколько минут пришёл «шмональщик», одетый поверх формы в синий халат. Он попросил меня встать лицом к стене, развести ноги, развести по сторонам руки, вывернув ладони наружу. Он обыскал меня. Затем попросил повернуться к нему лицом, широко открыв рот, поводить языком в разные стороны. Потом сказал мне сесть на нары и довольно поверхностно начал осматривать вещи из сумки.

– Запрещённые предметы имеются? – непринуждённо спросил он. – Телефоны, сим-карты, ценные вещи, колюще-режущие предметы?

Я видел, что конвойный был расслаблен, вёл себя спокойно и не агрессивно. Поэтому я позволил себе шутливый тон:

– Откуда у меня телефоны, начальник? – ответил я. – Сижу столько лет, телефоны и в глаза-то не видывал!

Закончив досмотр, конвойный разрешил складывать разбросанные по купе вещи и вышел. Ещё через минуту меня вывели с вещами в коридор и перевели в другую камеру где-то в середине вагона. Я зашёл в купе и в полутьме различил незнакомые мне лица и кое-кого из наших.

– Здорова, мужики! – поприветствовал сидящих здесь я.

– Здоровенько были! – отвечали мне.

В таких случаях по неписаному закону тюрьмы первым поздороваться должен каждый входящий в новую камеру. Тем самым он выказывает уважение к находящимся здесь зекам, ожидая взаимное уважение в свою сторону, если, конечно… Если, конечно, считает себя равным «по жизни». Случается так, что у входящего «по жизни» не всё ровно. Если так, то входящий обязан «определиться» и рассказать, что у него «не так». «Обиженные» или «опущенные» – как раз из той категории зеков, у которых «по жизни» всё не просто. С такими в столыпине много не разговаривают и запинывают под ноги, под шконари. Считается, что они не достойны сидеть на равном положении в среде других арестантов. Если в столыпине есть свободное купе, то охрана старается посадить их отдельно во избежание различных неприятных, а иногда и опасных инцидентов.

Я сел тут же рядом у решётки. Начался неспешный диалог: кто таков? Откуда и куда еду? То же самое люди рассказывали и о себе. Через некоторое время в камеру после обыска завели наших «сусовских». Так как этот народ часто ведёт себя неспокойно и склонен к различным провокациям, охрана обыскивала их дольше и тщательнее, чем остальных. Я решил не мешать общению с вновь зашедшими в камеру и освободить место внизу. Я снял ботинки, запихнул сумки под шконарь и полез в квадратное отверстие, располагающееся сразу около решётчатых дверей камеры, которое остаётся после раскладывания второго яруса. На втором ярусе вполне комфортно могут уместиться лёжа три-четыре человека. Я не остался на втором ярусе, потому что он был уже занят, а опёршись о него ногой, полез на третий ярус под самым потолком (в обычных пассажирских вагонах там располагается полка для багажа).

Минусы третьего этажа заключаются в духоте и задымлённости от табачного дыма (покурить в тамбур зеков никто не пустит). Зато на третьем ярусе у тебя нет рядом лежащего соседа и там можно растянуться во весь рост и спокойно лежать. Конечно, самым лучшим с точки зрения удобства является второй ярус. На нём можно и лежать, можно и сесть посередине не сгорбившись. Но самое главное преимущество второго яруса – это возможность смотреть сквозь решётки в окно коридора на волю, если его откроют часовые. Само стекло окна непрозрачное, мутное. Но когда окно открыто, приспущено, обитатели верхних ярусов имеют возможность смотреть на волю, на остановках поезда видеть людей, разгуливающих по перрону. Поверьте, для зеков, которые годами видят только заборы, решётки и колючую проволоку, лицезрение воли, вольных людей – это возможность хоть на мгновение стать причастным к свободной жизни, хотя бы глазами побывать на свободе.

На нижнем уровне, на «первом этаже», лежать нельзя, потому что там сидячие места, рассчитанные на восьмерых человек. Это идеальное место для тех, кто не собирается отдыхать, а любит общаться. Иногда зеки меняются местами: люди с третьего, второго яруса спускаются, а люди снизу поднимаются наверх.

Нам предстояло провести в столыпинском вагоне несколько часов. Поезд будет ехать всю ночь до утра. В вагоне по обыкновению стоял гул нескольких десятков человек. Время от времени часовой, ходящий по коридору из одного конца вагона в другой, останавливался у какой-нибудь камеры и окрикивал, чтобы зеки громко не разговаривали. Добавлю пару слов об «оправке». Оправка – это мероприятие, когда арестантов выводят в туалет. Даже если не хочется, желательно туда сходить, потому что в другой раз, когда действительно «припрёт», этого может не произойти. Наверняка, существуют какие-либо нормативные документы, в которых оговаривается, сколько раз арестантов должны выводить в туалет, а также сколько раз в камеры должен подаваться кипяток. Но арестантов в эти документы не посвящают (да и откуда это можно узнать, если нам запретили получать литературу, не оплаченную с собственного счёта!)

Я растянулся на третьем ярусе, подложил под голову фуфайку. Нары были деревянные. Заключённым не полагалось создание каких-либо комфортных условий в виде постельных принадлежностей. Я сильно устал, поэтому совершенно не обращал на это внимание. Я закрыл глаза в надежде подремать часок другой. В конце этапа, когда нас привезут в областной центр, предстоит долгий нервный день ожиданий, обысков, досмотров, расспросов, распределений по камерам. Это будет тяжёлый день.