Читать книгу Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос - Страница 7

Утро следующего дня.

Резкий и острый звук воя сирены поднял Давиана с кровати, заставив практически подскочить и побежать, но воля быстро его остановила.

– Что случилось? – прозвучал вопрос, на который ответ никто не дал, только продолжился истошный вой сирены.

Практически без одежды юноша стал метаться по комнате, пытаясь хоть что-нибудь сделать и попытаться узнать, что происходит, но вой, льющийся буквально из стен не давал сконцентрироваться. Буйный страх и чувство непонятливости отогнали ощущение сонливости.

– Сколько времени? – вопрошает ни у кого юноша и подбегает к окну, попутно натягивая серую футболку, и заглянул в него, но в ответ только темень, сплошная и непроницаемая посмотрела на него.

Ночь всё ещё окутывает Улей №17, заключив его в ласковые объятия и укутывая покрытием не проглядываемой темени, рассеянной немногочисленными фонарями. Свет в комнате Давиана резко зажегся и одномоментно во всём городе окна, которые секундой раньше содержали тьму, вспыхнули как тысячи огней, отторгнув ночь в единый миг.

– Да что же происходит? – удивление, ужас и непонимание смешались в голосе юноши, который отступил к кровати и, плевав на носки, пытается натянуть туфли.

Давиан захотел было посмотреть, сколько времени на телефоне и уже опустил руку к подушке, куда по привычке его клал, но нащупал пустое шершавое место и тут же вспомнил, что его изъяли, забрали «для нужд общего пользования», и теперь у него нет его, вместо него старый будильник, окованный сталью. А телефон лежит на полке общих вещей и всё, что в памяти устройства, да и оно само, стало общенародным достоянием, в том числе и сведения личного характера тоже обобществились.

– Проклятье! – выругался Давиан, когда увидел, что будильник не работает и отшвырнул устройство прочь, звенящий механизм улетел в угол и звонко брякнул, на мгновение, пересилив неутихающий вой сирены.

Глаза юноши стали рассматривать комнату в поисках багряного плаща, но ничего кроме незначительных габаритов комнатушки не видно, только разве что убогий быт, которые называется «максимально равным».

Ноги парня понесли его к шкафчику, и там он обнаружил нужную вещь и стал её натягивать, с горечью вспоминая, что вчера у него забрали и часы, подаренные ещё в Рейхе. Один миг памяти о часах разбудил бурю воспоминаний, посвящённых подарку – отданные на день рожденья родителями, сделанные из нержавеющей стали и покрытые серебром, с двуглавым орлом на циферблате. Они стали дорогим подарком от матери и отца, которых он оставил ради идеи. Только сейчас Давиан понял, что такое тоска по родным, все поедающая и напоминающая о том, что человечности в нём ещё слишком много и пока она не уйдёт не получиться присоединиться к серому монолитному образованию, которое гордо себя нарекает «коммунальным народом». Он, убегая из Рейха, думал, что придя в новый мир, тут будет настолько хорошо, настолько идеи тотального равенства и справедливости тут его возвысят, что он попросту про них забудет, не будет для них тут места.

«Что сделано, то сделано» – пытается убедить себя в правильности выбора Давиан, рассуждая, что, в конце концов, тут не так плохо и все его чаяния по равному обществу тут воплотились, хотя в какой форме, сильно беспокоит, будоража душу каждый раз, когда Форос открывал по новой «истине».

Но вой сирены вернул Давиана к действительности и он в суматохе стал искать маленькую карточку, которая хранит всю информацию о нём, этакий временный паспорт, вместо постоянного, который должны выдать на днях.

Дверь в комнату заскрипела, и тяжёлый кусок металла стал отворяться, и только он отъехал на достаточное расстояние в комнату юркнули два человека. Их куртки в слабом освещении блеснули на серой поверхности тусклыми бликами, а стук туфельных каблуков наполнил помещение.

– Ты ещё здесь?! – разразился криком мужчина, уставив глубоко посаженные глаза на грубом квадратном лице, напирая озлобленностью. – А ну пошёл! Товарищ, вышвырните его!

Второй мужчина с более худым лицом в полсекунды оказался рядом с Давианом, и его пальцы цепко сжались на воротнике плаща и обхватили шею сзади, и сильным рывком движением он повёл юношу из комнаты; как только нога переступила порог, с силой швырнул его. Давиан не устоял и рухнул на пол, ощутив его прохладу своим лицом, сразу за которой пришла резкая боль, прошедшая по левой щеке, которой и приложился юноша о поверхность.

– Вот тебе и народная милиция, – позволил себе в полголоса отпустить иронию Давиан, за что и поплатился.

– Разговорчики! – рявкнул крупный мужик и сию секунду Давиан ощутил, как его рёбра сминает туфля милиционера, и новая боль пожаром охватила грудь. – Я выполняю народно-партийную волю, скот! Подняться! Быстро!

Юноша тяжело поднялся, и его уши колеблет новый указ:

– В строй, живо!

Давиан оглянулся, и его глаза выхватили образы происходящего – человек двадцать выстраиваются у стенки справа от его комнаты, заговаривая собой окна и ему стоит присоседиться к собранию людей, чтобы больше не вызывать приступов злобы у народных милиционеров. Юноша, сминая одежду на месте рёбер, поплёлся в строи и люди тут же расступились, давая ему занять место.

Два милиционера в одинокой монохромной одежде встали напротив построения, разглядывая его взором, присущим волкам, которые посматривают на стадо овец, которому суждено быть разорванными.

– Так, что скажешь, товарищ Милош? – спросил крупный, с квадратным лицом мужчина.

– А что сказать, товарищ Лир? Двадцать один партийец, голодные и сонные, даже не понимают, что они сейчас будут вершить волю народную.

К строю людей вперёд делает шаг товарищ Лир и грубым низким хрипловатым голосом начинает вещать, рассеивая туман сомнений и домыслов насчёт экстренного подъёма из кроватей:

– Я думаю, вы знаете, кто мы?

– Вы народная милиция – защитник внеклассового коммунального народа, – ответ взяла хрупкая светлая девушка, в бесцветной пижаме,

– Правильно.

На этот раз шаг делает его более худой товарищ, взявший слово и его речь понеслась звучанием более высокого лишённого хрипоты гласа:

– Но это ещё не всё, ибо на нас возложены священные функции следователей и предтечей кары, а поэтому, я думаю, вы понимаете, почему мы могли тут появиться? А, народ коммунальный?

Всеобщий страх и ужасть сковали всё построение, заставив в единую секунду очи людей, наполниться боязнью, а души роптать от того, что грядёт впереди, и только один Давиан, узнавший о милиции из книжек, догадывается, что сейчас будет.

– Да товарищи, – снова заговорил Милош, – мы здесь, чтобы представить на ваш народный суд доказательства измены ваших товарищей.

– Именно, товарищи, – хриплое слово взял Лир, – несколько из вас стали скотинами, о которых нам донесли ваши товарищи из комнатного народного надзора.

– Суд? – роняет робко вопрос девушка.

– Да, – ответил Милош.

– Что тут происходит? – шёпот срывается с губ Давиана, который мало понимает, что здесь происходит и ответ донёсся слабым тишайшим голосом от одного из тех, кто в строю; это высокий и худущий мужчина с рыжим волосом, в серой майке, и такого же цвета шортах:

– Ты что не понимаешь? Ай, голова твоя дырявая. Сейчас мы судить преступников будем, вот, что происходит.

Милош перебил всякие разговоры в строю, обратив к нему свою речь:

– Но прежде чем начать судилище, нам необходимо воспеть Ксомун шестьсот шестьдесят пятый «Воздаяние несущие».

И строй запел, а вместе с ним и часть колонок, вмонтированных в стену, отчего залу наполнил монотонный гул, проникающий прямо в мозг, как будто чья-то рука залезла в сознание, давящий, мешающий мысль и Давиану от такого звукового воздействия стало не по себе, и только его сознанию удалось приспособиться к этому, он сумел распознать только две последние строчки из противного напева:

«Так покараем же тех, кто приступил закон равенства, воздаём им по заслугам,

Ибо нет даже первых среди равных, а есть только такие же равные, средь равных».

Пение спало, но мутность в сознании осталось густым осадком, мешающим распознать даже смысл отпетого, не говоря о том, чтобы пытаться подвергнуть это анализу или критике и Давиану только и остаётся наблюдать за продолжающейся процессией народного судилище, развёрнутого средь холла общежития.

– Начинаем! – дал отмашку Милош и понеслась.

Из-за угла, там, куда длинные коридоры выводят к другим таким же широким холлам, вывели под стражей одного паренька. Два шкафа, высоченных мужика, облачённых в цвета бетона мантии, с капюшонами ведут под руки закованного в наручники парня, тщедушного и худого, на котором одежда болтается мешком. Как только они подошли к Лиру, швырнули его под ноги толпы и все смогли узреть ледяной страх в голубых очах на исхудавшем лице. Паренёк тут же попытала отпрянуть от строя, но один из двухметровых разросшихся вширь мужчин одним ударом ладони приковал его к полу, оросив серую поверхность кровью, а затем и придавил ногой до хруста в позвонке, сотрясся пространство неестественным, рождённым в механической гортани звериным рыком, из которого можно распознать одно слово:

– Лежать!

– За что он обвиняется? – спросила хрупкая девушка.

– Он попрал священные законы внеклассового равенства! – рьяно выпалил Милош. – Он вознамерился не быть равным среди таких же равных в хозяйственном плане и попрал установление о запрете мелкого ручного труда, тем самым поставив нашу общность под угрозу появления капитализма и возрождения рынков.

– А доказательства?

– Имеются, – гордо ответил Лир и топорно махнул рукой.

Один из амбалов, опустившись ладонью в карман балахона вынул целлофановый пакетик, в котором, на самом дне, покоится небольшая фигурка и Давиан слабо различил из чего она сделана, переплетение каких-то проволочек и алого цвета бусинок, нанизанных на переплетение истончённой стали.

– Это фигурка есть плод преступного деяния.

– А его ли она?

Рука Милоша скрылась во внутреннем кармане кожаной куртки и появилась через секунду, но сжимая в пальцах небольшой планшет, по которому сей момент простучали пальцы и экран обратился к строю:

– Смотрите!

На экране планшета замелькали образы, отснятые на камеры, которые установлены в каждой комнате любого партийца младшего или среднего уровня. На них видно, как час за часом парень занимается рукоделием и насаживает стёкла бусин на проволоку, заплетая всё это дело и, в конце концов, на свет появилось что-то похожее на образ то ли собаки, то ли кошки… непонятно.

– Это прямые доказательства нарушения священного порядка децентрализованного производства в Улье №17 и солидарности между Районами, ибо мелкой продукцией занимается не наша территория и этой выходкой он попрал и порядок, и солидарность.

– Но он же должен был как-то достать эти вещи доля труда, – высказался кто-то из строя, – у меня нет ни проволоки, ни бусин. Откуда они у него?

– Спёр, – басовито ответил Лир, устремив взгляд в свой планшет, – с завода.

– Тогда мы его будем судить и за кражу?

– О-у, мелкое хищение народной собственности меркнет по сравнению с тем, что он посягнул на идейную основу нашего общества. – Заголосил Милош. – Он уподобил себя классу мелких рабочих, а значит, попрал и бесклассовые основы наши.

– Кхе-кхе, – прокашлялся парнишка, зажатый подошвой тяжёлого ботинка, – я-я-я ни-ничего не крал… э-э-это му-му-мусор был.

– Но это народный мусор! – взревел Лир, подлетев к парню. – И это его украл у народа, гнида ты мелко-пролетарская! – оскорбив бедолагу мужчина плюнул ему прямо в лицо.

– Ну-у, – воззвал ко всем Милош, простерев руки к строю, – что мы с ним будем делать. Мы – суд равных, средь таких же равных, какое наказание придумает для гадины, которая решила, что не ровня нам?

Наступила гробовая тишина, и ничьи уста не желали раскалывать печать тишины, разве только гул кондиционера слышался из угла. Давиан глубоко погрузился во внутренние рассуждения и противоборства.

– Как же так можно? – тихим шёпотом для никого не слышимая летит реплика с уст юноши.

С одной стороны судить за мелкое, незначительное рукоделие – абсурд, малопонятный и не поддающийся вразумительному толкованию. Однако неожиданно для себя парень как-то обнаружил этому осуждение, обратившись к тому, что читал, и чему его обучил Форос. Он ведь преступник, раз нарушил святое правило, разрывая саму ткань коммунистического бытия, попирая основу солидарности, трактуемую как – «не производи то, что производит твой сосед», разорвал сущность вне классовости, ибо уподобил себя мелкому рабочему, осквернив руки ненародным трудом. Что тут сложного – лежи, смотри телевизор, ничего не делай, да живи в своё удовольствие, после непродолжительного четырёхчасового трудового дня, а всё остальное – массу продукции и труд сделают и выполнят машины и всё. Давиан подвёл себя к мысли, что человек перед ним действительно преступник, раз вознамерился делать то, чего нельзя и … отторгнуть властные распоряжения Партии, а если он поносит нечестивым трудом её, то и на народ ему плевать.