Читать книгу Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет маста - Степан Витальевич Кирнос - Страница 10

Спустя день. Территория Южной Диархии.

Как ни странно, но сегодня впервые за долгое время на этой земле выпал снег, покрывший город Микардо тонким слоем белой пелены, что стала тусклее в тени этого мрачного города. Лёгкий ветер так и продолжает дуть, кружа в воздухе мелкие снежинки, создавая прекрасный и неповторимый танец, который слегка предавал городу ощущение невинности и благополучия, что было страшной иллюзией.

Лютер шёл по городу, рассматривая кружащийся в воздухе балет снежинок, и это завораживало его сознание. В этом крае он ещё ни разу не видел снега, а посему ранее всё для него было более безликим и однотипным, несмотря на относительную пёстрость города.

Сегодня парень решил одеться немного теплее, а поэтому на нём красуется серая утеплённая куртка, отчасти напоминающая ветровку, чёрные джинсы, уходившие под невысокие сапоги. И вся эта одежда некогда была предоставлена Корпорацией, как «душевный подарок, несущий добрую волю Компании, направленный на благополучие студентов». И юноша не знал, что эта одежда была отобрана у тех, кто не смог уплатить свои долги Корпорации, и не был защищён ни государством, ни «субъектами гражданского права», оставшись один на один со своим кредитором, лишились всего, вплоть до домов. Такова была «милость» Компании, которая, ориентируясь на Закон «О должниках и мерах взыскивания», имела право забрать всё, так как «человек, чьё Право на пользование собственными средствами было ущемлено не возвратом долга, имеет Право забрать у должника имущество в соответствии с суммой задолженности, и восстановить своё священное Право».

Но парень этого не знал, и в чём-то это было хорошо, так как если юноша узнает, то совершенно точно вернёт эти вещи.

Лютер не спеша шёл в своё ВУЗ на занятия и рассматривал улицы города. Всё было так же и ничего не менялось. Так же могли шататься пьяные люди и всех донимать, и полиция не имела возможности их задержать, ибо, как было записано в Кодексе Потребления, разделе «Удовольствия и пища»: «человек имеет право на употребление алкоголя, тем самым реализуя собственное право на получение безграничного удовольствия, в достаточных количествах и все его действия в данном состоянии являются актом глубинного самовыражения». Полная ахинея со стороны человека, который жил лет триста тому назад, но абсолютная норма для жителей Либеральной Капиталистической Республики.

И порой десятки людей шатались в пьяном состоянии по городу, вытворяя самые немыслимые вещи, нередко приводившие к смерти. Но полиция была бессильна, ибо люди пользуются правом на удовольствие, а, как сказано в Конституции – «Право – священно и неоспоримо».

Но это был ещё не предел. Согласно Кодексу Потребления, разделу Удовольствие полового типа, «каждый, кто пожелает использовать своё священное Право на получение сексуального удовольствия, может реализовать его на местах, которые предусмотрены настоящим Кодексом». А таких мест было множество: лавочки, тротуары, залы кафе, кинотеатры, в общем – всё, кроме дорог и взлётных полос. И никто не смел остановить пакостное прелюбодеяние, что разворачивается на глазах людей, несмотря на то, что рядом могут быть дети, ибо люди «используют свои Права, а это не может преследоваться по закону или осуждаться». Именно «осуждаться», и если некий гражданин начнёт публично осуждать этот неприличный, с его стороны, акт сношения, то его могла задержать полиция, за то, что «гражданин подвергает публичному осуждению естественные права и Свободы других граждан», а это в свою очередь, как говорили сторонники Культа Конституции: «приведёт нас в эпоху тирании и духовного диктата, повергая саму суть свободы, а значит, любое осуждение прав и Свобод должно строго и жестоко пресекаться».

И так каждый день на улочках и всех возможных местах города предавались любви сотни людей: от обычного онанизма, до половых актов с животными и прелюбодеяний группового типа, а порой даже впадай в зверское и совершенно античеловеческое БДСМ, совершенно наплевав на то, что рядом могут быть люди с детьми. Никто просто не имел ни возможностей, ни полномочий прекратить оргии, ибо люди безобидно «реализуют Право на свободу интимной жизни, предоставленное Конституцией».

Но самым жутким были те, кто «использовали Право на получение удовольствия путём употребления наркотических средств». В Либеральной Капиталистической Республике, «во имя прав и Свобод людей», разрешены все возможные наркотические средства, ибо «это помогает гражданам более широко и разнообразней реализовывать собственное право на удовольствие и ещё сильнее утверждает Свободу, в случаях, разрешённых законом».

И, пользуясь «Правом», люди курили, кололись и закапывали в глаза самые различные мыслимые и немыслимые вещества, которые только могли предоставить те, кто торгуют наркотиками. Нельзя употреблять наркотики только тем, кто заступил на ответственную работу, от которой зависело множество жизней, но это не умоляло общей деградации населения, которое давно превратилось в странных и во многом безвольных существ.

А все остальные, кто мог и считал необходимым, употребляли наркотики в таком количестве, что не снилось никому ещё полвека назад. Люди, обколотые и окуренные, выходили на улицы и творили вещи, что не мыслимы трезвому рассудку. Могли спокойно спрыгивать с крыш, лезть под машины, нести несуразицу и приставать ко всем на улице и просто вести себя, словно человек в один момент потерял рассудок. Был случай, когда человек, пробравшийся на стройку, нашёл шланг, ведущий от системы бетоноподачи, и решил воспользоваться «Правом на получение удовольствия нестандартным типом», он просто вставил себе шланг ректально. И никто из рабочих не стал его останавливать, так как это стонет «опаснейшим проступком, направленным на пресечение акта реализации Права». В итоге, обколотый человек попросту скончался, так как у не хватило денег на то, чтобы оплатить услуги скорой помощи, которая взяла курс на «рыночное становление».

Лютер, продолжая идти по улице, в достаточном количестве видел, как свобода плещется через край и расплёскивается на улицы города, которые медленно превращались в помойку, так как люди выкидывали мусор прямо на прохожих, а дворники, не получившие оплаты, не выходили на улицы. И среди растущих помоек и антисанитарии могли предаваться «актам Свободы и потребления» порой сотни людей, считавшие, что таким образом они становятся свободнее. И юношу от этого тошнило, выворачивало от злости, но он ничего сказать не мог, так как это просто противозаконно, да и сами люди, в «свободном порыве», могли на него наброситься за то, что он попирает их конституционные и естественные права.

Парень проходит по улицам города, озираясь по сторонам, чтобы за ним не увязался какой-нибудь сумасшедший, где единственным украшением зданий стали тысячи рекламных пёстрых, до безумства цветастых транспарантов и баннеров, которые подобно одеялам могли закрывать целые постройки. На каждом плакате могли быть самые различные и разнообразные объявления и рекламы. От популяризации нового наркотика, рекламы свежего товара, объявления о создании очередной секты до сообщения о Фестивале Зоофилов или о параде свободы, который в конце, с наибольшей вероятностью мог вылиться в одну огромную оргию. И это было тошно для юноши, практически на уровне нестерпимости, которая всё больше давала о себе знать.

Однако, разгуливая по городу, не только идя в институт, парень замечал в глазах либерально настроенных горожан, некое безумие, тень сумасшествия. Лютер знал, отчего в их очах играет сумасбродность. Близится день «Чернейшей распродажи», а значит, практически все ломануться сметать товары с полок магазинов.

В памяти юноши не потухли примеры истекших «чернейших дней распродажи». Стайки блоггеров, репортёры, да и просто камеры в магазинах вписывают в электронную память каждый момент. Скидки порой достигают пятидесяти процентов, что в стране очень-очень редко и именно за этим гонятся граждане. Они врываются в магазин подобно дикому стаду, сносящему всё на своём пути и разрывающему за товар каждого, кто встанет у них на пути. Десяток тысяч в одном супермаркете или тридцать процентов, от покупателей, смертей – минимальная норма. Люди и нелюди давят друг друга, дерутся и опрокидывают и сотни умирают под грубыми подошвами. Убийства за вещи, вроде – забить коробкой, проткнуть гвоздём, зарубить покупной пилой или прорубать себе путь топором – в порядке нормы, ибо как говорит один из законов – «гражданам, во время «чернейших распродаж» дозволено получать право на удовольствие, право на получение товара или самовыражение любым приемлемым способом, отвечающим принципам максимальной Свободы».

Ум парня отказывается выносить это. Многие его знакомые так и алчут «чернейшей распродажи», чтобы взять товары со скидкой, вырывая его вместе с руками у других потребителей. А товарищи, занимающиеся «активным блоггерством» готовят камеры, чтобы запечатлеть во всех цветах красочное побоище, и выложить его в сеть, получив беспредельное количество «лайков». А в Либеральной Капиталистической Республике «лайки» можно переводить в деньги.

Лютер решил пройтись через местный маленький парк, чтобы отвлечься от мрачных воспоминаний и мыслей, но вскоре об этом пожалел. Там, пользуясь своей свободой и безумным правом, прямо на снегу, практически раздетыми валялись три человека и странно, сквозь дикий рёв смеялись, а их одежда разбросана в странном хаотичном порядке, словно они её срывали и тут же кидали. Их лица исказились в дикой, совершенно демонической гримасе, вздувшись и став красными. Парень, увидев несколько пустых шприцов, сразу понял, что это люди одурманенные наркотиком.

Внезапно его внимание отвлекло странное воззвание, наверняка обращённое к нему:

– Эй, гражданин, – прозвучало впереди каким-то мерзким и тонким голосом, от которого становилось не по себе.

– Да? – обернулся на источник голоса юноша, отвернувшись от наркоманов.

К нему подходило два человека. Первым шёл высокий амбал, чуть больше двух метров в длину и весьма специфическим лицом, которое больше напоминало лысую рожу боксёра. И словно, потакая всеобщему безумию и сумасшествию, на этом мужлане была короткое белое платьице, колготки, чёрная шляпа с перьями, всё лицо намалёвано пудрой, помадой, а глаза подведены тушью, в руках удерживался зонтик. Второй человек был ниже среднего с характерными женскими чертами лица. Но этот гражданин был одет в светло-розовый пиджак, который доходил практически до колен, широкие брюки и довольно длинные остроносые туфли, которое казалось бы должен носить клоун в цирке.

Два человека подошли к Лютеру. С краткого кивка мужлана другой человек заговорил скрипучим, практически ржавым голосом:

– Ты нам нужен. Только тебе мы можем довериться.

– Что вы хотите? – сдержанно спросил юноша.

Тут высокий «мужчина», положив тяжёлую руку на парня, грубым и пугающим голосом заговорил:

– Ну, я со своим мужем думаю замутить тройничок.

– Да, моя жена давно этого хотела. – Обратив безумный взгляд на свою «супругу» сказал человек в пиджаке.

Лютер воспринял это нормально, он знает, что подобных «парочек» пруд пруди в городе и ещё миллионы по всей стране. Юноша давно отработал метод того, как уйти из подобного веяния интимной свободы.

Юноша, начав с кивка, заговорил:

– Простите, мне нужно на учёбу, я спешу.

Тут «супруг» вспылил ржавеньким голоском, уйдя на срыв в конце:

– Ты смеешь отказывать нам в реализации нашей Свободы?! Вы понимаете, что противодействие актам Свободы карается законом?

Парень ещё спокойнее, словно со снисходительностью без эмоций достойно ответил:

– Я учусь на Корпорацию.

Этим было всё сказано. Четыре слова полностью отбили желание «супругов» выместить своё рвение на парне, поняв, что в будущем сотрудник Компании. Никто не хотел переходить дорогу Корпорациям, ибо они стремились к контролю над всеми сферами жизни в зоне собственного влияния и если кто противоречил их интересам, то следовало неумолимое возмездье.

«Мужчина» демонстративно отряхнул парня от снега и месте с «супругом» поспешил скрыться от взора юноши, не желая более его задерживать на пути к учёбе.

Лютер, испытав презрение к подобным «людям», продолжил гулять по улицам города. Но теперь он, используя все возможности мышц ног, уже спешил в институт, чтобы поскорее скрыться от подобных «пар» в стенах ВУЗа, как за стеной крепости.

Он шёл быстро, даже очень, но между тем стремился не задевать проходящих людей, так как это каралось законом, поскольку «личное пространство граждан – неприкосновенно, которое никто, в случаях не определённых законом, не смеет его нарушить».

Парень понимал, что всё это больше напоминает одну большую фантасмагорию либерального бреда, возведённого в ранг абсолютного права, но такова была его реальность, которую никак нельзя изменить, что стала монолитом, который ничем не пробить.

И вот юноша уже завидел свой родной ВУЗ, который подобно великану возвышался над низкими домами, чья максимальная высота в этом городе была не более пяти этажей. А университет подобно грузному великану, являясь самой высокой постройкой в городе, устремлялся к небесам на десять этажей вверх, и в буквальном смысле в его тени существовали прилежащие дворы, дома и их жители.

Студент проходил по улице возле высокого забора, представленного толстыми металлическими прутьями, устремившимся на несколько метров вверх пиками. Внизу прутья забора были встроены в бетонный батон, отчего забор становился ещё крепче.

ВУЗ окружал забор и внутри каменная плитка, без единого посаженного растения или травинки, отчего он становился ещё более серым и угрюмым.

Юноша быстро мелькнул через ворота в заборе и поспешил поскорее прейти на одно единственное занятие, поставленное на сегодня. У ворот он как всегда встретил студенток, которые приторговывали собственным телом, тем самым реализуя «Право на торговлю во всех её формах».

Студент быстро прошмыгнул мимо них и устремился вовнутрь здания. Там в большом и широком холле он встретил того, кого не хотел бы ни видеть, ни знать всю свою жизнь, с момента, когда познакомился с этим человеком.

Холл был действительно широк и представлял собой место, где у облицованных мраморной плиткой стен стояли приличные стулья, кресла и лавочки. У самого входа стоял пост, на котором проверяли документы студентов, убеждались, что это действительно они. Рядом с входом и далеко на противоположной стене от него были широкие окна, через которые целыми массивами проникал свет, плескавшийся внутри холла.

И посреди всего этого великолепия, увековеченного в мраморе и свете, стоял человек, одногрупник Лютера, который вызывал у парня самые противные чувства и ощущения. Это щуплый худощавый, но между тем высокий юноша с чернявым, словно уголь, гнездом на голове. Глаза были мутные, зачастую всего скрытые под солнцезащитными очками. Кожа бледна, практически безжизненна, словно вымоченный в молоке белоснежный пергамент. Одет он в обтягивающие джинсы, с завёрнутыми довольно широкими подкатами. Торс покрывала мешковатая кофта, непонятной и трудно описываемой расцветки, чья безумное сочетание серого, чёрного и белого просто резало глаз. Ну а на стопах были большие и контрастирующие с его телосложением кроссовки, на нём напоминавшие боты. Бесцветные с зелёной отделкой они были уж слишком большие для его худющих ног и напоминали лапти.

Но не одежда послужила для Лютера причиной озлобленности и неприязни. Причины были столь глубинными, даже идейными, что крылись в представлении устройства общества, в сути самого миропонимания. А эти различия во все времена были самыми сильными и приводили к самым жестоким раздорам….

– Хаюшки, Лютер, – кинул приветствие студент, голосом как у раненной чайки.

– Приветствую, Джон. – С толикой лёгкой неприязни, проходя мимо, из вежливости, ответил юноша и устремился как можно быстрее к кабинету, дабы скрыться от взора того человека, который стоял и продолжал ждать свою «сестру по идеям».

Причины идейной розни двух парней послужил взгляд на мироустройство. Джон был ярым приверженцем той либеральной системы, укрепившейся в обществе, ставшей абсолютом. Он был её ярым приверженцем, сторонником и почитателем, ставая её в пример другим странам и с упованием ожидавшим, когда тамошние системы рухнут и они «освободятся от гнёта тиранов», и у них придёт к управлению власть, «уважающая права и свободы людей».

Этот паренёк был таким ярым служителем «нового чудного мира», что зарегистрировался в Новой Церкви, Неохристианской Церкви, подал документы на зачисление в послушники Культа Конституции и смог пойти на услужение ещё десятку самых различных движений и общин.

Но самое главное, суть идеологического раздора заключилась в том, что Джон был одним из главных сторонников движения образования Муниципальной Студенческой Республики, которая, как представлялась «будет отражать интересы, и что самое главное Права и Свободы всего студенческого сообщества, позволяя ему участвовать в управлении ВУЗом, что соответственно является делом свободы и демократии».

Лютер понимал, что образование «Студенческой Республики» приведёт к полному ужасу свободного мира, который теперь будет плескаться и в институте, став доедать всех тех, кто раньше был защищён Корпорацией от тех «монстров», что самодовольно кличут себя «субъектами гражданского общества».

Но сейчас Лютер мог просто выдохнуть и не о чём не беспокоиться. Глава института стойко держится, отклоняя все несуразные предложения и строго следуя курсу, утверждённого Компанией.

Юноша как можно быстрее взобрался на собственный этаж. Там его ждали все его знакомые одногрупники, но больше всего он был рад видеть своих друзей, с которыми сдружился: Ансуа, Жебера и, конечно же, Амалию.

Лютер скорее обращал внимание на них, нежели на остальных знакомых, попросту пропуская их взглядом, не смотря даже на их одежду. Ансуа в этот раз принарядился, набросив на себя, ставший сейчас очень редким, светло-голубой пиджак, такие же брюки, светлую рубашку и аккуратные, начищенные до блеска туфли. Жебер нарядился в свой привычный классический костюм. Но больше всего внимания Лютер обращал внимания на девушку, которая обворожила своим видом его взгляд и разум. Несмотря на то, что на Амалии одета примерно обычная одежда, вроде банальных джинсов, зимних ботинок и простецкой кофты, совершенно незамудрённой синеватой расцветки.

Но, несмотря на это Лютер продолжал смотреть в глаза девушки, словно нашёл в них нечто ценное, стоящие смысла его жизни. Он, боясь смущения, при приветствии Ансуа и Жебера не обратил внимания на девушку, но когда пришёл черёд поздороваться с ней, то приковался взглядом к ней и даже как-то неумело попытался сделать комплимент, когда она улыбнулась:

– Тебе идёт улыбка, почаще улыбайся.

В ответ Амалия могла лишь слегка засмущаться чуть сильнее, слегка покраснеть и улыбнулась немножечко шире, от чего на душе юноше стало немного теплее, и мир не казался ужасно мерзким.

Ансуа слегка усмехнулся и решил чуть-чуть подколоть своего друга:

– Л-ю-ю-ю-тер, – протяжно начал юноша, а потом, увидев двух подходящих из тени одногрупников, то резко перешёл к другой теме. – А почему ты куртку не сдал в гардероб?

Юноша обернулся и увидел, как к ним подходят Джон с «сестрой по идеям», и понял, почему его друг быстро сменил тему. Если бы Джон услышал, что Лютер делает комплимент, то сразу бы начал верещать про то, что это «комплимент гендеру женского типа, который может оскорбить чувства всем остальным гендерам». А его подруга сразу бы обвинила Лютера в том, что он, требует эмоционального обслуживания от Амалии, чем нарушает её права, предоставленные Феминистским Кодексом.

Парень скоротечно оглядел девушку, идущую рядом с Джоном. Это была довольно высокая девушка, красивая, приятной наружности, имеющая длинные, слегка волнистые волосы, с лиловыми локонами. На ней была джинсовая куртка, со слегка приоткрытым верхом. Её ноги покрывали обтягивающие джинсы и сапоги, на рукаве куртки был сжатая в кулак лиловая ладонь, на фоне двух скрещенных клинков – символа ультрарадикального феминизма. Её лицо было очень трудно рассмотреть из-за того, что они всё ещё шли в тени стен.

И всё вроде бы было хорошо, вскоре должны были начаться занятия, но рок решил внести свои коррективы в судьбу.

Даниэлю сегодня было немного не по себе. У него был лёгкий жар и головокружение, но он решил пойти в институт, словно потакая воле роковому фатуму. У парня чуть сильнее закружилась голова, и он покачнулся, сделав шаг назад. Подошва его кроссовка коснулась широкой, большой обуви Джона, оставив на ней замечательный след.

Сторонник либерального духа едва ли не взорвался потоками гнева, фонтанируя пеной изо рта:

– Да как ты смеешь! Это моё личное имущество, охраняемое законом!

– Мне нехорошо. – Держась за голову, тяжко проскрипел зубами Даниэль.

– Да мне всё равно! Ты, дикарь, какое право ты имел наступать и портить моё личное имущество! – продолжал орать на срыв Джон, при этом в безумной манере жестикулируя руками, словно отгонял рой мух.

Лютер знал, с каким фанатизмом Джон следит за своей собственностью, словно это единственный смысл его жизни. Он вычищал свои вещи, удерживая их в странной чистоте, и никому не позволял к себе приближаться более чем на тридцать сантиметров – расстояние, названное «личным пространством». Отчего и создавался его образ, как либерала-одиночки, наряженного порой в самые нелепые вещи.

И сейчас он стоял, словно прокажённый. У него глаза налились кровью и вздулись, став красными. Его голос сильно дрожал, а мышцы свело толи от судороги, толи от злобы. Он продолжал истошно орать, защищая свою нелепую вещь, ведь «это его вещь и никто кроме него не имеет священного Права к ней прикасаться». Все слышали безумный скрежет зубов Джона, который то безумно на срыв кричал, то шипел, как змея, то готов был накинуться на Даниэля.

Единственное сравнение, которое пришло на ум Лютеру, это сравнить Джона с теми, кого сегодня все церкви в это жалком мирке называют «вестниками свободы». Нет, скорее Джон был ими одержим. «Одержимость» – проскочило в голове у Лютера, сделав сравнение как нельзя лучше. А тем временем, безумец Джон выкинул единственное слово, которое по сути и определило дальнейший путь…:

– Суд! – в вихре ненависти, негодования и одержимости «Правом на неприкосновенность имущества», с резко покрасневшим лицом и взъерошенный, на срыв то ли прошипел, то ли крикнул Джон.