Читать книгу Ката - Стейнар Браги - Страница 3

7

Между ними была дистанция, которую Ката считала неестественной для отношений матери с дочерью. В детстве Вала была скрытной и редко рассказывала маме, что она думала или делала, – например, в школе или с друзьями, теми немногими, которые у нее все же были. Она не убирала за собой игрушки и не берегла их, забывала закрыть кран и дверцу холодильника, отказывалась от ужина. С другими детьми ей было нелегко, она беспокоилась, и ей было сложно усидеть на месте, – но если Вала бывала чем-то увлечена, она с головой погружалась в это занятие, и отвлечь ее было невозможно. Учителя на собраниях хвалили ее за успехи в предметах, интересных ей, – зато она не слушалась и отказывалась отвечать на вопросы, независимо от того, знала ли ответ. Один из учителей считал, что Вала часто витает «где-то в своем мире», а Ката отвечала, что в таком случае надо попытаться найти к ней подход: говорить на ее языке, раз уж учить их язык она не желает. Знакомый Тоумаса из больницы попробовал поставить ей диагноз «рассеянность внимания», но не вышло: это было что-то другое.

«Может, она просто человек», – порой думала Ката; такое отношение было благородным, но не убавляло беспокойства по поводу их отношений.

В возрасте около десяти лет Вала как будто начала раскрываться. Когда Ката читала книгу или смотрела телевизор, дочь садилась рядом и расспрашивала, чем она занимается, просила помощи с уроками или спрашивала, что делать, если в школе кто-то доводит – а последнее происходило все чаще и чаще. Ее уже не надо было ругать за неприбранную комнату; приходя из школы, она складывала посуду в посудомоечную машину и получала за это карманные деньги, которые тратила на мебель для кукольного домика или сласти. А еще впервые обнаружила честолюбивое стремление учиться хорошо и заявила Кате, что хочет быть «сильной», как мама.

Когда Вала согласилась пообщаться с ребятами из церкви, прогресс продолжился, и отношения между матерью и дочерью стали прочными и искренними – как Ката всегда и мечтала. В церкви Вала занималась молодежной работой и без проблем общалась со сверстниками. Очевидно, тогда она не была по-настоящему верующей, это пришло потом, но и общественная жизнь церкви была связана отнюдь не только с Богом. Вала сходила на десятинедельный курс «Альфа», где разбирались, например, следующие вопросы: В чем смысл жизни? Что происходит, когда ты умираешь? Иисус – сам Бог? Библия – Слово Божие? Можем ли мы получить прощение? Программа у детей была насыщенная, в ней были и развлечения, и обучение; они вместе играли в пейнтбол, а также в «Экшнери», «Лейзер тэг» и «Слиповер», когда все ночуют у кого-нибудь дома. К тому же они каждую неделю встречались в помещении общины, где вместе пекли что-нибудь, играли в игры, смотрели кино, а у Валы появились первые подруги.

Ката впервые перестала тревожиться о будущем дочери – но с течением зимы все изменилось. И хотя связывать причину с конкретными вещами, вероятно, значило бы слишком упрощать вопрос, первое, что приходило на ум, – это кукольный домик.

Однажды, в самом начале весны мать с дочерью отправились в ИКЕА, в частности, чтобы поесть тефтелей. У них это была своего рода традиция. Они начинали с того, что ходили по магазину и рассматривали мебель. (Вообще-то Ката покупала мебель в магазине «Ипэл», а в ИКЕА ходила только за товарами на каждый день.) Пока она разглядывала рамы для картин, прибежала Вала и начала тараторить и тянуть ее за собой в отдел зеркал. Придя туда, она указала матери на стоячее зеркало в громоздкой деревянной раме; зеркало было на петлях, так что его можно было наклонять вперед и назад, и для ИКЕА было необычайно дорого. Вала уверяла, что это зеркало – точная копия маленького зеркала – Mirror Bedroom Beauty – из кукольного домика, который папа подарил ей год назад.

– Это, моя милая, не копия, – ответила Ката. – Ты, наверное, хочешь сказать, что твое зеркало – копия этого.

Она далеко не сразу поняла, что Вала хочет купить это зеркало, и не потому, что оно ей особенно понравилось, а из-за того, что такое же есть в кукольном домике. Увидев молчание матери, Вала завелась и стала без умолку канючить, чем напомнила саму себя в тот период, когда она была младше и несноснее. В конце концов, она уже была готова на много месяцев отказаться от карманных денег, чтобы накопить на него. Кате было трудно понять, что вызвало такую бурю.

– Милая, это же ширпотреб. И даже не красивый.

– А папа разрешил бы.

– Но ведь папа с тобой не ходит по магазинам?

– Еще как! Мы в Интернете покупки делаем.

– Вот-вот. А зубную пасту вы с ним когда-нибудь покупали? Или бутерброд, или туалетную бумагу…

– Какая разница! – выкрикнула Вала.

И так они продолжали спорить об этом уродливом зеркале, пока Ката наконец не вынесла вердикт:

– Милая моя, оно дорогое. К тому же ты сама сказала, что у тебя есть такое же. Разве этого недостаточно?

Вала ничего не ответила, но сердито фыркнула, и Ката уже подумывала обратить все в шутку (вот, мол, дочка уже выросла большая), – но решила больше не злить ее.

Когда они дошли до столовой, где продавались тефтели, Вала сказала, что она не голодна, и, пока Ката ела, исчезла. По дороге домой в машине они молчали, но вот Ката припарковалась перед домом и объявила, что хочет обсудить случившееся. Вала не ответила, а вышла из машины и, прежде чем захлопнуть дверь, прокричала: «Ненавижу тебя!»

Когда Вале исполнилось тринадцать лет, Ката подарила ей на день рождения стул к письменному столу, который они с Тоумасом купили вместе, и книжку братьев Гримм о человеке, ходившем по деревням с флейтой и выманивавшем крыс. Вала вежливо поблагодарила ее. А под конец Тоумас достал свой дополнительный подарок – одну из этих мелочей, которые Ката терпеть не могла: в свертке оказалась миниатюрная флейта.

«Все пропорции соблюдены», – сказал Тоумас. Вещица сопровождалась сертификатом подлинности, для пущей оригинальности написанным декоративным шрифтом, и в нем значилось, что флейта изготовлена в середине девятнадцатого века в Будапеште, там же, где и домик. Вдобавок флейта оказалась из чистого золота, и на ней можно было играть совсем как на настоящей; правда, звук получался гораздо тише. Вала поднесла флейту к губам и подула; раздался на удивление тонкий свист, и выражение лица Валы стало нездешним, исполненным той серьезности, которая касалась всего, связанного с домиком. Она продолжала свистеть, пока Ката не позвала ее есть торт, испеченный для торжественного случая. После Вала поднялась в свою комнату и пристроила флейту в домике.

Далее она заказала в Интернете уменьшенную копию своей кровати, а также множества мелочей и полок и расставила их в домике.

Чем больше Ката думала обо всем этом, тем больше злилась и изливала душу Инге на работе: «Это ненормально!» А потом у нее вырвалось то, чего она сама от себя не ожидала: «Про это в Библии сказано; прошу не считать меня фанатичкой, но это называется таким словом: идолопоклонничество. И оно подходит к такой ситуации, когда человек путает реальность с воображением, а это опасно!»

Через несколько недель Ката почувствовала в середине дня на работе, что заболевает гриппом, и ушла домой раньше обычного. Она вошла в дом и вскоре услышала на верхнем этаже голоса. Неслышно прокралась вверх по лестнице и поняла, что голос был только один и принадлежал Вале. Ката тихонько приблизилась к открытым дверям и украдкой заглянула в комнату. Вала стояла у домика с напряженным лицом и вытянутыми руками – и играла в куклы.

Ката уже собиралась постучаться, чтобы дать знать о своем присутствии, но тут услышала слово «мама», а чуть погодя и «папа». Слова произнесла Вала – но от лица кукол, которые чем-то занимались на верхнем этаже домика.

– Папа, только не в темноте, – ныла она необычайно писклявым голосом. – Нет уж, мама. Я не хочу тебя видеть, ты такая уродина! Нет, я красивая! А вот и некрасивая! А ну раздевайся и не шуми, а то ребенка разбудишь. Ты всегда стонешь на весь дом. – Куклы переходили из комнаты в комнату, мужчина шел за женщиной к большой кровати, а потом стоял над ней, и Вала говорила за него глухим басом: – Не упряяямься. Я в тебя просто письку засуну. – Вала немного похихикала и продолжила: – Ну ты и урооодина. А ну, быстро раздевайся, и щас ты у меня будешь верещать, как хомячок. Ой, в кровати пружины! А ну, женщина, молчи! От тебя шуму много. Я хочу, чтобы ты послушалась и разделась. Но сперва я чем-нибудь закрою тебе лицо, чтобы было не видно, какая ты некрасивая и глупая.

Ката стояла, как громом пораженная, вцепившись в дверной косяк, и смотрела, как дочь раздевает кукол, бормоча под нос что-то нечленораздельное. Маленькая кукла-девочка, которую Ката сперва не заметила, лежала в соседней комнате в кроватке, укрытая одеялом до подбородка. Вала положила мужчину на женщину, предварительно обернув ее голову ковром, чтобы не было видно лица, поблагодарила от лица мужчины за то, что она такая безмозглая, и начала вжимать его в нее. Она то басовито мычала мужским голосом, то издавала стоны, которые казались Кате подозрительно знакомыми. «Ах, хорошо-то как… А ты уродина противная. А ну, быстрее! Не кончай, ах, ах, ах, хорошо-то как… Ты такая уродина, я больше не могу. Уродина, уродина, уродина. Я кончаю, кончаю, кончаю, кончаю…»

Голоса стали совсем писклявыми, тараторящими и слились в один, слились со стонами – и тут Ката не выдержала. Заткнула уши, отскочила от косяка – и ей показалось, будто она убегает от града насмешек. Но Ката не убежала, а с воплем ворвалась в комнату.

– Ты что творишь, девчонка?! – орала она, сама не узнавая этот писклявый истеричный голос. Вала прижалась к стене и вытаращила глаза на мать. – Что они у тебя делают? Эти гады мелкие! – Она потянулась за одной куклой, желая оторвать ей голову, растоптать, но ограничилась тем, что швырнула ее со всей силы об стену; можно было ожидать, что следом полетит и домик, но Ката вплотную приблизилась к дочери и принялась трясти ее за плечи: – Нельзя так играть! Понимаешь, дурочка? Это не игра! Откуда ты только таких слов набралась? И почему ты говоришь, что мама – уродина? Для тебя что, ничего святого нет?!

И так она кричала и кричала, пока не осипла. Ее глаза наполнились слезами, и чтобы Вала ничего не увидела, она выбежала из комнаты и спустилась на кухню, где разрыдалась, как ребенок, закрыв лицо ладонями. Затем снова помчалась в комнату дочери, подхватила куклу, валявшуюся на полу, и других, которые все еще были в домике. «И чтобы я этого больше не слышала!» – цыкнула она на Валу, которая лежала в кровати, выглядывая из-под одеяла, совсем как кукла-девочка в домике. Потом вынесла кукол на улицу, открыла мусорный бак, бросила их туда, захлопнула крышку, пнула бак ногой и отправилась на одну из своих долгих прогулок вокруг поля для гольфа, чтобы успокоиться.

Позже днем Вала явилась в комнату с повинной – подошла к маме и попросила прощения. Они обнялись, и Ката сказала: «Я знаю, что ты не нарочно». Вала не спросила о куклах и вообще больше о них не упоминала. Когда Ката бывала не в духе, она вспоминала, с каким выражением лица Вала обычно просила прощения: бледная, движения нерешительные, глаза пустые – как тогда, когда она играла в домике…

8

Между Рождеством и Новым годом комнату Валы открыли и передали ключи Кате. Человек из технического отдела полиции убрал с дверей скотч и попросил ее проверить, всё ли на своих местах. «Формальность», – сказал он. Ката пробежала глазами комнату и расписалась в документе. Полицейский ушел, а она снова уселась у телевизора. Один из каналов спутникового телевидения назывался «Е!», а в телепрограмме Ката вычитала, что это означает «Entertainment» – развлекательный канал.

Она никогда не была страстной телезрительницей и долго соображала, что такого развлекательного в канале, по которому показывают, как люди едят в ресторанах, покупают машину, квартиру, кормят собаку, идут в парикмахерскую, скандалят, дерутся на дискотеке, говорят друг про друга гадости, – или в орущих детях, или в женщине, которая собирает купоны на скидки, хотя сама она миллионерша, или в другой женщине, выбелившей себе анус… Все эти быстро сменяющиеся кадры сразу обрушились на Кату, так что ей захотелось зажмуриться – и все же она продолжала смотреть, ничего не понимая. У нее все болело, голова стала как будто сырая, кровоточащая, – а все же она смотрела помимо своей воли. У нее все болело от какого-то ранее не знакомого голода, и единственный способ утолить его – посмотреть еще серию «Хлои и Ламара», или «Айс любит Коко», или «Ким и Кортни в Нью-Йорке», или «Семейство Кардашьян». Там зрителей-эпилептиков предупреждали о «ярких вспышках». Это оседало в сознании.

Между этими передачами – и дольше их самих – показывали новости, про которые Ката быстро догадалась, что они на самом деле – реклама, тем более что рекламных пауз как таковых на этом канале не было: он весь был одной сплошной рекламой звезд, притворяющихся, что дают зрителю заглянуть в свою личную жизнь, одних и тех же десяти-пятнадцати актрис, вперемешку с парой-тройкой юношей, которых день-деньской показывали под увеличительным стеклом. У всех этих красивых людей в текущем году должно было выйти по пять-семь-десять фильмов на ведущих студиях Голливуда; на канале рассказывали об их таланте, блестящих перспективах, их переходе на следующий «левел» – а через четверть часа то же самое, и еще четверть, и еще четверть часа – о девушке, которую звали Кейт Бекинсейл; она сверкала глазами и твердила слоган «When I´m forty!»[5] – а Ката не могла понять, что в нем привлекательного.

«Тридцатисемилетняя актриса сияла от счастья», – бормотала она вслед за диктором.

Ката не только прилежно смотрела телевизор – но и выкурила море сигарет, одетая в халат, рубашку и широкие хлопчатобумажные штаны с узором, напоминающим обои. Она не припоминала, чтобы когда-нибудь раньше носила эти вещи, и уж тем более – чтобы сама купила их. Наконец-то распаковала рождественский подарок от Инги: в свертке была «Маленькая книжка о счастье» – сборник изречений, призванных сделать читателя счастливее. Ката быстро пролистала книжку, а потом выкинула ее в мусорное ведро.

За день до Нового года позвонил Хильмар, улыбчивый человек, руководивший расследованием, и сообщил Кате, что в районе Бустадир[6] произведен арест. Задержанного, человека по имени Гардар Эйстейнссон, подозревали в том, что именно он совершил звонок об обнаружении Валы и располагает дальнейшими сведениями о ее смерти. Его опознали по записям с камер слежения в магазине, где он покупал телефон, и возле мусорного бака, где его обнаружили.

– Гардар Эйстейнссон, – произнесла Ката, как бы примеряя это имя к тому, чего ей не хватало в жизни. Оно не подходило.

– Его машина соответствует описаниям, которое дали вы и которое мы получили от ваших соседей. А это означает, что наша догадка была верна: следивший за вашим домом и позвонивший – одно и то же лицо. Что очень удобно для расследования.

Ката спросила, что этот человек делал перед ее домом, но Хильмар ответил, что пока не выяснил это.

– Он знал Валу?

– Вряд ли. Он сказал, что парковал машину на вашей улице, пока ходил на прогулки по Мысу, а после сидел в машине, курил и отдыхал. И смотрел на море. А что касается телефона, он признаёт, что покупал его, но отрицает, что звонил. Утверждает, что потерял его в торговом центре «Крингла».

– И вы ему поверили?

– Конечно, нет. Но даже если Гардар Эйстейнссон будет вынужден сознаться, что звонил, неясно, скажет ли он еще что-нибудь. У него хороший защитник, а сам он раньше отбывал срок за нанесение увечий и наркоторговлю. Десять месяцев назад, через некоторое время после исчезновения вашей дочери, мы заметили, что его больше не видно в кругу друзей и что он, если так можно выразиться, взял себе отпуск от увеселительных мероприятий. Сейчас мы выясняем причины этого и расспрашиваем его приятелей.

Хильмар говорил медленно и взвешенно. Ката на миг подумала, что наедине с самим собой он не улыбается: лицо у него тогда становится стертое, плоское, ничего не выражающее. Она спросила еще что-то, а Хильмар ответил: он, мол, не в силах утаить от нее, что дело может оказаться запутанным, а пока идут допросы, слишком распространяться о нем он не может.

– Нам еще предстоит выяснить, какое отношение к этому делу имеет Гардар. Я рекомендую проявлять умеренный оптимизм.

– Как это понимать?

– В таких делах первые дни – самые важные. Но они имели место более года назад, и чтобы проследить всё до них, требуется время. Однако у нас хотя бы есть достаточно всего, чтобы задержать Эйстейнссона и принажать на него. Уж поверьте мне…

Но Ката не верила. После той реакции, с которой она столкнулась, пока Вала числилась в розыске, после их сомнений в том, что случившееся – серьезно (мол, подумаешь, дурная девчонка сбежала от своей не менее дурной мамаши), она уже ничего не ждала. Хильмар пообещал вновь связаться с ней в течение нескольких дней, и они распрощались.

9

Январь лег на мир всей своей тяжестью. Снега навалило столько, что Тоумасу каждый день приходилось расчищать выезд из гаража, а в саду несколько деревьев сломались. Когда Ката просыпалась по утрам в десятом часу, дом был погружен в тишину – пока она не спускалась вниз и не включала радиостанцию «Классика FM». Музыка шла фоном, и она не слушала ее, а сидела, глядя одним глазом в телевизор, а другим – в книгу, которую перелистывала, не читая. Купила в местном магазине корм для птиц и рассыпала его с балкона в саду, и, сидя у окна, смотрела, как птицы клюют зернышки.

Когда звонил телефон, Ката отвечала только на звонки со знакомых номеров и совсем не отвечала на многочисленные и-мейлы с приглашением дать интервью телепрограмме «Прожектор» или газетам «Моргюнбладид», «Де-Вафф»[7] или каким-нибудь журналам. Она еще согласилась бы на это, если б в ее «капитуляции» было что-то геройское, если б она была похожа на движение по тернистой, но верной дороге к самосовершенствованию, – но ведь это было не так. И ей просто хотелось, чтобы ее оставили в покое.

По утрам Тоумас ходил в бассейн, после обеда – играть в снукер или гольф, а в промежутках садился в каком-нибудь кафе в центре и ел ланч. По вечерам же запирался у себя в кабинете, где в последнее время также взял манеру ночевать. Казалось, между ними установилось молчаливое согласие: нижний этаж принадлежит ей, верхний – Тоумасу. Единственной причиной, отчего он все еще не выходил на работу, был страх: а что подумают другие? Чтобы поскорее вернуться к себе в больницу и сохранить самоуважение, когда он вновь приступит к операциям, Тоумас дважды в неделю посещал психотерапевта, которого рекомендовал ему кто-то из хирургического отделения. Он ничего не желал так страстно, как работать: тщательно вымыть руки, облачить их в латекс и оперировать, говорить: «зажимы», «скальпель на 10», «скальпель на 12», «расширитель грудной клетки», «пилу». Слиться с жесткими стерильными рамками операционной, оставив самого себя за дверью.

Однажды Ката налила себе кофе, включила погромче веселенькую радиостанцию «Бильгья»[8], которую раньше не слушала, и принялась драить квартиру, протирать полки, стены и дверные косяки, пылесосила, мыла полы – и даже прибралась в кабинете у Тоумаса. А комнату Валы не тронула: когда-нибудь она вынесет оттуда все вещи, но не сейчас.

Когда Ката закончила уборку, ей показалось, что она не вынесет распирающей ее радости, – и вдруг почувствовала отчаянную необходимость поговорить с кем-нибудь. Ей вспомнилась ее подруга Кольбрун, с которой Ката уже несколько лет не виделась – она уже не помнила почему. В мгновение ока нашла ее в Интернете и оседлала городской телефон.

– Хочу измениться, – сказала Ката, как только подруга ответила ей. – Поможешь мне? Как тогда?

Они познакомились на последнем году́ учебы в колледже, на вечеринке у общей подруги. Ката была малообщительной, одевалась скромно, глаза подкрашивала скупо, – в то время как Кольбрун была болтливой, активно жестикулирующей «королевой красоты» художественного отделения Хамрахлидского колледжа, которая напивалась до бесчувствия, рыдала, размазывая тушь по всему лицу, задирала юбку на голову, а переспала со столькими, что уже и сама сбилась со счету. Но в тот вечер они нашли общий язык: на вечеринке кто-то упал на стеклянный столик и порезал себе шею, и они, в конце концов, случайно оказались вместе перед входом в отделение «скорой помощи», на лужайке – и там рассказывали друг другу то да се, о чем раньше никто не знал. Целых четыре года Ката только и знала, что корпеть над учебниками, полагавшимися по программе естественно-научного отделения Рейкьявикского колледжа (а родители только и знали, что поощрять это), но постепенно это изменилось. Кольбрун обладала умением отрывать ее от книг и побуждать расслабляться, флиртовать с парнями или отрубаться где-нибудь в углу на танцах.

Они проговорили целый час, ни на минуту не замолкая; а иногда даже говорили одновременно или смеялись так сильно, что у Каты начинали болеть уши. Кольбрун сказала, что звонила ей перед похоронами, и они перекинулись парой слов на поминках. В конце концов, решили встретиться в ресторане на следующей неделе (хотя было ясно, что до встречи так и не дойдет) и распрощались.

* * *

Ката не помнила, чтобы на поминках она с кем-нибудь разговаривала. И как ни старалась, не могла вспомнить первые дни после исчезновения Валы. Очевидно, она пережила сильное потрясение – но не так, чтобы от этого перемениться: по всем остальным признакам Ката выглядела, как всегда – совсем как ее пациенты в больнице, и ничто не свидетельствовало о том, что она позабудет все свои мысли, все события и движения. И все же случилось именно так.

Окончив телефонный разговор, Ката бродила по гостиной, открывала ящики, где хранились подставки под стаканы, кольца для салфеток и сервизы для званых обедов, которые они никогда не проводили, – а затем села у стола и огляделась вокруг. Если все ее ощущения один раз уже стерлись начисто, то где гарантия, что и сейчас не произойдет то же самое и что через несколько дней или недель она уже не будет помнить ничего из этого дня? Уборка квартиры, радио «Бильгья», разговор с Кольбрун – все это так же быстро канет в никуда…

Ката щурилась на свет в гостиной, который был каким-то ватным. Немного погодя пододвинула к себе стоявшее на столе блюдо с фруктами, рассмотрела их, ухватила апельсин и скатила его со стола. Тот соскочил с края – и стал падать, кружась так медленно, что ей показалось: он никогда не доберется до пола. Но вот он шлепнулся и замер. Ката толкнула его ногой и проводила взглядом под диван.

Когда она в следующий раз устроит генеральную уборку – если вообще устроит, – то обнаружит под диваном этот апельсин, но не будет помнить, как он туда попал, а решит, что блюдо с фруктами кто-нибудь задел и он сам скатился туда. При этом в глубине души она будет знать, что это не так, но исправить память не удастся – ведь все связи будут разорваны, сердце и мозг больше не будут работать в унисон, и, может быть, по-другому уже не станет. Такова жизнь в доме, где поселяется горе; таков колун, отваливающий человека от самого себя.

10

Несколько дней спустя раздался звонок в дверь. Ката осторожно выглянула на улицу из окна кухни, потуже затянула пояс халата и открыла. На пороге стояли мужчина в пальто и седая сотрудница полиции в униформе. Мужчина представился как Хильмар, а женщина – как Сигрун. Ката впустила их, сощурила глаза на женщину и спросила, не встречались ли они раньше.

Та кивнула.

– Я приходила сюда в первый вечер, чтобы объяснить вам, чем мы занимаемся.

– Мы не помешаем? – спросил Хильмар, и Ката смутно припомнила, что раньше тоже видела его улыбчивую физиономию, и этот рот, уголки которого искривлялись кверху и заканчивались где-то далеко под глазами…

Она ответила, что как раз собиралась в ванную – чтобы как-то объяснить, почему это она в халате, – и проводила их в гостиную. Пока наливала кофе, они болтали о погоде и о птицах. Хильмар сказал, что с самого утра пытался дозвониться до них с Тоумасом.

– Его нет дома. А мой мобильник отключен.

– А домашний телефон? Сломался?

– У него определитель номера испортился. А я отвечаю, только если знаю, кто звонит.

– Лучше всего, если б нам удалось поговорить с вами обоими сразу. Но дело срочное, так что мы все равно решили зайти.

– Его вы нашли бы в больнице. Он снова вышел на работу.

– Какой молодец! А вы?

Ката помотала головой.

– Я все еще на больничном… А вы сейчас без пастора? Не помню, как его зовут…

– Нет, пастор не с нами, но это не значит, что новости у нас радостные.

– Да я радостных и не жду.

Ката попросила извинения, поднялась наверх и оделась, второпях приняла таблетку, а затем спустилась и подала кофе в гостиную. Села за стол напротив Хильмара, а Сигрун – между ними, на узком конце стола. Кате понравилось, что она села именно там – что, без сомнения, было запланировано.

Ката закурила и попросила их перейти к делу. Сигрун открыла небольшой рюкзачок, извлекла оттуда предмет, запечатанный в пластиковый пакет, и выложила на стол, а Хильмар попросил подтвердить, действительно ли его содержимое принадлежало Вале.

В пакете был ключик.

– Где вы его нашли? – спросила Ката. Ключик висел на тоненькой серебряной цепочке, которую Вала покупала, когда они ездили в отпуск в Италию. Цепочка была разорвана. Ката почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, – и сморгнула их.

– На этот вопрос я отвечу потом, если можно, – сказал Хильмар.

Он начал рассказывать о результатах вскрытия и образцах тканей, которые послали в Норвегию. Потом замолк и посмотрел на Сигрун.

– Я понимаю, что это неприятно, – сказала та, – но нам необходимо спросить вот о чем. Известно ли вам, чтобы ваша дочь когда-либо причиняла сама себе ущерб? Страдающие девочки-подростки иногда щиплют себя или наносят себе телесные повреждения разными предметами. Например, ножницами или иголкой.

Ката помотала головой.

– Абсолютно точно, нет.

– Вы никогда не находили у нее в комнате острые предметы? Что-нибудь, про что можно было подумать: «Странно, что это у нее, а не, например, в ванной?»

– Я же сказала: нет.

– Я спрашиваю об этом, потому что это могло бы помочь следствию. Мы смотрели больничную карту вашей дочери… И проанализировали все случаи, когда она подвергалась какому-либо оперативному вмешательству в больнице. Вот. – Сигрун извлекла лист бумаги и подала Кате. – Прошу вас тщательно ознакомиться с ним.

Ката взяла лист и пробежала глазами список; он был коротким.

– И что?

– Есть ли что-нибудь, чего в этом списке не хватает? Можете не отвечать сразу. Но если хорошенько вспомнить – как вы думаете, были ли какие-нибудь операции, которые забыли внести в карту? Скажем, много лет назад, когда она была еще совсем ребенком…

– Нет, – ответила Ката. Она ничего такого не помнила. И собиралась уже вернуть список, но Сигрун велела оставить его себе: она может посмотреть его позже, если захочет.

– Ваша дочь ходила с вами или с вашим мужем на работу в больницу?

– В каком смысле?

– Некоторые родители показывают детям, где работают. Или им не с кем оставить детей и приходится брать их с собой на работу на несколько часов…

– Нет, я ее с собой не брала.

– А ваш муж, Тоумас?

– Почему вы спрашиваете? Какое это имеет значение?

– Давайте успокоимся, – сказал Хильмар, по-прежнему улыбаясь.

Ката потянулась за сигаретой, зажгла ее и спросила, что они от нее скрывают.

– Хочу знать точно. А то напридумываю себе всякого…

– Мы кое-что нашли, – сказал Хильмар. – Но не уверены, как это следует понимать.

– Что?

– Иголку.

– Иголку? Какую? Швейную? Вы в стоге сена искали? – Ката неожиданно для самой себя рассмеялась.

– Такую иголку, как от шприца. Вот поэтому мы и спрашивали, каким медицинским процедурам она подвергалась. Мы пытаемся выявить вероятность, по какой причине в ее теле осталась иголка.

Сигрун, судя по всему, попыталась привлечь внимание Хильмара, но тот не заметил этого.

– В ее теле была иголка?

– Под кожей, – ответила Сигрун. – Иголка очень тонкая и изящная, очень короткая. Ее запросто могли не вытащить после какой-нибудь операции.

– А в каком месте под кожей?

– Внизу живота. Мы все еще рассматриваем этот факт.

Хильмар пожелал вновь вернуться к результатам вскрытия:

– На теле вашей дочери не обнаружено серьезных повреждений, а это значит, что несчастный случай или насилие как причина смерти исключены. Весьма вероятно, но все же сомнительно, что смерть наступила в результате остановки дыхания. Как вам самой, вероятно, известно, зачастую это означает передозировку веществ, воздействующих на центральную нервную систему и парализующих дыхательные центры в мозгу. Количество алкоголя, употребленное вашей дочерью, было в пределах нормы, все известные наркотические вещества исключены – во всяком случае, потребляемые через нос или легкие. А поскольку у вашей дочери, по полученным сведениям, не было опыта обращения со шприцами, эту версию также придется исключить. Но и тогда речь может идти о довольно многих веществах… Некоторые из них не оставляют в организме никаких следов, даже через короткое время после приема. Вскрытие не дало на этот счет никаких окончательных результатов. Одна из версий подразумевает, что ей дали препарат под названием «гамма-гидроксибутират». На улице он известен как «масляная кислота». Выводится из крови за несколько часов. В Исландии нет случаев летального исхода после его употребления, но, к сожалению, через такое долгое время определить вещество по результатам вскрытия невозможно. Его часто используют бодибилдеры, в том числе для того, чтобы противодействовать возбуждающему действию стероидов, а в некоторых случаях – в связи с сексуальным насилием.

– Сексуальным насилием, – повторила Ката и заставила себя прекратить разглаживать столешницу рукой. – Вы хотите сказать, изнасилованием?

Хильмар сказал, что не может ответить на этот вопрос, а чтобы ей стало понятнее, почему именно, ему сначала нужно поговорить с задержанным Гардаром Эйстейнссоном.

– Сегодня он, посовещавшись со своим адвокатом, обнародует пресс-релиз, который будет опубликован в Сети, в газетах, на радио и телевидении. Я хочу, чтобы вы услышали его содержание от меня, чтобы не было никаких недоразумений.

– Пресс-релиз о чем?

– О том, что он сделал и чего не делал. Он хочет отвести от себя подозрения в том, что стал причиной гибели вашей дочери. По-моему, журналисты связались с ним вчера – по крайней мере, один из них говорил, что завтра опубликует в новостях его имя и фото. Мы поговорили с Гардаром, насколько это было возможно, а вчера, в связи с расследованием, посетили места жительства двоих его друзей, людей по имени Бьёртн Аксельссон и Атли Фрейр Эйнарссон. Вам знакомы эти имена?

Ката ответила отрицательно; она не понимала, к чему клонит собеседник.

– А они должны быть знакомы?

– Они иногда упоминались в новостях. Год назад, когда Гардар все еще употреблял, он общался с этими двоими и много лет сотрудничал с ними по делам распространения наркотических веществ, рэкета и так далее. Все они отбывали за это срок.

– Боюсь, что я не понимаю.

– Гардар подтверждает, что совершил тот телефонный звонок, который привел нас к Болотам. А также что он сидел в машине вот здесь, перед вашим домом, – однако вовсе не с целью отдохнуть после прогулки по берегу. Сейчас он утверждает, что был на Болотах через несколько недель после исчезновения вашей дочери. Но не для того, чтобы наблюдать за птицами, а чтобы купить марихуану, которую один его знакомый вырастил там у себя на даче… Мы так и знали. При осмотре местности в дачном домике обнаружены следы выращивания растений; почва там рыхлая, и кому-то пришло в голову вырыть у дома яму и опустить в нее контейнер; все растения и приборы оттуда уже убрали, но запах все равно ощущался. Эта дача находится всего в каком-то километре от утеса, где была обнаружена ваша дочь. Так вот, Гардар сказал, что отправился туда с целью покупки веществ – для личного пользования, – пошел прогуляться по берегу, случайно заглянул в ложбину и увидел там вашу дочь. Чтобы не выдавать, что в этом месте выращивают коноплю, он решил ничего не говорить, тем более, что сам он, по причине употребления, был далеко не в лучшем состоянии… Как я уже говорил вам по телефону, Гардар пропал из города примерно два месяца спустя после исчезновения вашей дочери. Мы установили, что он записался на курс лечения к наркологу, куда несколько месяцев до того ждал своей очереди. Он сказал, что в этот период видел новости о вашей дочери в Интернете – и догадался, в чем дело. В беседе с нами Гардар признался, что в это время до конца не верил самому себе, боялся, что его собьют с толку мания преследования и бредовые идеи, поэтому не стал сразу сообщать полиции о своей находке. Но после того как разведение конопли на Болотах прекратилось, он наконец решился позвонить нам, хотя ему и не хотелось быть замешанным в это дело. Поэтому его звонок и был анонимным. Вы знаете про общество анонимных алкоголиков?

Ката кивнула.

– Закончив курс лечения, Гардар устроился на работу в автосалон и стал посещать собрания общества анонимных наркоманов – у них такая же программа, как и у анонимных алкоголиков, только для наркозависимых. В связи с Гардаром еще достойно внимания то, как добросовестно он следовал тамошней программе «шагов». Меньше чем за три месяца дошел до девятого шага: разыскать людей, с которыми плохо обошелся, пока употреблял наркотики, и попросить у них прощения… Вот что происходило в его жизни, когда он сидел в машине перед вашим с Тоумасом домом – а потом совершил тот звонок нам. Весьма вероятно, что он хотел облегчить совесть… А пока Гардар сидел в машине и следил за домом, он представлял себе, как сложно жить в неизвестности – как вы жили целый год. У него самого дочь, он выходит из длительной наркозависимости, и нервы у него не в самом лучшем состоянии. Поймите правильно. Он может ошибаться.

– Я в это не верю, – ответила Ката, но сама не была уверена в том, что говорит. Она отважилась поднять глаза – и увидела, что Хильмар улыбается так же широко, как прежде. Это дезориентировало ее. Она опустила взгляд. Сигрун, внезапно появившаяся рядом с ее лицом, спросила, не хочет ли она сделать перерыв, но Ката отказалась.

– Почему вы сказали «ошибаться»? Разве то, что он позвонил вам, могло быть ошибкой?

– Потому что история, которую он рассказывает, не вполне правдоподобна. Может, из всех доступных ему версий это еще самая нормальная, – но кое-что свидетельствует против нее. А сейчас мы подошли к трудному месту… Новость появится в СМИ сегодня вечером и завтра: полиция огородила участок на холме Эскьюхлид в связи с расследованием смерти вашей дочери. Служба начальника полиции объяснит, чем мы там занимались и как в данное дело вписываются Гардар и его друзья, Атли и Бьёртн. На Эскьюхлид нас привели результаты исследования образцов, взятых с тела Валы. Анализ частиц почвы – а это оказались листва и мох – показал, что они происходят из другой среды, нежели на Болотах; большой процент углекислого газа и микрочастиц вновь привели нас в черту города, и первым делом мы обследовали такие места, как Эскьюхлид, Хейдмёрк и озеро Этлидаватн[9]. Начали с Эскьюхлид. Тот вид мха, который мы искали, растет не по всему холму, и это сужает сферу поиска; к тому же мы держались тех мест, к которым можно подъехать на машине… Ключик нашли на полянке на южной стороне холма – недалеко от парковки Рейкьявикского университета. Мы всё еще проводим розыски в этом месте, но я не думаю, что найдем что-нибудь еще.

– Вы хотите сказать мне, что Вала погибла там – на поляне на Эскьюхлид?

– Да, пока что мы исходим из этого.

– А почему она тогда оказалась на Болотах?

– Мы рассматриваем этот факт… У нас есть свидетель, видевший всех троих – Гардара, Атли и Бьёртна – на бензозаправке возле Эскьюхлид примерно в три часа ночи, то есть либо в ночь исчезновения Валы, либо в следующую. К сожалению, свидетель не может уточнить, какая именно ночь это была, поскольку с тех пор прошло много времени, а видеозаписи с камеры на бензозаправке уже стерли. А что до Болот, то у нас есть двое свидетелей из порта, которые видели, как лодка Бьёртна – такая большая, скоростная – отчаливала оттуда поздно ночью. Как и свидетель с бензозаправки, они не могут сказать, точно ли это было в ту же самую ночь, когда пропала ваша дочь, – но уверены, что, по крайней мере, на той же неделе. Свидетели не могут опознать тех людей, но, по их словам, двое находились в задней части лодки, а один – в рубке. Мы исходим из того, что это были Гардар, Атли и Бьёртн. Никто из них не отрицает, что выходил на этой лодке в море в ту ночь, но они утверждают, что помнят это плохо, так как с тех пор прошел целый год; все трое тогда употребляли наркотики и несколько месяцев подряд развлекались по ночам катанием на лодке. Саму лодку Бьёртну отдали в качестве уплаты долга, а потом он ее продал. К тому же нам известно, что за несколько месяцев до исчезновения Валы все трое находились на даче у знакомых на Болотах, на вечеринке, которая проводилась, в частности, и на берегу моря недалеко от места, где мы обнаружили Валу… Вот такую версию мы сейчас разрабатываем. Но прошу вас иметь в виду, что мы сами пока еще не знаем, соответствует ли все это действительности, – и уж тем более, можно ли это доказать.

– А изнасилование тоже произошло там? На Эскьюхлид?

– Если оно вообще было.

– А если не оно – что же это могло быть? Вы же говорили про эти вещества? Как бы иначе она погибла? Или вы до сих пор думаете, что она сама?.. И весь этот год, пока вы ничего не делали…

– Ката, мы с вами – одна команда, не сомневайтесь, – сказала Сигрун, коснувшись ее плеча. Хильмар сказал, что на этом этапе, пока у них на руках еще ничего нет, им надо осторожнее выбирать выражения.

– Я надеюсь, ситуация изменится. Но могу рассказать вам, почему мы разрабатываем версию именно о таком ходе событий и на чем она основана. А расскажу я вам это лишь по той причине, что иначе ничего невозможно объяснить.

Ката кивнула и потянулась за сигаретой.

Хильмар продолжил:

– Два года назад к прокурору поступило заявление об изнасиловании. Девушка, подавшая заявление, рассказала, что она отправилась с подругами в город поразвлечься; помнит, как заказала пиво в баре, села и отпила глоток. А в следующий миг она уже стояла на парковке возле отеля «Лофтлейдир»[10], и тогда уже рассветало. Девушка была в одежде, но без бюстгальтера; наличествовали признаки того, что минувшей ночью она имела сексуальный контакт, но не помнила, с кем; все тело у нее болело, а колени и спина были зелеными от травы. Она позвонила подруге, и они вместе пошли в отделение «Скорой помощи жертвам сексуального насилия»; взятый там анализ крови показал, что ей подсунули «масляную кислоту», а образцов тканей – частиц кожного покрова и другого – обнаружено не было. Охранник в баре ничего подозрительного не заметил, свидетели не объявились. Ничегошеньки. А это значит, что у прокурора не имелось достаточно материалов для иска, и в возбуждении дела было отказано. Но по инициативе самой девушки эта история получила огласку в СМИ, и в итоге еще несколько девушек заявили о себе в центре помощи жертвам насилия «Перекресток» и в отделении «Скорой помощи». В течение одного года четыре из них очнулись вблизи от Эскьюхлид, и все подозревали, что с ними произошло что-то нехорошее, но в полицию не заявляли, потому что собрать улики было бы трудно. Две из этих четырех девушек были несовершеннолетними, а две другие выглядели как несовершеннолетние. У двух волосы были светлые, и все выделялись худощавым телосложением.

– Как Вала.

Хильмар кивнул, и его улыбка стала шире.

– И вот, через несколько месяцев после этого мы останавливаем на Старом Окружном проспекте машину, едущую на восток. В той машине – Гардар и Атли, а на заднем сиденье – Бьёртн. А рядом с ним – девчушка, почти ребенок, спит. Наши приятели заявляют, будто нашли ее на тротуаре возле автовокзала и решили отвезти к нам в полицейское управление, чтобы она не замерзла насмерть. Девчонку из машины вынули; проверка на алкоголь показала, что она почти не пила, и, хотя анализ крови мы не брали, было ясно, что она находилась под воздействием гамма-гидроксибутирата – «масляной кислоты». Когда девушка очнулась, она ничего не помнила – только то, что пошла в увеселительное заведение в центре города, то самое, которое посещали и другие две девушки, до того как пришли в себя недалеко от Эскьюхлид.

При составлении протокола приятели настаивали на своей версии, что нашли девушку на тротуаре; она заявления не подавала, так что их отпустили. Мы установили, что ранее тем же вечером они находились в том же самом баре, но свидетели не видели, чтобы приятели приближались к той девушке или ее стакану; никто не видел, как они ее выводили. Так все и закончилось.

Мы полагаем, что с Валой могло случиться что-нибудь в этом роде. На этих танцах в Сидюмули она выпила лишнего и решила уйти. Если б человек или люди старшего возраста вошли туда, где проходили эти танцы, и увели ничего не соображающую девушку с собой, это, скорее всего, заметили бы; но, как показал опрос свидетелей, после танцев – публики и охранников, – никто из них ничего подобного не видел. Поэтому мы исходим из того, что Вала ушла с танцев одна, и там, по дороге к дому или сразу на парковке, кто-нибудь из троих приятелей пригласил ее сесть к ним в машину. И тут они дали ей питье – пиво или воду, – в которую было подмешано это вещество, и, пока оно действовало, отвезли ее на Эскьюхлид с южной стороны. Через час или два она рассталась с жизнью из-за передозировки или сочетания вещества, холода и шока, приведших к остановке дыхания. В какой-то момент ее занесли обратно в машину, отвезли в порт, а оттуда переправили на Бьёртновой скоростной лодке через залив на Болота. На следующий день, поздно днем, трое приятелей возвратились назад, ни словом не обмолвившись о произошедшем, но потом Гардар решил развеять неизвестность для вас, родителей, указав, где находится труп.

Ката встала и вышла на балкон, попросив Сигрун ненадолго оставить ее в покое. Невидимые ей дрозды издавали истошный писк. Она начала было плакать, но немедленно прекратила – и ощутила на лице онемение, похожее на гусиную кожу. Оно стало расползаться по всему телу.

Ката подошла к холодильнику, чтобы достать себе пиво; там была только одна бутылка густого, как сливки, «Вайссбир», которое Тоумас пил совсем по чуть-чуть.

– Простите, что я себя так веду, – сказала она, вернувшись в гостиную. – Это настолько тяжело слышать… – Уселась и выпила в один присест полбутылки. Таблетка, которую она проглотила тайком, начала действовать и тотчас вступила в реакцию с пивом: ее сознание подернулось золотистым флером. Сигрун залепетала еще что-то, но Ката попросила Хильмара продолжать:

– Я хочу выслушать все до конца.

– До конца осталось недолго, – сказал он и улыбнулся еще шире, чем когда-либо. – На пресс-конференции завтра будет сказано, что, по нашему мнению, Вала умерла на Эскьюхлид, а причиной смерти стала остановка дыхания. И что один сидит в КПЗ, а еще у двоих произведен обыск, но обвинение не предъявлено никому, так как нам все еще нужны более веские доказательства. Одежда и сумочка вашей дочери до сих пор не найдены. Однако мы изъяли ту самую лодку, и если в ней обнаружатся какие-либо следы пребывания вашей дочери, это может существенно изменить течение дела. Также мы проверяем все машины, которыми эти люди пользовались в течение последних полутора лет, и расспрашиваем их друзей. Что на завтрашней пресс-конференции высказано не будет, так это версии о том, чем трое приятелей занимались на Эскьюхлид раньше, а также ничего о сексуальном насилии и о веществе, которое, возможно, подмешали Вале.

Он умолк, а затем попросил Кату связаться с ними, если возникнут какие-нибудь вопросы, и в ближайшие дни воздержаться от просмотра материалов СМИ.

Пакетик с ключиком по-прежнему лежал на столе между ними, и Ката спросила, вернут ли его ей.

– К сожалению, не сразу, – ответила Сигрун. – А вам он нужен?

Ката помотала головой.

– Это ключ от ее любимого кукольного домика.

– Мы снимем с ключа копию и пошлем ее вам, – сказал Хильмар.

Ката зажгла еще одну сигарету – и вдруг поняла, что же ее так тревожит.

– Трое? – спросила она. – То есть ее насиловали втроем?

Хильмар ничего не ответил, а Сигрун замялась – но пока и это можно было считать ответом. Сигрун спросила, скоро ли придет Тоумас, а Ката закрыла лицо ладонями.

– Знаю, это тяжело, – сказала Сигрун и обняла ее. – Но единственное, что вы можете, это надеяться на лучшее и довериться нам в том, с чем мы справимся лучше. Мы так же заинтересованы в решении, как и вы.

Помотав головой, Ката пробормотала:

– Брехня.

После еще какого-то времени поглаживаний и неловких слов утешения она выпрямилась, заверила Сигрун, что все будет хорошо, если она перестанет наблюдать улыбающуюся рожу Хильмара, и попросила их выйти и закрыть за собой дверь.

* * *

Ката сидела в гостиной до тех пор, пока за окном не сгустилась чернота. Тогда она надела пальто, села в машину и поехала в центр. По дороге попыталась вызвонить Кольбрун, но та не отвечала на звонки. По каким-то причинам фонари вокруг Озера не горели. Ката решила не гулять вокруг него, а вместо этого поехала в Тингхольт[11] по улице Бергстадастрайти до Центральной больницы, туда, где врачи парковали свои машины. Машины Тоумаса нигде не было видно, телефон все еще выключен – это означало, что или у него затянулась операция, или он пытается закадрить медсестричку или санитарку, у которых дети не умерли, которые сами еще дети и вовсю интересуются сексом; может, эту самую приторную телку, считавшую, что Ката знать не знает, что такое духи. Она могла бы позвонить и попросить позвать Тоумаса, – но фантазировать было интереснее, к тому же это отвлекало от более серьезных вещей.

«Ну и пожалуйста, трахайся с ней, сволочь ты эдакая», – думала Ката, не сводя глаз с ярких окон Пертлы[12] и прожектора над ними, вращавшегося по кругу. Она сделала погромче Барбру Стрейзанд в динамиках, зажгла сигарету и уехала прочь. По дороге думала об иголке, которую обнаружили в теле Валы. Почему они спросили ее об иголке и что она делала у Валы «под кожей»? Почему иголка?

11

Проснувшись на следующее утро, Ката обнаружила на полу конверт. В нем была записка от Хильмара насчет копии ключа, о которой она просила, и сам ключ.

Ката оделась и, в ожидании, пока сварится кофе, села возле домашнего телефона и позвонила Хильмару. Он ответил после десятого звонка, и голос у него был резкий, словно он только что побывал в автомобильной погоне или драке на крыше. Ката поспешно представилась, и его тон смягчился.

– Благодарю за ключ, – сказала она и попросила извинения за то, как грубо обошлась с ним и сопровождавшей его Сигрун. – Извините. Я была в растрепанных чувствах. – Он ответил, что все понимает. – Мне хотелось бы спросить вас вот о чем. Я полагаю, вы слышали о письмах, которые Вала получала до своего исчезновения?

– Да, я их читал. Почему вы спрашиваете?

– Ничего не могу с собой поделать, но мне все время кажется, что это какая-то зацепка. А после того, что вы рассказали мне вчера, мне трудно их понять.

– Конечно; ведь маловероятно, что они имеют какое- то отношение к этому делу. Мы интересовались этими письмами, когда следствие исходило из того, что Вала сбежала с их автором.

– Вала сказала, что они от ее одноклассницы, переехавшей в Норвегию. Конечно, я расспрашивала бы ее понастойчивее, если б знала, насколько это будет важно. В это время происходило много всякого, и я верила ей. И все же мы не знаем, кто их посылал. – Ката сказала, что до сих пор думает об этом: ведь письма были очень грубые.

– Во всяком случае, ясно, что «Батори» – это псевдоним. – Хильмар замолчал, и она услышала шелест клавиатуры, словно он искал что-то в компьютере. – К сожалению, мы ничего не обнаружили. К письмам не прилагалось ни конвертов, ни штемпелей. На них не было обнаружено ни чьих-либо отпечатков пальцев, кроме принадлежащих вашей дочери, ни волос, ни слюны. Ничего. Что само по себе достойно внимания… Письма были напечатаны на пишущей машинке «Олимп» распространенного типа, не электрической, примерно восьмидесятого года выпуска. Буква «тортн» на ней с дефектом: половины ножки у нее не хватает. Если б мы нашли эту машинку, то с большой определенностью было бы видно, на ней ли написаны письма… Я не отрицаю, что писавшего непременно засадили бы в камеру, но сейчас следствие разрабатывает версию об этих троих, о которых мы с вами говорили. А они все способны написать разве что собственное имя.

* * *

В сумерках Ката села в комнате Валы. Она вертела в руках ключ и примеряла его к замочной скважине на передней стенке кукольного дома. В комнате было сумрачно, но Ката решила не зажигать свет, зато закрыла двери, задернула шторы и села на скамеечку перед домиком. Лишь тогда протянула руку к выключателю и зажгла свет.

«Вот и Вала так же делала, – фантазировала Ката, – сидела одна в темноте и смотрела на домик, который приобретал более реалистичные черты, когда других предметов в комнате видно не было». Ката выпрямила спину, почувствовала, как ее зад прижимается к жесткой скамейке и чувство неудобства ползет вверх по позвоночнику, свинцом ложится на плечи и превращается в медленное тяжелое биение в затылке.

После того как она какое-то время поелозила ключом в замочной скважине, домик с тихим щелчком открылся. Ката сняла переднюю стенку, запихнула ее под скамейку, сощурила глаза на свет и стала разглядывать комнаты.

На верхнем этаже был ряд маленьких комнат, которые Вале было трудно обставить мебелью. В одной из них стоял письменный стол; на нем – перо, чернильница, пачка бумаги и увеличительное стекло, а на стене висела картина в золотой резной раме, изображающая берег моря. В другой – гардероб; он стоял открытым, и в нем были видны нарядные платья и верхняя одежда, приходившаяся впору на пальцы девочки-подростка, а пол перед ним был усыпан мягкими игрушками из тряпочек. В третьей стояла кровать, которую Вале сделали на заказ по образцу большой кровати в ее комнате.

Мимо комнат тянулся узкий коридор, и в середине этажа в нем располагалась лестница, ведущая вниз. Вверху она была узкая, но расширялась книзу, к прихожей, где стены были покрыты картинами в позолоченных изукрашенных рамках, а на обоях изображены статуи, замки и дремучие чащи, – из разговоров дочери с отцом Ката знала, что эти обои «оригинальные», но американские специалисты сделали их краски ярче.

Справа от прихожей находилась столовая с массивным столом посередине и стульями вокруг него; стол был накрыт на десять персон.

На другом конце была игровая или своеобразная комната отдыха для мужчин – и Ката представила себе, как они там расслабляются после ужина, дымя сигарами. У одной стенки был шкаф, полный книг в кожаных переплетах, покупавшихся в домик поштучно, и на страницах у них было что-нибудь напечатано – иногда даже на латыни. Самым большим предметом в этой комнате был бильярдный стол с красными шарами в треугольнике на одном краю – и еще шарами, рассыпанными по столу; рядом на стене висела стойка для киев, а на обоях – рисунок из голов звериных чучел.

В подвале, он же цокольный этаж – если не поддаваться иллюзии реальности домика, – потолок был ниже, чем в других местах. Почти весь этаж занимала кухня, а посреди нее находился грубый стол, ломившийся от изобилия продуктов: кочанов капусты, картошки, репы, гроздьев ягод, уток, форелей, фазанов и мохнатых клыкастых существ, похожих на хомяков. В глубине кухни виднелся закуток, где стояли койки в три яруса от пола до потолка, на них соломенные постели и холстинное белье: жилище для слуг.

Свет там исходил только из щелей в потолке и от свечи, воткнутой в пустую винную бутылку. Бутылка была вся закапана воском и стояла на ящике рядом с одной из коек. Красный язычок пламени горел ровно и прямо – но вот затрепетал, словно от движения воздуха в комнате, а затем погас.