Читать книгу Стрелок - Стивен Хантер - Страница 12

В Блю-Ай мало что осталось от Чарльза. Здесь и от Эрла-то мало что осталось. На самом деле в Блю-Ай мало что осталось от Блю-Ай.

Боб приказал себе не высказываться вслух о переменах. Иначе день мог превратиться в мучительное испытание. «Помнишь, здесь когда-то стоял магазинчик Никерсона, а теперь тут прачечная самообслуживания. О, а вон там, там был супермаркет “Уинн-Дикси” – по крайней мере, до тех пор, пока мистер Сэм не построился рядом с автострадой и не закрыл его. А ресторана Фреда, где от четырех до шести часов утра каждый день завтракали все фермеры, давно уже нет. Теперь там какой-то “Соник”… Черт возьми, а что такое “Соник”?»

Нет, он не станет так себя вести. Боб просто бесчувственно взирал на неотвратимую действительность. Маленький городок, в котором когда-то порядок обеспечивал шериф по имени Энди Гриффит, по большей части вымер и пришел в запустение, и единственная жизнь теплилась в ресторанах быстрого обслуживания вдоль магистрали. Боб рассудил, что теперь Блю-Ай мало чем отличался от Каскейда, штат Айдахо, такой же крохотной точки на карте рядом с автострадой, которую он называл своим домом.

Однако городок умер не совсем. Энди Винсент, внук Сэма и племянник Джейка, заведовал страховым агентством «Оллстейт», и дела у него шли достаточно неплохо, чтобы он мог позволить себе завести ватагу ребятишек, называвших Свэггера мистером Бобом. Его репутация открывала в Блю-Ай все двери – потому что он также занимал должность мэра.

Например, когда они пришли в редакцию «Блю-Ай Стар-Кларион», несмотря на то что теперь газета принадлежала информационному холдингу со штаб-квартирой за пределами штата, секретарша сходила и позвала управляющего редактора, встретившего их очень любезно, и когда они объяснили, зачем пришли, тот сказал, что старых подшивок – тогда это был просто «Кларион», «Демократический голос Западного Арканзаса» – больше нет, номера существуют только на микрофильмах, но к ним можно получить доступ в библиотеке, и управляющий редактор обещал позвонить туда и предупредить, чтобы Боба встретили как надо, а не спихнули на какого-нибудь семнадцатилетнего стажера.

– Вы очень любезны, – сказал Боб. – Я вам крайне признателен.

– Вы вернулись сюда не случайно? – спросил газетчик. – Кажется, вы уже давненько не появлялись здесь.

И действительно, с момента последнего приезда Боба в Блю-Ай прошло уже много времени.

– Да как вам сказать, сэр… Это чисто семейное дело, только и всего. Мой дед. Я вдруг понял, что ничего о нем не знаю, и решил, что пора уже что-нибудь раскопать.

– Понял, – сказал журналист. – Путешествие в свое прошлое… Значит, это сугубо лично, и вам не будут мешать.

В библиотеке милая молодая дама проводила Боба к устройству для чтения микрофильмов, и тому потребовалось какое-то время, чтобы освоиться с зеркальными манипуляциями, необходимыми для перемещения страниц в увеличителе, но он довольно быстро сообразил, что к чему.

– Мы перешли на микрофильмы незадолго до того, как открылась кибервселенная, – объяснила мисс Дэниелс, некрасивая дурнушка, но бесконечно дружелюбная и готовая помочь, как это бывает в маленьких городах. Благослови, Господи, ее душу. – Наверное, мы восторгались тем, как у нас все современно. Но наше нововведение устарело через пару недель после того, как мы его установили.

– Мисс Дэниелс, я до сих пор воспринимаю водопровод в доме как чудо, так что по моим меркам это просто замечательно. К тому же я ненавижу компьютеры. Зато лево от права отличу, так что все будет хорошо.

Мэр Энди удалился продавать страховой полис, проводить заседание совета или еще по каким-либо делам, оставив Боба наедине со страницами «Клариона» за 1934 год, с января по декабрь.

Это было так давно… Тогда все было другим, но в то же время таким же. Автомобили являлись дикими зверями, но в их потугах к совершенству уже просматривались очертания того, что со временем трансформировалось в современные чудеса на колесах. Почти все они были черные или темно-серые, в крайнем случае синие или зеленые. Мужчины в те дни ходили в костюмах при галстуке и в шляпах, везде, постоянно, частенько еще и с жилетами, всегда с сигаретами, трубками или сигарами. Трубки! Боб уже много лет не видел трубку. Никаких темных очков. Галстук туго затянут, кроме как на стадионе. Шляпы по большей части были фетровыми, и в тот год мода требовала, чтобы поля понижались по кругу, никаких щегольски задранных вверх краев сзади, похожих на утиную задницу. Кое-кто залихватски носил шляпу набекрень, но большинство просто нахлобучивали их на лоб, защищаясь от солнца или снега, и забывали об их существовании. Никакой «спортивной одежды»; повседневной одеждой считались просто брюки от прошлогоднего костюма и стоптанные, поношенные рабочие башмаки. Женщины все до одной носили чулки и корсеты (предположил Боб) и почти всегда были в шляпках – обыкновенно маленьких сооружениях с перьями, аккуратно угнездившихся в их тщательно ухоженных волосах. Нередко шляпки были с вуалькой, а платья были с накладными плечами, из пестрой ткани, с талией узкой, но не утянутой до осиных размеров. Никто не пытался выглядеть сексуальным; это предоставлялось одним лишь кинозвездам. И у женщин был такой вид, будто пол у себя дома они мыли также в туфлях на высоком каблуке и украшениях. И еще: никаких босых ножек. Босые ножки были табу. Не говоря про пальцы на ногах: ни одного нельзя было увидеть на страницах «Клариона» начиная с 1 января 1934 года и по 31 декабря того же года. Фермеры носили широкие панталоны и клетчатые рубашки с расстегнутым воротником, но те же самые фетровые шляпы. Изредка на страницах встречались соломенные шляпы, выделявшиеся, подобно сверкающим монеткам, в этой вселенной серых и черных точек, какими в ту эпоху печатались фотографии. Много снимков поездов, господствующего средства передвижения, и многие торжественные события, похоже, происходили на вокзале, перед огромными паровозами, извергающими пар и масло из десятка отверстий. Никаких самолетов, за исключением публикуемых время от времени Министерством обороны снимков «нашего нового истребителя», биплана с прозрачным пластмассовым козырьком перед кабиной и длинной трубкой оптического прицела вдоль фюзеляжа, с помощью которого летчик мог превратиться в снайпера и поймать в перекрестье – кого? гунна? япошку? красного? Никто даже представить себе не мог ураган насилия, маячивший всего в нескольких годах впереди, которому суждено было поглотить многих из этих счастливых, довольных людей в галстуках и корсетах.

Время от времени можно было увидеть личность, известную как «Шериф», хотя он частенько терялся на заднем плане фотографий и обыкновенно в момент съемки отворачивался от объектива камеры. Кто был этот человек? Его звезда неизменно в фокусе; его лицо всегда размыто. Он что-то скрывал? Казалось, было в нем нечто такое, что он не хотел никому показывать.

ШЕРИФ АРЕСТОВАЛ ДВУХ ЧЕЛОВЕК С НЕЛЕГАЛЬНЫМ САМОГОННЫМ АППАРАТОМ

ШЕРИФ БОРЕТСЯ С НАРУШИТЕЛЯМИ СКОРОСТНОГО РЕЖИМА

ШЕРИФ ГОВОРИТ «НЕТ» РАБОЧИМ-МИГРАНТАМ

«УРОВЕНЬ ТЯЖКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ СНИЖАЕТСЯ», – ЗАЯВИЛ ШЕРИФ

ШЕРИФ И ЕГО ПОМОЩНИКИ ПОБЕЖДАЮТ НА ПЕРВЕНСТВЕ ШТАТА ПО СТРЕЛЬБЕ

ШЕРИФ ЗАДЕРЖАЛ ПРЕСТУПНИКА, ОГРАБИВШЕГО ЗАПРАВОЧНУЮ СТАНЦИЮ

Он был повсюду, и в то же время его не было нигде – неясное пятно, призрак, олицетворение нравственной добродетели. Боб пытался рассмотреть его, максимально увеличивал разрешение устройства для просмотра микрофильмов, однако в определенный момент изображение распадалось на отдельные точки и можно было видеть лишь эти точки.

Кто ты такой, Чарльз Свэггер? Каковы твои поступки, круг твоего познания, твоя цель, твоя страсть? Для героя ты слишком размытый, нечеткий, смазанный. Ты никогда не сидишь неподвижно на одном месте, и никто не может тебя ухватить. Что ты прячешь?

Бобу пришла мысль отметить все упоминания о своем деде в «Кларион», и он вернулся в самое начало и стал дотошно изучать каждую страницу каждого номера, день за днем, месяц за месяцем, на протяжении всего года.

– Усердно трудишься? – спросил Энди Винсент, вернувшись ближе к вечеру после своих дел.

– Пытаюсь взять в толк, чем занимался дед в тот год, – сказал Боб.

– Что-нибудь выяснил?

– Ну… да. Он в газете сфотографирован или на месте чрезвычайного происшествия, или на месте преступления, или на какой-нибудь глупой церемонии, примерно три раза в неделю, с января по июнь. Именно это и можно ждать от шерифа маленького городка, входящего в администрацию, избранного по партийному билету, принадлежащего истеблишменту, если можно так сказать. Но затем где-то с середины июня он таинственным образом исчезает. Никаких объявлений, никаких обсуждений, никаких упоминаний о болезни или чем там еще – просто бесследно пропал. Главным лицом правоохранительных органов становится какой-то помощник шерифа по имени Сайрел Джадд. «Как заявил помощник шерифа Сайрел Джадд…» – в газете такое можно увидеть раз сто. Однако потом, в декабре, Чарльз возвращается как ни в чем не бывало. «Шериф Свэггер сегодня доложил, что за финансовый год в округе собрано штрафов за превышение скорости на общую сумму 900 долларов», и так далее, и так далее. Он просто отправился неизвестно куда, сделал свое дело и вернулся обратно – и никто не строил никаких догадок. Если его и хватились, до официального уровня это так и не дошло, и в «Кларион» осталось без внимания. Полагаю, судья Тайн, в те дни главный босс в о́круге, говорил газете, что можно печатать, а что нет. Никаких надуманных объяснений – просто соглашение между двумя взрослыми мужчинами.

– Эх, если б я мог сегодня говорить газетам, что печатать, а что нет… – Энди вздохнул.

– Определенно, в те дни все обстояло иначе, – согласился Боб.

* * *

И, наконец, могила.

– Ты хочешь остаться один? – спросил Энди.

По кладбищу гулял ветерок. Здесь были похоронены ветераны боевых действий, и можно было выжать одну-две слезинки, глядя на длинные ряды белых надгробий, уходящих до самого гребня холма, на фоне зелени травы, тут и там вздыбившейся плюмажем дерева или куста. Но Боб приказал своим чувствам отключиться, поскольку он находился здесь по делу, не имевшему никакого отношения к молодым парням, убитым еще до того, как они успели трахнуться, ради жестокого стервеца, которого умудренные сморщенные старики вырядили под лживым именем Долг, чтобы молодежь послушно шла на смерть и не жаловалась. Боб оплакивал их аж с 1974 года, с тех пор как вышел из комы в военно-морском госпитале Сьюбик-Бэй.

– Нет, – сказал он. – У меня нет к старику никаких чувств, и вряд ли какие-нибудь появятся. Это просто в своем роде обязательство.

– Долг? – спросил Энди.

– Точно, – согласился Боб.

Они прошли по тропинке через каменный сад и наконец оказались у места, числившегося за Чарльзом Свэггером.

– Похоже, как городская знаменитость он удостоился не просто камня.

– Можно считать, что он добился успеха в жизни?

– Полагаю, в том смысле, в каком это подразумевалось в то время, – сказал Энди.

И все-таки это был не слишком впечатляющий памятник человеку, прожившему жизнь, герою войны, послужившему обществу, как утверждалось в официальных архивах.

– Боб, папа похоронен недалеко; я, пожалуй, схожу его навестить, раз уж я здесь.

– Твой отец заслуживает того, чтобы его навестили, – согласился тот.

Энди удалился.

Свэггер остался наедине с мраморной глыбой, украшенной шестиконечной звездой сотрудника правоохранительных органов.

Чарльз Ф. Свэггер

майор Американского экспедиционного корпуса

шериф города

Долг на первом месте

«Что касается последней строчки, – подумал Боб, – может, да, а может, нет. Мы определенно постараемся это выяснить».

Но здесь для него было другое откровение, отозвавшееся эхом. Его дед был офицером. В короткой войне он успел дослужиться до майора. Что было странно, не потому, что Боб ставил под сомнение профессиональные качества своего деда и его умение вести людей за собой, а потому, что собственный отец упорно оставался сержантом, что, казалось, было заложено в мужчинах рода Свэггеров на генетическом уровне, поскольку и сам Боб, несмотря на настойчивые предложения, а в некоторых случаях и уговоры, также предпочел остаться сержантом, как и его сын Рей, который, хоть и воспитанный не Свэггерами, а приемными родителями-филиппинцами, тоже пошел по пути снайперов и тоже остался сержантом, несмотря на щедрые посулы, – а Рей умен, очень умен, поумнее многих генералов.

Боб попытался это осмыслить. Как такое произошло? Одно возможное объяснение заключалось в сверхъестественном таланте меткой стрельбы, присущем Свэггерам, значительно превосходящем нормальный уровень и крайне редком. Почти все мужчины Свэггеры были стрелками. Этот дар особенно выделял их на войне и в перестрелках в мирное время, но, сознавая свой талант и гордясь им, они искали пути использовать его максимально продуктивно. Отсюда – снайперы, уничтожающие пулеметные расчеты, и полицейские, патрулирующие дороги и охотящиеся на гангстеров. Поэтому настоящий Свэггер предпочел бы оставаться поближе к оружию, а офицерский чин оторвал бы его от этого оружия, превратив из человека, которым он был, в человека, которым ему нужно было притворяться.

Но другой причиной могло быть то, что Эрл старательно дистанцировался от Чарльза. Если его отец поднялся выше своих талантов стрелка и стал офицером, сам он этого не сделает. Эрл провозглашал себя другим. «Я не буду таким, как мой отец», – заявлял он. И отсюда динамика Боба, спустя поколение, определенная смертью человека, которого он до сих пор почитал величайшим на земле: «Я буду таким, как мой отец».

Это вернуло Боба обратно к Чарльзу Ф. Свэггеру, гниющему в могиле под разваливающейся глыбой мрамора, которого никто не навещает, никто не помнит, которого, возможно, никто не любил. Но он умер с репутацией человека, свято выполнявшего свой Долг, следовательно, он – когда-то, где-то, как-то – произвел на кого-то впечатление.

У Боба зажужжал телефон, и – рассчитывать на это никогда нельзя – он услышал звонок. Взглянув на экран, увидел, что звонит Ник Мемфис из Вирджинии.

– Ник, это ты?

– Как делишки, док?

– Ноги у меня касаются земли раньше носа, так что это хороший знак.

– Очень многообещающе. Послушай, у меня кое-что есть. Отправить по почте я это не могу, но из старых архивов определенно следует, что твой дед работал в Бюро. А затем – э… как бы получше выразиться? – ушел из Бюро. Довольно внезапно, довольно драматично.

– Готов поспорить, он был дерьмом на колесах, – сказал Боб.

– На колесах? – Ник усмехнулся. – Пожалуй, твой дед стал первым дерьмом, преодолевшим звуковой барьер!