Читать книгу Томминокеры - Стивен Кинг - Страница 10

1

Положив Бобби на кушетку, Джим кинулся к телефону и уже собирался набрать ноль, чтобы узнать у телефонистки номер ближайшего пункта «Скорой помощи». Его подруге нужно в Дерри, в больницу, срочно. Похоже, у нее нервный срыв или что-то вроде того. Хотя, конечно, измученный, сбитый с толку Гарденер плохо соображал и едва ли мог поставить диагноз. К тому же Бобби никогда не казалась ему той, кто способен перегореть от работы… но именно так и случилось.

Она что-то слабо прохрипела с кушетки. Гарденер ни слова не понял.

– Что, Бобби?

– Никому не звони, – повторила Бобби чуть громче, и это усилие вконец истощило ее. На щеках пылали пунцовые пятна, само же лицо напоминало восковую маску с глазами, сверкающими подобно сапфирам или синим бриллиантам. – Гард… Не вздумай!

Тут Андерсон откинулась на кушетку, учащенно дыша. Джим повесил трубку и в недоумении подошел. Нет, он не собирался отказываться от своего намерения: Бобби явно нуждалась в помощи докторов… просто в данную минуту ее беспокойство перевесило чашу весов.

– Я тебя не оставлю, если ты об этом. – Гард взял ее за руку. – Бог знает, сколько раз ты была со мной и в худшие…

Она с возрастающей горячностью затрясла головой и прошептала:

– Просто надо поспать… А завтра покушать. Но сон главнее. Я не отдыхала уже… дня три. А то и четыре.

Гарденер потрясенно уставился на подругу. Потом сопоставил ее слова с внешним видом.

– На что ты подсела? – «И почему?!» – мысленно добавил он. – Амфетамины? «Колеса»?

Он подумал о кокаине – и отбросил эту мысль. Конечно, если бы ей приспичило, денег бы хватило, но даже от чистого «снега» нельзя потерять тридцать с лишним фунтов за… сколько они не виделись?… за каких-нибудь три недели, да и бодрости на четыре дня он тоже не даст.

– Никакой наркоты. – Бобби закатила блестящие глаза и втянула обратно вытекшую струйку слюны.

На ее лице промелькнула гримаса, которая совершенно не понравилась Гарду… он даже малость перетрухнул. Это было выражение состарившейся Энн, ее коварной сестрицы. Потом веки опустились, продемонстрировав сеть из тонких фиолетовых прожилок – признак крайнего истощения. А когда она открыла глаза, то вновь превратилась в Бобби… Беспомощную, несчастную, нуждающуюся во враче.

Джим поднялся с кушетки.

– Я все-таки вызову «Скорую». Ты, правда, ужасно выглядишь…

Он повернулся к телефону, но вдруг ощутил, как его запястье неожиданно сильно сжала Бобби.

У нее по-прежнему был отчаянно изможденный вид, почти безнадежный, но глаза вдруг утратили пугающий блеск и смотрели прямо, ясно, осмысленно.

– Попробуй кому-нибудь позвонить, – проговорила Бобби почти нормальным, еле заметно дрожащим голосом, – и мы больше не друзья. Так и знай. Набери хоть «Скорую», хоть больницу в Дерри, хоть самого дока Уорвика – и дружбе конец. Ты никогда больше не переступишь порог этого дома. Моя дверь закроется навсегда.

Гарденер смотрел на нее с возрастающим беспокойством и ужасом. Если бы он только мог, то обязательно убедил бы себя, что Андерсон бредит… Но это явно было не так.

– Бобби, ты…

«…не понимаешь, что говоришь»? Ах, если бы! Ужас заключался в том, что она-то как раз понимала. Бобби на самом деле угрожала разорвать отношения, впервые за все годы знакомства превратив их в дубинку для наказания Джима за неподчинение своей воле. Причем в ее глазах читалось четкое осознание ценности этих отношений – возможно, последнего, чем Гарденер еще дорожил на свете.

Может, сказать тебе, Бобби, как ты сейчас похожа на свою сестру? Нет, по лицу видно: это ничего не изменит.

– …даже не представляешь, насколько плоха, – жалко промямлил он.

– Отчего же. – Она изобразила нечто наподобие улыбки. – Представляю, поверь мне. Все написано у тебя на лице… Оно лучше любого зеркала. Но, Гард, мне всего лишь нужно поспать. Выспаться и… – Она снова прикрыла глаза, но тут же с явным усилием открыла их. – Позавтракать. Да, сон и завтрак.

– Бобби, этого мало.

– Точно. – Ее рука с новой силой вцепилась в запястье Джима. – Еще мне нужен ты. Я звала тебя. Мысленно. Ты ведь услышал?

– Ну… – Поэт нервно поерзал. – По-моему, да.

– Гард… – Ее голос вдруг оборвался.

Джим ожидал продолжения. Мысли у него в голове путались. Бобби необходимо к врачу… Но как же их дружба, которой наступит конец, если позвонить хоть кому-нибудь?

Мягкий поцелуй прямо в перепачканную ладонь вывел его из задумчивости. Гард изумленно уставился сверху вниз на подругу. Лихорадочный блеск покинул ее глаза, теперь в них осталась только мольба.

– Подожди до завтра, – спросила Андерсон. – Если завтра мне не станет лучше… в тысячу раз лучше, чем теперь… можешь звонить врачам. Уговор?

– Бобби…

– Уговор? – Ее костлявые пальцы усилили хватку.

– Ну… посмотрим.

– Дай слово.

– Даю.

«Если только ты не начнешь задыхаться во сне, – мысленно прибавил Гарденер. – Если в полночь твои губы не посинеют, как от черники. И не начнется припадок».

Глупый, конечно, поступок. Опасный, трусливый… но главным образом глупый. Покинув черный смерч, Джим был убежден, что убить себя – лучший способ покончить со своими несчастьями и перестать приносить их другим. Он ведь на самом деле собирался нырнуть в холодную воду. Потом пришла твердая уверенность,

(«Я звала тебя… Ты ведь услышал?»)

что Бобби в опасности, и вот он здесь. «А теперь, дамы и господа, – бодро, весело отчеканил в голове голос Алена Лудена, ведущего телевикторины, – вопрос на засыпку! Десять очков тому, кто скажет, с какой стати Джима испугала угроза подруги, если он все равно намерен покончить с собой? Что? Ни у кого нет версий? Вот удивительно-то! Я тоже не знаю!»

– Хорошо, – говорила тем временем Бобби. – Хорошо, прекрасно.

Ее волнение, почти на грани ужаса, куда-то исчезло. Дыхание стало размеренным, даже пятна на щеках чуть побледнели. Может быть, она все-таки знает, о чем говорит?

– Поспи, Бобби. – А Гарденер сядет на край постели и будет ждать. Да, он тоже измотан, но можно же выпить кофе (или найти запасы подруги, что бы она там ни принимала). Он задолжал ей такую ночь. Даже не одну, если хорошенько припомнить. – Засыпай.

Он осторожно высвободил руку из ее пальцев.

Бобби закрыла глаза, потом с трудом приоткрыла их на прощание… и улыбнулась. Так сладко, что Гарденер снова влюбился. Все-таки эта женщина обладала властью над ним.

– Прямо… как в старые добрые времена, Гард.

– Да, Бобби. Как в старые добрые времена.

– Я… люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя. Спи.

Она глубоко задышала. Гарденер посидел у постели три минуты, потом еще пять минут, глядя на тихую улыбку своей мадонны, а когда окончательно поверил, что она уснула, Бобби медленно, с усилием разлепила веки и прошептала:

– Фантастика…

– Что? – Джим наклонился, не зная, верить ли ушам.

– Оно… и все, что оно делает… и что еще сделает…

«Это она во сне», – подумал Гарденер, но почему-то ощутил на спине мурашки. На лице Бобби вновь появилось коварное выражение. Хотя нет, даже не на лицке, оно словно проступило сквозь кожу.

– Ты должен был это найти, не я… Оно как раз по тебе, Гард.

– Что – по мне?

– Походи, оглядись, – прошептала она. – Сам увидишь. Мы вместе закончим раскопки. Вот посмотришь, оно решает… проблемы… все проблемы…

Гарденеру пришлось податься вперед, чтобы хоть что-то расслышать.

– Ты о чем?

– Оглядись, – повторила Бобби.

Последний слог утонул в размеренном храпе, потому что она уснула.

2

Джим хотел уже броситься к телефону, но на полпути развернулся и направился к любимому креслу-качалке Бобби. Может быть, и вправду сначала оглядеться вокруг? Оглядеться и попытаться понять, что здесь происходит.

Он сглотнул и поморщился: в горле вновь запершило. Температура не спадала, болезнь продолжала делать свою работу на совесть. Гарденеру не просто нездоровилось; он утратил чувство реальности.

«Фантастика… Оно… и все, что оно делает…»

Надо просто присесть и подумать. Потом заварить себе кофе покрепче и бросить в чашку штук шесть аспиринок. Это уймет простуду и боль в горле, хотя бы на время.

«И что еще сделает…»

У Джима закрылись глаза, и он задремал. Это ничего. Он только чуть-чуть отдохнет – все равно никогда не умел спать сидя. Да и Питер может явиться в любую минуту. Он увидит старину Гарда, запрыгнет к нему на колени и обязательно попадет по яйцам. Как всегда. Что касается прыжков на колени и попадания лапой по яйцам, пес ни разу еще не промахнулся. Самый надежный в мире будильник, попробуй только задремать где попало. Пять минут, и все. Не страшно и не опасно.

«Ты должен был это найти, не я… Оно как раз по тебе, Гард…»

Мысли куда-то поплыли; вскоре Джим уже погрузился даже не в сон, а почти что в кому.

3

Шшшуххххх…

Он смотрит вниз, на гладкие коричневые деревяшки, на скользящую между ними полосу снега, завороженный блеском и скоростью. Гарденер не понимает, что близок к состоянию транса, пока слева не раздается голос:

– Вот о чем вы, подонки, всегда забываете упомянуть на своих коммунячьих антиядерных митингах: за тридцать лет мирного использования атома нас ни разу еще не поймали за руку.

Тэд одет в линялые джинсы и свитер с оленем. Едет он ловко и быстро. Не то что Гард, потерявший всякий контроль.

– Врежешься, – произносят справа.

Он поворачивается и видит Аргльбаргля. Толстяк уже начал разлагаться. Жирное лицо, багровое от горячительных излияний в тот вечер, теперь стало желтовато-серым, точно старая штора за грязным окном. Плоть сползает вниз, натягивается и рвется. Прочитав на лице Джима потрясение и ужас, толстяк раздвигает сизые губы в ухмылке.

– Такие дела, – произносит он. – Умер я. Это был настоящий сердечный приступ. Не желчный пузырь, не проблемы с пищеварением. Я свалился через пять минут после твоего ухода. «Скорую» вызвали. Парень, которого в тот вечер наняли барменом, сделал мне непрямой массаж и вновь запустил мое сердце. Но я все равно загнулся по дороге. – Оскал становится шире и бессмысленнее, как у форели, умирающей на заброшенном берегу ядовитого озера. – Я помер у светофора на Сторроу-драйв, – сообщает Аргльбаргль.

– Нет, – шепчет Гарденер.

Вот, вот чего он всегда боялся. Совершить по пьяному делу что-то по-настоящему непоправимое.

– Да-да, – возражает мертвец, плавно скользя по склону и неуклонно приближаясь к деревьям. – Я пригласил тебя в собственный дом, напоил, накормил, а чем ты мне отплатил? Затеял пьяную склоку, довел до смерти…

– Пожалуйста… я…

– Ну что? Что «ты»? – подхватывают слева. Олень со свитера Тэда куда-то исчез, зато появились желтые знаки, предупреждающие о радиоактивной опасности. – Ты ничто, ты пустое место! Чертовы современные луддиты[47], откуда, по-вашему, ток берется?

– Убийца, – не унимается справа Арберг. – Скоро за все заплатишь. Ты расшибешься в лепешку, Гарденер.

– Думаешь, ток поставляет волшебник из страны Оз? – визжит Тэд.

Внезапно его лицо покрывается кровоточащими язвами. Губы раздуваются, лопаются, гноятся. Один глаз затягивает молочно-белая катаракта. Джим с ужасом понимает, что наблюдает симптомы последней стадии лучевой болезни.

Между тем ярко-желтые предупредительные знаки на свитере быстро чернеют.

– Расшибешься как пить дать, – гудит Аргльбаргль. – Трах!

Гарденер уже плачет от страха – точно так же, как тогда, после выстрела в собственную жену. Рука дернулась от неожиданно сильной отдачи, Нора покачнулась и завалилась на кухонный стол, прижимая ладонь к щеке, точно собиралась воскликнуть: «Да ты что? Вот сроду бы не подумала!» Между пальцами у нее сочилось красное, и сознание Джима сделало последнюю отчаянную попытку все объяснить: «Это кетчуп, расслабься, это же просто кетчуп!» А потом его затрясло от рыданий, вот как сейчас.

– Конечно, парни, вам лишь бы вилку в розетку воткнуть, остальное – не ваша забота! – Гной стекает по лицу Тэда и капает на снег. Волосы отваливаются клочьями. Череп весь покрывается язвами. Рот растягивается в безумном оскале, как у Арберга.

В ужасе Гарденер понимает, что совершенно потерял управление на этой «Прямой стреле», да еще должен ехать в компании двух покойников.

– Но знаешь, тебе нас не остановить. Это никому не под силу. Ситуация вышла из-под контроля… дай подумать… году еще в тридцать девятом. А к шестьдесят пятому мы достигли критической массы. Мир летит под откос. Скорого взрыва не миновать.

– Нет… нет…

– Ты высоко заехал, но тем больней будет падать, – гудит свое Арберг. – Прикончить гостеприимного хозяина – самое мерзкое из убийств. Ты разобьешься… Трах! Трах! Трах!

И это чистая правда. Джим пытается повернуть, но лыжи неотвратимо следуют выбранному курсу. Вот и большая заснеженная сосна. Аргльбаргль и Ядерная Шишка бесследно растворяются в воздухе. «Так это и были томминокеры, Бобби?» – успевает подумать Гард.

Красная полоса вокруг искривленного ствола внезапно раздваивается, осыпаясь на снег ошметками. На глазах у беспомощно мчащегося вперед Джима сосна оживает и разевает пасть, чтобы проглотить его. Все шире, шире… Теперь уже кажется: дерево само несется ему навстречу, шевеля ветвями, как щупальцами. И эта жуткая чернота между двумя ярко-красными полосами, изгибающимися, словно накрашенные губы коварной шлюхи… Во мраке воют гнилые ветра… И…

4

Тут он не просыпается, хотя поначалу кажется именно так. Всем известно: даже в самых запутанных грезах присутствует своя странная логика… Гарденер просто меняет один сон на другой. Такое случается сплошь и рядом, верно?

Только что он летел на лыжах (уже второй раз за сутки, вы представляете?) навстречу дереву, из-за которого чуть не погиб и которое внезапно разинуло страшную пасть, – и вдруг обнаружил себя сидящим в кресле-качалке Бобби. Все тело у него затекло, а в горле словно застрял моток колючей проволоки, но Джим рад уже и тому, что оставил кошмар позади.

Пора бы сходить на кухню за кофе и аспирином, как он и задумывал. Гарденер начинает приподниматься, и вдруг Бобби открывает глаза. Вот тут-то он понимает, что даже не думал просыпаться, ведь из глаз у нее вырываются зеленые лучи. Знаете, как у Супермена из комиксов, с его рентгеновским зрением. Их еще всегда рисуют с оттенком недозрелого лайма. Правда, этот свет скорее напоминает огни, что плавают над болотами в особенно душные ночи. Чувствуется в нем нечто пугающее, недоброе. Бобби медленно садится, оборачивается… смотрит в упор на Джима. Он хочет воскликнуть: «Не надо! Убери эти лучи!»

Но из горла не вырывается ни звука. Глаза Бобби уже пылают, как солнце, только ярко-изумрудным сиянием. Гарденер поскорее отводит взгляд, чтобы не ослепнуть. Хочет прикрыться ладонью, но руки не слушаются. «Все, теперь будет ожог, – проносится у него в голове. – Непременно будет. Через несколько дней начнут появляться язвы, похожие сначала на безобидные прыщики: это самые первые вестники лучевой болезни. С виду – ничего особенного, только не заживают. А потом состояние ухудшается. И ухудшается…»

В голове обрывочным эхом из предыдущего сна звучит торжествующий голос Арберга: «Так и знал, что ты расшибешься, Гарденер!»

Лучи прикасаются к Джиму… и омывают его, пробиваясь даже сквозь крепко зажмуренные веки. Он словно смотрит на циферблат, светящийся в темноте. Но ведь во сне человек не может испытывать настоящую боль; вот и здесь ее нет. Зеленое сияние не холодит и не обжигает. Гард вообще ничего не чувствует. Разве что…

Горло.

Оно больше не болит.

И слышится громкое, отчетливое: «…процентов! Таких сногсшибательных скидок вы больше нигде не найдете! Кредит выдается ЛЮБОМУ! Удобные кресла с откидными спинками! Водяные матрасы! А для вашей гостиной…»

Это пластинка в черепе снова заговорила – и тут же заткнулась. Голос исчез.

Как и першение в горле.

Вслед за ними пропал и зеленый свет.

Гарденер осторожно приоткрывает глаза.

Бобби лежит на кушетке; веки сомкнуты, дыхание глубокое… Все по-прежнему мирно. А как же рентгеновские лучи из глаз? Боже!

Джим садится обратно в кресло. Сглатывает. Не больно. Жар тоже почти спал.

Гарденер вспомнил, что собирался принять кофе с аспирином.

«Обязательно, – думает он, удобно откидываясь в кресле и закрывая глаза. – Но ведь это невозможно сделать во сне. Вот проснусь, тогда и…»

«Гард, ты уже пробудился».

Нет, не может этого быть. В мире бодрствующих люди не выпускают из глаз зеленый свет, исцеляющий от жара и першения в горле. Во сне – пожалуйста, в реальности – нет.

Скрестив руки на груди, Джим опять погружается в дрему и в таком состоянии – не понимая, на самом деле он спит или нет, – проводит в кресле-качалке остаток ночи.

5

Когда Гарденер наконец проснулся, ему в лицо бил яркий свет из окна. Спина зверски ныла, а стоило встать – еще и шея так жутко хрустнула, что он поморщился.

Четверть девятого.

Взглянув на Бобби, Джим чуть не задохнулся от страха: на миг ему померещилось, что она умерла. Но нет, это просто глубокий сон, настолько спокойный и неподвижный, что всякий на месте Гарда мог ошибиться. Ее грудь медленно вздымалась и после долгой паузы так же медленно опускалась – не чаще шести раз в минуту, подсчитал Джим.

Но выглядела Бобби при этом гораздо лучше. Не то чтобы замечательно, но и не как изможденная карга, рухнувшая ему на руки вчера вечером. «Я и сам-то сейчас хорош», – подумал Гард и отправился в ванную.

Лицо в зеркале оказалось не настолько жутким, как он ожидал. Правда, к его легкой досаде, в желобке под носом и на верхней губе темнела спекшаяся кровь – значит, ночью опять лило. Джим взял из шкафчика мягкую мочалку и сунул ее под горячую воду, чтобы протереть лицо.

Он сделал это автоматически, по опыту зная, что с нагревателем Бобби можно сварить себе кофе и покурить, пока дождешься более-менее теплой воды, да и то если повез…

– Ай!

Гард отдернул руку из-под шипящей струи кипятка. И потрясенно уставился на плюющийся паром кран, прикрыв рот ошпаренной ладонью. Зеркальце для бритья на задней стороне аптечки уже начало затуманиваться. Джим на ощупь нашел ручку смесителя и, обернув руку мочалкой, чтобы не обжечься, закрыл наконец горячую воду. Потом, закупорив слив затычкой, пустил ее снова, но уже осторожнее, и добавил холодной.

Затем открыл аптечку. Среди разных бутылочек и пузырьков нашелся валиум – с именем Гарденера на прикрепленном рецепте. Если эти таблетки и вправду лишь набирают силу с годами – можно представить, как они должны действовать теперь! Кстати, запас практически не израсходован. Ну а чего он ждал? Если Бобби и впрямь на что-то подсела, это уж точно не на успокоительное.

Да и Джиму оно не нужно. Зато прямо за пузырьком…

Есть! Ура!

Гард вытащил обоюдоострую бритву и упаковку лезвий. С грустью посмотрел на слой скопившейся пыли: давненько же он не брился с утра у Бобби. Ладно, спасибо – не выбросила. Это было бы куда хуже, чем пыль, которую всегда можно протереть.

Побрившись, Гарденер почувствовал себя намного лучше. Потом убрал все на место и задумчиво посмотрел на ручку смесителя с красным кружочком посередине. Надо бы спуститься в подвал и проверить, что там за чудо-нагреватель теперь висит. Все равно больше нечем заняться, разве что наблюдать за спящей Бобби, но она и без его наблюдений справляется.

Странно: ему действительно стало намного лучше, в особенности теперь, когда затекшие после ночи в кресле спина и шея начали «отходить». «Значит, мы сидя не засыпаем, да? – мысленно усмехнулся Джим. – Нам бы все больше на каменных волнорезах?» Впрочем, это легкое поддразнивание нечего было и сравнивать со вчерашним самоуничижением, язвительным и беспощадным. Каждый раз, жестоко мучаясь от похмелья и накатывающей тоски, Гарденер забывал о чудесном чувстве, которое иногда приходило после, – чувстве, как будто бы он родился заново. В один прекрасный день просыпаешься и понимаешь: вчера ты не влил в свое тело ни капли яда… а то и неделю… или целый месяц… фантастически приятное ощущение.

Да, но ведь и начинавшийся грипп, если не воспаление легких, тоже куда-то исчез. Горло не болит. Нос не заложен. Температура нормальная. Бог весть какие бактерии и микробы могли запросто поселиться в его организме после восьми дней беспробудного пьянства, семи где попало проведенных ночей и возвращения в Мэн автостопом, в сильнейший ливень, без обуви. Однако к сегодняшнему утру все симптомы бесследно исчезли. Господь иногда бывает милостив.

Размышляя так, Гард вошел на кухню – и вдруг замер на полпути. Улыбка пропала с его лица, уступив место озадаченному и немного встревоженному выражению. Что же такое сегодня ему приснилось?

Вроде бы там была реклама по радио, непонятным образом связанная с прекрасным утренним самочувствием…

Однако воспоминание, не успев промелькнуть, угасло, и Джим решил не забивать себе голову чепухой. Главное, что ему стало лучше. Да и Бобби, кажется, тоже: вид у нее был посвежевший. Если не проснется до десяти – половины одиннадцатого, придется ее разбудить. Сможет разговаривать связно и держаться бодрячком – тогда ладно. Они спокойно обсудят, что здесь приключилось (а что-то, без сомнения, приключилось: скорее всего, пришли дурные вести из дома, красочно описанные сестрицей Энн) и как быть дальше. Но если она хоть отдаленно будет напоминать вчерашнюю жуткую Бобби под кайфом, Гард непременно вызовет доктора, нравится ей это или нет.

Но вот и подвал. Джим нащупал старенький выключатель, щелкнул – и пережил сильное потрясение. Выключатель был прежним. Но свет! С незапамятных пор тут висели две хилые лампочки по шестьдесят ватт каждая, а теперь подвал залило ослепительно белое сияние. Такое бывает лишь в супермаркетах над отделами распродаж. Гарденер привычно потянулся рукой к расшатанным ветхим перилам, но обнаружил на их месте новые, добротные, крепко привинченные к стене блестящим латунным креплением. Все гнилые ступеньки на лестнице тоже были заменены.

Гард спустился и осмотрелся вокруг. Его изумление нарастало, теперь это был практически шок.

Куда подевался приторный затхлый запах?

Да, Бобби выглядела сильно переутомленной, буквально на грани; она даже не помнила, сколько ночей не спала, так что удивляться особенно нечему… Бывает, люди берутся вдруг приводить свои дома в порядок, но здесь очень странный случай. Она не могла сделать это все в одиночку. Или могла? Разумеется, нет.

Но внутренний голос подсказывал: так и было.

Проснись Джим после запоя не на краю волнореза возле Аркадии-Пойнт, а здесь, он бы нипочем не сообразил, где находится, хотя бывал тут бессчетное количество раз. Он и сейчас не поверил бы собственным чувствам, если бы не спустился сюда из кухни Бобби.

Запах сырости и корнеплодов не то чтобы совсем выветрился, но заметно ослаб. Хозяйка успела тщательно выскрести пол… нет, если бы только выскрести! Время от времени земляной пол в каждом погребе превращается в грязное месиво; с этим нужно бороться, если вы собираетесь проводить здесь достаточно времени. Так вот, похоже, Андерсон привезла сюда несколько тачек свежей почвы, рассыпала ее повсюду равномерным слоем, дала подсохнуть, а потом уже утрамбовала и выскребла. Вот запах и поменялся к лучшему. Флуоресцентные лампы тянулись над головой ровными рядами, свисая с древних балок на цепях и все тех же латунных креплениях, и разливали вокруг белый свет. А над рабочим столом их даже объединили попарно; сияло тут словно в операционной палате. Гарденер направился прямо туда. К новому рабочему столу Бобби.

Когда-то здесь была развалюха из кухни, покрытая слоем клейкой бумаги. На грязной поверхности, рядом с обычной настольной лампой, россыпью лежали разные инструменты, по большей части не в лучшем состоянии, а между ними стояли пластмассовые коробочки с гвоздями, болтами, гайками. В общем, рабочее место для мелкого ремонта, принадлежащее женщине, которая не умеет и не горит желанием заниматься этим самым мелким ремонтом.

Теперь же целых три длинных и легких стола выстроились вдоль левой стены погреба в ряд, будто в церкви на благотворительной распродаже печенья, а на них чего только не было: инструменты, оборудование, катушки с проводами различной толщины, кофейные банки, доверху наполненные штифтами, скобами, клеммами… Дюжины всевозможных предметов. А то и сотни.

На полу возвышались груды коробок с долговечными батарейками каждого существующего сорта в нераспечатанных блистерах. «Тут их на две сотни куплено, не меньше, – прикинул Джим. – Какого дьяво…»

Ошеломленный, он медленно прошелся вдоль столов, словно разборчивый покупатель на рынке. Похоже, Бобби работала над несколькими устройствами сразу… и Гарденер ни одного из них не узнавал. Вот, например, большой квадратный ящик со сдвинутой вбок передней панелью, а на ней – восемнадцать кнопок. И возле каждой напечатано название популярной песни: «Нью-Йорк, Нью-Йорк», «Тема Лары» и так далее. Рядом к столешнице была аккуратно приклеена изолентой инструкция для «единственного в своем роде цифрового звонка «Серебряный колокольчик» (сделано в Тайване)».

Джим даже представить себе не мог, для чего Бобби понадобился дверной звонок со встроенным микрочипом, позволяющим выбирать песни по вкусу. Ведь не для того, чтобы привести в восторг Джо Полсона. Ну, услышит он «Тему Лары», застряв у двери с бандеролью в руках, – и что? Впрочем, «Серебряный колокольчик» – это полбеды; хотя бы понятно, зачем он нужен, пусть и не в этом конкретном доме. Но Бобби явно пыталась его еще и усовершенствовать. Звонок был подключен к стереопроигрывателю величиной с небольшой чемодан. С полдюжины проводов – четыре тонких и два потолще – змеились между «чемоданом» (инструкция от которого тоже белела рядом, аккуратно приклеенная к столу изолентой) и обнаженными внутренностями «Серебряного колокольчика».

Гарденер озадаченно посмотрел на прибор и двинулся дальше.

Срыв. У нее что-то вроде нервного срыва.

А вот еще кое-что отдаленно знакомое: ребризер. Его крепят к воздуховоду, якобы затем, чтобы сэкономить растрачиваемое понапрасну тепло. Бобби могла наткнуться на это устройство в каком-нибудь каталоге – к примеру, в Огасте, в магазине бытовой техники, могла даже завести разговор о покупке – но ни за что не приобрела бы, ведь тогда ей пришлось бы заняться его установкой.

И вот вам, пожалуйста: купила, установила…

Понимаете, в случае с Бобби нельзя сказать: «просто свихнулась». Это же по-настоящему творческий человек, а они редко могут «просто свихнуться». Психи – вообще компания не из приятных, но если слетает с катушек человек уровня Бобби, остается лишь рот раскрыть от изумления. Нет, вы только посмотрите на все это барахло!

Верите, нет?

Гарденер – верил. Не потому, что творческие натуры в чем-то утонченнее или, скажем, чувствительнее других и потому даже в помешательство впадают изящнее прочих, – оставьте подобную чушь для поклонников Сильвии Плат. Но, во всяком случае, люди искусства и сходят с ума искусно. Хотите возразить? Повторяю: взгляните на все это барахло.

Справа от двери белел цилиндрический нагреватель – вроде бы тот же самый.

Джим подошел к нему. Интересно, что же придумала Бобби, если вода так быстро…

Да, подруга «сдвинулась» на усовершенствовании дома. Как полагается безумцам, она теперь не замечает разницы между починкой нагревателя и улучшением дверного звонка. Новые перила. Свежая почва, доставленная в погреб и равномерно рассыпанная по полу. Бог знает что еще. Неудивительно, что она без сил. К слову, Гард: как же она ухитрилась постичь мудреные технологии? Окончила в спешном порядке заочные курсы популярной механики? Ох и пришлось же ей торопиться в таком случае!

Изумление, охватившее Джима при входе в безумную подземную мастерскую, понемногу сменялось растущей тревогой. Гарденера беспокоили даже не признаки одержимости вроде приклеенных за все четыре уголочка инструкций между симметрично расставленными приборами. И не явная неспособность отличить полезное усовершенствование от бесполезного (на первый взгляд бесполезного – поправил себя Джим).

Нет, его ужасала мысль – сама попытка подумать – об огромных, невообразимых затратах энергии, которых потребовали от Бобби все эти действия. Чтобы исполнить хотя бы то, что он успел увидеть, она должна была пылать как факел. Проект с флуоресцентными лампами, например, завершен, а сколько еще незаконченных? И сколько раз ей пришлось мотаться в Огасту, чтобы купить гору оборудования, инструментов, батареек? Плюс ко всему – не забудьте! – свежая земля на полу взамен затхлой.

Что же вселилось в Бобби?

Гарденер этого не знал, но ему не нравилось представлять себе, как она тут носилась взад и вперед, работая над парой проектов – нет, над тремя, пятью, над целым десятком сразу. Картинка получалась уж больно четкая. Рукава у Бобби закатаны, три верхних пуговицы на блузке расстегнуты, в ложбинку между грудей стекает каплями пот, волосы кое-как забраны в конский хвост, глаза горят, лицо покрывает бледность, и лишь на щеках пылают лихорадочные пятна. Похожая на ополоумевшего мистера Визарда[48], она старится на глазах, заворачивая шурупы, прикручивая гайки, паяя провода, вываливая из тачки землю, сутулясь на вершине стремянки, прогибаясь назад, словно балетная танцовщица, и пытаясь подвесить новые лампы. По лицу бегут струи пота, на шее вздуваются жилы… О, и раз уж об этом зашел разговор: достаточно вообразить, как Бобби меняет проводку и чинит свой водонагреватель.

Гарденер дотронулся до эмалированного котла и тут же отдернул руку. Тот хоть с виду и остался прежним, на самом деле пылал, будто раскаленная печь. Джим присел на корточки, чтобы заглянуть внутрь снизу, откинув специальную дверцу.

И вот тут Гард почувствовал, что его уносит куда-то вдаль, на край мира.

6

Нагреватель всегда работал на сжиженном нефтяном газе, который при помощи малокалиберных медных трубок подавался в топку из резервуара за домом. Раз в месяц из Дерри приезжал на грузовичке представитель компании «Дэд ривер гэс» и заменял баллоны по мере надобности, а надобность возникала часто, ибо все они производились с браком и служили чрезвычайно неэффективно. Так вот, первым делом Гарденеру бросились в глаза обрезанные концы медных трубок, заткнутые ветошью.

Господи, как же тогда вода нагревается? Тут Джим все-таки заглянул внутрь – и на мгновение весь похолодел. Разум, казалось, работал ясно, однако вернулось неприятное чувство отделенности, оторванности от самого себя и от мира. Старина Гард опять полетел к небесам, точно упущенный малышом серебристый воздушный шарик на ниточке. Он испугался, однако что значил какой-то там страх по сравнению с тягостным ощущением раздвоения личности? «Боже, только не это, Гард!» – тоскливо прокричал внутренний голос из самой глубины его сердца.

Вспомнилось вдруг, как в детстве (Гарду тогда не было и десяти) мать привезла его повеселиться на Фрайбургскую ярмарку. И вот они вместе вошли в Лабиринт Зеркал, а потом разделились. Тут Джим впервые по-настоящему испытал это чувство внутреннего раскола, улетающей вверх души – прочь от физической оболочки и телесного (если можно так сформулировать) разума. Конечно, мальчик видел маму – да не одну, а пять, десять, сто мамочек, длинных и коротышек, толстых и тощих, будто скелеты. И в то же время перед глазами у него шевелились пять, десять, сто Гардов. Иногда их отражения наконец-то соприкасались, и Джим несмело протягивал руку, ожидая, что коснется широких маминых брюк… но хватал пустоту или упирался в очередное зеркало. Мальчик бродил очень долго, минут пятнадцать, и, наверное, ударился в панику, но ощутил ее как-то неправильно. Насколько он помнил, все находили дорогу куда быстрее. Но когда наконец после бесчисленных поворотов, возвращений и столкновений с отражательными поверхностями Гард вышел из лабиринта, мать лишь еле заметно наморщила лоб, да и то на мгновение. И все. Но ему тогда – впрочем, как и сейчас, – было действительно страшно ощущать, как рассудок отделяется и уплывает, точно отвинтившаяся деталь ракеты в условиях невесомости.

«Да, но это проходит, Гард. Просто чуть-чуть подожди. Потерпи, тебя скоро отпустит».

И он продолжал сидеть на корточках, заглядывая через открытую дверцу в нагреватель Бобби, дожидаясь, пока «отпустит». Как когда-то ждал, что ноги сами выведут из ужасного Лабиринта Зеркал на Фрайбургской ярмарке.

На месте удаленной горелки в основании бака осталась пустота, которую теперь заполняла дикая путаница проводов – красных, зеленых, синих и желтых. А в середине располагался картонный контейнер из-под яиц «ХИЛКРЕСТ ФАРМЗ». В каждой ячейке разместилось по щелочной D-батарейке «ЭверРэди», плюсом кверху. Над ними были закреплены воронкообразные колпачки, двенадцать штук, через отверстия в которых и проходили все провода – где по одному, где попарно, а где-то по шесть штук сразу. Немного справившись с паникой, Гарденер пригляделся и понял: в том, что он с первого взгляда принял за путаницу, была своя строгая система, как и среди приборов, разложенных на рабочих столах. Провода даже изгибались одинаковыми короткими арками. Некоторые из них уходили обратно в такие же колпачки, но большинство – к электрическим схемам, прикрепленным на стенках нагревательного отделения. Причем схемы эти были явно добыты из корейских электронных игрушек: серебристый дешевый припой в избытке на гофрированных картонках. Такое мог бы собрать Винт Разболтайло…[49] И все же эта причудливая штука работала. Даже более чем. Как минимум нагревала воду с бешеной скоростью: того и гляди ошпаришь пальцы.

А прямо над яичным контейнером, под изгибом арок из проводов, висел светящийся шарик, не крупнее четвертака, но яркий, как солнце. Гарденер невольно вскинул руку, чтобы прикрыться от нестерпимого сияния, мощным лучом ударившего через открытую дверцу, так что на земляной пол легла четкая тень заглянувшего в нагреватель Джима. Смотреть на шарик он мог, только сильно сощурившись и чуть раздвинув пальцы.

Яркий, как солнце…

Правда, не желтый, а ослепительно голубоватый, словно сапфир. Сияние пульсировало, переливалось, застывало на какое-то время, и все повторялось снова, по определенному циклу.

«Но где же сам жар? – удивился Джим, мало-помалу приходя в себя. – Где жар?»

Он еще раз приложил ладонь к гладкой эмалированной поверхности бака – и через миг отдернул. Там, в ванной, струя испускала пар, выходя из-под крана. В котле, разумеется, помещалось много горячей воды, но для такого эффекта она должна была вся испариться еще здесь, в погребе, и, выкипев, давно взорвать нагреватель. Почему этого не произошло? Загадка. Но что еще более странно: Джим не чувствовал, чтобы из дверцы тянуло жаром. Или хотя бы теплом. Он чуть не обжег себе пальцы до волдырей, когда открывал ее, так что маленькое солнце внутри могло бы запросто оставить его лицо без кожи. Ну и?..

Медленно, с опаской Гарденер потянулся к отверстию левой рукой, не отнимая правой от глаз, чтобы не ослепнуть. Рот у него заранее сложился в болезненную гримасу в ожидании сильного ожога.

Пальцы робко проникли в люк… и наткнулись на что-то упругое. Словно растянутые нейлоновые колготки, как он подумает позже. Вот только колготки можно порвать, а эта преграда, еле заметно поддавшись, не пропустила его дальше.

Но никакого барьера там не было! Видимого, по крайней мере.

Джим перестал давить, и мембрана мягко вытолкнула его руку обратно. Гарденер посмотрел на пальцы; они дрожали.

«Это силовое поле, вот почему меня не обожгло. Силовое поле, которое не проводит температуру. Господи, я угодил в научно-фантастический рассказ из серии «Стартлинг сториз»[50] примерно 1947 года выпуска. Может быть, даже попал на обложку? Интересно, кто бы взялся меня рисовать – Верджил Финлэй или Ханнес Бок[51]?»

Рука задрожала сильнее. Он потянулся к дверце, промахнулся с первого раза, потом все-таки нащупал ее и захлопнул, перекрыв поток ослепительно белого сияния. Наконец опустил правую ладонь. Перед глазами пульсировало остаточное изображение, как бывает, если выключить лампочку, на которую вы перед этим пристально смотрели. Только Гарденер увидел большую зеленую ладонь с голубыми просветами между пальцев.

Потом изображение понемногу исчезло. А дрожь – не прошла.

Гарду еще ни разу в жизни так не хотелось выпить.

7

В кухне Андерсон было все, что нужно.

Бобби сама почти не употребляла спиртное, но хранила запасы горячительного в шкафчике за кастрюлями и сковородками: джин, шотландское виски, бурбон и водка, все – по одной бутылке. Джим вытащил бурбон (не лучший сорт с какой-нибудь распродажи, но не в его положении привередничать), плеснул себе в бокал из цветного пластика пару глотков и выпил.

«Ты бы поосторожнее, Гард. Не искушай судьбу».

А он и не искушал. Ему почти хотелось набраться, но циклон в этот раз унесся в неизвестную даль… по крайней мере, на время. Гард налил себе еще. Задумался. Выплеснул больше половины в раковину, добавил воды и льда. Пусть уж вместо жидкого динамита будет цивилизованное пойло.

Тот мальчик с пляжа одобрил бы.

Полусонное оцепенение, охватившее Джима когда-то, при выходе из Лабиринта Зеркал, и вернувшееся сейчас, было, наверное, защитной реакцией психики. Чтобы не рухнуть на пол и не вопить до потери сознания. Больше всего Гарда напугала готовность разума убедить его, что все увиденное сегодня – одна сплошная галлюцинация.

К примеру, – хотите верьте, хотите нет, – маленькое солнце внутри нагревателя казалось теперь просто излишне яркой, где-то на двести ватт, лампочкой.

«Но только это была не лампочка и не галлюцинация, а солнце, хотя и крошечное, но ослепительно сияющее, горячее, зависшее в воздухе под аркой из проводов, над яичной картонкой, наполненной батарейками. А теперь сходи с ума сколько влезет, обратись к Иисусу, пей до беспамятства, но ты видел то, что ты видел, и давай не будем подслащивать пилюлю, договорились? Вот и ладненько».

Андерсон все еще спала крепким сном. Гарденер вспомнил, что собирался разбудить ее в половине одиннадцатого. Он посмотрел на часы. Всего лишь двадцать минут десятого. Да неужели? Оказывается, Джим провел в погребе куда меньше времени, чем ему показалось.

Стоило подумать о погребе – вспомнилось это сюрреалистическое солнце в миниатюре, застывшее под изогнутыми проводами… и мерзкое чувство раздвоения собственного сознания. Гарденер постарался отогнать мысль подальше, но она упорно не уходила. Он поднажал, пообещав непременно вернуться к ней, как только проснется Бобби и объяснит, что же тут происходит.

Джим посмотрел на свои руки: оказывается, он сильно вспотел.

8

Гарденер вышел с напитком во двор и свернул за дом, где наткнулся на очередное последствие вспышки нечеловеческой активности, обуявшей Бобби.

Ее трактор «Томкэт» стоял у дверей большого сарая в левой половине сада. Обычное дело, хозяйка часто его там бросала в тех случаях, когда по радио не обещали осадков. Однако теперь даже с расстояния в двадцать футов Джим заметил, что Андерсон кардинально переделала двигатель.

«О нет, только не это. Забудь, Гард, и возвращайся скорее в дом».

А вот в этом голосе уже не было и следа полусонной отрешенности – он звенел от испуга и беспокойства. Джим чуть не поддался… но не решился пойти на столь отвратительное предательство по отношению к Бобби и к самому себе. Мысль о подруге вчера удержала его от самоубийства. Теперь нужно и о ней позаботиться. Как говорят китайцы: «Спас чью-то жизнь – отвечай за нее». И если Бобби действительно в нем нуждается, как можно ей помочь? Для начала не мешало бы разобраться, что происходит вокруг, верно?

Он опрокинул в рот остатки бурбона со льдом, поставил пустой бокал на верхнюю ступеньку крыльца и направился к «Томкэту». Где-то в высокой траве трещали кузнечики. Гарденер был не пьян и даже не навеселе, насколько он мог судить; он принял на грудь в самый раз, чтобы привести в порядок нервы.

(Лепреконы в сказках часто тачали сапоги, пока спал сапожник… Тук-тук-тук-перестук!)

Да, но Бобби как раз не спала. Она вкалывала как одержимая, пока не рухнула – в буквальном смысле – на руки Гарду.

(Туки-туки-перестуки! Если б только вы знали, как громко в ночи в мою дверь томминокер стучит и стучит.)

Заглянув в открытый моторный отсек «Томкэта», Джим даже не содрогнулся – его затрясло, будто умирающего. Гарденер закусил нижнюю губу. Его побледневший лоб и виски взмокли от пота.

(Они в котел полезли и в трактор: чух-чух-чух. Раздолье томминокерам – работай, не хочу!)

«Томкэт» прежде был довольно скромной рабочей машинкой, практически бесполезной для тех, кто живет и кормится фермерством. Чуть крупнее газонокосилки, но мельче самого мелкого трактора «Джон Дир» или «Фармолл». В самый раз для хозяйства Бобби, занимающего полтора акра земли, на которых произрастали фасоль, огурцы, горошек, редис и картошка. А вот, например, морковью, капустой, баклажанами и кабачками здесь и не пахло.

«Я не развожу то, что мне не нравится, – сказала однажды хозяйка Гарду. – Жизнь и так слишком коротка».

«Томкэт» был довольно универсален (еще бы: даже состоятельному фермеру нужны веские причины, чтобы купить мини-трактор за две с половиной тысячи для огорода в полтора акра) – он мог пахать по прямой, одной насадкой стричь траву, другой – косить сено, мог перетаскивать тяжести по пересеченной местности (осенью Бобби даже перевозила с его помощью поваленные деревья и лишь однажды застряла), а зимой расчищал подъездную дорожку от снега за полчаса. Мотор у него был крепкий…

В том-то и дело, что был.

Нет, он остался на месте, но… весь, как елка, обвешанный самыми замысловатыми приборами и приспособлениями. Гарденер вспомнил о тандеме проигрывателя и «Серебряного колокольчика» – уж не сюда ли тот предназначался? «Может, это вообще разновидность радара?» – подумал он и нехорошо хохотнул, точно пролаял.

Сбоку к одной из головок мотора была надежно прикручена майонезная банка, наполненная совершенно прозрачной жидкостью – явно не бензином. На капоте красовался воздухозаборник, подходящий скорее для «шевроле-нова» или «суперспорт».

На месте скромного карбюратора стоял четырехцилиндровый; чтобы его впихнуть, Бобби даже пришлось прорезать дыру в капоте.

И снова эти провода, змеящиеся повсюду, ползущие вправо и влево, вверх и вниз и кругом, соединяющиеся между собой как попало… по мнению Гарденера, конечно. Он мельком посмотрел на остатки приборной панели, отвел рассеянный взгляд – и резко вернулся обратно. Глаза Джима округлились. У трактора была толстая рукоятка и схема переключения передач на металлической пластинке, привинченной к щитку над датчиком масла. За долгие годы Гарденер неоднократно видел эту пластинку: все-таки он частенько водил «Томкэт». Раньше здесь было написано:

3

N 4

2 R

Теперь же добавилась очень простая, но от этого не менее пугающая надпись:

3

N 4 ВВЕРХ

2 R

«Ты ведь не веришь, Гард?»

«Я не знаю».

«Да ладно тебе, не гони: летающий трактор?»

«У нее в нагревателе – миниатюрное солнце».

«Чушь. Думаю, это обыкновенная лампочка, только яркая, ватт эдак на двести».

«Это не лампочка!»

«Хорошо, спокойнее, тихо. Просто занятный бы получился рекламный слоган для фильма про похищение инопланетянами: “Вы поверите даже в летающий трактор!”»

«Да заткнись ты».

«Или так: «Спасибо, что выбрали для полета «Джон Дир»! Потянет?»

Он снова стоял на кухне Бобби и жадно смотрел на шкафчик с бутылками. Потом отвел взгляд – это было не легче, чем сдвинуть с места штангу, – и пошел в гостиную. Андерсон переменила позу и дышала уже немного быстрее. Первые признаки близкого пробуждения. Гарденер еще раз покосился на часы: почти десять. Может, почитать что-нибудь, чтобы отвлечься? Джим направился к книжному шкафу, но по дороге случайно взглянул на письменный стол, и тут его ожидало самое сильное потрясение. Такое, что он не сразу заметил еще одну перемену: на стене рядом со старой раздолбанной пишущей машинкой висел рулон компьютерной перфорированной бумаги для принтеров – словно гигантская катушка с бумажными кухонными полотенцами.

9

БИЗОНЬИ СОЛДАТЫ

Роман

Роберта Андерсон

Гарденер отложил первый лист текстом вниз и вдруг прочитал на следующем свое имя – вернее, прозвище, известное только ему и Бобби.

Посвящается Гарду, который всегда оказывается рядом, когда он нужен.

По спине пробежал холодок. Джим отложил второй лист к первому.

В те дни, незадолго до того как по Канзасу побежали кровавые реки, на равнинах было еще довольно бизонов – так много, что бедняков, равно индейцев и белых, вместо гробов зашивали в свежие шкуры.

«Отведай хоть раз бизоньего мяса – и ты никогда больше не захочешь говядины». Похоже, старики и впрямь свято верили в эту поговорку. Охотники равнин, «бизоньи солдаты», буквально переселялись в мир крутоспинных косматых духов. Все в них напоминало о бизонах, даже запах. Да, запах – многие натирали добытым салом лицо и шею, чтобы солнце прерий дочерна не спалило кожу. Кочевники носили связки больших зубов в виде ожерелий, а иногда и серег, и кроме того, щеголяли толстыми кожаными наштанниками. Не один из них хранил в кармане засушенный пенис бизона – на счастье или чтобы сохранить мужскую потенцию.

Подобно призракам, охотники неотступно следовали за стадом, которое медленно двигалось по короткой жесткой траве подобно тучам в небе, отбрасывающим на прерию мимолетные тени. Тучи остались, а вот великих стад уже нет… Как нет больше и «бизоньих солдат» – безумных питомцев пустыни, не знавшей оград в ту пору; мужчин в самодельных кожаных мокасинах и с гремящими ожерельями на загорелых шеях; странников, торжественно шествовавших из ниоткуда в никуда; нездешних, не ведающих о Времени духов. Они были здесь прежде, чем по стране потекли кровавые реки.

Поздно вечером двадцать четвертого августа 1848 года Роберт Хоуэлл, еще не знавший тогда, что ему суждено умереть лет пятнадцать спустя в Геттисберге, разбил лагерь у ручья на окраине Небраски, в жутковатом месте, известном как Земли Хилл-Сэнд. Ручей был маленький, но от его воды так сладко пахло…

Гарденер совсем зачитался и дошел до сороковой страницы, когда Бобби Андерсон сонным голосом позвала его:

– Гард? Ты еще здесь, Гард?

– Да, Бобби, я здесь.

Джим поднялся. Что же дальше? Кажется, он действительно сходит с ума. Ну а как же иначе? Может, и не было никакого солнышка в нагревателе; или новых устройств на «Томкэте», которые якобы помогают ему левитировать… Но, честное слово, легче поверить в них, нежели в то, что Бобби сумела выдать четырехсотстраничный роман про бизоньих солдат за три с небольшим недели (а именно столько Гард сюда не наведывался), да еще и – по любопытному совпадению – лучшее произведение в своей жизни. Господи, так не бывает. Куда проще думать, что Гарденер просто свихнулся, а всю эту чепуху – забыть.

Если б только он мог.