Читать книгу Кристина - Стивен Кинг - Страница 5

В ту пятницу мы могли вечером подзаработать на сверхурочной работе, но отказались от нее. Получив в конторе наши чеки, мы поехали в питсбургское отделение сбережений и займов и вскоре пересчитывали наличные. Почти все свои деньги я внес на срочный вклад, часть положил на чековый счет (отчего почувствовал себя до отвращения взрослым), а двадцать долларов оставил в бумажнике.

Эрни обратил в наличные весь свой заработок.

– Вот, – произнес он, протягивая десятидолларовую бумажку.

– Нет, – ответил я, – оставь их при себе, приятель. У тебя теперь каждый цент будет на счету, пока ты не разделаешься со своей консервной банкой.

– Возьми, – сказал он. – Я плачу свои долги, Дэннис.

– Оставь. Правда, оставь.

– Возьми. – Он настойчиво протягивал деньги.

Я взял, но заставил его один доллар взять обратно. Он даже этого не хотел делать.

Пока мы ехали к дому Лебэя, Эрни нервничал, включал радио на полную громкость, барабанил пальцами то по колену, то по приборной доске – словом, вел себя, как будущий молодой отец, ожидающий, что его жена вот-вот родит ребенка. Наконец я догадался: он боялся, что Лебэй продал машину кому-нибудь другому.

– Эрни, – сказал я, – успокойся. Она будет на месте.

– Я спокоен, – ответил он и принужденно улыбнулся. Цветение на его лице в тот день было ужасней, чем когда-либо, и я представил себе (не в первый и не в последний раз), что почувствовал бы, если бы очутился на месте Эрни Каннингейма – в его ежеминутно и ежесекундно сочащейся, нарывающей коже…

– Слушай, не потей! Ты ведешь себя так, точно собираешься налить лимонаду в штаны.

– Не собираюсь, – сказал он, продолжая барабанить пальцами по приборной доске.

Наступил вечер пятницы, и по радио передавали «Музыкальный рок-уик-энд». Когда я оглядываюсь на тот год, то мне кажется, что он измеряется прогрессиями рок-н-ролла… и все возраставшим чувством страха.

– А почему именно эта машина? – спросил я. – Почему именно она?

Он долго смотрел на Либертивилл-авеню, а потом резким движением выключил радио.

– Не знаю, – наконец произнес он. – Может быть, потому, что с того времени, как у меня появились эти отвратительные прыщи, я впервые увидел что-то еще более уродливое, чем я сам. Ты хотел, чтобы я это сказал?

– Эй, Эрни, брось дурить, – сказал я. – Это я, Дэннис. Ты еще помнишь меня?

– Помню, – проговорил он. – И мы все еще друзья, да?

– Конечно. Но какое это имеет отношение…

– А это значит, что мы должны по крайней мере не лгать друг другу. Поэтому я и сказал тебе, и, может быть, это не совсем чепуха. Я знаю, что безобразен. Я плохо схожусь с людьми. Я… чуждаюсь их. Я бы хотел быть другим, но ничего не могу поделать с собой. Понимаешь?

Я нехотя кивнул. Как он сказал, мы были друзьями, а это значило – не лезть в дерьмо друг перед другом.

Он тоже кивнул – точно чему-то очевидному для него.

– Другие люди, – осторожно добавил он, – например, ты, Дэннис, не всегда могут это понять. Если ты не безобразен, то по-другому смотришь на мир. Знаешь, как трудно сохранять чувство юмора, если все вокруг смеются над тобой? Тогда у тебя кровь закипает в жилах. От этого можно сойти с ума.

– Ну это я могу понять. Но…

– Нет, – спокойно сказал он. – Ты не можешь понять этого. Ты можешь думать, что понимаешь, но понять – не можешь. Тебе это недоступно. Но я тебе нравлюсь, Дэннис…

– Я люблю тебя, Эрни, – перебил я его. – И ты это знаешь.

– Может быть, любишь, – произнес он. – И если так, то это потому, что у меня есть кое-что под этим глупым лицом…

– У тебя не глупое лицо, Эрни, – сказал я. – Может быть, не очень чистое, но не глупое.

– Да иди ты… – проворчал он, а потом добавил: – Во всяком случае, эта машина – что-то вроде меня. У нее тоже что-то есть внутри. Что-то лучшее, чем снаружи. Я вижу это, вот и все.

– Видишь?

– Да, Дэннис, – тихо проговорил он. – Я вижу.

Я свернул на Мэйн-стрит. Мы уже подъезжали к дому Лебэя. И внезапно мне в голову пришла одна довольно мрачная мыслишка. А что если, предположил я, отец Эрни подговорил одного из своих друзей или студентов, чтобы тот мигом сбегал к Лебэю и купил машину раньше, чем это успеет сделать его сын? Макиавеллиевская уловка, скажете вы, но Майкл Каннингейм был способен и не на такое коварство. Недаром он специализировался на военной истории.

– Я увидел эту машину – и сразу почувствовал какое-то влечение к ней… Я даже себе этого не могу как следует объяснить. Но… – Он замялся, как-то сонно глядя вперед. – Но я увидел, что смогу сделать ее лучше, – закончил он.

– Ты хочешь сказать – починить?

– Да… то есть нет. Это слишком бездушно. Чинят столы, стулья и всякую всячину вроде них. Газонокосилку, если она не работает. И – обыкновенные автомобили.

Вероятно, он заметил, как у меня поднялись брови. Он улыбнулся, точнее – усмехнулся.

– Понимаю, как это звучит, – произнес он. – Я не хотел этого говорить, потому что знал, как ты среагируешь. Но я на самом деле думаю, что она не обычная машина. Не могу сказать почему, но мне так кажется.

Я открыл рот, собираясь сказать что-нибудь такое, о чем впоследствии наверняка пожалел бы, но мы как раз повернули за угол, на улицу Лебэя.

Эрни шумно вобрал воздух.

Один прямоугольник травы на лужайке Лебэя был более желтым и еще более отвратительным, чем все остальные части его заросшего газона. С одного края на нем виднелось черное пятно масла, впитавшегося в почву и убившего все, что там прежде росло. Этот прямоугольный кусок травы был столь омерзительно ярок, что если бы вы смотрели на него слишком долго, то могли бы ослепнуть.

На этом месте вчера стоял «плимут» 58-го года выпуска.

– Эрни, – сказал я, пристраивая свою машину у обочины, – держи себя в руках. Ради Христа, не сходи с ума.

Он не обратил ни малейшего внимания на мои слова. Сомневаюсь, что он вообще меня слышал. Его лицо было бледным. Цветение на нем стало еще заметней. Он открыл правую дверцу моего «дастера» и на ходу выпрыгнул из машины.

– Эрни…

– Это мой отец, – бросил он со злостью и отчаянием. – Я чую этого ублюдка.

И он побежал через газон к дому Лебэя.

Я вылез из машины и поспешил за ним, думая о том, когда же наконец закончится это сумасшествие. Я с трудом мог поверить, что Эрни Каннингейм только что назвал Майкла ублюдком.

Эрни успел только один раз ударить кулаком в дверь, как она отворилась. На пороге стоял Ролланд Д.Лебэй. Он мягко улыбнулся, глядя на взбешенное лицо Эрни.

– Здравствуй, сынок, – сказал он.

– Где она? – взорвался Эрни. – Мы же договорились! Я дал задаток!

– Не кипятись, – произнес Лебэй. Но, увидев меня, спросил: – Что это с твоим другом, сынок?

– Машина исчезла, – ответил я. – А так – ничего.

– Кто купил ее? – закричал Эрни.

Я никогда не видел его в таком безумном состоянии. Думаю, если бы у него был пистолет, то он бы приставил его к виску Лебэя.

– Кто купил ее? – благодушно переспросил Лебэй. – Да пока никто не купил, сынок. Но ты дал за нее залог. Я отогнал ее в гараж, вот и все. Я поставил кое-какие запчасти и сменил масло. – Он приосанился и одарил нас обоих неуместно величавой улыбкой.

Эрни подозрительно посмотрел на него, затем перевел взгляд на небольшой гараж, соединявшийся с домом гаревой дорожкой.

– Кроме того, я не хотел оставлять ее на улице, ведь ты внес за нее часть денег, – добавил Лебэй. – У меня уже были неприятности с ней. Однажды ночью какой-то недоносок бросил камень в мою машину. Да еще соседи – некоторые из них явно попали сюда из команды БЗ.

– Что это за команда? – спросил я.

– Большие Задницы, сынок. – Он окинул улицу недобрым взглядом и задумчиво сказал: – Хотел бы я знать, кто бросил камень в мою машину. Да, сэр, мне бы очень хотелось это знать.

Эрни прочистил горло:

– Извините, что причинил вам беспокойство.

– Ничего, сынок, – оживился Лебэй. – Мне нравятся ребята, готовые постоять за свою… или почти свою вещь. Ты принес деньги?

– Да, они со мной.

– Ну, тогда заходите в дом. Ты и твой друг. Я подпишу бумаги, и мы выпьем по банке пива, чтобы отметить это собы-тие.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Я лучше побуду здесь.

– Как знаешь, – произнес Лебэй… и подмигнул мне.

По сей день не имею представления, что означало это подмигивание. Они вошли внутрь, за ними хлопнула дверь. Рыбка была в сачке, и скоро ее должны были почистить.

Чувствуя какую-то подавленность, я пошел по гаревой дорожке к гаражу и попытался открыть дверь. Она легко подалась, и на меня пахнуло тем же запахом, какой был вчера в «плимуте» – смешанный запах старой обивки, масла и застоявшегося летнего тепла.

К одной стене были приставлены грабли и старый садовый инвентарь. На другой стене висели старый резиновый шланг, велосипедная шина и древняя сумка с клюшками для игры в гольф. Посреди гаража стояла машина Эрни, Кристина. Луч света упал на паутину трещин, покрывавшую ветровое стекло, и та засверкала, как россыпь мельчайших ртутных шариков. Какой-нибудь паренек с камнем, как сказал Лебэй, или небольшое дорожное происшествие по пути домой после ночного кутежа с бывшими вояками, рассказывавшими байки о днях своей молодости. О старые добрые времена, когда настоящий мужчина мог посмотреть на Европу, Океанию и таинственный Восток, прильнув к прицелу своей базуки. Кто знает… И какая разница? В любом случае найти замену для такого большого ветрового стекла было непросто.

Или недешево.

«Ох Эрни, – подумал я, – бедный, ты зашел слишком далеко».

Я опустился на колени и заглянул под машину. На полу чернело свежее масляное пятно. Оно не улучшило моего подавленного настроения.

Я поднялся на ноги и подошел к левой передней дверце «плимута». Взявшись за ручку, я увидел большую пластиковую бутылку, стоявшую в дальнем углу гаража. На блестящем ободке были явно различимы буквы: С-А-П-Ф.

Я застонал. Ох, он сменил масло – хрен с ним! Но он залил в двигатель несколько кварт моторного масла «Сапфир», пять галлонов которого стоят 3,5 доллара! Ролланд Д.Лебэй был великодушен, черт бы его побрал!

Я открыл дверцу и сел за руль. Запах, который мне почудился в гараже, здесь казался не таким тяжелым. Красное рулевое колесо было очень большим – раньше любили делать такие основательные вещи. Я снова посмотрел на удивительный спидометр, который был откалиброван не на 70 или 80, а на все 120 миль в час. На нем не существовало красного числа 55. Пятнадцать лет назад бензин продавался по 29,9 доллара за галлон, а может, и меньше, если ваш город захлестнула война цен.

«Эти старые добрые времена», – подумал я и улыбнулся. Слева под сиденьем я нащупал кнопку, с помощью которой можно было приподнять или откинуть спинку (работала она или нет, но была). В салоне находился кондиционер (который точно не работал), на приборной доске я заметил счетчик расхода топлива и большую хромированную ручку радиоприемника, – конечно, он ловил только средние волны. В 1958 году УКВ были необжитым пространством.

Я положил руки на руль, и что-то произошло.

Даже сейчас, после всех раздумий, я не совсем понимаю, что это было. Может быть, какое-то смутное видение – во всяком случае, оно не было долгим. На один миг мне вдруг померещилось, что старая, ободранная обивка куда-то пропала. Сиденья вдруг оказались покрытыми приятно пахнущим винилом… а может быть, это был запах натуральной кожи. На рулевом колесе исчезли потертые места; хром успокаивающе поблескивал в лучах летнего вечера, падающих через открытую дверь гаража. «Давай прокатимся, приятель, – казалось, прошептала Кристина в жаркой летней тишине гаража Лебэя. – Давай отправимся в путь».

И на какое-то мгновение мне показалось, что изменилось все. Исчезли трещины на ветровом стекле – или это только чудилось. Небольшая полоса на газоне Лебэя, которую я видел через дверной проем, была не пожухлой, а такой сочной, какой бывают лишь недавно подстриженные, ухоженные лужайки. Бордюр за ней был сложен из свежего, а не из полуосыпавшегося бетона. Чуть поодаль я увидел (или мне опять-таки померещилось, что увидел) «кадиллак» 57-го года, сиявший на солнце, как хорошо начищенное зеркало. «Кадиллак» размером с катер – а почему бы и нет? Бензин был таким же дешевым, как и вода из крана.

«Давай прокатимся, приятель… Давай отправимся в путь».

А действительно, почему бы и нет? Я мог бы вырулить на улицу и поехать в центр города, к старой школе, которая стояла там, – она сгорела только через шесть лет, в 1964 году; мог бы включить радио, поймать Чака Берри, поющего «Проснись, моя маленькая Сюзи», или Робина Люка, вопящего «Дорогую Сюзи». А потом я мог бы…

А потом я выскочил из машины как ошпаренный. Дверца издала адский скрип, и я ударился локтем о стену гаража. Захлопнув дверцу (по правде говоря, мне не хотелось даже ее трогать), я несколько секунд смотрел на «плимут», который скоро должен был стать собственностью моего друга Эрни. Я вытер лоб. Мое сердце колотилось в бешеном темпе.

Ничего. Ни нового хрома, ни новой обивки. Наоборот, множество царапин и грязных пятен, одна разбитая передняя фара (в прошлый раз я этого не заметил) и покосившаяся антенна.

Вот тогда я решил, что мне не нравится машина моего друга Эрни.

Я вышел из гаража, то и дело оглядываясь назад – не знаю почему, но мне не нравилось, что она находилась за моей спиной. Понимаю, это глупо, но именно так я чувствовал. И всякий раз я не видел ничего странного, просто очень старый «плимут» с наклейкой о техосмотре, которая потеряла силу 1 июня 1976 года – давным-давно.

Эрни и Лебэй как раз выходили из дома. У Эрни в руке была белая бумажка. Свидетельство о продаже, догадался я. Руки Лебэя были пустыми; деньги он, очевидно, сразу же припрятал.

– Надеюсь, ты оценишь ее, – проговорил он, и мне почему-то подумалось о старом своднике, торгующемся с очень маленьким мальчиком. Я почувствовал приступ настоящего отвращения к нему – к его псориазу на черепе и к его вонючему спинному поясу. – Я думаю, оценишь. В свое время. – Он посмотрел на меня и повторил: – В свое время.

– Да, сэр, несомненно, – рассеянно сказал Эрни. Он походкой лунатика направился к гаражу и остановился, зачарованно глядя на свою машину.

– Ключи внутри, – произнес Лебэй. – Ты должен будешь забрать ее прямо сейчас.

– А она заведется?

– Завелась же для меня вчера вечером, – проговорил Лебэй, глядя куда-то в сторону. А затем добавил тоном человека, уже полностью умывшего руки: – Полагаю, у твоего друга найдется набор соединительных проводов в багажнике.

Действительно, в багажнике моей машины лежал набор соединительных кабелей, но мне не понравилось, что Лебэй догадался об этом. Я обречено вздохнул. Мне очень не хотелось вмешиваться в будущие отношения Эрни со старой развалюхой, а меня в них втягивали, помимо моей воли.

Эрни пропустил мимо ушей весь предыдущий разговор. Он подошел к машине и сел за руль. Мне снова стало не по себе: «плимут» точно поглотил его. Я приказал себе успокоиться – не было никаких причин, чтобы вести себя, как несмышленая семиклассница.

Затем Эрни наклонился немного вперед, и в машине что-то заурчало. Я бросил на Лебэя испепеляющий взгляд, но тот смотрел в небо, точно изучая его на предмет дождя.

Она явно не собиралась заводиться. Мой «дастер» был в приличном состоянии, однако перед ним я пробовал освоить две развалюхи (не такие, как Кристина, те были другого класса) и поэтому хорошо знал подобные звуки, которые могут свести вас с ума в холодное зимнее утро.

Рурр-рурр-рурр-рурр… рурр……рурр……рурр.

– Не старайся, Эрни, – сказал я. – Зажигание не работает.

Не поднимая головы, он снова повернул ключ. Мотор натужно заскрежетал.

Я подошел к Лебэю.

– Вчера вы долго заводили ее, да? – спросил я.

Лебэй взглянул на меня своими пожухлыми глазами и снова уставился в небо, точно размышляя о чем-то.

– А может, вы ее вообще не заводили? Может, вы просто позвали пару дружков, и они закатили ее в гараж. Если, конечно, у такого старого дерьма есть друзья.

Он опустил взгляд на меня.

– Сынок, – сказал он. – Ты всего не знаешь. У тебя еще за ушами не обсохло. Когда ты пройдешь через две войны, как я…

– Хрен с вашими войнами, – с расстановкой проговорил я и направился к гаражу, где Эрни все еще пытался завести свою машину. С таким же успехом он мог бы попробовать улететь на Марс на воздушном шаре, подумалось мне.

Рурр-рурр……рурр……рурр.

Я открыл дверцу.

– Подожди, не сажай аккумулятор. Сейчас принесу кабель, – сказал я.

Он повернул голову:

– Мне кажется, для меня она должна завестись.

Я почувствовал, как мои губы расползлись в ухмылке.

– Ну тогда кабель тем более не помешает.

– Как знаешь, – рассеянно проговорил он и очень тихо добавил: – Давай же, Кристина. Что ты говоришь?

В тот же миг какой-то голос в моей голове снова произнес: «Давай прокатимся, приятель… Давай отправимся в путь», – и меня передернуло.

Я ожидал, что вслед за этим раздастся щелчок и предсмертный храп соленоида. На самом деле я услышал звук заработавшего двигателя. Он сделал несколько оборотов и заглох. Эрни опять повернул ключ. Мотор заработал быстрее. Прогремели выстрелы из выхлопной трубы. Я подпрыгнул от неожиданности. Эрни даже не пошевелился. Он исчез в своем собственном мире.

Когда двигатель снова заглох, Эрни Каннингейм даже не выругался. Он только тихо пробормотал:

– Давай же, куколка, что ты говоришь?

Затем он повернул ключ. Мотор заскрежетал, сделал еще несколько выстрелов и наконец завелся. Он работал кошмарно – как если бы четыре из восьми цилиндров были сегодня в отгуле, но все-таки работал. Я с трудом мог поверить в это.

– Все обернулось не так плохо, правда? – сказал Лебэй. – И тебе не пришлось рисковать своим бесценным аккумулятором. – Он сплюнул.

Я не знал, что сказать. Если честно, я чувствовал себя немного смущенным.

Автомобиль медленно выполз из гаража. Я и не представлял, что он окажется таким длинным. Это было как оптическая иллюзия. Эрни за рулем выглядел на удивление маленьким.

Он опустил стекло и подозвал меня. Чтобы услышать друг друга, нам пришлось кричать во все горло – такова была еще одна особенность подруги Эрни, Кристины: у нее был поразительно громкий голос. Если у нее когда-либо была система глушения, то она, конечно, давно прогорела. В тот момент, когда Эрни сел за руль, небольшой счетчик в автомобильном отделении моего мозга подытожил общую сумму расходов на ремонт – шестьсот долларов, не считая разбитого ветрового стекла. Одному Богу известно, сколько могла стоить его замена.

– Я отгоню ее к Дарнеллу! – проорал Эрни. – Я прочитал в газетах, что в его мастерских можно держать машину за двадцать долларов в неделю!

– Эрни, двадцать долларов за его мастерские слишком много! – прокричал я.

В нашем городе существовала еще одна ловушка для молодых и неопытных. Гараж и мастерские Дарнелла располагались рядом с его же заведением, издевательски именуемым «Лучшие запасные части к автомобилям». Я несколько раз бывал там, один раз покупал стартер к моему «дастеру», а другой – искал карбюратор для «меркурия», – моей первой развалюхи. Уилл Дарнелл был настоящим жирным боровом, много пившим и беспрерывно курившим длинные сигары, хотя говорили, что у него астма. Он люто ненавидел всех подростков Либертивилла, имевших автомобили… однако это не мешало ему заискивать перед ними и обирать их до нитки.

– Я знаю, – прокричал Эрни. – Но пока я не нашел более дешевого места. Я не могу забрать его домой, мои мама и папа изойдут дерьмом!

Конечно, он был прав – но только отчасти. Я раскрыл рот, собираясь спросить, не лучше ему остановиться, пока дело не зашло слишком далеко. Затем я снова закрыл рот. Было уже поздно. Кроме того, я вовсе не хотел соревноваться с этим ревущим мастодонтом, так же как и забивать легкие отработанным углеродом.

– Хорошо! – Я махнул рукой. – Я поеду за тобой.

– Я поеду через Уолнэт-стрит и через Бэйзн-драйв, – улыбнувшись, прокричал он. – Я не хочу выезжать на главные дороги.

– Ладно.

– Спасибо, Дэннис!

Окутавшись грязным вонючим дымом, «плимут» медленно пополз по дорожке Лебэя на улицу. Когда он притормозил перед поворотом, у него загорелся только один из задних огней. Автоматический счетчик, встроенный в мою голову, отзвонил еще пять долларов.

Эрни повернул руль влево и выехал на улицу. Остатки глушителя задели за выступ на обочине. Эрни прибавил газ, и машина взревела как сумасшедшая. В домах через дорогу люди подошли к окнам посмотреть, что происходит.

Ревя во всю мощь, Кристина со скоростью десяти миль в час покатилась по проезжей части. Клочья голубого дыма стелились за ней, а затем развеялись в теплом вечернем воздухе.

Через сорок ярдов, возле дорожного знака, она клюнула носом и встала как вкопанная. До меня донесся крик какого-то малолетки, наблюдавшего за ней с близкого расстояния:

– Отвезите ее на свалку, мистер!

Эрни высунул из окна кулак с вытянутым вверх средним пальцем – он показывал мальчику птичку. Этот жест был повторен дважды. Никогда прежде не видел я, чтобы Эрни показывал кому-нибудь птичку.

Стартер жалобно заскулил, мотор закряхтел и зашелся надрывным кашлем. На этот раз прогремела целая серия оглушительных выстрелов. Точно на Лорел-драйв кто-то открыл стрельбу из пулемета. Я застонал.

Вскоре кто-нибудь должен был вызвать полицейских. Они должны были задержать Эрни за нарушение общественного порядка и заодно выяснить, что его машина была не зарегистрирована. Думаю, это не улучшило бы обстановки в доме Каннингеймов.

Наконец отгремело эхо последнего взрыва – оно прокатилось по улице, точно в нее угодил артиллерийский снаряд среднего калибра, – а затем «плимут» свернул налево, на Мартин-стрит, которая одной милей выше пересекалась с Уолнэт-стрит. Машина Эрни скрылась из поля зрения.

Я резко повернулся к Лебэю, собираясь послать его куда-нибудь подальше. Я уже говорил, как у меня накипело на сердце. Однако то, что я увидел, заставило меня похолодеть.

Ролланд Д.Лебэй плакал.

Зрелище было ужасным, гротескным, но более всего – жалким. Однажды, когда мне было девять лет, нашего кота по кличке Капитан Бифхарт сбила машина. Мы повезли его к ветеринару – мама вела нашу машину очень медленно, потому что плохо видела из-за слез, а я сидел сзади с Капитаном Бифхартом. Он лежал в коробке, и я говорил ему, что ветеринар вылечит его, что все будет в полном порядке, но даже маленький девятилетний несмышленыш, каким был я, мог понять, что для Капитана Бифхарта уже ничего не будет в полном порядке, потому что часть внутренностей у него вылезла наружу, перепачкав его кровью и дерьмом, и он умирал. Я попробовал погладить его, и он укусил меня в руку, как раз в чувствительное место между большим и указательным пальцами. Боль была невыносимой, чувство ужаса и жалости от нее только усилилось. Ничего подобного я с тех пор не испытывал… Поймите, я тогда не жаловался, но мне кажется, что людям лучше не иметь воспоминаний о таких чувствах. Если их будет слишком много, то вам не останется ничего другого, как поселиться на какой-нибудь ферме и плести корзинки.

Лебэй стоял на своей уродливой лужайке недалеко от того места, где масляное пятно уничтожило все живое, и держал в руке большой старческий носовой платок, которым то и дело вытирал глаза. От слез на его щеках оставались грязные подтеки – скорее как от пота, чем как от настоящих слез. Кадык судорожно ходил вверх и вниз.

Я не мог смотреть на него плачущего и, отвернувшись, случайно взглянул на его одноместный гараж. Прежде он казался тесным – из-за садового инвентаря и, конечно, других предметов, но главным образом – из-за огромного старого автомобиля с его двойными передними фарами, выгнутым ветровым стеклом и широченным капотом. Теперь все вещи, расставленные вдоль стен, только подчеркивали внутреннюю пустоту гаража. Он зиял, как открытый беззубый рот.

Это зрелище ничем не уступало Лебэю. Но когда я посмотрел обратно, старик уже взял себя в руки – по крайней мере с виду. Он перестал утирать глаза и убрал носовой платок в задний карман рейтуз. Правда, его лицо было все еще бледным. Очень бледным.

– Ну вот и все, – проговорил он хрипло. – У меня ее больше не будет, сыночек.

– Мистер Лебэй, – сказал я. – Мне очень хочется, чтобы мой друг поскорее мог сказать то же самое. Если бы вы знали, сколько у него было неприятностей с родителями из-за этой ржавой…

– Убирайся прочь, – произнес он. – Ты говоришь, как безмозглая овца. Только и умеешь что бе-е, бе-е, бе-е и больше ничего. Я думаю, твой друг знает больше, чем ты. Иди и смотри, не нужна ли ему рука.

Я начал спускаться по лужайке к своей машине. У меня не было ни малейшего желания задерживаться у Лебэя хотя бы на одну минуту.

– Ничего, только бе-е, бе-е, бе-е! – злобно прокричал он мне вслед, напомнив старую песенку, которую пели «Янгбладс»: «У меня одна лишь нота, я ору ее до пота». – Ты не знаешь и половины того, что думаешь!

Я сел в машину и поехал прочь. Прежде чем свернуть на Мэйн-стрит, я оглянулся и увидел, что он все еще стоял на своей лужайке и его лысина ярко выделялась в лучах заходящего августовского солнца.

Время показало, что он был прав.

Я не знал и половины того, что полагал известным мне.