Читать книгу История Лизи - Стивен Кинг - Страница 8

Наутро Лизи сидела, поджав ноги, в архивной комнате Скотта и просматривала кипы и стопки журналов, списки выпускников, бюллетени кафедры английского языка и литературы, университетские «журналы», которые лежали вдоль южной стены. До прихода в рабочие апартаменты думала, что беглого просмотра вполне хватит для того, чтобы избавиться от тех жестких тисков, в которых эти ещё не увиденные фотографии держали её воображение. А попав сюда, поняла, что надежда эта напрасна. И ей не требовался маленький блокнот Аманды с вписанными в него числами. Он лежал на полу, никому не нужный, пока Лизи не сунула его в задний карман джинсов. Не нравился ей вид этого блокнота, принадлежащего человеку с не совсем здоровой психикой.

Вновь она оглядела длинную стопку книг и журналов, приваленных к южной стене, – пыльную книгозмею высотой в четыре фута, а длиной в добрые тридцать. Если бы не Аманда, она упаковала бы все в коробки из винного магазина, не заглянув ни в один журнал и гадая, зачем Скотт хранил в своих рабочих апартаментах так много мусора.

Мои мозги устроены как-то иначе, сказала она себе. Пожалуй, я не мыслитель.

Может, и нет, но ты всегда отличалась феноменальной памятью.

Голос Скотта, с его обаятельной насмешливостью, перед которой невозможно устоять. Но, по правде говоря, ей гораздо лучше удавалось всё забывать. Ему тоже, и на то у обоих были свои причины. И однако, будто в доказательство его правоты, Лизи услышала обрывок разговора двух призраков. Один голос, Скотта, она узнала. Во втором слышался лёгкий южный акцент. Возможно, показной лёгкий южный акцент.

– …Тони запишет всё это для (Как там его? Чего-то там… Да, в общем, без разницы). Вы бы хотели получить эхсемпляр, мистер Лэндон?

– …Гм-м-м? Конечно, будьте уверены! – Бормочущие голоса вокруг них. Скотт едва услышал слова о том, что Тони что-то там запишет, но он обладал свойственным политикам даром открываться тем, кто пришёл увидеть его, когда он выступал публично. Скотт больше слушал гул окружающей толпы и уже думал о том, что вот-вот произойдёт включение, приятный такой момент, когда электричество от него устремляется к собравшимся, чтобы потом вернуться обратно, с удвоенной, даже утроенной мощностью. Он любил этот поток, но Лизи точно знала, что больше всего ему нравилось то мгновение, когда штепсель втыкался в розетку. Тем не менее он не стал экономить время на ответ.

– …Вы можете прислать фотографии, статьи или рецензии из газеты кампуса, отчёты кафедры и так далее. Пожалуйста. Я хочу увидеть всё. «Кабинет Лэндона, отделение БДП[9] № 2, Шугар-Топ-Хилл-poуд, Касл-Рок, штат Мэн». Лизи знает почтовый индекс. Я его вечно забываю.

Ничего о ней, просто «Лизи знает почтовый индекс». Как бы Анда завизжала, услышав такое! Но Лизи хотела, чтобы о ней забывали в таких поездках, чтобы она была и её как бы не было. Ей нравилось наблюдать.

«Как тому парню в порнофильме?» – однажды спросил её Скотт – и увидел узкую, как новорождённый месяц, улыбку, которая показывала, что он подошёл к опасной черте. «Примерно так, дорогой», – ответила она.

Он всегда представлял её сразу по приезде куда-либо и потом повторял её имя снова и снова, другим людям, но это редко срабатывало. Вне своей сферы деятельности учёные, как ни странно, выказывали полное отсутствие любопытства. Большинство радовались приезду автора «Дочери побережья» (Национальная книжная премия) и «Реликвий» (Пулитцеровская). К тому же на протяжении почти десяти лет Скотта превозносили чуть ли не как божество. Другие, конечно, но отчасти он обрёл нимб и в собственных глазах (Лизи, само собой, видела в нём обычного человека; она приносила ему новый рулон туалетной бумаги, если прежний заканчивался, когда он сидел на толчке). Никто, естественно, не подключал электричество к сцене, когда он стоял на ней с микрофоном в руке, но даже Лизи чувствовала связь, которая возникала между ним и аудиторией. Эти вольты. Они словно питали людей и имели слишком малое отношение к его писательству. Может, и вовсе никакого отношения. И были напрямую связаны с его личностью. Звучит безумно, но так оно и было. И вроде бы эти вольты не сильно меняли его самого, не причиняли вреда, по крайней мере до…

Её взгляд перестал бродить, остановился на книге в переплёте с вытесненными золотыми буквами на корешке: «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988».

1988-й, год романа о рок-музыканте. Романа, который Скотт так и не написал.

1988-й, год безумца.

– Тони запишет всё…

– Нет, – остановила себя Лизи. – Неправильно. Он не сказал Тони, он сказал…

– Тонех…

Да, вот это правильно, он сказал Тонех, он сказал…

– Тонех, он за-ахпишет всё это…

– …он запишет всё это для «У-Тенн восемьдесят восьмого года», – произнесла Лизи без всякого акцента. – Он сказал…

– …и вышлет «Эхспресс-почтой».

И она могла поклясться, что этот ярый поклонник Теннеси Уильямса едва не сказал «Кспресс». Это был тот самый голос, всё точно, с лёгким южным акцентом. Дэшмор? Дэшмен? Дэш там присутствовало, всё так, и этот тип мчался вперёд[10], как гонщик-звезда, но звали его иначе. Звали его…

– Дэшмайл! – сообщила Лизи пустым комнатам и сжала кулаки. Смотрела на книгу с золотыми буквами на корешке, словно та могла мгновенно исчезнуть, стоило Лизи лишь отвести взгляд. – Этого маленького гадкого южанина звали Дэшмайл, и ОН УДРАЛ КАК ЗАЯЦ.

Скотт отверг бы и предложенную «Экспресс-почту», и «Федерал экспресс», полагая, что всё это – лишние расходы. Насчёт корреспонденции спешки никакой не было: когда придёт, тогда он её и получит. Когда дело касалось его романов, он как раз задержек с рецензиями не любил, предпочитал как можно быстрее их увидеть, а вот для статей о его публичных выступлениях обычная почта очень даже годилась. Поскольку «Кабинет» был его личным адресом, Лизи осознала, что она и не могла видеть всю эту корреспонденцию. А как только журналы оказывались здесь… эти просторные, хорошо освещённые комнаты были творческой игровой площадкой Скотта – не её, клубом одного мальчика, где он писал свои истории, слушал свою музыку так громко, как ему того хотелось, в специальной комнате со звукоизолирующими стенами, которую он называл «Моя палата для буйных». На двери в рабочие апартаменты не висела табличка «НЕ ВХОДИТЬ», Лизи часто бывала там при жизни мужа, и Скотт всегда радовался её приходу, но потребовалась Аманда, чтобы понять, что именно пряталось в животе книгозмеи, спящей у южной стены. Вспыльчивая Аманда, подозрительная Аманда, психически неуравновешенная Аманда, которая в какой-то момент пришла к выводу, что её дом сгорит дотла, если она не будет класть в печку три кленовых полешка, не больше и не меньше. Аманда, которая трижды поворачивалась через левое плечо на крыльце, перед тем как вернуться в дом, если что-то там забывала. Посмотрите на всё это (или послушайте, как она считает возвратно-поступательные движения руки, когда чистит зубы) и вы тут же внесёте Аманду в список чокнутых старушек, а кто-то ещё и выпишет ей золофт или прозак. Но без помощи Анды смогла бы маленькая Лизи понять, что в рабочих апартаментах хранятся сотни фотографий её покойного мужа, дожидающиеся, когда кто-нибудь на них глянет? Сотни воспоминаний, которые могли ожить. И в большинстве своём они были бы куда более приятными, чем связанное с Дэшмайлом, этим трусливым южанином…

– Прекрати, – пробормотала она. – Сейчас же прекрати, Лиза Дебушер Лэндон, расслабься и выброси из головы.

Но, вероятно, к этому она ещё не была готова, потому что встала, пересекла комнату и опустилась на колени перед книгами. Правая рука вытянулась перед ней, словно по воле какого-то мага, и пальцы сжались на томе с надписью «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988» на корешке. Сердце учащённо билось, но не от волнения, а от страха. Разум мог сказать сердцу, что всё это произошло восемнадцать лет назад, но в сфере эмоций сердце вело свой отсчёт. Волосы у безумца были такими светлыми, что казались белыми. Этот безумец готовился к защите диплома, то есть в чём-то ума ему вполне хватало. На следующий день после выстрелов (когда состояние Скотта изменилось с критического на стабильно тяжёлое), она спросила мужа, сказал ли этот выпускник-безумец, почему он это сделал, и Скотт прошептал в ответ, что не знает, могут ли безумцы что-либо делать по какой-то причине. Сделать что-то ради чего-то – это героический акт, акт воли, а у безумцев с волей не очень… или она думает иначе?

– Я не знаю, Скотт. Я над этим подумаю.

Не собираясь думать. Не испытывая никакого желания думать об этом без крайней на то необходимости. Что касается Лизи, она с радостью позволила бы этому блондинистому психу с маленьким револьвером присоединиться ко всему тому, что она успешно забыла после того, как встретилась со Скоттом.

– Жарко, там было жарко?

Лежащий на больничной койке, бледный, ещё слишком бледный, но уже с начавшим возвращаться привычным цветом лица. Рассеянный взгляд, разговор ни о чём. И Лизи Нынешняя, Лизи Одинокая, вдова Лэндон, задрожала всем телом.

– Он не помнил, – прошептала она.

Она почти не сомневалась, что не помнил. Ничего не помнил о том, как упал на мостовую, и они оба думали, что ему уже никогда не подняться. О том, что умирал, и эти мгновения могли стать последними в их совместной жизни, а ведь ещё хотелось так много сказать друг другу. Невролог, которому она, набравшись храбрости, задала свои вопросы, ответил, что такая забывчивость в порядке вещей. Люди, приходя в себя после травматического события, часто обнаруживают, что этот период на плёнке их памяти засвечен. Иногда отдельные фрагменты и образы всплывают на поверхность через годы и даже десятилетия. Эту особенность человеческого разума невролог назвал защитным механизмом.

Лизи такое объяснение показалось логичным.

Из больницы она сразу вернулась в мотель, в котором они остановились. Номер им дали не очень, окна во двор, с видом на дощатый забор, звуковой фон – лай сотен собак, но она давно уже не обращала внимания на подобные мелочи. И уж конечно, ей не хотелось иметь ничего общего с кампусом, где стреляли в её мужа. Как только она сбросила с ног туфли и улеглась на двуспальную кровать, в голову пришла мысль: Темнота любит его.

Это правда?

Как она могла ответить на этот вопрос, если даже не знала, о чём речь?

Ты знаешь. Премией отца был поцелуй.

Лизи так быстро повернула голову на подушке, словно получила оплеуху от невидимой руки. Молчи об этом!

Нет ответа… нет ответа… а потом застенчиво: Темнота любит его. Он танцует с ней, как влюблённый, и луна поднимается над пурпурным холмом, а то, что было сладким, пахнет кислым. Пахнет как отрава.

Она повернула голову в другую сторону. И за пределами комнаты мотеля собаки (судя по всему, там собрались все грёбаные собаки Нашвилла) продолжали лаять, когда солнце опускалось в оранжевой августовской дымке, пробивая брешь для вступления ночи в свои права. В детстве мать сказала ей, что темноты нечего бояться, и она верила, что это правда. Темноту она всегда встречала весело, даже если ночь озаряли вспышки молний и раздирал гром. Если самая старшая её сестра, Анда, пряталась под одеяло, то маленькая Лизи сидела на кровати, сосала большой палец и требовала, чтобы кто-нибудь принёс фонарик и прочитал ей сказку. Однажды она поделилась этими воспоминаниями со Скоттом, а он взял её за руки и сказал: «Тогда ты будешь моим светом. Будь моим светом, Лизи». И она пыталась, но…

– Я блуждал в темноте, – пробормотала Лизи, сидя в его покинутых рабочих апартаментах с ежегодником «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988» в руках. – Ты так говорил, Скотт? Говорил, не правда ли?

– Я блуждал в темноте, и ты меня нашла. Ты меня спасла. Возможно, в Нашвилле так оно и было. Но не в конце.

– Ты всегда спасала меня, Лизи. Ты помнишь первую ночь, которую я провёл в твоей квартире?

Сидя на полу, теперь уже с книгой на коленях, Лизи улыбнулась. Разумеется, она помнила. И лучше всего – как перебрала мятной водки, отчего потом болел желудок. И у него сперва возникли проблемы с эрекцией (сначала член не вставал, потом не стоял), но в конце концов всё пришло в норму. Сначала она полагала, что причина в выпивке. И лишь потом он признался, что до неё у него ни с кем не получалось; она стала его первой, стала его единственной, и все истории, которые он рассказывал ей или кому-то ещё о его безумной юношеской сексуальной жизни, о связях, что с мужчинами, что с женщинами, были ложью. А Лизи? Лизи видела в нём незаконченный проект, над которым следовало поработать до того, как ложиться в постель. Настроить посудомоечную машину так, чтобы она не сильно шумела: поставить кастрюльку из жаропрочного стекла отмокать; отсасывать молодому модному писателю, пока его орган не станет упругим и крепким, как репка.

– Когда всё закончилось, и ты заснула, я лежал и слушал тиканье твоих часов на прикроватном столике, вой ветра за окном и понимал, что я действительно дома, что кровать, в которой рядом лежишь ты, и есть дом, и что-то, которое подбиралось всё ближе в темноте, внезапно ушло. Не могло оставаться. Его прогнали. Оно знало, как вернуться, я в этом уверен, но не могло оставаться, и вот тут я наконец-то смог заснуть. Моё сердце переполняла признательность. Я думаю, впервые я действительно испытывал признательность. Я лежал рядом с тобой, и слёзы скатывались с моих щёк на подушку. Я любил тебя тогда, и я люблю тебя теперь, и я любил тебя каждую секунду между тогда и теперь. И мне без разницы, понимаешь ли ты меня. Понимание сильно переоценивают, но никто в достаточной степени не чувствует себя в безопасности. А я никогда не забывал, какую ощутил безопасность, когда та тварь ушла из темноты.

– Премией отца был поцелуй.

Теперь эту фразу Лизи произнесла вслух, и пусть в рабочих апартаментах было тепло, по её телу пробежала дрожь. Она всё ещё не знала, что означает эта фраза, вроде бы достаточно хорошо помнила, когда Скотт сказал ей, что премией отца был поцелуй, что она стала его первой и никто в достаточной степени не чувствует себя в безопасности: перед тем, как они поженились, она дала ему всю безопасность, какую только могла дать, но этого оказалось недостаточно. В конце концов тварь Скотта таки вернулась к нему, тварь, которую он иногда видел в зеркалах и стаканах для воды, тварь с огромным пегим боком. Длинный мальчик.