Читать книгу Бессонница - Стивен Кинг - Страница 1

1

Никто – и уж, во всяком случае, не доктор Литчфилд – не говорил Ральфу Робертсу напрямик, что его жена скоро умрет, но настало время, когда Ральф понял это, не нуждаясь ни в чьих подсказках. С марта по июнь непрестанный шум и крики не стихали в его голове – период консультаций с врачами, бесконечной беготни с Кэролайн в больницу, поездок в другие больницы в других штатах для специальных анализов (в этих поездках Ральф провел большую часть своего времени, благодаря Бога за то, что у Кэролайн есть Полная медицинская страховка Голубого Креста), собственных исследований в Публичной библиотеке Дерри – сначала в поисках решений, которые могли упустить специалисты, а потом просто в поисках надежды и хватаниях за соломинку.

В те четыре месяца его словно тащили, пьяного, сквозь какой-то злобный карнавал, где люди на аттракционах по-настоящему орали, заблудившись в зеркальных лабиринтах – по-настоящему заблудившись, а обитатели Аллеи Капризов Природы пялились на тебя с фальшивыми улыбками на губах, в то время как в их глазах отражался ужас. Ральф начал видеть все это к середине мая, а с приходом июня стал понимать, что в запасах торговцев из медицинских рядов остались лишь шарлатанские снадобья и что веселые танцевальные мелодии уже не могут больше скрыть тот факт, что из динамиков доносится не что иное, как похоронный марш. Точно, это был карнавал: карнавал затерянных душ.

Ральф продолжал бороться с этими кошмарными образами – и с еще более жуткой мыслью, маячившей за ними, – в течение всего начала лета 1992-го, но когда июнь сменился июлем, не обращать на них внимания стало невозможно. Самый сильный летний зной с 1971 гола окутал центральную часть штата Мэн, и городок Дерри закипал в парилке туманного солнца и теплой сырости; температура днем поднималась далеко за девяносто градусов[1]. Город – и в лучшие времена отнюдь не походивший на оживленную столицу – впал в полный ступор, и именно в этой горячей тишине Ральф Робертс впервые услышал тиканье часов смерти и понял, что за период от июньской прохладной зеленой сырости до неподвижного зноя июля слабые шансы на выздоровление Кэролайн свелись к нулю. Она должна была умереть. Возможно, не летом (врачи клялись, что в их арсенале еще оставалось несколько хитрых приемов, и Ральф не сомневался, что так оно и было), но нынешней осенью или зимой. Его многолетняя спутница, единственная женщина, которую он любил в своей жизни, должна была умереть. Он пытался бороться с этой мыслью, обзывал себя старым, выжившим из ума болваном, но в задыхающейся тишине долгих жарких дней Ральф слышал это тиканье отовсюду – казалось, оно живет даже в стенах.

Однако громче всего тиканье раздавалось от самой Кэролайн, и, когда она поворачивала к нему свое спокойное белое лицо – скажем, попросить его включить радио, чтобы она могла послушать, пока чистит бобы на ужин, или спросить, не сходит ли он в «Красное яблоко» и не купит ли ей мороженое на палочке, – он видел, что она тоже слышит это тиканье. Видел это в ее темных глазах – поначалу лишь когда они были ясными, но позже даже когда они затуманивались от болеутоляющих препаратов, которые она принимала. К тому времени тиканье стало очень громким, и когда Ральф лежал в постели возле нее в те жаркие летние ночи, когда одна-единственная простыня, казалось, весила десять фунтов и ему чудилось, будто каждая собака в Дерри воет на луну, он прислушивался к этому – к тиканью часов смерти внутри Кэролайн – и думал, что сердце его разорвется от горя и ужаса. Сколько ей придется страдать, прежде чем настанет конец?

Сколько ему придется страдать? И как он сможет жить без нее?

Именно в этот странный, зыбкий период Ральф начал совершать все более долгие прогулки жаркими летними днями и тягучими, сумрачными вечерами, часто возвращаясь после них слишком утомленным, чтобы поесть. Он все время ожидал, что Кэролайн станет бранить его за эти походы, скажет: «Прекрати бродить, старый дурак! Ты убьешь себя, если будешь продолжать таскаться по такой жаре!» Но она никогда ничего не говорила, и он с благодарностью понял, что она даже не знала о его прогулках. То есть она знала, что он выходил из дома. Но не знала, сколько миль он одолевал, не знала, что, придя домой, он порой весь дрожал от изнеможения, едва не получив солнечного удара. Когда-то Ральфу казалось, она замечала все – стоило ему хотя бы, причесываясь, сдвинуть на полдюйма свой пробор. Теперь уже нет; опухоль в мозгу украла ее наблюдательность, как очень скоро украдет и ее жизнь.

Вот он и бродил, наслаждаясь жарой, несмотря на то, что зной порой кружил ему голову и вызывал звон в ушах; наслаждаясь ею в основном потому, что она вызывала звон в ушах; порой этот звон целыми часами гремел так громко и голова его гудела так яростно, что он не слышал тиканья часов смерти Кэролайн.

Он обошел большую часть Дерри в тот жаркий июль – узкоплечий старый человек с редеющими белыми волосами и большими руками, на вид все еще пригодными для тяжелой работы. Он бродил от Уитчэм-стрит до Барренса, от Канзас-стрит к Нейболт-стрит, от Мейн-стрит к мосту Поцелуев, но чаще всего ноги несли его на запад, вдоль Харрис-авеню, на которой все еще красивая и бесконечно любимая Кэролайн Робертс теперь доживала последний год своей жизни в тумане головных болей и морфина, до развилки и к аэропорту округа Дерри. Он шел от развилки – без единого деревца, ничем не защищенной от безжалостного солнца, – пока не чувствовал, что ноги сейчас не выдержат и подогнутся под ним, а потом поворачивал назад.

Он частенько останавливался, чтобы перевести дыхание, в тенистой зоне отдыха, рядом со служебным въездом в аэропорт. По вечерам это место становилось излюбленной площадкой для пьянок и гулянок подростков, наполнялось шумом и грохотом, несущимся из радиодинамиков, но днем оно было более или менее тихим пристанищем для компании, которую друг Ральфа Билл Макговерн называл старыми алкашами с Харрис-авеню. Старые алкаши собирались тут, чтобы поиграть в шахматы, побаловаться джином или просто поточить лясы. Ральф знал большинство из них многие годы (со Стэном Эберли, например, он учился еще в начальной школе), и ему было легко с ними… пока они не становились слишком назойливыми. Большинство не становилось. В основном это были янки старой закалки, от рождения считавшие, что если человек предпочитает не болтать о чем-то, то это его дело и никого больше не касается.

И вот во время одной из таких прогулок до него впервые дошло, что нечто очень неладное произошло с Эдом Дипно – его соседом, жившим на одной с ним улице, чуть выше.

2

В тот день Ральф зашел намного дальше от развилки Харрис-авеню, чем обычно, возможно, потому, что тучи наползли на солнце и начал дуть пока еще слабенький, но прохладный ветерок. Ральф впал в некий транс, не думая ни о чем, не видя ничего, кроме пыльных носков своих кроссовок, пока самолет 445-го рейса «Юнайтед эйрлайнз» не пролетел низко у него лад головой, вернув его к реальности скрежещущим завыванием своих реактивных двигателей.

Он проследил, как самолет пронесся над старыми железнодорожными вагончиками и циклоновым забором, отмечавшим границу аэропорта; проследил, как самолет спланировал на посадочную полосу и выпустил голубые клубы дыма, когда его шасси коснулось земли. Потом Ральф взглянул на свои часы, увидел, что уже поздно, и, широко раскрыв глаза, уставился на оранжевую крышу «Говард Джонсон», торчавшую прямо перед ним. Да, он точно находился в трансе; он прошел больше пяти миль, совершенно утратив чувство времени.

Времени Кэролайн, пробормотал какой-то голос глубоко у него в мозгу.

Да-да; времени Кэролайн. Она сидит дома, считая минуты, пока ей можно будет принять очередную дозу дарвон-комплекса, а он – здесь, в дальнем конце аэропорта… по сути дела, на полпути к Ньюпорту.

Ральф поднял глаза к небу и в первый раз по-настоящему увидел пурпурно-синие тучи, сгущающиеся над всей территорией аэропорта. Они не означали дождя – пока, но дождь, если он все же пойдет, наверняка застигнет его; на всем пространстве отсюда до маленькой пикниковой зоны возле шоссе 3 негде укрыться, да и там, у шоссе, нет ничего, кроме маленькой будки вроде крысиного домика, вечно попахивающей пивом.

Он еще раз глянул на оранжевую крышу, потом полез в правый карман и нащупал небольшое посеребренное портмоне, которое Кэролайн подарила ему на шестидесятипятилетие. Ничто не мешало ему прогуляться до «Го-Джо» и вызвать такси… кроме, пожалуй, мысли о том, как может взглянуть на него таксист. «Глупый старик, – могут сказать ему глаза в зеркальце заднего обзора. – Глупый старик, ты забрел гораздо дальше, чем тебе можно в такой жаркий денек. Ежели бы ты плыл, то уже давно бы пошел ко дну».

Паранойя, Ральф, произнес голос в мозгу, и теперь его кудахчущий, слегка покровительственный тон напомнил ему Билла Макговерна.

Ну, может, дождь и застигнет его, а может, и нет. Как бы там ни было, он решил, что рискнет и пойдет обратно пешком.

Что, если будет не просто дождь? Прошлым летом, как-то раз в августе, выпал такой сильный град, что побил окна по всей западной стороне.

– Ну и пускай идет град, – сказал он. – Меня он так просто не побьет.

Ральф медленно двинулся обратно к городу по обочине развилки, его старые высокие кроссовки поднимали маленькие клубы пыли при каждом шаге. До него доносились первые ворчания грома на западе, откуда надвигались тучи. Солнце, хоть и скрывшееся за ними, не желало сдаваться без борьбы; оно обрамляло тучи по краям сгустками яркого золота и просачивалось сквозь случайные прорехи в облаках как обрывок луча громадного кинопроектора. Несмотря на боль в ногах и ровную, ноющую боль в пояснице, Ральф поймал себя на том, что доволен своим решением – пройтись пешком.

По крайней мере хоть одного добьюсь, думал он. Хоть буду спать сегодня ночью. Засну и буду спать как убитый.

Край аэропорта – акры мертвой коричневой травы с ржавыми заброшенными рельсами в ней, похожими на остатки какого-то старого крушения, – теперь очутился слева от него. Далеко отсюда, за циклоновым забором, ему был виден «Боинг-747», теперь уже размером с детский игрушечный самолетик, катящийся к маленькому терминалу, принадлежащему компаниям «Юнайтед» и «Дельта».

Взгляд Ральфа задержался еще на одном экипаже, на сей раз это была легковая машина, выезжавшая из терминала «Дженерал авиэйшн», который находился по эту сторону аэропорта. Машина двигалась через взлетную полосу к маленькому служебному въезду со стороны развилки Харрис-авеню. Совсем недавно Ральф наблюдал, как автомобили снуют туда-сюда через этот въезд; отсюда до парка, где собирались старые алкаши с Харрис-авеню, было всего ярдов семьдесят. Когда машина приблизилась к воротам, Ральф узнал «датсун» Эда и Элен Дипно… и разогнался тот не на шутку.

Ральф остановился на обочине. Его ладони невольно сжимались в кулаки, а маленькая коричневая машина неслась к закрытым воротам. Для того чтобы открыть ворота снаружи, нужна электронная карточка; изнутри это делается автоматически, с помощью электронного «глаза-луча», засекающего приближающийся объект. Но «глаз» установлен близко к воротам, очень близко, и при той скорости, с которой несется «датсун»…

В последний момент (или Ральфу это только показалось) маленькая коричневая машина резко затормозила, из-под ее шин повалили клубы голубого дыма, которые напомнили Ральфу приземление «Боинга-747», и ворота начали медленно откатываться по своему рельсу. Сжатые в кулаки ладони Ральфа расслабились.

Из окошка «датсуна» со стороны водителя высунулась рука и начала махать вверх и вниз, явно адресуясь к воротам – веля им поторапливаться. Было в этом нечто настолько абсурдное, что Ральф начал улыбаться. Однако улыбка исчезла, даже зубы не успели показаться. Ветерок, все еще дувший с запада, оттуда, где собирались тучи, донес истошные вопли водителя «датсуна»:

– Ты мерзавец! Ты ублюдок! Ну давай же! Давай поторапливайся, сейчас сожрешь мое дерьмо, ты, мать твою! Козел сраный! Крысиный выродок!

– Это не может быть Эд Дипно, – пробормотал Ральф, снова, сам того не замечая, зашагав вперед. – Не может быть.

Эд работал химиком в исследовательском отделении Лабораторий Хокингс во Фреш-Харборе, и Ральфу редко приходилось встречать таких добрых и приятных молодых людей. Они с Кэролайн обожали жену Эда Элен, равно как и их недавно родившуюся дочурку Натали. Визит Натали всегда бывал одним из немногих событий, которые в эти дни могли оторвать Кэролайн от ее собственной жизни, и, чувствуя это, Элен часто приносила ее. Эд никогда не жаловался. Ральф понимал, что не многие мужики были бы в восторге от того, что их благоверные бегают к престарелой чете, живущей на той же улице, каждый раз, когда малыш выкинет какой-нибудь новенький забавный фокус, тем более что бабуля в этом сюжете серьезно больна. Ральф полагал, что Эд вообще не способен послать человека к черту и не провести потом бессонную ночь, терзаясь угрызениями совести, но…

– Ты, долбаный козел! А ну шевели своей говенной задницей, Слышишь меня? Ах ты, педрила! Ублюдок паршивый!

Но голос был похож на голос Эда. Точно похож – даже на расстоянии двухсот или трехсот ярдов.

Водитель «датсуна» газовал вхолостую, как парнишка в спортивной тачке, ждущий зеленого сигнала светофора. Из выхлопной трубы вылетали клубы дыма. Как только ворота открыли достаточный проход для «датсуна», машина прыгнула вперед, проскочив с ревущим мотором в образовавшуюся щель, и тогда Ральф сумел как следует разглядеть водителя. Эд – никаких сомнений.

«Датсун» рванулся по короткой незаасфальтированной дорожке между воротами и развилкой Харрис-авеню. Вдруг раздался гудок, и Ральф увидел, как голубой «форд-рейнджер», движущийся на запад по развилке, вильнул, чтобы избежать столкновения с приближавшимся «датсуном». Водитель пикапа слишком поздно заметил опасность, а Эд, судя по всему, вообще ее не замечал; лишь позже Ральфу пришло в голову, что Эд мог намеренно идти на таран. Раздался резкий визг шин, а затем глухой треск от удара решетки радиатора «датсуна» в бок «форда». Пикап наполовину выбросило за желтую разграничительную полосу. Капот «датсуна» смялся, соскочил с запора и слегка приподнялся; передняя фара звякнула о мостовую. Мгновение спустя оба автомобиля замерли посреди дороги, сплетясь в какую-то несуразную скульптурную композицию.

Ральф застыл там, где стоял, наблюдая, как под передней частью «датсуна» растекается лужа масла. За свои почти семьдесят лет он видел несколько дорожных аварий, в основном незначительных, одну-две серьезные, и его всегда поражало то, как быстро они происходят и как мало в них драматизма. Совсем не как в кино, где камера может замедлить происходящее, или на видеопленке, где при желании можно наблюдать, как машина снова и снова слетает с обрыва; в реальности же обычно мелькала серия быстро сменяющих друг друга смазанных картинок, сопровождаемых торопливыми и невыразительными звукосочетаниями: визг шин, глухой удар железа по железу, звон стекла. Потом voila – tout fini[2].

Существует даже нечто вроде руководства для подобных случаев: как-себя-вести-попав-в-легкую-аварию. Ну разумеется, подумал Ральф. Каждый день в Дерри, по всей вероятности, случается около дюжины столкновений, и, быть может, раза в два больше – в зимнее время, когда выпадает снег и дороги становятся скользкими. Вы вылезаете из машины, встречаете представителя противоположной стороны в том месте, где столкнулись оба автомобиля (и где, как нередко бывает, они все еще стоят, сцепившись друг с другом), осматриваетесь, качаете головой. Порой – по правде говоря, довольно часто – эта стадия знакомства сопровождается сердитыми тирадами: в ход идут обвинения (нередко необдуманные), уничтожающие оценки водительского мастерства оппонента, угрозы насчет судебного преследования. Ральф полагал, что на самом деле все водители пытаются, не высказывая этого прямо и откровенно, выразить одно: «Послушай, придурок, ты же напугал меня до смерти!»

Последний тур в этом невеселом маленьком вальсе – Обмен-Священными-Страховочными-Манускриптами, и именно на этой стадии автомобилисты обычно начинают обретать контроль над своими бурными эмоциями… разумеется, если никто не пострадал – как, например, в данном случае. Порой инцидент заканчивается даже рукопожатием.

Ральф приготовился наблюдать за всем этим со своей удобной позиции меньше чем в ста пятидесяти ярдах от места столкновения, но, как только отворилась дверца «датсуна», он понял, что здесь дело пойдет иначе – что инцидент, быть может, не закончен, а еще только начинается. Было явно непохоже, что рукопожатие будет итогом данной церемонии.

Дверца не просто открылась; она едва не отлетела. Эд Дипно выпрыгнул наружу и застыл возле своей машины, расправив свои костлявые плечи на фоне сгущающихся туч. На нем были вылинявшие джинсы и майка, и до Ральфа дошло, что до сегодняшнего дня он никогда не видел Эда не то что в майке, а даже в рубашке, которая не была бы застегнута на все пуговицы. И что-то болталось у него на шее: что-то длинное и белое. Шарф? Похоже на шарф, но зачем бы ему надевать шарф в такую теплынь?

Эд секунду стоял возле своей изуродованной машины, глядя, казалось, во всех направлениях, кроме нужного. Редкие и резкие подергивания его маленькой головки напомнили Ральфу петуха, осматривающего свой дворик возле курятника в поисках нарушителей границ и захватчиков. От этого сходства Ральфу стало как-то не по себе. Он никогда не видел Эда таким и полагал, что все дело было именно в этом, но… не только в этом. Истина была очень проста: он никогда не видел человека, который выглядел бы так.

На западе, теперь уже громче, пророкотал гром. И ближе.

Из мужика, вылезающего из «рейнджера», можно было сделать двух Эдов Дипно, если не трех. Его колоссальный живот свисал над ремнем зеленых рабочих штанов; под мышками на белой рубахе с открытым воротом расплывались пятна пота размером с большие тарелки. Он задрал козырек своей кепки с надписью Садовод Вест-Сайда, чтобы получше разглядеть человека, протаранившего его «форд». Его лицо с тяжелым подбородком было мертвенно-бледным, за исключением ярких, как от румян, пятен высоко на скулах, и Ральф подумал: «Этот человек на грани инфаркта. Будь я поближе, я бы увидел складки в мочках его ушей».

– Эй! – крикнул толстый мужик Эду. Голос, вырывавшийся из этой широкой груди и объемистого живота, был на удивление тонким, почти писклявым. – Где это ты права получал? В каком-нибудь гребаном «Сиэрсе и Робаке»?[3]

Покачивающаяся и подрагивающая голова Эда немедленно повернулась в сторону здоровенного мужика, как радарная установка, следящая за пролетающим самолетом, и Ральф в первый раз как следует рассмотрел глаза Эда. Он почувствовал, что в груди у него загорелся тревожный сигнал, и неожиданно побежал к месту аварии. Эд тем временем двинулся к мужчине в вымокшей от пота белой рубашке и кепке. Он важно вышагивал на прямых, негнущихся ногах, высоко подняв плечи; его обычная легкая походка совершенно переменилась.

– Эд! – крикнул Ральф, но свежий ветерок – теперь уже холодный, предвещающий дождь, – казалось, отшвыривал звуки еще до того, как они слетали с его губ. Эд и не подумал обернуться. Ральф прибавил ходу, забыв про нытье в ногах и дергающую боль в пояснице. В широко раскрытых, неморгающих глазах Эда Дипно он увидел не что иное, как убийство. У него не было абсолютно никакого опыта, на котором могло основываться такое утверждение, но он не верил, что мог ошибиться и спутать с чем-то этот красноречивый блеск; такой взгляд бывает у бойцовых петухов, когда они бросаются друг на друга и вовсю лупят шпорами.

– Эд! Эй, Эд, постой! Это я, Ральф!

Эд не оглянулся, хотя Ральф был теперь уже так близко, что его невозможно было не услышать – даже при таком ветре. Толстяк, во всяком случае, оглянулся, и Ральф прочитал в его взгляде неуверенность и страх. Потом толстяк снова повернулся к Эду и примиряющим жестом поднял руки.

– Послушай, – сказал он. – Мы можем договориться…

Больше он ничего не успел сказать. Эд сделал еще один торопливый шаг по направлению к нему, выбросил вперед костлявую руку – она выглядела очень белой на фоне быстро темнеющего неба – и шлепнул толстяка по его отнюдь не безвольному подбородку. Раздался звук, похожий на треск детского духового ружья.

– Скольких уже убил? – спросил Эд.

Вытаращив глаза и открыв рот, толстяк прижался спиной к кузову своего пикапа. Деревянная походка Эда показалась Ральфу до странности уверенной. Он подошел к толстяку и встал вплотную к нему, живот к животу, как будто не замечая того факта, что водитель пикапа на четыре дюйма выше и на сто с лишним фунтов тяжелее. Эд размахнулся и ударил его снова.

– Давай! Признавайся, храбрец… скольких ты уже убил? – Его голос сорвался на крик, который потонул в первом серьезном громовом раскате.

Толстяк отпихнул его – жестом, в котором чувствовалась вовсе не агрессивность, а лишь обыкновенный страх, – и Эд отлетел назад, стукнувшись спиной о смятый капот «датсуна». Он тут же выпрямился, сжав кулаки и готовясь прыгнуть на толстяка, который склонился над кузовом своего пикапа; его кепка сползла набок, а рубашка выбилась из-под пояса сзади и на боках. Внезапное воспоминание прорезало мозг Ральфа – небольшая пантомима о трех художниках, которую он видел много лет назад, и он ощутил неожиданную волну сочувствия к толстяку, в тот момент крайне нелепому и до смерти напуганному.

Эд Дипно не выглядел нелепым. Он поджал губы и смотрел на противника не моргая. Больше, чем когда-либо, Эд был похож на бойцового петуха.

– Я знаю, чем ты все время занимался, – прошептал он толстяку. – Ты думал, мы тут комедию ломаем? Думал, ты и твои дружки-мясники сможете скрывать это веч…

В этот момент, пыхтя и задыхаясь, как старая заезженная кляча, подбежал Ральф и схватил Эда за плечи. Жар под тонкой майкой поразил его; он словно обхватил руками горячую духовку, и, когда Эд обернулся и посмотрел на него, у Ральфа возникло мгновенное (но незабываемое) впечатление, что именно в раскаленную духовку он и заглянул. Никогда в жизни он не видел столь откровенной беспричинной ярости в глазах человека; он вообще никогда не подозревал, что подобная ярость может существовать.

Ральфу мгновенно захотелось отскочить, но он подавил первый импульс и остался на месте. Ему пришло в голову, что, отступи он на шаг, Эд набросится на него, кусаясь и царапаясь, как бешеный пес. Полный абсурд, конечно. Эд – ученый-химик, Эд – член клуба «Книга месяца» (из тех, что покупают в книжных магазинах двадцатифунтовые фолианты типа «Истории Крымской войны» и не обращают внимания на книги из основной секции), Эд Дипно – муж Элен и отец Натали. Черт, да ведь Эд – его друг…

Только перед ним стоял совсем не тот Эд, и Ральф знал это.

Вместо того чтобы отступить, Ральф подался вперед, ухватил Эда за плечи (очень горячие под майкой… невероятно, обжигающе горячие) и заслонил толстяка от злобного неподвижного взгляда Эда.

– Эд, прекрати! – сказал Ральф громко и твердо. Он полагал, что именно так следует разговаривать с людьми в случае истерического припадка. – Все в порядке! Прекрати, слышишь!

Секунду глаза Эда оставались неподвижными, а потом он посмотрел на Ральфа. Прогресс небольшой, но Ральф все равно ощутил некоторое облегчение.

– Что это с ним? – спросил из-за спины Ральфа толстяк. – Он что, псих?

– Нормальный он, я уверен, – ответил Ральф, хотя ни в чем уже не был уверен. Говорил он, едва разжимая губы и не спуская глаз с Эда. Он не смел отвести взгляд от Эда – похоже, зрительный контакт был единственной уздечкой, сдерживающей парня, и в лучшем случае довольно тонкой уздечкой. – Просто потрясен аварией. Еще несколько секунд, и он успо…

– Спроси его, что у него там – под накидкой! – вдруг завопил Эд и ткнул пальцем над плечом Ральфа. Сверкнула молния, и зажившие шрамы от юношеских прыщей на лице Эда на мгновение резко выступили. Лицо его показалось Ральфу какой-то странной ожившей картой зарытых сокровищ. Прогремел гром. – Эй, эй, Сюзан Дэй! – пропел Эд высоким детским голоском, от которого руки Ральфа покрылись гусиной кожей. – Сколько убила сегодня детей?

– Ничем он не потрясен, – возразил толстяк. – Просто сбрендил. И когда сюда приедут легавые, я постараюсь, чтобы его засадили.

Ральф обернулся и увидел, что прицеп пикапа накрыт голубым брезентом. Брезент был обвязан яркими желтыми мотками веревки, и под ним выпирали какие-то круглые предметы.

– Ральф? – окликнул его робкий голосок.

Он взглянул налево и увидел, что за пикапом толстяка стоит Дорранс Марстеллар – девяностолетний старик, пожалуй, старейший из всех старых алкашей с Харрис-авеню. В его восковых, покрытых старческими пятнами руках была книжка в бумажной обложке, и Дорранс нервно сгибал и разгибал ее, портя корешок. Ральф решил, что это сборник стихов – он никогда не видел, чтобы Дорранс читал что-либо другое. А может, он и вовсе ничего не читал, может, ему просто нравилось держать в руках книжки и разглядывать красиво расположенные слова.

– Ральф, что случилось? Что происходит?

Еще одна молния сверкнула в небе пурпурно-белым электрическим оскалом. Дорранс поднял голову и взглянул на нее так, словно не совсем понимал, где находится, кто он такой и что видит. Ральф мысленно застонал.

– Дорранс… – начал было он, но тут Эд рванулся словно дикий зверь, который притих лишь на время, чтобы приготовиться к прыжку. Ральф пошатнулся, но потом отпихнул Эда от себя и прижал его к помятому капоту «датсуна». Он не знал, что делать дальше и как себя вести, но чувствовал, что его охватывает паника. Слишком много всего происходило одновременно. Он чувствовал, как бицепсы Эда яростно напряглись под его ладонями, словно парень каким-то образом проглотил полыхнувший в небе разряд.

– Ральф! – сказал Дорранс все тем же ровным, но тревожным голосом. – Я бы на твоем месте не стал больше до него дотрагиваться. Мне не видно твоих рук.

Ну вот, приехали. Не хватало только еще одного полоумного. С этим теперь возись…

Ральф кинул взгляд на свои руки, а потом посмотрел на старика:

– Что ты там плетешь, Дорранс?

– Твои руки, – терпеливо сказал Дорранс. – Мне не видно твоих…

– Слушай, Дор, тебе здесь нечего делать. Шел бы ты отсюда, пока цел.

При этих словах старик чуть-чуть просветлел.

– Вот именно! – воскликнул он тоном человека, обнаружившего некую великую истину. – Именно это мне и надо сделать! – Он попятился, а при новом раскате грома согнулся и прикрыл макушку своей книжкой. Ральф сумел прочитать ярко-красные буквы названия: Выбор ковбоя. – И ты, Ральф, уходил бы и ты. Не стоит тебе ввязываться в долгосрочные дела. Они до добра не доводят.

– О чем ты там…

Но прежде чем Ральф успел закончить, Дорранс повернулся к нему спиной и неуклюже зашагал в сторону площадки для пикников, и бахрома его белых волос – тоненьких, как пушок на головке новорожденного, – развевалась на ветру. Гроза приближалась.

Одной проблемой меньше, решил Ральф, но чувство облегчения недолго владело им. Эд на время отвлекся было на Дорранса, но теперь он снова вперился своим кинжальным взглядом в толстяка.

– Лизун! – выплюнул он. – Трахал и лизал свою мамашу!

Громадные брови толстяка сдвинулись.

– Что?

Глаза Эда переметнулись на Ральфа, которого он теперь, кажется, узнал.

– Спроси его, что под этой накидкой! – закричал он. – А лучше пускай этот убийца, этот выродок сам покажет тебе!

Ральф взглянул на толстого мужика.

– Что у вас там, под накидкой? – спросил он.

– А вам-то что до этого? – спросил толстяк, по-видимому, пытаясь изобразить свирепость в голосе. Потом он уловил особое выражение в глазах Эда Дипно и сделал еще два робких шага назад.

– Мне безразлично, а вот ему – нет, – сказал Ральф, двинув подбородком в сторону Эда. – Просто помогите ему остыть, идет?

– Вы его знаете?

– Убийца! – рявкнул Эд и на этот раз дернулся в руках Ральфа с такой силой, что заставил его отступить на шаг. Однако что-то в нем менялось, уже менялось. Ральфу показалось, что то страшное, пустое выражение начало исчезать из взгляда Эда. Похоже, там теперь уже немножко больше Эда, чем раньше… Или, быть может, он лишь принимает желаемое за действительное. – Убийца! Убийца младенцев!

– Господи Иисусе, что за бред, – сказал толстяк, но обошел багажник сзади, развязал одну веревку и откинул угол брезента. Под ним оказалось четыре бочонка из прессованного дерева; каждый – с надписью: ДОЛОЙ СОРНЯКИ. – Органическое удобрение, – буркнул толстяк, переводя взгляд с Эда на Ральфа и обратно на Эда. Он дотронулся до козырька своей кепки Садовод Вест-Сайда.

– Я целый день обрабатывал новые клумбы возле корпуса психбольницы Дерри… Кстати, тебе, дружище, не мешало бы там отдохнуть.

– Удобрение? – переспросил Эд, казалось, обращаясь к самому себе. Его левая рука медленно поднялась к виску и начала потирать его. – Удобрение? – Это прозвучало так, словно он пытался решить какой-то простой, но вместе с тем коварный научный вопрос.

– Удобрение, – подтвердил толстяк, вновь повернулся к Ральфу и сказал: – У этого парня явно с головой не в порядке. Вам это известно?

– Он что-то перепутал, вот и все, – смущенно ответил Ральф, склонился над фургоном и постучал по крышке бочонка. Потом он повернулся к Эду. – Бочонки с удобрением, – сказал он. – Все нормально.

Эд на мгновение закрыл глаза и снова открыл их. Тогда Ральф заметил в них блеск и принял его за слезы. Язык Эда высунулся наружу и осторожно облизал сначала один уголок рта, а потом другой. Он взял кончик своего шелкового шарфа, вытер лоб, и, пока он это делал, Ральф заметил, что на его шарфе вышиты какие-то красные китайские иероглифы – прямо над каймой.

– Я думаю, может быть… – начал было он, а потом запнулся. Его глаза снова широко распахнулись, и в них мелькнуло выражение, которое очень не понравилось Ральфу. – Младенцы! – рявкнул он. – Ты слышишь меня? Младенцы!

Ральф отпихнул его обратно к машине в третий или в четвертый раз – он уже сбился со счета.

– О чем ты говоришь, Эд? – Неожиданно ему пришло в голову объяснение: – Это из-за Натали? Ты тревожишься о Натали?

Легкая хитрая улыбка тронула губы Эда. Он глядел мимо Ральфа. На толстяка.

– Удобрение, м-м-м?… Ну, если только это, тебе ведь не составит труда открыть один, верно?

Толстяк с беспокойством взглянул на Ральфа.

– Парню надо сходить к врачу, – пробормотал он.

– Может быть. Но мне кажется, он успокаивается… Вы можете открыть один бочонок? Возможно, ему тогда станет лучше.

– Ага, конечно, чего мне терять. Где пенни, там и фунт.

Снова вспыхнула молния, опять ударил раскат грома – такой, что на этот раз он, казалось, прокатился по всему небу, – и холодная струйка дождя ударила сзади в шею Ральфа. Он кинул взгляд налево и увидел Дорранса Марстеллара, стоявшего у края площадки для пикников с книжкой в руках и беспокойно следившего за развитием событий.

– Похоже, сейчас здорово ливанет, – сказал толстяк. – Нельзя, чтобы эта хреновина намокла. Начнется химическая реакция. Так что глядите побыстрее.

Он пошарил рукой между одним из бочонков и стенкой багажника и вытащил отвертку.

– Я, наверное, спятил, как и он, если делаю это, – сказал он, обращаясь к Ральфу. – Я хочу сказать, я просто возвращался домой и никого не трогал. Это он врезался в меня.

– Давайте, – кивнул Ральф. – Это займет всего одну секунду.

– Ага, – с горечью кивнул толстяк, поворачиваясь и просовывая плоский конец отвертки под крышку ближайшего бочонка, – но воспоминаний хватит на всю жизнь.

Снова ударил гром. И толстяк не расслышал то, что в этот момент сказал Эд Дипно. Однако Ральф расслышал, и в животе у него похолодело.

– Эти бочонки набиты мертвыми младенцами, – сказал Эд. – Вот увидишь.

В его голосе звучала такая убежденность, что, когда толстяк сдернул крышку с бочонка, Ральф был почти готов увидеть под ней груды ручек, ножек и маленьких безволосых головок. Вместо этого его взору открылась смесь из красивых голубых кристаллов и какого-то коричневого порошка. Из бочонка поднимался густой торфяной запах со слабой примесью химикалий.

– Видел? Доволен? – спросил толстяк, снова обращаясь непосредственно к Эду. – В конце концов я оказался не Рэем Джубертом и не Джеком Потрошителем. Ну, что дальше?

На лице Эда снова появилось растерянное выражение, и, когда вновь грянул гром, он слегка съежился. Он склонился над прицепом, протянул руку к бочонку и вопросительно глянул на толстяка.

Здоровенный мужик кивнул ему, как показалось Ральфу, почти сочувственно:

– Конечно, потрогай, я не против. Но если пойдет дождь, пока ты будешь сжимать пригоршню в кулаке, ты запляшешь, как Джон Траволта. Оно жжется.

Эд сунул руку в бочонок, взял горсть смеси и просеял между пальцев. Потом он кинул озадаченный взгляд на Ральфа (Ральфу показалось, что еще там присутствовала толика смущения) и засунул руку в бочонок по самый локоть.

– Эй, – предостерегающе крикнул толстяк. – Это тебе не коробка с крекерами!

На мгновение хитрая улыбка вновь заиграла на губах Эда – выражение, говорящее: я знаю фокус и похлеще, – а потом она снова сменилась недоумением, когда он не обнаружил внизу ничего, кроме удобрения. Он вытащил руку из бочонка; она была вся в пыли и пахла смесью. Еще одна вспышка молнии прорезала небо над аэропортом. За ней последовал оглушительный удар грома.

– Я тебя предупреждаю: счисть это с кожи, пока не пошел дождь, – сказал толстяк.

Он сунул руку в открытое окошко «рейнджера» со стороны пассажирского сиденья и вытащил пакет от «Макдоналдса». Порывшись в нем, он достал пару салфеток и протянул их Эду, который начал счищать пыль удобрения со своей руки, двигаясь словно во сне. Пока он занимался этим, толстяк закрыл крышку бочонка, водворив ее на место одним ударом большого веснушчатого кулака, и кинул быстрый взгляд вверх, на сгущающиеся в небе тучи. Когда Эд коснулся плеча его белой рубашки, мужик напрягся и отшатнулся назад, настороженно глядя на Эда.

– Я думаю, мне следует извиниться перед вами, – сказал Эд, и в первый раз за все это время его интонации показались Ральфу совершенно ясными и разумными.

– Черт, да ты просто сбрендил, – сказал толстяк, однако в голосе его слышалось облегчение.

Он водворил отделанный пластиком брезент на место и закрепил его быстрыми привычными движениями. Наблюдая за ним, Ральф поразился: до чего же хитрый ворюга – время. Когда-то и он мог бы укрепить такое покрывало так же легко и ловко. Сегодня он все еще сумел бы справиться с ним, но на это потребовалось бы как минимум две минуты и три его любимых ругательства.

Толстяк похлопал по брезенту и повернулся к Ральфу и Эду, скрестив руки на своей могучей груди.

– Вы видели аварию? – спросил он Ральфа.

– Нет, – тут же ответил Ральф. Он понятия не имел, почему солгал; решение возникло спонтанно и неосознанно. – Я смотрел на садящийся самолет «Юнайтед эйрлайнз». К его великому изумлению, яркие пятна на скулах толстяка стали расширяться. Ты тоже смотрел на него, вдруг подумал Ральф. И смотрел не только пока он садился, иначе ты не краснел бы так… Ты следил, как самолет подруливает к терминалу!

За этой мыслью последовало полное понимание случившегося: толстяк думал, что авария произошла по его вине или, во всяком случае, что тот легавый, который прибудет к месту происшествия, может решить именно так. Он засмотрелся на самолет и не видел бешеного спурта Эда через ворота и на развилку.

– Послушайте, мне действительно очень жаль, – серьезно произнес Эд, но, судя по его внешнему виду, ему было не просто жаль; судя по его внешнему виду, он был в отчаянии. Ральф неожиданно поймал себя на том, что прикидывает, насколько он доверяет выражению лица Эда и имеет ли хоть малейшее понятие о

(Эй, эй, Сюзан Дэй)

том, что здесь сейчас произошло, и… Кто вообще, черт возьми, такая Сюзан Дэй?

– Я ударился головой о руль, – говорил между тем Эд, – и, наверное, он… Ну, знаешь, здорово шлепнул мне по черепушке.

– Ага, пожалуй, что так, – согласился толстяк. Он почесал голову, глянул на темное, затянутое тучами небо, а потом снова на Эда: – У меня есть к тебе предложение, приятель.

– Да? Что за предложение?

– Давай просто обменяемся именами и телефонами вместо всей этой говенной возни со страховками. А потом ты поедешь своей дорогой, а я своей.

Эд неуверенно взглянул на Ральфа, который пожал плечами, а потом снова на мужчину в кепке Садовод Вест-Сайда.

– Если мы станем разбираться с полицией, – продолжал толстяк, – я только дерьма наглотаюсь. Прежде всего они раскопают, что прошлой зимой у меня отобрали права и я езжу по временным. И у меня наверняка будут проблемы, хоть я и ехал по главному шоссе и у меня было право преимущества. Понимаешь, к чему я клоню?

– Да, – сказал Эд, – да, наверное, так, но авария произошла исключительно по моей вине. Я ехал слишком быстро…

– Не такая уж большая проблема эта авария, – сказал толстяк, обернулся и подозрительно глянул на приближающийся фургон, свернувший на обочину. Потом он снова посмотрел на Эда и продолжал с еще большей настойчивостью: – У тебя вытекло немного масла, но теперь уже не утечет. Ручаюсь, ты сможешь доехать до дома… Если живешь здесь, в городе. Ты здесь живешь?

– Да, – сказал Эд.

– А я подкину тебе на ремонт – скажем, полтинник или около того.

На Ральфа нашло еще одно озарение; это было единственное, чем он мог объяснить внезапную перемену в этом человеке – от свирепости к чему-то вроде виляния хвостом. Его лишили прав прошлой зимой? Да, вероятно. Но Ральф никогда не слышал про «временные» права и полагал, что это почти наверняка чушь. Мистер Садовод Вест-Сайда ездил без прав. И ситуацию осложняло следующее: Эд говорил правду – столкновение действительно произошло целиком по его вине.

– Если мы просто договоримся и разъедемся по-хорошему, – продолжал толстяк, – мне не придется объясняться насчет моих прав, а тебе не придется объяснять, почему ты выскочил из своей тачки и начал бить меня и орать про то, что у меня полный багажник мертвецов.

– Я правда говорил такое? – спросил Эд с изумлением в голосе.

– Ты сам знаешь, что говорил, – мрачно сообщил ему толстяк.

Тут раздался голос с временами прорезывающимся франко-канадским акцентом:

– Тут все пудем, ребята? Никого не задело?… Э-эй, Ральф! Эт-вы?

У подъехавшего фургона на боку красовалась надпись «ХИМЧИСТКА ДЕРРИ», и Ральф узнал в шофере одного из братьев Вэчон из Олд-Кейп. Кажется, Триггер, самый младший.

– Это я, – сказал Ральф и, сам не зная и даже не спрашивая себя почему – к этому моменту он действовал уже чисто инстинктивно, – подошел к Триггеру, обнял его за плечи и повел обратно, к прачечному фургону.

– Де парни в порядке?

– В порядке, в порядке, – сказал Ральф, оглянулся и увидел, что Эд и толстяк стоят возле багажника пикапа, склонив головы друг к другу. Упала еще одна холодная струйка дождя, пробарабанив по голубому брезенту, словно нетерпеливыми пальцами. – Слегка бампер в бампер, только и всего. Сейчас они договариваются.

– Чудно, чудно, – благодушно отреагировал Триггер Вэчон. – Как дам ваша маленькая славная женушка, Ральф?

Ральф вздрогнул, неожиданно почувствовав себя как человек, который вспомнил за ленчем, что забыл выключить плиту перед уходом на работу.

– Господи Иисусе! – пробормотал он и взглянул на свои часы, надеясь на четверть шестого или в крайнем случае на половину. Вместо этого он увидел, что было без десяти шесть. Уже двадцать минут минуло с того времени, когда он должен был принести Кэролайн тарелку супа и половинку сандвича. Она волнуется. Она может здорово испугаться этих молний и грома – как-никак одна в пустой квартире. И если все-таки пойдет дождь, она не сумеет закрыть окна: в руках у нее почти не осталось сил.

– Ральф? – позвал его Триггер. – Что случилось?

– Ничего, – ответил он. – Просто я пошел гулять и совсем забыл о времени. Потом произошла эта авария, и… Ты не мог бы подвезти меня до дома, Триг? Я заплачу тебе.

– Не нуждо ничего пладить, – сказал Триггер, – это мне по пути. Влезайте, Ральф. По-вашему, у дех парней все будет в порядке? Они де станут гоняться друг за другом или что-нибудь в эдом роде?

– Нет, – покачал головой Ральф. – Не думаю. Подожди секунду.

– Конечно.

Ральф подошел к Эду:

– У вас все в порядке? Вы договорились?

– Да, – ответил Эд. – Мы уладим это между собой. Почему бы и нет? Всего дел-то – немного битого стекла.

Теперь его голос звучал совершенно как у прежнего Эда, а здоровенный мужик в белой рубашке смотрел на него почти что с уважением. Ральф все еще чувствовал себя сбитым с толку. То, что здесь произошло, беспокоило его, но он решил, что оставит все как есть. Ему очень нравился Эд Дипно, но в этом месяце голова его была занята совсем не Эдом; Кэролайн – вот его дело. Кэролайн и та штука, которая начала тикать в стенах их спальни – и внутри его жены – по ночам.

– Отлично, – сказал он Эду. – Я поехал домой. Последние дни я сам готовлю ужин для Кэролайн и теперь уже опаздываю.

Он начал поворачиваться. Толстяк остановил его, протянув ему руку.

– Джон Тэнди, – сказал он.

– Ральф Робертс. – Он пожал толстяку руку. – Рад был познакомиться.

– При таких-то обстоятельствах, я что-то сомневаюсь… Но я и вправду рад, что вы объявились, когда… объявились. На пару секунд мне и впрямь показалось, будто мы с ним спляшем крутое танго – он и я.

Мне тоже, подумал Ральф, но не сказал этого вслух. Он взглянул на Эда, его тревожный взгляд вобрал в себя непривычную майку, облепившую худощавый торс Эда, и белый шелковый шарф с вышитыми китайскими иероглифами. Ему не совсем понравилось выражение глаз Эда, когда их взгляды встретились; быть может, Эд все-таки не совсем пришел в себя.

– Ты точно в порядке? – спросил он. Ему хотелось уехать, хотелось вернуться к Кэролайн, и все-таки что-то удерживало его. Такое чувство, будто ситуация все еще оставалась очень далекой от нормы.

– Да, все отлично, – торопливо сказал Эд и подарил ему широкую улыбку, которая так и не тронула его темно-зеленых глаз, – они тщательно изучали Ральфа, словно вопрошая, сколько он увидел… И сколько из увиденного

(Эй, эй, Сюзан Дэй)

застрянет в его памяти.

3

В фургоне Триггера Вэчона пахло чистой, свежевыглаженной одеждой – аромат, который почему-то всегда напоминал Ральфу свежий хлеб. Пассажирского сиденья в фургоне не было, поэтому он стоял, одной рукой держась за ручку дверцы, а другой – ухватившись за край прачечной корзины «Дэндакс».

– Слушайте, а похоже, что-до странное вышло дам, у развилки, – сказал Триггер, кинув взгляд в наружное зеркало заднего обзора.

– Вы не знаете и половины того, что случилось, – ответил Ральф.

– Я знаю парня, кодорый за рулем этой мукомолки, – его звать Дипно. У него славная маленькая женушка – иногда присылает нам кое-чдо в чистку. Вроде неплохой паренек, так – на вид.

– Сегодня он явно не в себе, – сказал Ральф.

– Пчела под хвост попала, да?

– Похоже, целый чертов пчелиный рой.

Триггер громко расхохотался, колотя ладонью по стертому пластику большого рулевого колеса:

– Целый чердов пчелиный рой! Чудно! Чудно! Приберегу эду шудочку для себя! – Триггер вытер слезящиеся глаза платком размером почти со скатерть. – Мне сдается, мистер Дипно вроде как выруливал из дех служебных ворот, дак?

– Верно, оттуда.

– Чтобы проехать дам, нужен пропуск, – сказал Триггер. – Где эдо, по-вашему, мистер Ди раздобыл пропуск, а?

Ральф обдумал вопрос, нахмурился и покачал головой:

– Не знаю. Мне это просто в голову не пришло. Придется спросить у него, когда увидимся в следующий раз.

– Вы спросиде, – сказал Триггер. – И спросиде, как дам поживают его пчелки.

Это вызвало новый взрыв смеха, который, в свою очередь, повлек за собой новые взмахи опереточного носового платка.

Когда они свернули с развилки на Харрис-авеню, наконец разразилась гроза. Града не было, но дождь хлынул обильным летним потоком, таким сильным, что Триггеру поначалу пришлось буквально ползти.

– Ух ты! – уважительно сказал он. – Эдо похоже на большой шторм тогда, в восемьдесят пятом, когда половина центра города провалилась в чердов Канал[4]! Припоминаеде, Ральф?

– Да, – сказал Ральф. – Будем надеяться, что это больше не повторится.

– Не-а, – ухмыльнувшись, покачал головой Триггер, вглядываясь в дорогу сквозь свои бешено трепыхающиеся щетки ветрового стекла. – Они деперь как следует починили сточную систему, да. Чудно!

От сочетания холодного дождя с теплом в кабине нижняя часть ветрового стекла запотела. Не думая, Ральф вытянул палец и нарисовал на запотевшем кусочке что-то вроде иероглифа:

– Что эдо дакое? – спросил Триггер.

– Сам не знаю. Похоже на китайские значки, правда? Это было на шарфе у Эда Дипно[5].

– Вроде бы что-до знакомое, – сказал Триггер, еще раз глянув на рисунок. Потом он чихнул и утер нос ладонью. – Знаете что? Я по-китайски могу сказать долько «сунь-бэн-в-чай»!

Ральф улыбнулся, но ему было не до смеха. Кэролайн! Теперь он уже не мог не думать о ней; не мог перестать воображать себе распахнутые окна и занавески, машущие как руки призрака, пока дождь заливает комнату.

– Вы все еще живете в эдой двухэдажке напродив «Красного яблока»?

– Да.

Триггер притормозил у тротуара, колеса грузовика подняли фонтаны воды. Дождь все еще лил как из ведра. Небо прорезала вспышка молнии; прогремел раскат грома.

– Вы лучше посидите немножко дут со мной, – предложил Триггер. – Через пару минут он уляжется.

– Со мной все будет в порядке. – Ральф не думал, что даже наручники могли бы удержать его в грузовике хоть на секунду дольше. – Спасибо, Триг.

– Обождите секунду! Я сейчас дам вам кусок клеенки – накроете им голову как дождевиком!

– Спасибо, не стоит, все нормально, никаких проблем, я просто…

Казалось, он никак не может закончить, что бы он там ни пытался сказать, теперь уже испытывая нечто похожее на панику. Он толкнул дверцу грузовика и выпрыгнул из машины, очутившись по щиколотки в холодной воде, бегущей по сточной канаве. Не оглядываясь, он махнул рукой Триггеру на прощание и ринулся вверх по дорожке к дому, который принадлежал им с Кэролайн и Биллу Макговерну, на ходу шаря в кармане в поисках ключа. Добравшись до ступенек крыльца, он увидел, что ключ ему не понадобится – дверь была распахнута. Билл, живущий внизу, часто забывал запереть ее, и Ральф предпочел подумать, что это Билл не закрыл ее, а не Кэролайн вышла на улицу, ища его, и ее застигла гроза. Такую возможность Ральф не хотел допускать даже в мыслях.

Он торопливо прошел через темную прихожую, вздрогнув от оглушительного раската грома над головой, и устремился к подножию лестницы. Там он на мгновение застыл, ухватившись за балясину перил и прислушиваясь к стекающим на деревянный пол с его вымокших штанов и рубахи струйкам воды. Потом он двинулся наверх, пытаясь бежать, но уже не в силах врубить передачу повыше, чем быстрый шаг. Сердце тяжело и быстро колотилось в груди, вымокшие кроссовки висели на ногах гирями, и почему-то он все еще видел, как дергалась голова Эда Дипно, когда тот вылезал из своего «датсуна», – быстрые резкие толчки, делавшие его похожим на бойцового петуха перед схваткой.

Третья ступенька, как обычно, громко заскрипела, и вслед за этим звуком раздались быстрые шаги наверху. Облегчения они не принесли, поскольку принадлежали не Кэролайн – он понял это тут же, – и, когда Билл Макговерн перегнулся через перила, Ральф не удивился, что лицо его под неизменной шляпой-панамой было взволнованным и бледным. На всем обратном пути от развилки Ральф чувствовал, что что-то не так, верно? Да. Но в данных обстоятельствах вряд ли можно было считать это предчувствием. Он все явственнее понимал, что, когда положение вещей достигает определенной стадии разлада и хаоса, его уже нельзя выправить или повернуть вспять; оно просто становится все хуже и хуже. Он полагал, что на том или ином уровне сознания он всегда знал это. Чего он никогда и представить себе не мог, это какой длинной может оказаться дорога в хаос.

– Ральф! – окликнул его сверху Билл. – Слава Богу! У Кэролайн… Ну, мне кажется, у нее что-то вроде приступа. Я только что звонил в службу 911, вызвал «скорую».

В результате Ральф обнаружил, что способен одолеть бегом оставшиеся ступеньки.

4

Она лежала на пороге кухни, рассыпавшиеся волосы закрывали ее лицо. В этом Ральфу почудилось что-то особенно жуткое, что-то неряшливое, а если и было на свете какое-то состояние, совершенно неприемлемое для Кэролайн, так это неряшливость. Он опустился на колени рядом с ней и убрал волосы с ее глаз и лба. Кожа ее была такой же холодной, как его собственные ноги в вымокших кроссовках.

– Я хотел положить ее на диван, но она слишком тяжела для меня, – с беспокойством проговорил Билл. Он уже снял свою панаму и теперь нервно теребил в руках ленточку от нее. – Моя спина, ты ведь знаешь…

– Я знаю, Билл, все в порядке, – сказал Ральф. Он просунул руки под Кэролайн и поднял ее. Для него она была совсем не тяжелой, а, наоборот, легкой – почти такой же легкой, как стручок молочая, готовый лопнуть и отдать свои семена порыву ветра. – Слава Богу, что ты был здесь.

– Меня уже почти не было, – ответил Билл, идя вслед за Ральфом в комнату и все еще теребя свою шляпу. Он напомнил Ральфу старого Дорранса Марстеллара с его книжкой стихов. «Я бы на твоем месте не стал больше до него дотрагиваться, – сказал старик Дорранс. – Мне Не видно твоих рук».

– Я как раз выходил и вдруг услышал жуткий грохот… Наверное, это она упала. – Билл оглядел темную из-за грозы комнату; лицо было в ту минуту почему-то безумным и одновременно алчным, его глаза, казалось, искали что-то, чего здесь недоставало. Потом взгляд прояснился.

– Дверь! – воскликнул он. – Ручаюсь, она все еще открыта! Дождь зальет дом! Я сейчас вернусь, Ральф.

Он выскочил из комнаты. Ральф едва заметил это; день приобрел сюрреалистические очертания ночного кошмара. Хуже всего было тиканье. Он слышал его внутри стен – теперь уже такое громкое, что даже гром не мог заглушить его. Он положил Кэролайн на диван и опустился возле нее на колени. Дыхание ее было быстрым и неглубоким, а запах изо рта – ужасным. Однако Ральф не отвернулся.

– Держись, родная, – сказал он, приподнял одну ее ладонь – она была почти такая же влажная, как ее брови, – и нежно поцеловал. – Ты только держись. Все в порядке, и… все будет нормально.

Только все было ненормально, тикающий звук означал, что ничто не было нормально. И кстати, звук раздавался не из стен – его никогда и не было в стенах, он шел только от его жены. В самом дорогом для него человеке тикало… Она ускользала от него, и что же ему делать без нее?

– Ты только держись, – повторил он. – Держись, слышишь меня? – Он снова поцеловал ее ладонь, прижал к своей щеке и, услышав вой сирены подъезжающей «скорой», начал плакать.

5

Она пришла в себя только в машине, когда та мчалась по Дерри (солнце уже снова вышло, и от мокрого асфальта шел пар), и поначалу болтала такую чепуху, что Ральф решил, что с ней случился удар. Потом, как раз когда голова у нее начала проясняться и речь стала связной, на нее опять накатили судороги, и Ральфу с одним из врачей «скорой» еле удалось удержать ее.

Этим вечером в комнате ожидания на третьем этаже с Ральфом встретился не доктор Литчфилд, а доктор Джемал – невропатолог. Джемал говорил с ним тихим, успокаивающим голосом; он сказал, что состояние Кэролайн стабилизировалось, что они оставят ее здесь на ночь, просто для надежности, но утром она сможет вернуться домой. Ей выпишут кое-какие новые препараты, наркотики – довольно дорогие, да, но при этом еще и потрясающе эффективные.

– Мы не должны терять надежду, мистер Робертс, – сказал доктор Джемал.

– Да, – ответил Ральф. – Конечно, не должны. Будут еще подобные приступы, доктор Джемал?

Доктор Джемал улыбнулся. Он заговорил тихим голосом, который каким-то образом становился еще более успокаивающим благодаря легкому индийскому акценту.

И хотя доктор Джемал и не сказал ему прямо, что Кэролайн умирает, он подобрался к этому так же близко, как и все остальные медики в этом бесконечно долгом году, в течение которого она боролась за жизнь. Новые препараты, сказал доктор Джемал, вероятно, предотвратят дальнейшие приступы, но положение достигло той стадии, когда необходимо принимать все возможные меры, причем «со всей возможной тщательностью». К сожалению, несмотря на все, что они делали и делают, опухоль растет.

– Вскоре могут возникнуть проблемы с координацией движений, – сообщил доктор Джемал своим успокаивающим голосом. – И, боюсь, я вижу кое-какие ухудшения в зрачках.

– Могу я провести ночь вместе с ней? – тихо спросил Ральф. – Она будет лучше спать. – Он помолчал, а потом добавил: – И я тоже.

– Конечно! – обрадованно воскликнул доктор Джемал. – Это прекрасная мысль!

– Да, – глухо проговорил Ральф. – Я тоже так думаю.

6

И вот он сидел возле своей спящей жены и слушал тиканье, доносившееся отнюдь не из стен, и думал: Скоро настанет день – может быть, этой осенью, а может, зимой, – и я снова окажусь в этой палате рядом с ней. Эта мысль представлялась ему не предположением, а пророчеством, и он наклонился и положил голову на белую простыню, закрывавшую грудь его жены. Он не хотел больше плакать, но все-таки немножко поплакал.

Это тиканье. Громкое и ровное.

Как бы мне хотелось схватить то, что издает этот звук, подумал он. Я бы колотил эту штуку до тех пор, пока она не разлетелась бы на мелкие кусочки по всему полу. Бог свидетель, я бы сделал именно так.

Он заснул в кресле чуть позже полуночи, а когда проснулся на следующее утро, воздух был прохладнее, чем в предыдущие недели; Кэролайн уже проснулась и лежала с широко открытыми глазами и смотрела совершенно ясным и осмысленным взглядом. С трудом верилось, что она больна. Ральф забрал ее домой и совершенно сознательно и обдуманно принялся за главную свою работу теперь – сделать ее последние месяцы как можно более приятными. Прошло много времени, прежде чем он снова вспомнил про Эда Дипно; даже когда он стал замечать ссадины на лице Элен Дипно, он вовсе не сразу снова задумался об Эде.

Пока на смену этому лету приходила осень и пока осень сгущалась в последнюю для Кэролайн зиму, мысли Ральфа все больше и больше поглощались часами смерти, которые, казалось, тикали все громче и громче, даже когда замедляли свой ход.

Но у него не было проблем со сном.

Это пришло позднее.