Читать книгу Бессонница - Стивен Кинг - Страница 6

1

Подумайте об этом таким образом, – посоветовал Уайзер пять минут спустя. Они сидели в ставшем популярным в последнее время кафе под названием «От обеда до заката». Заведение показалось Ральфу не особенно уютным, он предпочитал более старомодные закусочные, с сверкающие хромом и пахнущие жиром, но пирог был хорош, и хотя кофе и не соответствовал стандартам Лоис Чэсс – Лоис варила лучший кофе, какой он только пробовал в жизни, – он был горячим и крепким.

– Каким же? – спросил Ральф.

– Есть на свете несколько вещей, за которые человечество – в том числе и женская его половина – боролось всегда и продолжает бороться до сих пор. Не та ерунда, которая описана в исторических и прочих книгах, – по крайней мере в большинстве из них. Я говорю сейчас о самых основных вещах. Крыша над головой, чтобы укрыться от дождя. Печка и постель. Упорядоченная сексуальная жизнь. Здоровый кишечник. Но, быть может, самое основное вы, дружище, как раз утратили. Потому что на самом деле ничто на свете не может сравниться с хорошим сном по ночам, не так ли?

– Да, это вы верно подметили, – согласился Ральф.

Уайзер кивнул:

– Сон – это незримый помощник и целитель всех бедняков. Шекспир говорил, что это нить, связующая оборванный рукав забот, Наполеон называл его благословенным венцом ночи, а Уинстон Черчилль – один из величайших бессонных страдальцев в двадцатом столетии – говорил, что это единственное, что облегчало его глубокие депрессии. Все эти изречения я цитировал в своих курсовых работах, но и эти цитаты сводятся к тому, что я сейчас сказал: ничто на всем белом свете не может сравниться с хорошим сном по ночам.

– Вы сами сталкивались с этой проблемой, верно? – неожиданно спросил Ральф. – И поэтому вы… ну… поэтому берете меня под свое крыло, да?

Джо Уайзер ухмыльнулся:

– Значит, вот что я делаю?

– Думаю, да.

– Что ж, я это переживу. Ответ положительный. Я страдал бессонницей – мучился от медленного засыпания с тех пор, как мне минуло тринадцать. Вот почему я в конце концов написал даже не одну исследовательскую работу на эту тему, а целых две.

– А как у вас обстоит с этим сейчас?

Уайзер пожал плечами:

– Пока, по-моему, годик неплохой. Правда, и не лучший, но я справляюсь. В течение нескольких лет, когда мне было немногим больше двадцати, вопрос стоял куда серьезнее – я ложился в постель в десять, засыпал около четырех, вставал в семь и слонялся весь день, чувствуя себя персонажем из чужого ночного кошмара.

Ральфу это было так знакомо, что по его спине и предплечьям тут же побежали мурашки.

– А теперь настал черед для самой важной вещи, которую я могу вам поведать, Ральф, так что слушайте внимательно.

– Слушаю.

– Главное, за что вы должны ухватиться, состоит в том, что в основном с вами по-прежнему все в порядке, пускай даже большую часть времени вы и чувствуете себя дерьмом в проруби. Понимаете, сон сну рознь – есть плохой сон, и есть хороший сон. Если вам все еще снятся последовательные сновидения и, что, быть может, еще важнее, прозрачные сновидения, у вас по-прежнему хороший сон. И по этой причине рецепт на снотворное может оказаться для вас в настоящий момент самой поганой штукой на свете. Я знаю Литчфилда. Он неплохой малый, но уж очень любит свой рецептурный блокнот.

– Дважды согласен, – сказал Ральф, думая о Кэролайн.

– Если вы расскажете Литчфилду то, что рассказали мне, пока мы шли сюда, он выпишет вам диазепам, возможно, реланиум или ресторил, а может быть, даже валиум. Вы будете спать, но за это придется платить. Такие лекарства вызывают привыкание, они относятся к респираторным депрессантам и, что хуже всего, у ребят вроде нас с вами заметно сокращают БДГ-сон. Иначе говоря, сон со сновидениями… Как вам пирог? Я потому спрашиваю, что вы почти не прикоснулись к нему.

Ральф откусил большой кусок и проглотил его, не разобрав вкуса.

– Отличный, – сказал он. – А теперь объясните мне, почему нужно видеть сны, чтобы сон считался хорошим?

– Если бы я мог ответить на этот вопрос, я бросил бы продавать таблетки и стал бы сонных дел гуру. – Уайзер покончил со своим пирогом и теперь кончиком указательного пальца собирал большие крошки, оставшиеся в его тарелке. – БДГ означает быстрое движение глаз, и термины «БДГ-сон» и «сон со сновидениями» стали синонимами в восприятии широкой публики, но на самом деле никто не знает, как именно движение глаз спящего связано с его сновидениями. Вряд ли движения глаз отмечают «наблюдение» или «слежение», поскольку исследователи сна часто наблюдают их даже в тех случаях, когда испытуемые позже описывают свои сновидения как совершенно статичные – например, состоящие из одних разговоров вроде нашего. Точно так же никто по-настоящему не знает, откуда берется явная связь между прозрачными и последовательными сновидениями и общим душевным здоровьем: чем больше снов такого рода видит человек, тем лучше обстоят у него дела с психикой, и чем меньше – тем хуже. Тут существует настоящая шкала.

– Душевное здоровье – довольно общая фраза, – скептически произнес Ральф.

– Точно, – ухмыльнулся Уайзер. – Заставляет меня вспоминать наклейку на бампере, которую я видел пару лет назад: ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ – УБИВАЮ. Как бы там ни было, мы сейчас говорим о некоторых основных, поддающихся измерению компонентах: способность познавания, способность разрешения проблем как индуктивным, так и дедуктивным методом, способность улавливать взаимосвязь. Память…

– Память у меня сдает в последнее время, – заметил Ральф. Он подумал о том, как не мог вспомнить номер телефона кинотеатра, и о долгих поисках последнего пакетика растворимого супа в кухонном шкафчике.

– Ага, вероятно, у вас есть кое-какие пробелы в краткосрочной памяти, но ширинка у вас застегнута, рубашка не вывернута наизнанку, и, ручаюсь, если я попрошу вас назвать ваше второе имя, вы легко сможете его вспомнить. Я не преуменьшаю вашей проблемы – мне меньше всего этого хочется, – но я просто прошу вас изменить вашу точку зрения на одну или две минуты. Прошу подумать обо всех сферах вашей жизни, где вы по-прежнему нормально функционируете.

– Хорошо. А эти прозрачные и последовательные сновидения – они только показывают, насколько мы хорошо функционируем, вроде стрелки измерителя топлива в машине, или они на самом деле помогают нам функционировать?

– Никто точно не знает, но скорее всего и то, и другое – понемножку. В конце пятидесятых, примерно в то время, когда врачи очищали свои арсеналы от барбитуратов – последний из них, здорово популярный, был забавным наркотиком под названием талидомид, – несколько ученых даже выдвигали предположение, будто хороший сон, за который мы готовы грызться до упора, и сновидения не имеют никакого отношения друг к другу.

– Ну и?…

– Эксперименты не подтвердили их гипотез. Люди, не видящие снов или страдающие постоянными перерывами в этом плане, сталкиваются со всевозможными проблемами, включая потерю способности познания и эмоциональной стабильности. Они также начинают испытывать проблемы с восприятием вроде гиперреальности.

Позади Уайзера у дальнего конца стойки сидел парень, читавший «Дерри ньюс». Видны были лишь его руки и макушка. На мизинце левой руки он носил довольно претенциозный перстень. Заголовок на первой странице гласил: ЗАЩИТНИЦА ПРАВА НА АБОРТ СОГЛАСНА ВЫСТУПИТЬ В ДЕРРИ В СЛЕДУЮЩЕМ МЕСЯЦЕ. Под ним чуть меньшими буквами было написано: Группы защиты жизни угрожают организованными протестами. В центре разворота красовалась цветная фотография Сюзан Дэй, изображавшая ее более справедливо, чем блеклые фотоснимки на плакатах, которые Ральф видел в витрине «Кому цветок, кому пальто». Там она выглядела простоватой и, быть может, даже слегка зловещей; на этой фотографии она вся сияла. Длинные медово-светлые волосы были убраны с лица. Глаза – темные, умные, чарующие. Кажется, пессимизм Гамильтона Дэвенпорта не оправдался. Сюзан Дэй все-таки приедет.

Потом Ральф увидел нечто такое, что заставило его забыть про все связанное с Гамом Дэвенпортом и Сюзан Дэй.

Серо-голубая аура начала собираться вокруг рук человека, читавшего газету, и вокруг высовывавшейся из-за нее макушки. Аура казалась особенно яркой вокруг перстня с ониксом на мизинце. Она не скрывала кольцо, а словно очищала его, превращая камень в нечто похожее на астероид в реалистично снятом научно-фантастическом фильме…

– Что вы сказали, Ральф?

– М-м-м?… – Ральф с трудом оторвал взгляд от кольца мужчины, читавшего газету. – Не знаю… А я что-то говорил? Наверное, я спросил, что такое гиперреальность.

– Усиленное чувственное восприятие, – объяснил Уайзер. – Это как путешествие в страну ЛСД без помощи какой бы то ни было химии.

– О-о, – произнес Ральф, наблюдая за тем, как яркая серо-голубая аура начинает образовывать сложные рунические узоры на ногте того пальца, которым Уайзер подбирал крошки. Сначала они походили на буквы, выведенные на замерзшем стекле… потом на фразы, написанные туманом… потом на странные, задыхающиеся лица.

Он моргнул, и они исчезли.

– Ральф? Вы еще здесь?

– Конечно, еще бы. Но послушайте, Джо… Если народные средства не годятся, равно как и все препараты из вашей аптеки, а лекарства по рецепту могут на самом деле не улучшить, а ухудшить положение, что же у нас остается? Ничего, так ведь?

– Вы будете доедать? – спросил Уайзер, указывая на тарелку Ральфа. Холодное серо-голубое мерцание струилось с кончика его пальца, как арабская вязь, возникшая на испарениях от сухого льда.

– Нет. Я сыт. Хотите?

Уайзер пододвинул к себе тарелку Ральфа.

– Не надо так быстро сдаваться, – сказал он. – Я бы хотел, чтобы вы вернулись со мной в аптеку, и я дам вам несколько визитных карточек. Дружеский совет местного знахаря: попробуйте этих ребят.

– Каких ребят? – Ральф пораженно смотрел, как Уайзер открывал рот, чтобы съесть последний кусочек пирога. Каждый его зуб светился яростным серым мерцанием. Пломбы в его коренных зубах сияли, как крошечные солнца. Частички крошек и яблочного желе были наполнены

(прозрачным, Ральф, прозрачным)

свечением. Потом Уайзер закрыл рот, чтобы прожевать пирог, и свечение исчезло.

– Джеймс Рой Хонг и Энтони Форбс. Хонг практикует иглоукалывание, он ведет прием на Канзас-стрит. Форбс лечит гипнозом, принимает на западной стороне… По-моему, на Хессер-стрит. И прежде чем вы завопите про шарлатанов…

– Я не буду вопить про шарлатанов, – тихо сказал Ральф, и его рука потянулась к «магическому глазу», который он все еще носил под рубашкой. – Поверьте, не буду.

– Ну вот и отлично. Мой вам совет: попробуйте сначала Хонга. Иголки страшны на вид, но иглоукалывание – это почти не больно, и что-то он там достает ими. Не знаю, черт возьми, что это такое или как оно действует, но одно могу сказать точно: когда пару лет назад у меня выдался паршивый период, Хонг здорово мне помог. Форбс тоже неплох – я так слышал, – но я бы поставил на Хонга.

Он занят как черт, но тут, возможно, я сумею помочь. Ну, что скажете?

Ральф увидел яркое серое мерцание, не толще нити, выскользнувшее из уголка глаза Уайзера и скользнувшее вниз по щеке, как сверхъестественная слеза. Это подтолкнуло его к решению.

– Скажу – пошли.

Уайзер хлопнул его по плечу:

– Молодчина! Давайте расплатимся и уберемся отсюда. – Он вытащил четвертак. – Избавить вас от возни с чеком?

2

На полпути к аптеке Уайзер задержался, чтобы взглянуть на плакатик в витрине пустого помещения между «Райт эйд» и закусочной. Ральф кинул лишь беглый взгляд на него. Он уже видел его раньше, в витрине «Кому цветок, кому пальто».

– Разыскивается за убийство, – восхитился Уайзер. – Люди утратили малейшее чувство будущего, вы согласны?

– Да, – сказал Ральф. – Если бы у нас были хвосты, я думаю, большинство из нас гонялись бы за ними целыми днями, пытаясь откусить.

– Плакат сам по себе достаточно противен, – с негодованием произнес Уайзер, – но взгляните на это!

Он указал куда-то рядом с плакатом, на что-то написанное на грязи, покрывавшей внешнюю сторону стекла пустой витрины. Ральф наклонился поближе, чтобы прочитать короткую надпись. УБИТЬ ЭТУ СУКУ – гласила она, а под ней была нарисована стрелка, указывающая влево, на фотографию Сюзан Дэй.

– Господи, – тихо произнес Ральф.

– Да, – согласно кивнул Уайзер. Он вытащил из заднего кармана носовой платок и стер надпись, оставив на месте слов яркий серебряный веер, который мог увидеть только Ральф.

3

Ральф последовал за Уайзером в служебную часть аптеки и встал в дверях офиса, не намного большего, чем кабинка в общественном туалете, пока Уайзер уселся на единственный предмет мебели – высокий стул – и набрал номер офиса Джеймса Роя Хонга, специалиста по иглоукалыванию. Уайзер нажал на кнопку переговорного устройства телефона, чтобы Ральф мог слышать разговор.

Регистраторша Хонга (дама по имени (Одра, с которой у Уайзера, кажется, были не только чисто профессиональные, но и гораздо более теплые отношения) поначалу сказала, что доктор Хонг вряд ли сумеет принять нового пациента до Дня благодарения[26]. Плечи Ральфа сгорбились. Джо поднял раскрытую ладонь – подождите минутку, Ральф, – и стал уговаривать Одру отыскать (или, быть может, создать) окно для Ральфа в начале октября. До этого времени оставался еще почти месяц, но все-таки это намного раньше Дня благодарения.

– Спасибо, Одра, – сказал Уайзер. – Договоренность насчет ужина остается в силе?

– Да, – сказала она. – А теперь выключи этот чертов переговорник, Джо, у меня есть кое-что только для твоих ушей.

Уайзер нажал на кнопку, послушал и стал хохотать, пока слезы – для Ральфа они выглядели яркими жидкими жемчужинами – не выступили у него на глазах. Потом он дважды чмокнул трубку и повесил ее.

– Все устроено, – сказал он, вручая Ральфу маленькую белую карточку с написанными на обратной стороне временем и датой приема. – Четвертое октября, не ахти, но это лучшее, что она могла сделать. Одра – добрая душа.

– Отлично.

– Вот визитка Энтони Форбса – на случай, если захотите навестить его до визита к Хонгу.

– Спасибо, – сказал Ральф, беря вторую визитку. – Я ваш должник.

– Единственное, что вы мне должны, – это повторный визит, чтобы я знал, как все прошло. Я беспокоюсь. Видите ли, есть врачи, которые не станут выписывать ничего от бессонницы. Они любят повторять, что от недостатка сна еще никто не умирал, но я могу вас заверить в том, что это чушь.

Ральф ожидал, что эти слова испугают его, но тем не менее он чувствовал себя довольно спокойно, во всяком случае, пока. Ауры исчезли – последними были ярко-серые блестки в глазах Уайзера, когда он смеялся над тем, что говорила ему регистраторша Хонга. Ральф начинал приходить к мысли, что это была просто игра воображения, вызванная сочетанием жуткой усталости и упоминанием Уайзера о гиперреальности. Была и еще одна причина для хорошего настроения – теперь ему назначили встречу с человеком, который помог этому парню в не менее поганое время. Ральф подумал, что позволит Хонгу втыкать в себя иголки до тех пор, пока он не станет похожим на дикобраза, если только эта процедура поможет ему спать до восхода солнца.

И наконец, третье: серые ауры на самом деле не были пугающими. Они были вроде как… интересны.

– Во все времена люди умирали от недостатка сна, – тем временем говорил Уайзер, – хотя медицинские эксперты обычно писали в графе причины смерти «самоубийство», а не «бессонница». У бессонницы есть много общего с алкоголизмом, но главное состоит в следующем: и то, и другое – болезни ума и сердца, и, когда им предоставлена возможность развиваться своим чередом, они обычно разрушают душу задолго до того, как разрушится тело. Поэтому – да, люди умирают, и именно от недостатка сна. Сейчас для вас настало опасное время, и вы должны позаботиться о себе. Если начнете чувствовать себя по-настоящему паршиво, позвоните Литчфилду. Вы слышите меня? И плюньте на церемонии.

Ральф скорчил гримасу:

– Думаю, я скорее позвоню вам.

Уайзер кивнул так, словно этого и ожидал.

– Номер под телефоном Хонга – мой, – сказал он.

Ральф с удивлением снова взглянул на визитку. Там был второй номер, помеченный инициалами Д.У.

– В любое время дня и ночи, – сказал Уайзер. – Именно так. Мою жену вы не потревожите, поскольку мы в разводе с 1983-го.

Ральф попытался что-то сказать и обнаружил, что не может. У него вырвался лишь сдавленный бессмысленный звук. Он с трудом глотнул, пытаясь избавиться от комка в горле.

Уайзер увидел, как он старается, и хлопнул его по спине:

– Никаких воплей в магазине, Ральф, – это распугает богатых клиентов. Хотите салфетку?

– Нет. Я в порядке. – Голос его слегка дрожал, но был внятным и почти повиновался ему.

Уайзер окинул его критическим взглядом:

– Пока еще нет, но будете. – Большая ладонь Уайзера снова обхватила руку Ральфа, и на этот раз Ральф не стал тревожиться за целость своих суставов. – А пока что попытайтесь расслабиться. И не забывайте говорить спасибо за тот сон, который у вас есть.

– Ладно. Еще раз спасибо.

Уайзер кивнул и вернулся к своему прилавку.

4

Ральф пошел обратно по коридору № 3, свернул налево за стендом с презервативами и вышел через дверь с надписью над ручкой: БЛАГОДАРИМ ЗА ПОКУПКУ В «РАЙТ ЭЙД». Сначала ему показалось, что нет ничего необычного в жуткой яркости, заставившей его почти совсем зажмурить глаза, – в конце концов день был в самом разгаре и, быть может, в аптеке было чуть темнее, чем ему казалось. Потом он снова раскрыл глаза, и у него перехватило дыхание.

На его лице проступило выражение крайнего изумления. Такое выражение могло возникнуть у исследователя после того, как он долго продирался сквозь заросли и вдруг перед его взором открылся сказочный город или фантастическое геологическое образование – бриллиантовый утес или спиралевидный водопад.

По-прежнему не дыша, Ральф отшатнулся назад, прислонясь спиной к голубому почтовому ящику, стоявшему сбоку от входа в аптеку; его взгляд рывками двигался слева направо, пока мозг пытался переварить чудесные и страшные вести, которые доходили до него.

Ауры вернулись, но сказать так – все равно что сказать, будто Гавайи – это такое место, где не нужно носить пальто. На этот раз свет шел отовсюду – струящийся и яростный, странный и прекрасный.

Лишь один раз за всю свою жизнь Ральф переживал нечто отдаленно похожее на это. Летом 1941 года, когда ему исполнилось восемнадцать, он добирался на попутках к своему дяде, жившему в Поукипси, штат Нью-Йорк, примерно в четырехстах милях от Дерри. На исходе второго дня сильная гроза заставила его спрятаться в ближайшем укрытии – ветхом, покосившемся сарае, стоявшем на краю широкого луга. Большую часть этого дня он не ехал, а шел пешком, и потому громко захрапел в одном из давно пустующих лошадиных стойл сарая еще до того, как гром перестал разрывать небо над головой.

Он проснулся на следующее утро после четырнадцати часов крепкого сна и с удивлением огляделся вокруг, в первые несколько мгновений даже не понимая, где находится. Он знал лишь, что это какое-то темное, сладко пахнущее место и что мир сверху и со всех сторон вокруг него весь расколот ярчайшими лучами света. Потом он вспомнил, что нашел убежище в сарае, и до него дошло, что это странное видение вызвано ярким летним солнцем, проникающим сквозь щели в крыше и стенах… Да, только этим, и больше ничем. Однако он, подросток, все равно сидел в немом удивлении по меньшей мере минут пять; глаза его были широко раскрыты, в волосы набилось сено, к рукам пристала солома. Он сидел там, глядя на струящееся золото пылинок, лениво кружащихся в косых, перекрещивающихся лучах солнца. Он помнил, как подумал тогда, что как будто внезапно очутился в церкви.

Сейчас все было похоже на то давнее ощущение, только в десять раз сильнее. И главная чертовщина вот в чем: он не мог точно описать, что происходит и каким именно волшебным образом изменился мир, почему все открывшееся его взору стало таким прекрасным. У предметов и у людей – главным образом у людей – были ауры, да, но с этого потрясающий феномен лишь начинался. Никогда еще предметы не были такими яркими, такими целиком и полностью присутствующими. Машины, телеграфные столбы, продуктовые тележки перед супермаркетом, жилой многоквартирный дом на противоположной стороне улицы – все эти предметы, казалось, обрушились на него как мелькание буйных цветных узоров в старом фильме. В одно мгновение грязноватая аллейка на Уитчэм-стрит превратилась в страну чудес, и, хотя Ральф смотрел прямо на нее, он уже не был точно уверен, на что смотрит, и знал лишь, что это потрясающе, великолепно, сказочно и необычно.

Из всех аур он мог выделить только те, что окружали людей, входящих и выходящих из магазинов, засовывающих пакеты и свертки в багажники или садящихся в машины и отъезжающих прочь. Некоторые ауры были ярче других, но даже самые тусклые светились в сто раз ярче, чем в нескольких недавних случаях, когда он видел этот феномен в течение нескольких секунд.

Но ведь именно об этом говорил Уайзер, нет никаких сомнений. Это гиперреальность, и то, на что ты смотришь, ничем не отличается от галлюцинаций людей, находящихся под действием ЛСД. То, что ты видишь, просто еще один симптом твоей бессонницы – не больше и не меньше. Смотри на это, Ральф, дивись сколько хочешь – это и впрямь удивительно, – но только не верь в это.

Впрочем, ему не стоило уговаривать себя дивиться – диво было повсюду. Хлебный фургон выезжал со стоянки перед кафе «От обеда до заката», и яркая темно-красная субстанция – почти что цвета засохшей крови – вылетала из его выхлопной трубы. Это был не дым и не пар, но субстанция обладала некоторыми чертами и того, и другого. Яркость поднималась постепенно расходящимися клиньями вроде линий электроэнцефалограммы. Ральф глянул вниз, на мостовую, и увидел отпечатки шин фургона такого же темно-красного цвета на асфальте. По мере того, как фургон набирал скорость, выезжая со стоянки, призрачный графический след, вырывающийся из его выхлопной трубы, приобретал ярко-красный оттенок артериальной крови.

Такие же странности творились повсюду – феномен пересекающихся друг с дружкой струящихся дорожек, заставивший Ральфа снова вспомнить о том, как свет струился сквозь щели в стенах и в крыше того старого сарая из его давнего прошлого. Но настоящим чудом были люди, и именно их ауры казались ясно очерченными и реальными.

Мальчишка-рассыльный вышел из супермаркета, толкая тележку с продуктами, и зашагал по тротуару в нимбе такого ярко-белого цвета, что стал похож на движущийся луч фонаря. По сравнению с его аурой аура женщины, идущей рядом с ним, выглядела грязноватой, как серо-зеленый, уже начавший плесневеть сыр.

Молодая девушка окликнула рассыльного из открытого окошка автомашины и помахала рукой; ее левая рука оставляла в воздухе яркие следы – розовые, как елочный леденец. Рассыльный ухмыльнулся и помахал в ответ; его левая рука оставляла за собой желто-белый веерообразный след. Ральфу он показался похожим на плавник какой-то тропической рыбы. След тоже начал растворяться в воздухе, но медленнее, чем другие.

Страх Ральфа от этого сумбурного сияющего зрелища был бы вполне оправданным, но страх отодвинулся – по крайней мере пока – на задний план, уступив место интересу, благоговению и обыкновенному изумлению. Никогда в жизни он не видел ничего красивее. Но это нереально, предупредил он себя. Не забывай об этом, Ральф.

Он обещал себе постараться не забывать, но предостерегающий голос по-прежнему был слышен, казалось, откуда-то издалека.

Он заметил еще кое-что: от головы каждого человека, которого он мог видеть, поднималась яркая прозрачная полоска. Расширяясь, устремлялась вверх, как лента флажка или яркая цветная креповая бумажка, пока не расплывалась там и не исчезала. У некоторых людей точка исчезновения находилась в пяти футах над головой; у других – в десяти или в пятнадцати. В большинстве случаев цвет яркой поднимающейся полоски соответствовал цвету остальной части ауры: например, ярко-белая – у мальчишки-рассыльного, серо-зеленая – у женщины-покупательницы, идущей рядом с ним, но были и некоторые поразительные исключения. Ральф увидел ржаво-красную полоску, поднимавшуюся от мужчины средних лет, который шел, окруженный темно-синей аурой, и женщину со светло-серой аурой, чья вздымавшаяся вверх полоска была изумительного (и слегка пугающего) фуксинового оттенка. В некоторых случаях – двух или трех, не больше – полоски были почти черные. Они не понравились Ральфу, и он заметил, что люди, которым принадлежали эти «воздушные шарики» (так просто и быстро он мысленно назвал их), выглядели нездоровыми.

Конечно, они больны. «Воздушные шарики» – индикаторы здоровья… а в некоторых случаях – болезни. Как Кирлианские ауры, которыми все так увлекались в конце шестидесятых и в начале семидесятых.

Ральф, предостерегающе заметил другой голос, ты ведь на самом деле не видишь всего этого, тебе ясно? Я, конечно, ни в коем случае не хочу показаться занудой, но…

Но действительно ли было так уж невозможно, что этот феномен реален? Что изнуряющая бессонница в сочетании со стабилизирующим влиянием прозрачных, последовательных снов позволила Ральфу заглянуть в сказочное измерение, лежащее за пределами обычного восприятия?

Прекрати это, Ральф, и прекрати немедленно. Тебе нужно придумать что-то получше, а не то ты закончишь в одной лодке с беднягой Эдом Дипно.

Воспоминание об Эде Дипно выхватило какую-то ассоциацию – что-то он говорил в тот день, когда его арестовали за избиение жены, – но прежде чем Ральф сумел выделить это, чуть ли не прямо из-под его левого локтя раздался голосок:

– Мам? Мама? Мы купим еще медовых орешков?

– Увидим, когда войдем внутрь, родной.

Молодая женщина и маленький мальчик прошли мимо него, держась за руки. Первую фразу произнес мальчик, которому на вид было года четыре. Его мать шла, закутанная в ослепительно белый «конверт». «Воздушный шарик», поднимавшийся от ее светлых волос, тоже был белый и очень широкий – больше похож на ленту, которой перевязывают подарочную коробку, чем на ниточку от воздушного шара. Он поднимался по меньшей мере футов на двадцать и плыл чуть позади нее, пока она шла. Ральф невольно подумал о предметах одежды новобрачных – вуалях, газовых платьях.

Аура ее сына была здорового темно-синего цвета, на грани фиолетового, и, когда они вдвоем проходили мимо, Ральф увидел потрясающую штуку. Усики ауры поднимались и от их сцепленных ладоней: белый – от женщины, темно-синий – от мальчика. Поднимаясь, они перекручивались в косичку, тускнели и исчезали.

Мать-и-сын, мать-и-сын, подумал Ральф. Было нечто явно символическое в этих полосках, которые обвивали друг дружку как вьюнок, взбирающийся по садовому столбику. При взгляде на них его сердце сжалось от радости – приступ сентиментальности, конечно, но он ощутил именно радость. Мать-и-сын, белое-и-голубое, мать-и…

– Мам, на что смотрит этот дядя?

Блондинка мельком глянула на Ральфа, но он успел заметить, как вытянулись в тонкую линию и сжались ее губы, прежде чем она отвернулась. Что важнее, он увидел, как окружавшая ее яркая аура неожиданно потемнела, сгустилась и в ней проступили спиралевидные темно-красные нити.

Это цвет страха, подумал Ральф. Или, быть может, гнева.

– Не знаю, Тим. Пошли, хватит зевать по сторонам. – Она потащила его за собой быстрее, конский хвост ее волос раскачивался туда-сюда и оставлял в воздухе маленькие веерообразные следы серого цвета с красными крапинками. Ральфу они показались похожими на душ, которые порой оставляют стеклоочистители на грязных ветровых стеклах.

– Эй, мам, перестань! Прекрати тянууууть!

«Это моя вина», – подумал Ральф, и в мозгу его возник образ: каким он должен был предстать в глазах молодой мамы – старик с усталым лицом и большими лиловыми мешками под глазами. Вот он стоит, привалившись к почтовому ящику, возле аптеки «Райт эйд» и пялится на нее и ее маленького мальчика так, словно они самые поразительные штуковины на всем белом свете.

Каковыми вы и являетесь, мэм, да только вы не можете об этом знать.

Он должен был показаться ей самым большим извращенцем всех времен и народов. Ему надо избавиться от этого. Не важно, реальность это или галлюцинация, – он должен заставить это убраться. Если он этого не сделает, кто-нибудь позовет или полицейских, или ребят с сетями для ловли бабочек. Он прекрасно понимал, что хорошенькая мамаша может сделать несколько телефонных звонков из первого же телефонного автомата за дверями в супермаркет, который попадется ей на пути.

Только он начал спрашивать себя, как, скажите на милость, можно мысленно убрать то, что происходит лишь в мозгу, когда обнаружил, что это уже произошло. Будь то физический феномен или чувственная галлюцинация, оно просто исчезло, пока он размышлял о том, каким ужасным он мог показаться хорошенькой молодой мамочке. День вернулся к своей прежней летней яркости, которая была чудесной, но которой было все-таки далеко до того ослепительного, все пронизывающего свечения. Люди, пересекавшие автостоянку на аллейке, снова стали обыкновенными людьми: ни аур, ни «воздушных шариков», ни фейерверков. Просто люди, отправляющиеся за продуктами в «Купи и сэкономь», или забирать последние отпечатанные летние фотографии в «Фото-Мат», или взять кофе на вынос в кафе «От обеда до заката». Некоторые из них могли даже зайти в «Райт эйд» за коробочкой слабительного или, спаси и сохрани нас Господь, СНОТВОРНОГО.

Обычные рядовые жители Дерри идут по своим обычным рядовым делам.

Ральф испустил порывистый вздох и приготовился к волне облегчения. Облегчение действительно пришло, но не накатило волной, как он ожидал. У него не возникло ощущения выныривания из бездны безумия в реальное время; ни тени чувства, что он побывал где-то рядом с бездной. Однако он вполне ясно понимал, что не смог бы долго жить в таком ярком и прекрасном мире, не подвергая опасности здравость своего рассудка; это было бы все равно как испытывать оргазм, который длится часами. Возможно, гении и великие артисты могут так ощущать мир, но ему это не подходит; подобное напряжение очень быстро пережгло бы его фазы, и, когда прикатили бы люди с сетками, чтобы сделать ему укол и забрать с собой, он, наверное, встретил бы их как желанных гостей и с радостью отправился с ними.

Наиболее ясное и отчетливое ощущение, которое он испытывал сейчас, было не облегчением, а разновидностью приятной меланхолии, которую он, как ему помнилось, ощущал порой после секса, когда был еще очень молод. Эта меланхолия была не глубокой, а широкой, и, казалось, заполняла пустые места в его теле и разуме, как отлив оставляет за собой полоску мягкого, взрыхленного песка. Он прикинул, испытает ли он еще когда-нибудь такое жуткое и веселое мгновение прозрения. Он полагал, что шансы неплохие… по крайней мере до следующего месяца, пока Джеймс Рой Хонг не всадит в него свои иглы, или, быть может, пока Энтони Форбс не станет раскачивать перед ним свои золотые карманные часы, приговаривая, что ему очень… очень… хочется… спать. Возможно, ни Хонг, ни Форбс не добьются никакого успеха в лечении его бессонницы, но Ральф догадывался, что, если у кого-то из них получится, он перестанет видеть ауры и «воздушные шарики» после первой же ночи хорошего сна. А после месяца или около того спокойных ночей он скорее всего забудет, что это вообще когда-то случалось. По его мнению, это была очень неплохая причина для легкого приступа меланхолии.

Ты лучше пошевеливайся, дружище, – если твой новый дружок случайно выглянет из окна аптеки и увидит, как ты стоишь здесь, словно торчащий на игле, он, пожалуй, сам пошлет за ребятами с сетками.

– Скорее звякнет доктору Литчфилду, – пробормотал Ральф и пошел через автостоянку к Харрис-авеню.

5

Он просунул голову во входную дверь дома Лоис и крикнул:

– Эй! Есть кто дома?

– Входи, Ральф! – отозвалась Лоис. – Мы в комнате.

Ральф всегда представлял себе нору хоббитов очень похожей на маленький домик Лоис Чэсс, стоявший в полуквартале вниз по холму от «Красного яблока», – аккуратно обставленный, быть может, чуть темноватый, но скрупулезно вычищенный. И он полагал, что какой-нибудь хоббит вроде Бильбо Бэггинса[27], чей интерес к своим предкам уступал лишь интересу к тому, что сегодня подадут на обед, был бы очарован крошечной комнаткой, где с каждой стены на тебя смотрели родственники. Почетное место на телевизоре занимала отретушированная студийная фотография мужчины, которого Лоис всегда называла не иначе, как «мистер Чэсс».

Макговерн сидел сгорбившись на диване. Тарелку макарон с сыром он поставил на свои костлявые колени. Телевизор работал, там шло игровое шоу – начинался призовой раунд.

– Что она имела в виду, когда сказала – мы в комнате? – спросил Ральф, но не успел Макговерн ответить, как вошла Лоис с дымящейся тарелкой в руках.

– Вот, – сказала она. – Садись, ешь. Я разговаривала с Симоной, и она сказала, что это наверняка попадет в полуденный выпуск новостей.

– Слушай, Лоис, тебе не стоило трудиться, – сказал он, беря тарелку, но его желудок резко возразил, как только он почувствовал первый всплеск аромата лука и выдержанного чеддера. Он глянул на часы на стене – едва видные между фотографиями мужчины в енотовой шубе и женщины, выглядевшей так, словно фраза «фи-как-вам-не-стыдно» была дежурной в ее словаре, – и поразился, увидев, что уже без пяти двенадцать.

– А я и не трудилась, просто засунула все, что нашла в холодильнике, в микроволновку, – сказала она. – Когда-нибудь, Ральф, я специально приготовлю что-нибудь особенное для тебя. А сейчас садись.

– Только не на мою шляпу, – сказал Макговерн, не отводя глаз от призового раунда. Он снял свою шляпу с дивана, кинул ее на пол себе под ноги и вернулся к своей быстро уменьшавшейся порции макарон. – Очень вкусно, Лоис.

– Спасибо. – Она задержалась в комнате, чтобы понаблюдать, как один из участников шоу выиграл поездку в Барбадос и новенькую машину, а потом торопливо вышла в кухню. Вопящий победитель исчез с экрана и сменился мужчиной в мятой пижаме, беспокойно вертящимся с боку на бок в постели. Он сел и глянул на часы на ночном столике. Там светились цифры 3.18 – час утра, ставший очень привычным для Ральфа.

– Не можете спать? – сочувственно спросил диктор. – Устали пролеживать без сна одну ночь за другой?

Маленькая мерцающая таблетка скользнула в спальню страдальца от бессонницы через окно. Ральфу она показалась похожей на самое маленькое на свете летающее блюдце, и он не удивился, когда увидел, что таблетка голубая.

Ральф уселся рядом с Макговерном. Хотя оба они были довольно стройные (на самом деле Биллу лучше бы подошло слово тощий), но вместе заняли почти весь диван.

Вошла Лоис со своей тарелкой и уселась в качалку у окна. Перекрывая жестяную музыку и аплодисменты в студии, увенчавшие конец игрового шоу, женский голос сообщил:

– С вами Лизетт Бенсон. Главная новость нашего полуденного выпуска – известная защитница женских прав соглашается выступить в Дерри; вспыхнувший протест у местной клиники – шестеро арестованных. Затем Крис Алтоберг расскажет о погоде, а Боб Маккланахан – о новостях спорта. Оставайтесь с нами.

Ральф подцепил вилкой макароны, отправил их в рот, поднял глаза и увидел, что на него пристально смотрит Лоис.

– Нормально? – спросила она.

– Восхитительно, – сказал он и не солгал, но подумал, что сейчас большая порция холодных франко-американских спагетти прямо из банки показалась бы такой же вкусной. Он не просто проголодался, он умирал от голода. Способность видеть ауры явно сжигала много калорий.

– Если совсем коротко, то случилось вот что, – сказал Макговерн, проглотив последний кусок своего ленча и поставив тарелку на пол, рядом со своей шляпой. – В восемь тридцать утра около восемнадцати человек собрались у «Женского попечения», когда люди шли на работу. Подруга Лоис, Симона, говорит, что они называют себя «Друзья жизни», но ядро группы составляют разношерстые психи и придурки из организации под названием «Хлеб насущный». По ее словам, один из них – Чарли Пикеринг, тот самый парень, которого легавые поймали, когда он явно собирался взорвать это заведение в прошлом году. Племянница Симоны говорит, что полиция арестовала только четверых. Похоже, она слегка занизила цифру.

– Эд действительно был с ними? – спросил Ральф.

– Да, – ответила Лоис. – Его тоже арестовали. Правда, никто не пострадал. Это просто слухи. Никто вообще не ранен.

– В этот раз, – угрюмо вставил Макговерн.

На экранчике хоббитного размера телевизора Лоис возникла заставка полуденных новостей, сменившаяся затем Лизетт Бенсон.

– Добрый день, – сказала она. – Главная новость сегодняшнего прекрасного дня в конце лета: видная писательница и ярая защитница женских прав Сюзан Дэй согласилась выступить в Общественном центре Дерри в следующем месяце, и объявление о ее речи спровоцировало демонстрацию у «Женского попечения» – женского восстановительного центра и клиники абортов Дерри, которая вызывает столь противоречивые…

– Опять они взялись за эту болтовню про клинику абортов! – воскликнул Макговерн. – О Господи!

– Заткнись! – произнесла Лоис не допускающим возражения тоном, не очень походившим на ее обычное робкое бормотание. Макговерн кинул на нее удивленный взгляд и замолчал.

– …Джон Киркленд от «Женского попечения» с первым из двух репортажей, – объявила Лизетт Бенсон, и изображение переключилось на репортера, стоящего снаружи длинного низкого кирпичного здания. Заставка внизу экрана сообщала зрителям, что это ПРЯМОЙ ЭФИР. Камера прошлась по ряду окон с одной стороны «Женского попечения». Два из них были разбиты, а еще несколько вымазаны красной дрянью, похожей на кровь. Желтые ленты полицейского ограждения были натянуты между репортером и зданием; трое полицейских в форме и один в гражданском стояли небольшой группой у его дальнего конца. Ральф не очень удивился, узнав в детективе Джона Лейдекера.

– Они называют себя «Друзья жизни», Лизетт, и утверждают, что их демонстрация этим утром явилась стихийным взрывом негодования, вызванного известием о том, что Сюзан Дэй – женщина, которую радикальные группы защиты жизни по всей стране называют американским детоубийцей номер один, – прибывает в следующем месяце в Дерри, чтобы выступить с речью в Общественном центре. Тем не менее по меньшей мере один офицер полиции Дерри полагает, что все было не совсем так.

Репортаж Киркленда перешел на запись, начавшуюся с показа крупным планом Лейдекера, который, казалось, смирился с микрофоном, торчащим у его лица.

– Никакой стихийности тут не было, – сказал он. – Явно проводилось множество приготовлений. Скорее всего большую часть недели они готовились к объявлению Сюзан Дэй своего решения приехать сюда и выступить – готовились и ждали, когда новости появятся в газетах, что и произошло сегодня утром.

Камера захватила двоих. Киркленд вперился в Лейдекера самым проницательным своим взглядом.

– Что вы имеете в виду под «множеством приготовлений»? – спросил он.

– На большинстве плакатов, которые они несли, красовалось имя Сюзан Дэй. И еще было больше дюжины вот этих штуковин.

Неожиданная человеческая эмоция проступила сквозь маску полицейского-дающего-интервью на лице Лейдекера; Ральфу показалось, что это отвращение. Детектив поднял большой пластиковый полицейский пакет для вещественных доказательств, и на одно жуткое мгновение Ральф уверился, что там внутри находится искромсанный кровавый младенец. Потом он сообразил, что, чем бы ни была красная штуковина, тело в пакете – кукла.

– Они покупали это не в нашем универмаге, – сказал Лейдекер телевизионному репортеру. – Это я вам гарантирую.

Следующий кадр выхватил крупным планом выпачканные и разбитые окна. Камера медленно прошлась по ним. Гадость на испачканных окнах еще больше, чем раньше, походила на кровь, и Ральф решил, что ему не хочется доедать остатки макарон с сыром.

– Демонстранты прибыли с детскими куклами, в туловища которых, по мнению полиции, была закачана смесь сиропа «Каро» и красного пищевого красителя, – сообщил Киркленд подводящим итог тоном. – Они швыряли кукол в здание, скандируя лозунги против Сюзан Дэй. Два окна разбито, но большего ущерба зданию не нанесено.

Камера остановилась, сфокусировавшись на отвратительно испачканной стеклянной панели.

– Большинство кукол разорвалось, – говорил Киркленд, – выплеснув жидкость, достаточно похожую на кровь, чтобы здорово напугать служащих, ставших свидетелями этой бомбардировки.

Кадр с выпачканным красным окном сменился изображением темноволосой женщины в брюках и пуловере.

– О-о, смотрите, это же Барби! – вскричала Лоис. – Вот здорово, я надеюсь, Симона смотрит! Может, мне стоит…

Настала очередь Макговерна шикнуть на нее.

– Я испугалась, – сказала Барби Киркленду. – Сначала я подумала, что они действительно швыряют мертвых младенцев или, быть может, зародыши, которые где-то раздобыли. Даже после того, как прибежала доктор Харпер, крича, что это куклы, я все еще не была уверена.

– Вы сказали, они что-то выкрикивали? – спросил Киркленд.

– Да. Явственнее всего я слышала: «Не пустим ангела смерти в Дерри!»

Репортаж снова вернулся к Киркленду в прямом эфире.

– Итак, Лизетт, демонстрантов отвезли от «Женского попечения» в полицейское управление Дерри на Мейн-стрит около девяти часов утра. Насколько мне известно, двенадцать человек было допрошено и отпущено; шестерых арестовали по обвинению в злостном хулиганстве – мелкое преступление. Так что, кажется, прозвучал еще один выстрел в продолжающейся в Дерри войне по поводу абортов. Джон Киркленд, новости четвертого канала.

– Еще один выстрел в… – начал было Макговерн, но тут же поднял руки, давая понять, что умолкает.

На экране снова возникла Лизетт Бенсон:

– Теперь включаем Анну Риверс, которая меньше часа назад разговаривала с двумя так называемыми «друзьями жизни» из тех, что были арестованы во время утренней демонстрации.

Анна Риверс стояла на ступеньках полицейского управления на Мейн-стрит между Эдом Дипно с одной стороны и высоким болезненно-желтым субъектом с козлиной бородкой – с другой. Эд выглядел изящным и прямо-таки красивым в сером пиджаке и темно-синих брюках. Высокий мужчина с козлиной бородкой был одет, как мог одеваться «мэнский пролетариат» лишь в воображении страдающего галлюцинациями либерала: вылинявшие джинсы, вылинявшая голубая рабочая блуза, широкие красные подтяжки пожарного. Ральфу потребовалась всего одна секунда, чтобы узнать его. Это был Дэн Дальтон, владелец «Кому цветок, кому пальто». В последний раз, когда Ральф видел его, он стоял за висевшими в витрине его магазина гитарами и птичьими клетками, взмахивая руками на Гама Дэвенпорта жестом, говорящим: Какая кому разница, что ты там думаешь!

Но взгляд его был прикован, конечно же, к Эду – Эду, выглядевшему таким элегантным и таким нормальным, с какой стороны ни глянь.

Макговерну явно стало стыдно.

– Бог мой, не могу поверить, что это тот же самый человек, – пробормотал он.

– Лизетт, – говорила хорошенькая блондинка, – со мной рядом Эдвард Дипно и Дэниель Дальтон, оба из Дерри – двое из тех, кого арестовали во время утренней демонстрации. Это правильно, джентльмены? Вы были арестованы?

Они кивнули; Эд – с едва заметной усмешкой, Дальтон – стиснув челюсти, с суровой решимостью. Взгляд, который последний устремил на Анну Риверс, придавал ему такое выражение – по крайней мере так казалось Ральфу, – словно он пытался вспомнить, в какую клинику абортов она недавно спешила, опустив голову и сгорбившись.

– Вас отпустили под залог?

– Нас отпустили по нашему собственному поручительству, – ответил Эд. – Обвинения были ничтожные. Мы не намеревались причинять кому-нибудь зло, и никто не пострадал.

– Нас арестовали только потому, что погрязшая в безбожии власть в этом городе хочет выставить нас напоказ, – сказал Дальтон, и Ральфу показалось, он заметил, как легкая гримаса на мгновение исказила лицо Эда. Выражение, говорящее: Опять он за свое.

Анна Риверс снова повернула микрофон к Эду.

– Главная тема здесь не философская, а практическая, – сказал он. – Хотя люди, содержащие «Женское попечение», любят сосредоточиваться на своих консультативных и лечебных услугах, бесплатных консультациях и прочих подобных замечательных функциях, существует другая сторона этого заведения. Реки крови вытекают из «Женского попечения»…

– Невинной крови! – вскричал Дальтон. Его глаза сверкали на длинном худом лице, и у Ральфа возник неприятный мысленный образ: по всему западному Мэну люди смотрят это и приходят к заключению, что человек в красных подтяжках – сумасшедший, в то время как его партнер кажется вполне разумным парнем. Это было почти смешно.

Эд отнесся к вмешательству Дальтона как к эквиваленту «аллилуйя» у «Друзей жизни», сделав краткую уважительную паузу, прежде чем снова заговорить.

– Резня в «Женском попечении» продолжается уже около восьми лет, – сообщил он Анне. – Многие люди – особенно радикальные феминистки вроде доктора Роберты Харпер, главного администратора «Женского попечения», – любят украшать это кружевами вроде словосочетаний типа «раннее прерывание беременности»; но то, о чем она толкует, называется абортом – то есть вопиющим актом насилия над женщиной, совершаемым лишенным полового равноправия обществом.

– Но стоит ли доводить до сведения общественности ваши взгляды таким способом – швырянием кукол, начиненных фальшивой кровью, в окна частной клиники, мистер Дипно?

На одно мгновение – всего лишь мгновение, не больше – искорка добродушного юмора в глазах Эда сменилась жесткой и холодной вспышкой. В это одно мгновение Ральф снова смотрел на того Эда Дипно, который был готов наброситься на водителя фургона, весившего на добрую сотню фунтов больше, чем он. Ральф забыл, что он смотрит кадры, снятые около часа назад. И испугался за стройную блондинку, бывшую почти такой же хорошенькой, как та женщина, на которой интервьюируемый ею субъект был все еще женат. Будьте осторожны, молодая леди, подумал Ральф. Будьте осторожны и бойтесь. Вы стоите рядам с очень опасным человеком.

Потом эта вспышка исчезла, и мужчина в твидовом пиджаке снова стал серьезным молодым человеком, посидевшим за свои убеждения за решеткой. И снова из них двоих Дальтон, нервно теребящий свои подтяжки, как большие резиновые струны, а не Эд, был похож на слегка тронутого.

– Мы все делаем то, что не получилось у так называемых хороших немцев в тридцатых годах, – говорил между тем Эд. Он произносил это терпеливым лекторским тоном человека, которого заставляют повторять очевидное снова и снова… в основном тем, кому и так все должно быть известно. – Они молчали, и шесть миллионов евреев погибли. В нашей стране имеет место точно такой же геноцид…

– Больше тысячи младенцев каждый день, – вставил Дальтон. Вся его крикливость пропала, голос звучал испуганно и жутко устало. – Многих из них выдирают из утроб матерей по кусочкам, и, даже умирая, они протестующе машут своими крошечными ручонками.

– О Господи Боже, – пробормотал Макговерн. – В жизни не слышал более идиотского…

– Заткнись, Билл! – оборвала его Лоис.

– …цель этого протеста? – между тем спрашивала Анна Риверс у Дальтона.

– Как вам, вероятно, известно, – сказал Дальтон, – городской совет согласился пересмотреть земельный устав, позволяющий «Женскому попечению» действовать там, где оно находится, и так, как оно это делает. Они могут проголосовать по этому пункту уже в ноябре. Защитники абортов боятся, что совет может насыпать песку в шестеренки их машины смерти, вот они и вызвали Сюзан Дэй, эту самую злостную защитницу абортов в стране, чтобы попытаться продолжить работу этой машины. Мы сосредоточиваем наши силы…

Маятник микрофона качнулся обратно к Эду.

– Будут ли еще протесты, мистер Дипно? – спросила Анна Риверс, и Ральфу вдруг пришло в голову, что Эд может вызывать у нее не только профессиональный интерес. Эй, а почему бы и нет? Эд был симпатичным парнем, а мисс Риверс вряд ли могла знать, что он считает, будто Малиновый король и его Центурионы находятся в Дерри и вдохновляют детоубийц в «Женском попечении».

– Пока ошибка в законе, открывающая дверь этому кровопролитию, не будет исправлена, протесты продолжатся, – ответил Эд. – И нам останется надеяться, что в будущем веке останутся свидетельства того, что не все американцы были хорошими нацистами во время этого темного периода нашей истории.

– Протесты с насилием?

– Против насилия мы и протестуем, – последовал ответ.

Теперь эти двое не сводили глаз друг с друга, и Ральф подумал, что Анна Риверс сейчас испытывает, как сказала бы Кэролайн, приступ бедренной горячки. Дэн Дальтон стоял в самом краю экрана, совсем забытый.

– А когда Сюзан Дэй приедет в Дерри в следующем месяце, вы можете гарантировать ее безопасность?

Эд улыбнулся, и перед мысленным взором Ральфа возник другой Эд – стоящий в тот жаркий августовский полдень, месяц назад, на коленях, упершись руками в плечи Ральфа, и шипящий ему прямо в лицо: «Они сжигают зародышей там, в Ньюпорте». Ральф вздрогнул.

– В стране, где тысячи детей высасываются из утроб своих матерей медицинскими аналогами промышленных пылесосов, я не думаю, что кто-нибудь может хоть что-то гарантировать, – ответил Эд.

Анна Риверс одно мгновение неуверенно смотрела на него, словно решая, хочет ли она задать ему еще один вопрос (быть может, спросить его номер телефона), а потом повернулась лицом к камере.

– Анна Риверс, у полицейского управления Дерри, – сказала она.

На экране вновь появилась Лизетт Бенсон, и что-то в ироническом изгибе линии ее рта навело Ральфа на мысль, что, быть может, не только он один почувствовал влечение корреспондентки, бравшей у Эда интервью, к тому, у кого она брала его.

– Мы будем продолжать сообщения об этом инциденте в течение всего дня, – сказала она. – Не забудьте включить наш канал в шесть часов и узнать новые подробности. В августе губернатор Грета Пауэрс отвергла обвинения в том…

Лоис встала и выключила телевизор. На мгновение она просто уставилась в темнеющий экран, потом тяжело вздохнула и села.

– У меня есть компот из голубики, – сказала она, – но после этого кому-нибудь из вас хочется?

Оба мужчины отрицательно качнули головами. Макговерн взглянул на Ральфа и сказал:

– Это было страшно.

Ральф кивнул. Он все еще думал о том, как Эд ходил туда-сюда через фонтанчик брызг, вылетавших от оросительной установки на лужайке, разбивая своим телом радуги и впечатывая кулак в раскрытую ладонь другой руки.

– Как же они могли выпустить его под залог, а потом еще брать у него интервью для новостей, словно он совершенно нормальный человек? – раздраженно спросила Лоис. – И это после того, что он сделал с бедняжкой Элен? Бог ты мой, эта Анна Риверс выглядела так, словно была готова пригласить его к себе домой поужинать!

– Или пожевать крекеры вместе с ней в ее постели, – сухо заметил Ральф.

– Обвинение в домашнем насилии и эта сегодняшняя заваруха – совершенно разные вещи, – заметил Макговерн, – и, уж будьте уверены, адвокат или адвокаты, которых наймут эти придурки, сделают все, чтобы так и оставалось.

– И даже обвинение в домашнем насилии – всего лишь мелкое преступление, – напомнил им Ральф.

– Как может избиение считаться мелким преступлением? – спросила Лоис. – Простите. Но я никогда не понимала такого.

– Это мелкое преступление, только когда ты совершаешь его по отношению к своей жене, – сказал Макговерн, саркастически приподнимая одну бровь. – Чисто американский подход.

Руки ее неустанно сжимались и разжимались; она взяла фотографию мистера Чэсса с телевизора, мгновение смотрела на нее, потом поставила обратно и перестала сжимать ладони.

– Что ж, закон это одно, – сказала она, – и я первая готова признать, что не понимаю его в целом. Но кто-то должен объяснить им, что он псих. Что он избивал свою жену и что он ненормальный.

– Вы еще не знаете, какой псих, – вздохнул Ральф и в первый раз рассказал им про то, что случилось прошлым летом возле аэропорта. Это заняло минут десять. Когда он закончил, никто из них не произнес ни слова – они лишь смотрели на него вытаращенными глазами.

– Ну что? – неловко спросил Ральф. – Вы мне не верите? Думаете, мне все это привиделось?

– Конечно, я верю, – сказала Лоис. – Я просто… ну… ошеломлена. И мне страшно.

– Ральф, может быть, тебе стоит рассказать об этом Джону Лейдекеру, – сказал Макговерн. – Не думаю, что он сумеет хоть что-то предпринять в этой связи, но, учитывая, какие теперь появились дружки у Эда, я полагаю, полицейские должны знать обо всем.

Ральф тщательно обдумал это, потом кивнул и поднялся на ноги.

– Лучше не откладывать на потом, – сказал он. – Хочешь пойти со мной, Лоис?

Она подумала и отрицательно покачала головой.

– Я вся вымотанная, – сказала она. – И слегка – как это называют ребятишки в наши дни – вздрюченная. Думаю, мне лучше задрать ненадолго ноги и вздремнуть.

– Так и сделай, – сказал Ральф. – Ты действительно выглядишь усталой. И спасибо, что накормила нас. – Подчинясь внезапному импульсу, он наклонился и поцеловал ее в уголок рта. Лоис взглянула на него снизу вверх с удивлением и благодарностью.

6

Ральф выключил свой телевизор через шесть часов с небольшим, когда Лизетт Бенсон закончила выпуск вечерних новостей и уступила место парню со спортивными репортажами. Демонстрация у «Женского попечения» соскочила на новость номер два – гвоздем вечернего выпуска были продолжающиеся утверждения, будто губернатор Грета Пауэрс нюхала кокаин, когда была студенткой последнего курса университета, – и не было сказано ничего нового, кроме того, что Дэн Дальтон был назван главой «Друзей жизни». Ральф подумал, что здесь лучше подошел бы термин «формальный лидер». Предъявлено ли уже обвинение Эду? Если еще нет, Ральф полагал, это произойдет довольно скоро – самое позднее к Рождеству. Потенциально гораздо более интересный вопрос заключался в том, что подумают работодатели Эда о его столкновениях с законом у больницы Дерри. По мнению Ральфа, они будут чувствовать себя гораздо менее уютно от того, что произошло сегодня, чем по поводу обвинения в домашнем насилии в прошлом месяце; недавно он читал, что Лаборатории Хокингс скоро станут пятым по величине исследовательским центром на северо-востоке, который работает с зародышевой тканью. Вряд ли они встретят аплодисментами сообщение о том, что одного из их исследователей-химиков арестовали за швыряние куклами, начиненными фальшивой кровью, в стену здания клиники, где делают аборты. И если они узнают, насколько он свихнулся в действительности…

Кто им расскажет, Ральф? Ты?

Нет. Этот шаг находился за чертой, за которую он не хотел заступать, по крайней мере сейчас. В отличие от похода с Макговерном в полицейский участок, чтобы потолковать с Джоном Лейдекером об инциденте, случившемся прошлым летом, это уже было похоже на преследование.

Вроде того как нацарапать УБИТЬ ЭТУ СУКУ рядом с фотографией женщины, с чьими взглядами ты не согласен.

Это чушь, и ты сам это понимаешь.

– Ничего я не понимаю, – произнес он вслух, встал и подошел к окну. – Я слишком устал, чтобы хоть что-то понимать.

Но, стоя там и глядя через улицу на двух мужчин, выходивших из «Красного яблока» с упаковками пива, он неожиданно кое-что понял – вспомнил кое-что, от чего по спине у него пополз холодок.

Этим утром, когда он выходил из «Райт эйд» и был весь поглощен аурами – и ощущением того, что он шагнул на какой-то новый уровень восприятия, – он не переставал уговаривать себя наслаждаться, но не верить; повторял себе, что, если ему не удастся сохранить в себе это решающее разграничение, он в конце концов наверняка попадет в ту же лодку, что и Эд Дипно. Эта мысль едва не приоткрыла дверь для какого-то ассоциативного воспоминания, но ауры и вздымающиеся вверх «воздушные шарики» на парковочной площадке отогнали его, прежде чем Ральф сумел ухватить суть. Теперь до него дошло: Эд говорил что-то про видение аур, верно?

Нет – он мог иметь в виду ауры, но на самом деле воспользовался словом «цвета». Я почти уверен в этом. Сразу после того, как он болтал про то, что видит трупы младенцев повсюду, даже на крышах, он сказал…

Ральф проводил взглядом двух мужчин, садившихся в старый побитый фургон, и подумал, что никогда не сможет точно вспомнить слова Эда; он просто слишком устал. Потом, когда фургон покатил прочь, оставляя за собой след выхлопа, напомнивший ему яркую фуксиновую штуковину, которую он видел вылетавшей из выхлопной трубы пикапа из пекарни сегодня около полудня, в голове у него отворилась еще одна дверца и воспоминание пришло.

– Он сказал, что мир иногда полон цветов, – сообщил Ральф своей пустой квартире, – но в какой-то момент все они начинают чернеть. По-моему, так.

Близко, но все ли? Ральфу казалось, что был по меньшей мере еще один маленький отрывочек в жалостной истории Эда, но он не мог вспомнить, какой. И в любом случае разве это имело значение? Его нервы яростно настаивали на том, что да, имело, – холодок на его спине стал ощутимее.

Тут у него за спиной зазвонил телефон. Ральф повернулся и увидел, что аппарат словно погружен в ванну жуткого красного света – темно-красного, цвета крови из носа и

(петух бьется с петухом)

петушиных боев.

Нет, простонала часть его разума. Ох нет, Ральф, не попадай туда снова…

Каждый раз, когда телефон звонил, световой «конверт» становился ярче. Во время пауз он темнел. Это было все равно как смотреть на прозрачное сердце с телефоном внутри.

Ральф крепко зажмурил глаза, и, когда открыл их снова, красная аура вокруг телефона исчезла.

Нет, просто сейчас ты не можешь ее видеть. Я не уверен, но думаю, ты сумел прогнать ее усилием воли. Как какой-то кошмар в прозрачном сне.

Идя через комнату к телефону, он говорил себе – и пользуясь отнюдь не обтекаемыми терминами, – что сама эта мысль прежде всего так же безумна, как видение аур, Только это было не так, и он знал, что это не так. Потому что если это безумие, то как же так вышло, что ему хватило одного лишь взгляда на этот красный, как петушиный гребень, нимб света, чтобы точно узнать: звонит Эд Дипно?

Это бред, Ральф. Ты считаешь, что это Эд, потому что думаешь про Эда… и потому что ты так устал, что у тебя с головой не все в порядке. Давай возьми трубку, и сам увидишь. Это не сказочное сердце и даже никакой не волшебный телефонный звонок. Скорее всего какой-нибудь парень хочет продать тебе подписку или дама из лаборатории по анализам крови желает узнать, почему ты так давно не заглядывал к ним.

Только он знал лучше.

Ральф поднял трубку и сказал:

– Алло.

7

Никакого ответа. Но кто-то там был; Ральф слышал чье-то дыхание.

– Алло, – снова позвал он.

Немедленного ответа опять не последовало, и он уже хотел было сказать «я вешаю трубку», когда Эд Дипно произнес:

– Я хочу сказать насчет твоего языка, Ральф. Он тебя втянет в беду.

Полоска холода между лопаток Ральфа превратилась в тонкое блюдо льда, накрывшее его спину от основания шеи до самой поясницы.

– Привет, Эд. Я видел тебя в новостях сегодня.

Это было единственное, что он мог придумать и сказать. Его рука не просто держала телефонную трубку, а судорожно вцепилась в нее.

– Не обращай внимания, старина. Только слушай внимательно. Ко мне приходил тот широкоплечий детектив, который арестовал меня в прошлом месяце, – Лейдекер. Собственно говоря, он только что ушел.

Сердце у Ральфа упало, но не так глубоко, как он боялся. В конце концов в визите Лейдекера к Эду не было ничего удивительного, не так ли? Он очень заинтересовался рассказом Ральфа о столкновении возле аэропорта летом 1992-го. Действительно очень заинтересовался.

– Вот как? – спросил Ральф ровным голосом.

– Детективу Лейдекеру пришла в голову мысль, будто я считаю, что люди – или, быть может, какие-то сверхъестественные существа – вывозят зародышей из города на открытых платформах и грузовиках. Какая чушь, а?

Ральф стоял возле дивана, без устали перебирая пальцами телефонный провод и отдавая себе отчет, что видит тусклый красный свет, выползающий из провода, как пот. Свет пульсировал в ритме речи Эда.

– Ты рассказывал ему какие-то детские сказки, старина.

Ральф молчал.

– Звонок в полицию после того, как я выдал этой суке урок, который она более чем заслужила, меня не встревожил, – сообщил ему Эд. – Я отнес его на счет… ну, дедушкиной заботы. Или, быть может, ты думал, что если она достаточно расчувствуется, то из благодарности задарма трахнется с тобой разок-другой. В конце концов хоть ты и стар, но ведь еще не совсем созрел для «Парка юрского периода». Ты мог подумать, что она как минимум позволит тебе засунуть в нее палец.

Ральф ничего не ответил.

– Я прав, старина?

Ральф промолчал.

– Думаешь, ты испугаешь меня своим молчанием? Забудь об этом. – Но в голосе Эда на самом деле прозвучала растерянность, словно его выбивали из колеи. Словно он делал этот звонок по определенному заготовленному в уме сценарию, а Ральф отказывался читать свои строчки. – Ты не сумеешь… И лучше не пытайся…

– Мой звонок в полицию после того, как ты избил Элен, не огорчил тебя, а вот твой сегодняшний разговор с Лейдекером явно расстроил. С чего бы это, Эд? У тебя наконец возникли какие-то сомнения насчет твоих поступков? И может быть, твоих мыслей?

Теперь настал черед Эда промолчать. Наконец он хрипло шепнул:

– Если ты не отнесешься к этому серьезно, Ральф, это будет самая большая ошибка…

– О, я отношусь к этому серьезно, – сказал Ральф. – Я видел, что ты сделал сегодня, я видел, что ты сделал со своей женой в прошлом месяце… И я видел, что ты сделал возле аэропорта год назад. Теперь полиции известно об этом. Я выслушал тебя, Эд, а теперь ты выслушай меня. Ты болен. У тебя какой-то душевный срыв, у тебя маниакальные…

– Я не обязан выслушивать твою чушь! – почти проорал Эд.

– Да, не обязан. Можешь повесить трубку. В конце концов, ты заплатил за звонок десять центов. Но пока ты не повесил, я буду продолжать вдалбливать это в тебя. Потому что я любил тебя, Эд, и хочу полюбить тебя снова. Ты смышленый парень, с манией там или без мании, и я думаю, ты поймешь меня: Лейдекер знает и Лейдекер будет наблюдать…

– Ты еще не видишь цветов? – спросил Эд. Голос его опять стал спокойным. В то же самое мгновение красное мерцание вокруг телефонного шнура исчезло.

– Каких цветов? – выдавил Ральф.

Эд не обратил внимания на этот вопрос.

– Ты сказал, что любил меня. Хорошо, я тоже люблю тебя. Я всегда тебя любил. Поэтому я дам тебе очень ценный совет. Ты лезешь в глубокую воду, где плавают такие штуковины, которых ты даже представить себе не можешь. Ты думаешь, я псих, но я хочу тебе сказать: ты просто не знаешь, что такое безумие. Даже понятия не имеешь. Но ты узнаешь, если станешь продолжать впутываться в те дела, которые тебя не касаются. Даю тебе слово.

– Какие дела? – спросил Ральф. Он пытался говорить небрежным тоном, но по-прежнему сжимал телефонную трубку так крепко, что у него ныли пальцы.

– Силы, – ответил Эд. – В Дерри взялись за работу такие силы, о которых тебе знать не нужно. Они… Ну, давай просто скажем, что они – сущности. Пока они еще не заметили тебя, но, если ты будешь продолжать валять дурака со мной, они заметят. А тебе это не нужно. Поверь мне, не нужно.

Силы. Сущности.

– Ты спрашивал меня, как я узнал обо всем этом. Кто посвятил меня в эту картину. Помнишь, Ральф?

– Да. – Он действительно вспомнил. Именно сейчас. Это было последнее, что Эд сказал ему, прежде чем натянуть на лицо широкую дежурную улыбку и пойти поприветствовать полицейских. «Я вижу цвета с тех пор, как он пришел и рассказал мне… Поговорим об этом позже».

– Мне сказал врач. Маленький лысый врач. Думаю, тебе придется с ним повидаться, если ты попытаешься еще раз полезть в мои дела. И тогда помоги тебе Бог.

– Маленький лысый врач, угу, – сказал Ральф. – Да, я понимаю. Сначала Малиновый король и Центурионы, теперь маленький лысый врач. Полагаю, следующим будет…

– Обливай меня своим сарказмом, Ральф. Только держись подальше от меня и того, чем я занимаюсь, понял меня? Держись подальше.

Раздался щелчок, и Эд пропал. Ральф долго смотрел на телефонную трубку в своей руке, а потом медленно повесил ее.

«Только держись подальше от меня и того, чем я занимаюсь».

Да, а почему бы и нет? У него полным-полно своих дел.

Ральф медленно прошел в кухню, засунул ужин (филе пикши, между прочим) в духовку и попытался выкинуть из головы протесты против абортов, ауры, Эда Дипно и Малинового короля.

Это оказалось легче, чем он ожидал.