Читать книгу Глиняные буквы, плывущие яблоки - Сухбат Афлатуни - Страница 13

Возвращались в темноте. Учителя надо было отвести в дом самоубийцы, он как раз недалеко от меня. Этот дом государство специально для учителя строило, кирпич крепкий. Там раньше Старый Учитель жил, пока новый дом себе не построил, где он сейчас вместе с крысами проживает.

Домом самоубийцы он стал из-за прежнего учителя. До сих пор его висящая фигура у меня в голове не укладывается.

Иван Никитич с Мусой тоже с нами пошли. Иван Никитич, пока мы с Председателем беседовали, на скамейке уснул, поэтому времени накопить обиду у него не было – зато был здоровый образ жизни без водки и Председателя, чего о нас с Мусой не скажешь. Правда, заметив на нас следы водки, Иван Никитич, конечно, задумался.

А Учитель умудрился совершить еще один поступок. Забрал у Участкового собаку.

Даже купил, можно сказать. Когда мы выходили, Участковый как раз воспитывал ее табуреткой, и, не подойди мы, собака бы смертельную дозу этого воспитания успела получить. Ханифа-опа, которая, как женщина, была обязана иметь более мягкое сердце, на это избиение глядела даже с каким-то удовольствием. Собака, оказывается, украла у нее курт и спокойно им угощалась. Тут Муса, который успел все свои золотые слезки выплакать у Председателя, возмутился и напомнил, что собака – друг человека. Участковый стал кричать, что этот друг его без штанов оставит, а ему еще сына женить.

Вот тут учитель и предложил Участковому сделку.

Теперь собака шла рядом с нами, иногда облизывая ушибы, заработанные от табуретки.

Иван Никитич грустно посматривал на учительскую собаку.

– Ты, Ариф, чем поить ее собираешься?

Сам-то он прошлым летом своего Пончика отравил из-за этого. Из-за воды. Переживал, даже привычку курить вспомнил. Я, говорил, будто сына отравил. Такая любовь к собаке была. Потом ему настоящий сын из России сто долларов прислал, Иван Петрович всё на насос потратил. Когда электричество дают, накачает воды – уже жизнь есть. Вода, конечно, соленая, на вкус кровь напоминает. Но мы такой воде тоже счастливы. Я иногда сам или через детей у Ивана Никитича воды прошу, он с удовольствием дает. А новую собаку не хочет заводить – Пончик у него в сердце сидит.

Учитель ответил, что он что-нибудь для собаки придумает.

А Муса сказал, что он тоже не против собак, но отец ему перед смертью завещал собаке доверие не оказывать, потому что его отец, дед Мусы, из-за собаки большие неприятности имел.

Он пастухом был, а тут овца в стаде исчезать стала. Стадо у него пес один охранял, которому прадед доверял, как своей душе. А стадо исчезает, и от односельчан, чьи овцы в стаде были, черные тучи приближаются. Хорошо, как-то во сне его ангел-хранитель стал сапогами пинать: вставай, иди-смотри, какой фокус там твоя собака показывает. А к стаду волчица как раз пришла, и пес, как ее увидел, обрадовался, подбегает к хищнице и приветствует. Потом пристраивается к ней сзади и начинает быстро супружеские дела делать. Волчица стоит, оглядывается, не возражает. Потом пес блаженной походкой отходит, на заслуженный отдых под кустик устраивается. А эта волчица – к стаду, к стаду, самую сочную овцу выбрала и домой собралась. Тут мой прадед ее камнем убил и потом сельчанам ее вместо овец показал. А пса смолой облил и поджег. Жалко было смотреть, как пес в пламени умирает, а что делать, сам во всем виноват.

– А что, он ее просто убить не мог? – спросил Иван Никитич, которому эта история не понравилась.

– Мог, конечно, – согласился Муса. – Но я же объясняю: любил он эту собаку. От большой любви маленькая жестокость не рождается. Только большая.

– Когда любишь, прощать надо, – сказал Никитич.

– Нет, акя. Прощать – это тоже жестокость, только по отношению к себе. Себе убыток делаешь, себя огнем сжигаешь. А всё для чего? Прощать – это обман. И себя обманываешь, и других. Говоришь: «прощаю», а за словами совсем другое настроение прячется. На самом дне сердца – никогда не простишь. Даже если и сердце простит – какая-нибудь печень, селезенка не простит, яд собирать будет. Ты вот, Никитич, говорил, что Председателя за его поступок простил, а сам сейчас с нами не пошел… Яд в себе чувствуешь, правильно?

Иван Никитич хотел что-то возразить, но тут учитель сказал:

– А я другую сказку про собаку слышал.

Вечер потемнел и стал ночью. Небо покрывал лунный пожар.

Жара сменилась ледяным ветром, волос до луковички промерз.

Учитель рассказывал.

Шел один добрый нищий человек по улице. Видит, собака раненая лежит, а рану ее черви едят. Отрезал человек от себя кусок мяса и положил рядом с собакой. Черви переползли на это мясо, и собака испытала облегчение.

– Да уж… герой, – сказал Муса.

…А для собаки устроил шалаш. Пока она поправлялась, он кормил ее своим мясом. Когда об этом узнали люди, было уже поздно. Собака поправилась – человек умер. На похоронах-поминках собака присутствовала, выражая скорбь, и от пищи отказалась.

Потом собака пропала. Через пару дней ее нашли на кладбище. Она разрыла могилу, сорвала с тела саван и доела остатки мяса.

– Тьфу, – сказал Иван Никитич. – Ну и дурак тот человек был… Ты, Ариф, смотри, детям такие сказки не рассказывай.

– Для детей у меня другие, – ответил учитель.

Мы с Мусой шли молча. Что-то надломилось в сердце от этой сказки.

– Скажи, учитель, – спросил наконец Муса, – Бог его наградил? Когда этот человек пред Богом предстал, что произошло?

– Нет, – сказал учитель. – Об этом в этой сказке ничего не сказано.