Читать книгу Глиняные буквы, плывущие яблоки - Сухбат Афлатуни - Страница 22

– Он вообще никогда не пил, – всхлипывал Золото, пока Учитель отмывал его от крови и глины. – И молитву каждый день читает…

Учитель кивнул. В комнату вошла собака.

Учитель сидел за столом, отодвинув остатки ужина и проверяя тетради. Золото выглядывал из учительской постели, разложенной на полу. Даже круглые отличники не могли о подобном почете мечтать – запросто лежать на таком удивительном месте. Себе Учитель постелил во дворе, на железной койке, на которой хорошо прыгать, а спать – не очень. И еще во дворе холодно, нос мерзнет. Но Учитель такой человек. Себя закаляет.

Учитель отложил проверенную тетрадь. Кажется, неплохо с новым алфавитом дела продвигаются. Только медленно. А времени остается всё меньше…

Посмотрел на Золото. Бедняга спал. Спал и вздрагивал.

Под взглядом Учителя или по другой причине сон Золота постепенно разгладился. Даже улыбка на лице наметилась.

Пора!

Учитель влез в чапан, погасил лампу; засунул ее и еще что-то в мешок. Тихо вышел. Золото пробормотал что-то и перевернулся на другой бок.

Странный сон приснился ему. Проснувшись утром, Золото почти сразу всё забыл. Вспомнил и рассказал мне этот сон позже, когда всё уже произошло.

Учитель остановился, борясь с одышкой. Он уже наполовину поднялся на холм.

Ночь шла на него со всех четырех сторон. Невидимой собакой пробегал ветер и рвал зубами чапан. Иногда вспыхивала луна, и собака-ветер разражался хриплым воем.

Учитель почти пришел.

До Бани оставалось шагов сто.

Девяносто девять.

Восемьдесят.

Перед Баней уже заметны какие-то приготовления к Банному дню. Свален у стены мусор – пол подогревать. Транспарант с Александром Македонским прислонен к стене. Учитель уже видел его. Древний царь с лицом Председателя и горшком на голове, изображавшим шлем.

Всё это красуется снаружи, внутрь еще не наведывались. Значит, вовремя пришел.

Двадцать четыре шага. Двадцать два.

Учитель стоял возле двери. Здесь голос ветра стихал, наступало царство банных запахов. Теней запахов – сами запахи за год выдохлись. Тень мочалки. Тень хозяйственного мыла. Тень сбриваемых волос.

Учитель прислушался. Нащупал замок. Ладонь покрылась ржавчиной.

Достал ключ.

С четвертой попытки замок щелкнул. Дверь открылась.

Острый запах серы хлынул на Учителя, перебив остальные.

Из мешка возникла керосиновая лампа. Зажглась. Зажелтел низкий дверной проем и несколько шахматных квадратиков предбанника. Чиркнула над головой летучая мышь.

– Есть кто-нибудь? – крикнул Учитель и, нагнувшись, зашел.

Слева забелели шкафчики для белья. Лет тридцать назад предбанник пережил ремонт – исчез крылатый лев над входом, зато шкафчики появились.

Справа темными провалами приближались три двери. Учитель перевел дыхание.

– Это «ю», юприхам… А где же предыдущая?

Каждая из дверей вела в разные залы: Солнца, Луны и Земли.

Зал горячей, холодной и теплой воды.

Над дверью в Зал Луны блеснули изразцы. Дева-Луна сидела сутулой птицей на ветвях и смеялась неслышным тысячелетним смехом.

– А это уже… катахтам. Где же буквы, которые между ними?

Ведя с собой такую беседу, Учитель вошел в дверь, ведущую в Зал Луны.

Чьи-то руки схватили его сзади за горло и прижали к стене.

В ухо ударил хриплый голос:

– Стой… Не шевелись! Так. Теперь отвечай – тебя прислал Председатель?

Учитель тяжело дышал. Он как будто не испугался – лампа в его руках даже не дрогнула. Но и высвободиться из выросших из темноты рук не пытался. Сдавленным голосом, с трудом выталкивая каждое слово, ответил:

– Отпусти горло, Ойниса… Или тебе мало одного удавленного?

Пальцы ослабли. Учитель смог немного повернуть голову.

Из темноты на него глядела маска.

– Ты здесь одна? – спросил Учитель.

Маска кивнула и убрала руки от учительского горла.

– Вот как ты меня встречаешь, Ойниса… А я ведь тебе принес твое украшение.

Достал что-то. Маска молчала; только глаза влажно светились в прорезях картона.

– Держи.

На ладони – свернутая золотая цепочка. С каким-то, кажется, камнем.

– Ты ведь ради нее в первую ночь приходила? Да? Испугала моего соседа, потом полночи уснуть не мог, бедный. Тебя ведь могли увидеть.

Маска взяла украшение, отделилась от стены и прошла вглубь коридора… Высокая, стройная женщина. Длинный волос скручен змеей, собран на затылке.

– Зачем ты пришел? – Остановилась. – Только за этим? Или тебе нужна женщина?

Голос был низкий, шершавый, чуть шепелявый. Как будто из глины слова лепила.

– Нет, – ответил Учитель. – Это мне не нужно.

Ойниса рассмеялась:

– Тогда ты третий мужчина в моей жизни, кто отказывается от моего тела!

– А кто первые двое?

– Мой покойный отец. И Старый Учитель… который тоже скоро… Ты знаешь, что я была его любимой ученицей? О-о… какие надежды он на меня возлагал, бедный!

– Ты жила последнее время у него? – спросил Учитель.

Ойниса задумалась.

– Это село состоит из ушей и глаз. Разве в нем спрячешься… Тебя точно не подослал Председатель?

– Нет.

– Интересно, кто меня выдал? Азизка. Паршивый Азизка, из-за которого я снова в этой тюрьме… Это же тюрьма – какая это баня? Я уже один раз в такой сидела. Но в той хотя бы сигареты были.

Учитель порылся в мешке:

– Я принес для тебя сигареты.

Ойниса выхватила пачку:

– О-о! На пол не валит, сигаретками кормит! Подожди, давай – в зал, там дырка в крыше; а здесь куревом пахнуть будет, люди догадаются, маму бедную закусают…

Схватив за руку, потянула его за собой.

Они сидели в Зале Луны.

«Крыша с дыркой» оказалась огромным куполом; кое-где уцелели львы с телом рыбы. На вершине купола была башенка с окнами; лунный свет спускался по стене и натекал лужицей на дне пустого бассейна.

Вокруг бассейна древний мастер устроил каменные скамьи. На одной из них курила Ойниса. Дырочка для рта в ее маске как раз была в толщину сигареты.

Учитель сидел на соседней скамье и разглядывал купол.

– Ты бы слышал, как он ругался, когда меня выгонял этот раз! – говорила Ойниса, затягиваясь второй. – Да, Старый Учитель… А всё этот противный Азизка… Он мне, кстати, про тебя тоже рассказывал. Нет, даже не думай, я не спала с этим ребенком! Ему еще двенадцати нет… Не знаю, зачем старик с ним так обращается. Ну не может Азизка стихи как диктор выговаривать. И кому он тут эти стихи потом читать будет? Курам-баранам? Председателю?

Ойниса закашлялась. Волосы, теснившиеся в клубке на затылке, вдруг прорвали невидимые шлюзы и хлынули на плечи. Ойниса смахнула пару прядей с маски.

– «Неть, я ни Байрон, я дыргой…» – просюсюкала, изображая Азизку. – Он «Байрон» как «баран» произносит; старик – за палку: «Ты и есть баран»: бах-бах… Потом ко мне в комнату приползет, Азизка этот, на спинке синяки: «Тетя Ойниса, пожалейте!» Я жалела. Ка-аждый синячок ему целовала…

– Доброе дело совершали, – сказал Учитель.

– О-о, да… Если еще добавить, что, пока я его целовала, он иногда запускал свои лапки к себе в штаны, там, спереди… На этом добром деле нас старик и застукал…

– Зачем ты это рассказываешь? Грязь это.

Ойниса выпустила в лунный луч несколько дымных змеек:

– Везде грязь. Ты вот мелом пальцы пачкаешь. Отец мой в машинном масле…

– Это всё смыть можно.

– Всё смыть можно. Ты бы видел, Арифчик, в каких я ваннах в Эмиратах валялась: мм-м… Это сейчас я Муськой трехрублевой с этим хозяйством стала…

Помотала сигаретой около маски.

– Хотя… Бурику даже нравилось, всё шептал: «Моя маска, маска моя».

– Кому нравилось?

– Бурику. Бурибаю то есть. Который до тебя учителем работал.

Да, конечно. Бурибай. Круглое, почти монгольское лицо. Живот, выпирающий из тощих ребер. Хвостик. Банный день. Веревка. Пятки. Его звали Бурибай, Волчий князь. Не клеилось к нему это имя, отлипало, как этикетка. Бурик.

– Бурик даже один раз, представляешь, стал просить снять ее. Я не стала, конечно. Зачем маленьких пугать. И так, бедный, со мной постоянно от страха дрожал… Дрожит, на дверь поглядывает, а сам: оп-оп, оторваться от меня не может. Правда, когда первый раз к нему пришла – это, конечно… пионерское поручение было.

– Председателя?

– Ага. Ненавидел он Бурика. А я – секретное оружие, адская соблазнительница.

Ойниса спрыгнула со скамьи и прошлась, напевая что-то, по залу.

– За что он его ненавидел, Ойниса?

– Ла-ла… А? За слабость, наверное. Ла-ла-ла… И этот слух про хвостик Председатель пустил. И идея меня Бурику подослать его была. В селе об этом знали, кое-кто даже скинулся, представляешь? Умеет развлечения для народа придумывать. И в бане он подстроил, хотел и меня уничтожить… Не получилось. Ла-ла-ла…

Остановилась.

– Ненавижу!

Крик взлетел под купол и стек вниз, дробясь на капли-эхо…

Пошатнулась, ногти бессильно царапали побелку:

– Ненавижу, слышишь!

Над ее головой поблескивал лев с телом рыбы и криво улыбался.

– Ойниса…

Учитель стоял перед ней, в пятне восторженного света.

– Ойниса, твое лицо может к тебе вернуться.

– Мое лицо? – Ойниса провела рукой по маске. – Пластическая операция? О-о… это космические бабки, малыш. Ты столько за две жизни не заработаешь.

– Я не обещаю… Но это возможно. И ты сможешь вернуться в столицу к своему любимому человеку. Он ведь ищет тебя, Ойниса!

– О-о… А это ты откуда узнал? Значит, в селе всё знали… Нет, конечно, никто не знал… – Ойниса задала сама себе еще несколько невнятных вопросов; потом как-то по-новому, внимательно посмотрела на Учителя.

Он улыбался, лунный, ненормальный Учитель.

– Ойниса… Мне нужна твоя помощь. В этой бане спрятан один алфавит. Он как бы проступает сквозь стены. Точнее не могу сейчас объяснить. Но когда тебе покажу, ты поймешь. Я уже нашел четыре буквы: две на входе, две здесь. Это – очень мало. Я, конечно, еще на учеников своих надеюсь, у детей глаза чище, они буквы отчетливей видят. Вот… А этот алфавит – он, если правильно от буквы к букве идти, в молитву складывается… Что ты на меня так смотришь?

– Хватит. – Она отшатнулась от Учителя. – Хватит… Ты, ты – не святой. Ты обычный шизофреник. «Лицо вернется!» Сволочь, в самое больное бьет!

– Я не бью, Ойниса…

– Бьешь! Хитрая, подлая шиза… Ты, ты в сто раз хуже, чем они! Чем Председатель! Тот просто валил меня на пол, ему было наплевать на мое лицо, есть у меня лицо, есть у меня вообще голова или нет! А ты… зачем ты про лицо, зачем про столицу, зачем про моего самого любимого человека говорить начал?! Сволочь!

Зашагала прочь.

– Ойниса… – схватив лампу, Учитель бросился за ней.

– Оставь! Не подходи! – Она почти бежала, размахивая руками. – Не трогай меня! Всё, всё, не трогайте меня! А-а, уберите руки, больно! Уберите бритву!

– Ойниса!

Коридор, еще коридор.

– Уйдите! Мама! Мама! Мама, мне больно! Лицо! Не режьте, а-а! Глаза… нет! Нет! А-а, личико мое… Мамочка! А-а-а!

– Ойниса!

Золото закричал и проснулся. Позвал маму.

Вспомнил, что он у Учителя.

– Учитель!

Тишина.

Полежав немного, Золото снова заснул. Но предыдущий сон уже не продолжался; вместо него снились яблони, наклонившие к воде свои насыщенные урожаем ветви… Яблоки, падающие в воду и плывущие куда-то… Медленно уплывающие яблоки…