Читать книгу Враг един. Книга первая. Слуга отречения - Свенья Ларк - Страница 3

Часть первая
Лунный ребёнок
Глава 1

Оглавление

Когда электричка тронулась, Тимка уже почти перестал плакать. Он всё-таки не был идиотом и вполне отдавал себе отчёт в том, что плачущий тринадцатилетний подросток при полном отсутствии каких-либо взрослых поблизости наверняка может вызвать вопросы у особенно заботливых окружающих, – а посторонние вопросы Тимке сейчас нужны были меньше всего на свете.

А если сидеть вот так, без особенных эмоций на лице, и спокойно рассматривать носки своих кроссовок, то никто, наверное, и не станет обращать на него специального внимания. А в крайнем случае всегда можно сказать, что его мама, например, просто выглянула в соседний вагон посмотреть расписание… или, например, вышла в тамбур поговорить по телефону о чём-нибудь, не вполне предназначенном для детских ушей, – такое ведь тоже иногда случается в жизни, верно?

Вот если бы только это действительно было правдой…

Электричка миновала Толмачёво, потом Мшинскую. Вагон мерно потряхивало. Внезапно Тимке показалось, что сидящая напротив него женщина в зелёном клеёнчатом пальто и с большой клетчатой сумкой на плече, до того мирно покусывавшая дужку очков над кроссвордом-судоку, вдруг поднимает на него взгляд и вот-вот к нему обратится. Тогда Тимка стремительно вскочил со своего места, без единого слова дёрнул дверь, на мгновение впустив внутрь вагона какофонию колёсного грохота, и почти бегом ринулся вперёд. Дойдя до самого конца поезда, где почти не было людей, он снова сел на жёсткое, обитое малиновым дерматином сидение и стал, не отрываясь, остановившимися глазами смотреть в окно. За запылённым стеклом мелькали ажурные силуэты берёз и тоненьких осин, усыпанных подсвеченной солнцем золотистой листвой, – печальные и скоротечные картинки ранней осени. Потом поезд помчался через чернолесье, и в щель приоткрытого окна над головой потянуло запахом мокрой хвои.

Рассеянно провожая взглядом проплывающие мимо железнодорожные столбы, Тимка подумал, что эта поездка вполне может удостоиться номинации на звание самого отчаянного поступка в его пока ещё не очень долгой сознательной жизни. Не то чтобы среди номинантов на это звание совсем не имелось никаких других эпизодов – Тимке вообще казалось, что он последние три года живёт какой-то очень странной, вывернутой наизнанку жизнью, в которой порой совершенно невозможно отличить правильное от неправильного. Но вот так в одиночку сорваться из города, не имея абсолютно никакой конкретной цели, – это был уже, пожалуй, переход на какой-то новый уровень.

Просто… он не мог ни единой минуты находиться там, в тёткиной квартире. Вот просто физически не мог, и всё.

Тот факт, что тётка (Тимка никогда, даже про себя, не называл её по имени, потому что сводная сестра его мамы по странному капризу судьбы носила то же имя, что и мама, и думать об этом Тимке было невыносимо противно) никогда не бывала довольна ни его внешним видом, ни оценками, наверное, не являлся сам по себе такой уж страшной бедой. То, что она иногда встречала Тимку из школы и специально, явно получая от процесса немалое удовольствие, громко отчитывала его на виду у одноклассников, называя тупым и малахольным, тоже было, в общем-то, терпимо.

Гораздо хуже было то, что тётка постоянно требовала от него быть вежливым, не перечить старшим и, самое главное, не ввязываться в драки с ровесниками («Смотри мне, если вылетишь из школы, там и до полиции недалеко!»). Наверное, именно поэтому, когда в этом году его выбрало своей жертвой ещё несколько человек, примкнувших к компании Серого, Тимка с самого начала старался просто терпеть и не обращать на них внимания. Иногда его обливали водой из поломойного ведра или выкидывали шапку в унитаз, иногда вытряхивали вещи из рюкзака на пол и заставляли ползать на карачках по всему классу, собирая их, иногда окружали толпой на перемене и харкали в лицо. И все смеялись; один раз даже физрук повеселился вместе со всеми, когда его во время игры в пионербол отправили на пол подставленной подножкой.

И совсем уже фигово было, что Серый, по праву сынка какого-то там, как выражалась тётка, «оч-чень серьёзного человека», ходивший в вечных любимчиках у директрисы, наслаждался в своей жизни, по сути, полной безнаказанностью. Более того, каким-то образом он умудрялся каждый раз выворачивать всё так, что в любой ситуации выглядел как первая жертва. Однажды Тимке пришлось перед всем классом просить у него прощения за то, что он толкнул Серого в коридоре, а этот амбал смотрел на него в упор и издевательски лыбился.

Тимка и правда очень старался делать вид, что у него всё в порядке. Раз или два он даже пробовал отбиваться, но любая попытка постоять за себя, когда Серый или кто-то из его компании лезли к нему в столовой или в раздевалке, всякий раз оборачивались вызовами к директору и страшными скандалами дома, если вовсе не ремнём. Во время этих скандалов всегда надо было стоять, вытянувшись в струнку, и молчать, виновато опустив голову, а потом обязательно ещё и извиниться первому, чтобы тётка наконец оставила его в покое и отпустила в свою комнату.

Сегодня он впервые в жизни крикнул ей в ответ «дура!» и в наказание был на полчаса выставлен на лестницу босиком и в одних трусах («Я из тебя воспитаю приличного человека, тварь неблагодарная!»). Когда тётка наконец впустила его обратно, Тимка стащил из тумбочки в коридоре ключи от дачи, а потом натянул куртку с кроссовками, незаметно прокрался мимо двери кухни, из-за которой слышались взлаивания очередных телевизионных дебатов, и на цыпочках вышел из квартиры.

Потому что он просто больше не мог.

* * *

– …и вовсе даже не «какая-то там барахолка», а антикварный рынок, – в который раз повторила Верена, прижимая смартфон к уху и роясь в рюкзаке в поисках кошелька. Вечно в этом бардаке ничего не найти. – Ну ма-ам, сама подумай, где ещё искать подарок человеку, который ни разу в жизни не был в Европе? А Анжелика сама не своя от всякой винтажной бижутерии, где ж я её ещё найду в таком количестве, не в молле же… да продезинфицирую я всё!

Верена немного кривила душой. Она была практически уверена, что её австралийская подруга по переписке будет прыгать до потолка, получив в подарок даже банальную сувенирную бутылку «Берлинского воздуха» в форме Бранденбургских ворот. На самом деле Верена просто любила барахолки. Было что-то удивительно приятное в том, чтобы в воскресенье после репетиции пройтись вдоль шумных торговых рядов, трогая и разглядывая старинные и не очень фарфоровые сервизы и медные статуэтки, ящики с книгами и выцветшими от времени журналами, древние лампы и вычурную деревянную мебель. «Всё такое разное, и так быстро меняется, а на одну человеческую жизнь приходится так мало интересного», – думала Верена. И так жаль временами, что нельзя жить вечно. Ну или не вечно, ну хотя бы пару столетий – Верене в её двадцать лет это тоже казалось весьма солидным сроком.

На набережной напротив Музейного острова яблоку было негде упасть. Над головой плыло звонкое, гудящее многоязычное разноголосье; пёстрый народ, обрадованный хорошей погодой, вовсю щеголял в рваных джинсах и коротких майках. Верена смотрела на них с некоторым скепсисом: папина немецкая кровь в ней иногда требовала относиться к одежде проще, но мамина французская время от времени призывала тренировать вкус, что бы это ни значило.

В безоблачном небе, синем и пронзительном, висело ослепительно-яркое солнце, и его лучи отражались от отполированного за множество лет диабаза под ногами и окрашивали начинающую желтеть листву деревьев и растянутые вдоль берега Шпрее белые тенты в золотистые празднично-карнавальные тона. Сладкий и терпкий, пахнущий сыростью и опавшими листьями холодный осенний воздух, казалось, можно было разливать по бокалам и пить, как шампанское.

У прилавка с украшениями галдела толпа китайских туристов. Самый спокойный из них, кажется, это был гид, пытался что-то втолковать продавцу на ломаном английском, на что тот с завидным упорством отвечал на смеси польского с немецким.

«А ещё было бы здорово, если бы люди понимали друг друга без переводчика, – продолжала фантазировать Верена, перебирая почерневшие от времени серебряные цепочки. – Вот эта уже ни на что не годится, а вот под ту, если почистить, конечно, вполне можно подобрать какую-нибудь винтажную под-ве-соч-ку… Скольких проблем избежало бы человечество, если бы люди имели возможность просто понимать друг друга, и всё. В непонятном ведь всегда ищешь подвох…»

Верена взяла в руки тяжёлую бархатную шкатулку с ладонь величиной. На крышке красовался какой-то хитрый полустёршийся вензель. Кто-то там фон кто-то там… «Вот в такой штуке точно можно дарить винтажные погремушки», – мелькнуло в голове. Верена заглянула внутрь. На атласной подложке лежали два тонких золотых кольца. А может, и не золотых…

– Слушай, а это вообще серьги или браслеты? Почему такие тонкие?

– Понятия не имею, красавица, – улыбнулся ей молодой, турецкого вида парень, стоящий за прилавком, скучающе засунув руки в карманы джинсов. – Я в женских побрякушках не очень разбираюсь. Но у серёг должна быть застёжка, так? А эти сплошные… И на руку по размеру как раз подходят, – он покрутил кольцо на пальце. – Тебе пойдут. Скидку сделаю. А? Всем за двадцать отдаю, а тебе за десять. А? Возьмёшь?

Верена демонстративно задумалась. Медленно, выдерживая паузу, обвела взглядом нарядные, умытые полуденным светом фасады домов на набережной и увенчанный гигантским тёмным куполом монолит музея Боде на противоположном берегу – он ей всегда казался похожим на сказочную крепость из какого-то мультфильма.

– А может, и возьму. За пять.

– За восемь.

– Семь!

– Договорились…

Необыкновенно довольная в равной степени и покупкой, и собственным умением торговаться, Верена засунула приобретение в карман и, насвистывая, направилась в сторону вокзала.

* * *

Тимка спустился на платформу и, перебравшись через железнодорожные пути, шагнул на узкую, посыпанную гравием дорожку. Солнце потихоньку опускалось за горизонт, и воздух постепенно становился всё прохладнее. Под ногами жадно чавкала налипающая на кроссовки грязь.

На территории садоводства не было ни души, только ветер со свистом носил тучи жёлто-красных, похожих на обрывки цветной бумаги листьев по выложенным деревянными досками тропинкам между домами.

Какие-то чёрные птички с одинаковыми жёлтенькими клювами, сидящие на клёне у самого дома, перекликались между собой тонкими переливающимися трелями; на козырьке над крыльцом курлыкали голуби.

С трудом открывая тяжёлую деревянную входную дверь, Тимка автоматически бросил взгляд в маленькое, покрытое чёрными точками старое зеркало, в незапамятные времена зачем-то привинченное проволокой к столбику крыльца. Глаза всё ещё были покрасневшими, под ними наметились едва заметные голубоватые тени.

Если тётка сразу не хватится ключей, может, и не поймёт, что он здесь.

Сбежавший из собственного дома.

Мама бы никогда такого не допустила. И папа тоже.

Но их было не вернуть…

Тимке хотелось есть, поэтому первым делом он стал шарить по дому в поисках ключа от кладовой. Он точно знал, что тётка имела привычку закупать тушёнку и всякие запаянные компоты на дачу ящиками, чтобы потом не таскать с собой тяжёлые сумки каждые выходные.

Дом внутри пах застоявшейся сыростью и затхлостью. Деревянные половицы с раскиданными по ним пёстрыми тряпочными ковриками отчаянно скрипели даже от лёгких шагов.

«Где же он может быть», – думал Тимка, один за другим обыскивая ящики громоздкого, с толстыми, словно бочонки, ножками-тумбами, письменного стола в жилой комнате. Он как раз выгребал из глубокого пыльного нижнего ящика ворох каких-то журналов со смятыми выцветшими обложками и вырванными страницами – кажется, мама использовала их исключительно в качестве подстилок, когда пересаживала цветы, – как вдруг увидел на самом его дне большой нераспечатанный конверт из мягкой жёлтой бумаги. Тимка взял конверт в руки и переместил его под зелёный жестяной колпак настольной лампы.

Отправитель: Константин Зиновьев. Синяя наклейка «avia». Тимка взглянул на штамп…

Письмо пришло по адресу через два месяца после того, как было отправлено.

Спустя две недели после возвращения папы из своей трёхмесячной командировки в Мексику.

И через четыре дня после аварии.

Его просто никто уже не успел прочесть…

Совершенно забыв о том, что он здесь искал, и чувствуя, как озябшие пальцы внезапно начинают предательски дрожать, Тимка, торопясь, вскрыл конверт зубами. На полированную поверхность стола выпали большая, размером с тетрадный лист, глянцевая открытка с кактусами на фоне заката и два тонких золотистых кольца в запаянном целлофановом пакетике. На оборотной стороне открытки знакомым крупным папиным почерком было размашисто выведено:

«Ангелочек! Скучаю по тебе страшно – скатываюсь в банальности, так что уже, можно сказать, ночами пишу письма пером при свете свечи. Совсем скоро домой. Не могу, прямо дни уже считаю. Поцелуй от меня Тимофея крепко-крепко. Твой Ко.

Р. S. Нашёл тебе браслетики на местном развале, ты вроде такое любишь. Продавщица клялась, что это традиционное украшение ацтеков. По легенде, их надо надевать сразу на обе руки, чтобы с тобой пребывала гармония стихий. Мне, правда, показалось, что эта легенда – сплошной экспромт, но с другой стороны – если поверить, получается очень романтично, правда?»

Тимка перечитал текст ещё три или четыре раза, осторожно сжимая открытку в пальцах. Потом он тихонько всхлипнул и, закусив губу, разорвал целлофан, вытащил браслеты и нацепил их себе на оба запястья. Он понимал, что ведёт себя как полный идиот, примеряя женские украшения, но… в конце концов, его ведь никто сейчас не видит. И кто знает, может быть, действительно сработает какая-нибудь магия, и родители ему хотя бы приснятся?

Тимка додумывал эту мысль, уже забираясь на свою скрипучую тахту в углу комнаты и укрываясь старым синим стёганым одеялом.

* * *

Верена села за стол, сгребла в сторону кучу карандашных набросков с неопределённо-крылатыми светящимися существами для очередного конкурса фэнтези-рисунка, несколько многоэтажных стопок разнообразных распечаток, долженствующих означать прилежную подготовку к написанию курсовой по социологии («Успе-ет-ся», – мысленно строго сказала им Верена), десяток тетрадей, пару кофейных чашек, зарядку от ноутбука и весь прочий хлам, который обычно пылится на рабочем месте у любого нормального человека, и положила открытую шкатулку перед собой.

Из кухни тянуло жареным мясом и оливковым маслом и слышалась музыка – наверное, соседка Луиза опять готовила себе что-нибудь итальянское.

…дарить или не дарить?

Верена задумчиво посмотрела в окно – на вытянутую колонну телебашни и зелёный купол Берлинского собора, виднеющийся вдалеке. С семнадцатого этажа было видно, как стремительно ползут по небу и стягиваются в одно большое облако маленькие пушистые клочки небесной ваты. Потом на землю легла густая прохладная тень, и в стекло тут же застучались мелкие капельки дождя.

– Может быть, всё-таки не дарить? А? Как думаешь? – спросила она у устроившегося на наличнике дрозда. Птица посмотрела на неё блестящим чёрным глазом и спорхнула прочь, вниз. Хорошо им, крылатым, можно никогда не бояться высоты.

Верена повертела один из браслетов в пальцах. С одной стороны, для подарка как-то дёшево. Это ведь явно не золото и даже не серебро. Может быть, мельхиор?

А с другой стороны…

Верена нацепила один из браслетов на правое запястье.

С другой стороны, если, например, надеть индийское платье с такими вот штуками поверх рукавов, может получиться очень даже оригинальненько… Может быть, даже как-нибудь пригодится для выступления. Она нацепила второй браслет на левую руку и подошла к зеркалу. Оценивающе посмотрела на себя и пригладила ладонями светлые волосы, шкодливо улыбнувшись своему отражению. «Нет, не отдам», – решила Верена. Потом включила накинутую на зеркало бумажную гирлянду и сделала пару движений из классического танца Одисси, сложив перед собой ладони.

…и внезапно поняла, что не может их расцепить.

– Что за…

Запястья неожиданно начало жечь, и Верене показалось, что два браслета притягиваются друг к другу, как намагниченные. Она с усилием развела руки в стороны и с ужасом почувствовала, как тонкие золотистые кольца всё больше сжимаются, сдавливают руки, а потом… как будто всасываются под кожу…

– А-а! – вскрикнула Верена, тряся руками.

Больно. Больно…

– А-а-а! – она упала на четвереньки.

– Эй, что случилось? – раздался голос Луизы в коридоре. В дверь начали стучать, потом она приоткрылась, и в проёме показалась смуглая кудрявая темноволосая голова.

– Что за кричание? Для тебя всё в порядке? – обеспокоенно спросила Луиза, как всегда путая немецкие слова с итальянскими.

Верена сделала глубокий вдох и поняла, что боль отхлынула – так же стремительно, как и навалилась.

– Ничего… у меня… у меня всё в порядке, – медленно ответила она, запинаясь.

Широко распахнув глаза, Верена смотрела на свои руки и ошарашенно трясла головой. Вокруг обоих запястий виднелись две тонких, очень чётких, как татуировки, розовых полоски.

И больше ничего.

Враг един. Книга первая. Слуга отречения

Подняться наверх