Читать книгу Виктор Махотин (1946 – 2002). Наследие Махотина. Альбом живописи и графики - Светлана Абакумова - Страница 4
Живопись и графика Махотина
Владимир Головин. Происхождение мастера
ОглавлениеЕсть ветхие опушки у старых провинциальных городов. Туда люди приходят жить прямо из природы. Появляется человек с зорким и до грусти изможденным лицом, который все может починить и оборудовать, но сам прожил жизнь необорудованно…
А. Платонов. «Происхождение мастера»
У нас в городе должен появиться музей – Музей екатеринбургских художников. Он создается Евгением Ройзманом на основе его собственной коллекции, и носить он будет имя Виктора Махотина. Со стороны Ройзмана это и знак уважения памяти человека, с которым он долго дружил, и стремление «определить» то место, которое занимал В.Ф.Махотин в культурном пространстве Екатеринбурга. Полагаю, что Виктор как никто другой имеет право «освятить» своим именем это собрание, так как он был стопроцентно городским художником, и не потому что родился и всю жизнь свою прожил в городе, «не зная» деревни, не потому, что сюжетами для его работ служили по преимуществу «городские» мотивы, – Махотин был и сам частью города, его души, его разнообразных физиономий и гримас, фобий и интеллигентских комплексов. По большому счету, он был летописцем не конкретного Екатеринбурга, а некоего мифического Города, который существует безотносительно к географической привязке, которого нет на обычных картах. Это некий Город вообще, очень похожий своим духом и атмосферой на те города без названий, которые встречаются в рассказах Андрея Платонова и, не имея конкретных родовых черт, так похожи на многие российские поселения. В махотинских работах вы никогда не найдете любования достижениями нашего градостроительного искусства – все крупные или узнаваемые городские постройки проходят как-то вторым планом и размыто, являя собой либо смысловой, либо эмоциональный фон сюжета картины, выглядя либо декорациями несущими какой-то намек, либо статистами, на фоне которых, в окружении одно- двух-этажных кривобоких домишек, сараев и пустырей, и происходит… нет, не событие, не действие, а некое состояние души маленького и затерянного в огромном мире человека. Можно сказать, что Махотин был «певцом» городских окраин; у него даже стоящие в центре города старые особняки выглядели как-то «окраинно» и провинциально, что ли.
В этих городских пейзажах чувствуется полузаброшенность «выморочных» мест, где нет и не может быть шума и динамизма большого города. Более того, в них редко появляется даже сам человек, и невозможно понять, что такое эти дома – то ли это постройки давно покинувших эти места людей, то ли они, как природа, существовали здесь от века («Улочка», 1983г.; «Осень», 1984г.; «Ночь в городе», 1988 г.; «Поселок», 1990 г.; «Заводская окраина», 1998 г.). И даже одиноко горящее окно одного из домишек не прибавляет обжитости этому месту, а скорее, подчеркивает атмосферу бесприютности и жизни на грани с «не-жизнью». На этих окраинах обычно живут люди не слишком успешные, в большей степени подверженные комплексам и самокопанию, чем люди из благополучных районов. Бытовая и душевная неустроенность выливается во взаимонепонимание между этими людьми и невнятицу чувств, которые в работах Махотина присутствуют как молчаливый, но не становящийся от этого менее мучительным конфликт Мужчины и Женщины – ощущение разлада между ними почти физическое («Двое», 1982 г.; «Двое», 1984 г.; «Вечер», 1986г.). Город у Махотина может быть и враждебным, вырастая до какого-то зловещего символа: в одной из лучших, на мой взгляд, его работ – «Двое в городе» (1983 г.) – изображены беременная сука и кобель на фоне городских домов.
Сука в немыслимом изгибе подняв морду к ночному небу, бросает вверх какой-то первобытно-животный тоскливый вопль-вой, а кобель в боевом развороте стоит в позе защитника; на заднем плане – груды башнеобразных монолитов без окон и дверей… Это и гимн жестокому Городу, и безнадежно-яростный протест. С этой картиной в моей жизни связано некое «мистическое» совпадение. Я, как и многие юноши этого Города, в молодости «баловался» стихами (вернее тем, что принимал за стихи); незадолго до знакомства с Махотиным я написал буквально следующее: